<- предыдущая страница следующая ->

Женщина, сидевшая у меня на коленях, была некрасива, немолода и к тому же пьяна; в общем, просто старая грязная шлюха. Я чувствовал к ней отвращение, и все же, когда она присосалась к моим губам и я ощутил запах пива и гнилых зубов, мне стало ясно: я ее хочу. Вдруг раздался чей-то голос: «Молодцом, старина, расслабиться всегда приятно». Я поднял голову. Это был Оуэн Гриффитс. «Не обращай на него внимания,— сказала женщина.— Ходят тут всякие, суют нос в чужие дела». «Ладно, ладно,— ухмыльнулся Гриффитс.— Можно подумать, я не знаю Молли. Заплатишь денежки — не пожалеешь».
Знаете, больше всего задело не то, что он застиг меня в таком дурацком положении, а его фамильярность — как может депутат обращаться к министру «старина»? Я все-таки сбросил женщину с коленей, встал и посмотрел Гриффитсу прямо в глаза: «Я вас не знаю и знать не хочу!» «Зато я тебя знаю! — заявил он и, повернувшись к женщине, добавил: — Молли, последи, чтобы он не забыл отдать тебе деньги. Он горазд на такие штуки».
На столике рядом со мной стояла пустая пивная бутылка. Я молча схватил ее за горлышко и со всей силой трахнул нахала по голове. В этот удар я вложил столько сил, что сразу же проснулся.
— Прекрасно понимаю, почему некоторые видят подобные сны,— сказал доктор Одлин.— Так природа мстит людям, обреченным на безупречное поведение.
— Дурацкий сон. Но я рассказал вам его не просто так. Главное здесь то, что произошло на следующий день. Мне нужно было навести кое-какие справки, и я зашел в парламентскую библиотеку. Добыв нужную книгу, углубился в чтение. Сперва я и не заметил, что рядом стоит Гриффитс. Но к нему подошел его приятель-лейборист. «Привет, Оуэн. Что-то ты сегодня еле живой!» «Голова ужасно болит,— пожаловался Гриффитс.— Как будто мне череп раскроили бутылкой».— Лицо лорда Маунтдраго мучительно исказилось.— В тот момент я понял: моя догадка верна, Гриффите видит те же сны, что и я, и тоже их запоминает.
— Это может быть простым совпадением.
— В последний раз Гриффите обращался не столько к приятелю, сколько ко мне. Он глядел на меня сердито и обиженно.
— Как по-вашему, почему вам все время снится именно этот человек?
— Не знаю.
Одлин не сводил глаз с лица лорда Маунтдраго. Он понимал, что пациент говорит неправду. В руке доктор держал карандаш и машинально рисовал какой-то узор в блокноте.
— Сон, о котором вы только что рассказали, приснился вам более трех недель назад. С тех пор вам что-нибудь снилось?
— Да. Каждую ночь.
— И всякий раз вы видели Гриффитса?
— Да. Доктор Одлин, вы должны мне помочь. Если все это не кончится, я сойду с ума. Мне страшно ложиться в постель. Я уже трое суток не сплю — сижу и читаю, а когда меня одолевает дремота, надеваю пальто и хожу вокруг дома до полного изнеможения. Но не могу же я не спать совсем! Специфика моей работы требует, чтобы я всегда был в хорошей физической форме. Мне нужен полноценный отдых, однако сон не приносит облегчения. Чуть закрою глаза — сразу вижу его, этого наглого, вульгарного коротышку. Он ухмыляется, издевается надо мной, демонстрируя свое презрение. Это какая-то чудовищная пытка! Поверьте, доктор, я не таков, каким вижу себя во сне, никогда не веду себя столь недостойно, обо мне нельзя судить по моим снам! Спросите кого хотите — любой подтвердит, что я человек честный, порядочный и выдержанный. Мой моральный облик вне всякой критики. Чтобы стать тем, кто я есть, мне пришлось пожертвовать всем. Я упоминал о трех снах; все бы ничего, если б этот тип не видел, как я совершаю ужасные, постыдные, отвратительные поступки, о которых никогда бы ему не рассказал — скорее покончил бы с собой. Но он о них знает! Я едва выношу отвращение и насмешку, с которыми он позволяет себе смотреть на меня. Боюсь говорить в его присутствии, потому что знаю: мои слова для него — пустая и лживая болтовня. Он видел, как я совершаю поступки, которые ни один мало-мальски уважающий себя человек не совершит, поступки, за которые людей изгоняют из общества, сажают в тюрьму; он слышал мои глупые речи, не столько смешные, сколько непристойные. Он меня презирает и не пытается даже этого скрывать! Говорю вам: если вы не сумеете мне помочь, я убью себя — или его!
— На вашем месте я не стал бы этого делать,— невозмутимо отозвался доктор Одлин.— В нашей стране с убийцами, знаете ли, обходятся строго.
— Ну, меня не вздернут, если вы это имеете в виду. Кому придет в голову, что в его смерти виновен я? И я теперь знаю, что делать. Ведь он наяву ощущает все, что происходит с ним во сне. В следующий раз в руках у меня будет не бутылка, а кое-что посущественнее. Как-нибудь во сне я обнаружу в кармане нож или пистолет. Можете быть уверены, своего шанса не упущу, подколю этого мерзавца, как свинью, или пристрелю, как бешеного пса, и таким образом избавлюсь от дьявольского наваждения.
Похоже, лорд Маунтдраго действительно повредился в уме. За долгие годы, посвященные врачеванию страждущих человеческих душ, доктор Одлин осознал, насколько сглажена грань, отделяющая тех, кого мы зовем нормальными людьми, от других, считающихся психическими больными. Во всяком случае, перед доктором был пациент с расшатанными нервами, и определить сразу его недуг было невозможно. Болезнь странного сновидца была не из обыденных, но удавалось же доктору Одлину выходить из положения в других, не менее сложных случаях!
— Вы обращались к кому-нибудь из моих коллег? — спросил он.
— Только к сэру Огастесу. Ему я сказал лишь, что по ночам меня мучают кошмары. Он заявил, что это переутомление, посоветовал отправиться в морской круиз и выписал успокаивающие таблетки. Они не помогли. Тогда он назначил тонизирующие препараты. От них мне стало хуже. Он никакой не специалист, а просто старый осел!
— Можете ли вы сказать, почему в ваших снах все время появляется именно этот человек?
— Вы меня уже спрашивали, и я вам ответил.
— Как по-вашему, почему Оуэн Гриффитс вас преследует?
— Не имею понятия.
Веки лорда Маунтдраго дернулись. Доктор мог бы поклясться, что пациент сказал неправду.
— Вы причинили ему зло?
— Вовсе нет.
Министр сидел неподвижно, но у доктора Одлина возникло странное ощущение, что этот человек как бы съежился.
— Вы уверены, что не сделали ему ничего плохого?
— Вполне уверен. Похоже, вы так и не поняли, что мы с ним вращаемся в совершенно разных сферах. Не хотелось бы излишне это педалировать, но вынужден напомнить: я министр, а он рядовой депутат от лейбористов. Так что наше общественное положение несопоставимо.
— Боюсь, что не смогу вам помочь, если вы не скажете мне всю правду.
Брови лорда Маунтдраго поползли вверх, в голосе зазвучали неприятные визгливые нотки.
— Я не привык к тому, чтобы мои слова брали под сомнение, доктор. Если вы будете продолжать в том же духе, все последующее окажется лишь напрасной тратой времени. Дайте знать моему секретарю, какой гонорар с меня причитается, и он проследит, чтобы вам выслали чек.
Устремив на лорда проницательный взгляд, доктор Одлин торжественно спросил низким голосом:
— Сделали вы этому человеку что-то такое, что могло бы заставить его страдать?
— Только если считать его пустоголовым грубым скотом! — угрюмо ответил лорд Маунтдраго.
— Но ведь по вашему описанию он таков и есть!
Министр глубоко вздохнул, и доктор Одлин понял: пациент теперь расскажет то, что так долго пытался утаить. Больше не было нужды настаивать. Он отвел взгляд и принялся чертить в своем блокноте какие-то геометрические фигуры. На две-три минуты в комнате воцарилась полная тишина.
— Что ж, я готов рассказать все, что может быть вам полезным. Я не упоминал об этом лишь потому, что считал несущественным. На прошлых выборах Гриффитса избрали в парламент. Почти с самого начала он доставлял всем одни неприятности. Отец его — шахтер, да и сам он мальчишкой работал в шахте. Потом подвизался в качестве учителя и журналиста. Этакий новоиспеченный интеллигент из рабочих с непомерным самомнением, завиральными идеями и невыполнимыми прожектами. Сейчас таких много развелось — у нас ведь обязательное среднее образование. Лейбористские заправилы стали его часто выпускать на трибуну. С самого начала у меня вызывали отвращение его визгливый голос и простонародный выговор. Он интересовался внешней политикой и вскоре решил, что стал великим докой,— такого количества дурацких вопросов мне никто никогда не задавал. До меня дошел слух, что ему прочат министерский портфель, если лейбористы придут к власти. Говорили даже, что его в этом случае назначат министром иностранных дел. Звучит смешно, но в нашем отечестве и не то бывало. Скажу откровенно: я решил поставить его на место.
Как-то раз мне пришлось подводить итоги внешнеполитических дебатов, которые открывал Гриффитс. Он дурил нам голову целый час. Я подумал: вот хорошая возможность утереть ему нос. Так и сделал! Разнес его тезисы в пух и прах. Всем продемонстрировал, что он не умеет логически мыслить и к тому же плохо образован. Самое грозное оружие в парламенте — насмешка. В тот день я был в ударе, и вся палата заходилась от смеха. Это меня возбуждало, и я на ходу придумывал все новые и новые остроты. Лейбористы сидели бледные и притихшие, но пару раз я заметил, что смеется даже кое-кто из них. Некоторые люди получают удовольствие от того, что их товарища или удачливого соперника выставляют круглым дураком. Он весь поник, лицо его побелело. Закончив речь, я понял: он уничтожен, больше ему никогда не подняться. Шансов стать министром у него теперь не больше, чем у полисмена, стоящего у входа. Потом мне сказали, что в тот день полюбоваться на него приезжали его земляки, а с ними его мать и отец, старый шахтер. Насладиться хотели, видите ли, его триумфом. Что же, вместо триумфа пришлось лицезреть его позор и унижение. В парламент он в свое время пробился с трудом, и не исключено, что этот эпизод будет стоить ему мандата. Впрочем, это меня уже не касается.
— Не будет ли преувеличением сказать, что вы оборвали его карьеру? — спросил доктор Одлин.
— Пожалуй, нет.
— Вы причинили ему немалое зло.
— Сам виноват.
— И вас никогда не мучила совесть?
— Ну, знай я, что в зале его мать и отец, пожалуй, обошелся бы с ним не так сурово.
Больше вопросов у доктора не было. Он решил сразу же начать лечение, используя метод, который в данном случае казался ему наилучшим. Доктор Одлин внушал пациенту, что тот должен спать крепко, без сновидений, а если все же увидит сон, его следует тут же забыть. Но напрасно — лорд Маунтдраго не поддавался гипнозу. Промучавшись час, доктор отпустил его.

С тех пор они встречались раз пять-шесть. Однако лечение не действовало — каждую ночь лорда преследовали кошмары. Ясно было, что долго так продолжаться не может,— организм больного работал на износ. Лорд Маунтдраго превратился в комок нервов; его бесило, что от всех священнодействий доктора нет никакого толку, однако он не находил в себе сил, чтобы прервать лечение. Это была его последняя надежда, да и возможность открыто говорить с доктором о своих терзаниях приносила облегчение. Наконец доктор Одлин пришел к заключению, что есть лишь один способ помочь больному — тот должен помочь себе сам. Однако доктор успел уже неплохо изучить лорда Маунтдраго и понимал, что по своей воле он никогда на это не пойдет. Ему не позволят врожденная гордость и чувство собственного достоинства. Одлин продолжал применять гипноз и после нескольких сеансов обнаружил, что больной понемногу становится более к нему восприимчив. В конце концов ему удалось вызвать у больного гипнотический сон. Низким, монотонным голосом он врачевал истрепанные нервы пациента. Некоторые слова повторял несколько раз подряд. Лорд Маунтдраго лежал неподвижно, с закрытыми глазами; он равномерно дышал, мышцы были расслаблены. Наконец доктор произнес давно заготовленную фразу:
— Вы подойдете к Оуэну Гриффитсу и скажете: вам очень жаль, что вы причинили ему зло, и вы сделаете все возможное, чтобы искупить свою вину.
Эти слова вызвали у больного такую реакцию, какую мог бы вызвать удар хлыстом по лицу. Сон мигом соскочил с него, и он резко встал. В глазах горело пламя ярости, проклятия и ругательства сыпались как из рога изобилия.
— Да я скорее в петлю полезу, чем стану просить прощения у этого наглого валлийского коротышки!
— На мой взгляд, для вас это единственный способ обрести покой.
Не часто доктору доводилось видеть человека в такой безудержной ярости. Лицо лорда Маунтдраго раскраснелось, глаза были выпучены, на устах выступила пена. Врач взирал на него с ледяным спокойствием, ожидая, пока буря сама собой утихнет. Наконец организм больного, ослабленный несколькими неделями непрерывного напряжения, взял свое — лорда охватила слабость.
— Сядьте! — решительно скомандовал доктор Одлин.
Министр чуть ли не упал в кресло.
— Господи, по-моему, я совсем выдохся. Посижу пару минут, потом пойду.
Они некоторое время просидели в полной тишине. Лорд Маунтдраго, конечно, был груб и хамоват, но в нем все же имелось что-то от джентльмена. Взяв себя в руки, он заговорил:
— Боюсь, я проявил по отношению к вам несдержанность. То, о чем я вам рассказал, вызывает у меня жгучий стыд. Если вы после нашего сегодняшнего разговора откажетесь иметь со мной дело, это будет вполне оправданно. Но надеюсь, что вы этого не сделаете, а ваше лечение поможет мне. Кажется, это мой последний шанс.
— Не стоит вспоминать о том, что вы наговорили. Это не имеет отношения к делу.
— Не надо только просить меня извиниться перед Гриффитсом.
— Я хорошо обдумал все, связанное с вашей болезнью. Не стану утверждать, что понял все ее особенности, но одно мне ясно: то, что я вам предложил,— единственный способ исцелиться. По моим представлениям, в каждом из нас таится не одна личность, а несколько. Так вот, одна из них восстала против того зла, которое вы причинили Гриффитсу, и приняла в вашем воображении облик этого человека. Она-то вас и мучит. Будь я священником, сказал бы так: ваша совесть воплотилась в образ этого человека, дабы наказать вас, вызвать раскаяние и принудить искупить свою вину.
— Совесть моя чиста. Не я загубил его карьеру — моей вины в этом нет. Я раздавил его, как червя на садовой дорожке, и не жалею об этом.
Лорд Маунтдраго откланялся и вышел.
Ожидая очередного его визита, доктор Одлин просматривал свои записи и размышлял, как лучше убедить пациента согласиться с единственно возможным способом борьбы с недугом — все остальные средства, как доктор и предполагал, оказались негодными. Наконец врач отвлекся от бумаг и посмотрел на часы. Уже шесть! Где же лорд Маунтдраго? Он ведь собирался прийти — утром звонил его секретарь и подтвердил, что министр явится в назначенный час. Наверное, его задержали неотложные дела. Эта мысль повлекла за собой следующую: лорд Маунтдраго в его нынешнем состоянии непригоден к серьезной работе, ему нельзя поручать важные государственные дела. Но что-то мешает мне, думал доктор, связаться с кем-нибудь в правительстве — с премьер-министром или с заместителем министра иностранных дел — и предупредить о том, что душевное состояние лорда Маунтдраго сейчас настолько неустойчиво, что оставлять дела в его руках просто опасно. В конце концов, пожал плечами доктор, политики за последнюю четверть века заварили такую кашу, что я бы не удивился, окажись все они сумасшедшими.
Он позвонил слуге.
— Если появится лорд Маунтдраго, скажите ему, что в пятнадцать минут седьмого ко мне должен прийти другой пациент, так что я сегодня, к сожалению, принять его не сумею.
— Хорошо, сэр.
— Вечернюю газету принесли?
— Сейчас взгляну.
Через пару минут слуга вернулся с газетой. На первой полосе жирным шрифтом был набран крупный заголовок:
«ТРАГИЧЕСКАЯ ГИБЕЛЬ МИНИСТРА ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ».
— Господи! — вскрикнул доктор Одлин.
В первый раз за многие годы он был выведен из душевного равновесия. Но, хотя он испытал потрясение, нельзя сказать, что подобный исход дела был для него неожиданным. Мысль о том, что лорд Маунтдраго может покончить с собой, приходила ему в голову не раз. В том, что это самоубийство, врач не сомневался. В заметке говорилось о том, что министр в метро ждал поезда у края платформы, а когда поезд подошел, на глазах у всех упал под колеса. Репортер высказывал мнение, что погибшего охватил внезапный приступ слабости — он ведь, как известно, был в последнее время очень загружен делами в министерстве и потому переутомлен. Далее в заметке тепло описывались трудолюбие, высокая одаренность и горячий патриотизм покойного, в конце высказывались соображения, кого же премьер-министр сделает преемником лорда Маунтдраго. Доктор Одлин внимательно прочел статью. В глубине души он недолюбливал лорда, однако смерть его вызвала у доктора разочарование — он ведь ничем не смог ему помочь. Доктор машинально листал газету. Вдруг он вздрогнул, и с уст его снова сорвалось восклицание. На глаза ему попалась маленькая заметка в конце колонки. Заголовок гласил: «Скоропостижная смерть члена парламента». Как сообщалось, мистер Оуэн Гриффитс, депутат от одного из провинциальных округов, был в полдень подобран без сознания на Флит-стрит. Когда его доставили в больницу Черинг-Кросс, он был уже мертв. Скорее всего это не насильственная смерть, однако полиция проводит дознание.
Доктор Одлин не верил своим глазам. Возможно ли, что прошлой ночью лорд Маунтдраго наконец совершил то, что задумал: вооружился во сне ножом или револьвером и лишил жизни своего мучителя? Или же произошло нечто еще более таинственное, более ужасное — лорд Маунтдраго решил обрести наконец покой по ту сторону жизни и смерти, но враг, которому он причинил столько зла, перешагнул вслед за ним последний барьер, дабы преследовать его и в потустороннем мире? Странный, необъяснимый случай, хотя и выглядит он как простое совпадение.
Перед внутренним взором доктора Одлина разверзлась зияющая, пышущая холодом пропасть. Черные воды ночи объяли его душу, и он дрожал от необъяснимого первобытного ужаса...

Перевод с английского АНАТОЛИЯ КУДРЯВИЦКОГО.
Рисунок ВЛАДИМИРА ПЛЕВИНА

<- предыдущая страница следующая ->