<- предыдущая страница следующая ->

Мастерская

Онегин уехал в „Люцерн"

Про таких артистов, как Павел Смирнов, говорят, что он «сделал себя сам». Его не «таскали» в школы эстетического развития, не водили к учительнице музыки, не покупали билеты в филармонию на классические концерты. Но в четвертом классе он неожиданно для родителей сам поступил в музыкальную школу, решив научиться играть на баяне. Родители, по профессии не музыканты, удивились выбору сына — гораздо естественнее в его возрасте рваться на стадион или во двор, к друзьям. Но он завороженно слушал Баха и Генделя и добросовестно «вгрызался» в азы музыкальной грамоты. После окончания школы Павел поступил в музыкальное училище и, наверное, преподавал бы сейчас в какой-нибудь музыкальной школе. Но судьба распорядилась иначе — его призвали в армию.
Армейскую службу Павел проходил в Подмосковье, пел в самодеятельности. А когда демобилизовался, твердо решил стать оперным певцом.
С первой попытки ему не удалось «взять» Московскую консерваторию — ария Фигаро, которую он тогда исполнял на вступительных экзаменах, не убедила преподавателей, хотя они отметили безусловную одаренность абитуриента. На следующий год Павел избрал другую тактику: решил покорить сердца экзаменаторов русской народной песней, что было ближе ему по духу и не требовало столь уж строгого академизма. На этот раз он сделал правильный выбор и стал студентом вокального отделения Московской консерватории.
Первое время он никак не мог привыкнуть, что теперь его главный инструмент не баян, а собственный голос. Этот прихотливый инструмент заставил его по-новому взглянуть на себя. Павел чувствовал, что «раздваивается»: в нем «поселился» певец, который все чаще командовал первым, прежним человеком, подчинял его своему режиму, заставляя отказываться от соблазнов. Зато сколько радости он дарил! Педагог Павла, известный певец Евгений Кипкало, был очень доволен своим учеником и помогал ему открывать все новые и новые грани дарования. Павел готовил оперные партии, осваивал камерный репертуар. Еще будучи студентом, начал концертную деятельность — выступал солистом мужского камерного хора «Акафест». А на 5-м курсе консерватории стал работать в Муниципальном театре «Новая опера» под управлением Евгения Колобова. И вновь резкий поворот: молодого певца пригласили солистом в Швейцарию, в оперный театр «Люцерн». Он будет петь в двух новых постановках — «Дон Карлосе» Верди и «Фаусте» Гуно. Премьера предполагается осенью, а пока в разгаре репетиционный период.
— Мне очень нравится эта работа,— рассказывает Павел.— Интересно выстраивать роль, искать наиболее яркие выразительные средства, которые помогли бы лучше раскрыть характер моих персонажей — Дона Родриго в «Дон Карлосе» и Валентина в «Фаусте». Я уже видел несколько постановок этого театра — все они на очень высоком художественном уровне. Надеюсь, и обе премьеры окажутся не хуже. Конечно, хотелось бы, чтобы их смогли посмотреть и мои соотечественники, но от меня, к сожалению, здесь мало что зависит.
Как ни банально звучит, но после окончания контракта со швейцарской оперой Павел хотел бы вернуться домой, в Калининград. Правда, там нет оперного театра, но он готов работать и в филармонии — петь романсы Чайковского, Рахманинова, Булахова. Он уверял меня, что не хочет работать в Большом театре, и приводил разные аргументы. Один из них подкупал своей искренностью:
— Я не считаю себя таким уж «большим» певцом, чтобы петь в Большом. В этот храм нужно приходить лишь звездой первой величины, к коим я себя не отношу.
Что ж, для дипломанта международных конкурсов вокалистов в Испании и США звучит совсем неплохо. Рано заболевшие «звездной болезнью», как правило, редко задерживаются на музыкальном Олимпе.
Павлу Смирнову 29 лет. У него есть еще время, чтобы добиться всего о чем мечтает. А мечтает он об удачно сыгранных партиях в «Пиковой даме» и «Евгении Онегине», «Риголетто» и «Паяцах». А еще — о злополучном Фигаро, с которым когда-то провалился в консерваторию, но вокальная партия которого, на его взгляд, в наибольшей степени подходит к его голосу. Хотя по характеру-то ему ближе Онегин...

ЕЛЕНА ЦЫГАНКОВА
Фото ВЛАДИМИРА ЧЕЙШВИЛИ


Мнение

В жизнь врываются явления, возможность которых в нашей стране еще лет десять назад показалась бы, мягко говоря, странной. Например, платное образование. Как бы к нему ни относились, оно есть и, наверное, никуда не денется.
Что представляет собой платный вуз? Кто там учится? Кто учит?

СЕРГЕЙ ЛИТВИНОВ
ДИПЛОМ ЗА ДЕНЬГИ

Конец урокам?
Не в Санкт-Петербурге, а еще в Ленинграде было это высшее учебное заведение. Профсоюзная школа культуры не значилась в справочниках для поступающих в вузы: принимали туда — по разнарядке ВЦСПС, облсовпрофов — директоров сельских домов культуры, режиссеров народных театров, а порой и проштрафившихся номенклатурщиков или детей номенклатурщиков преуспевающих. Стипендия у студентов порой была выше, чем преподавательские оклады, и многие из них рассматривали годы учебы как веселый отпуск. Профессора в школе работали сильные, но к концу восьмидесятых студенты все чаще делали вид, что учатся, а педагоги — что учат.
ВЦСПС денег на свое детище не жалел, жизнь текла уютная, но, когда в начале 1992 года отпустили цены, этот уют рухнул в одночасье: если обычным вузам просто урезали финансирование, профсоюзно-культурной школе перестали давать деньги вовсе...
В середине семидесятых молодой инженер Александр Запесоцкий и не слышал о профсоюзной школе культуры. Он работал в «почтовом ящике», возглавлял летний лагерь для подростков, а потом стал ведущим дискотек — собирал в иных ДК до полутора тысяч народу, так что танцевать места не было, просто плотно стояли и слушали.
Феномен дискотек семидесятых годов, которые звучали в каждом ДК и общежитии, ждет еще, наверное, осмысления — и опыт такого научного осмысления уже появился: бывший диск-ведущий Запесоцкий защитил еще на заре перестройки пока единственную на просторах «одной шестой» диссертацию, этому феномену посвященную.
Между ведением дискотек и защитой диссертации у Запесоцкого была своя музыкальная программа на Ленинградском телевидении, которое, если помните, в ту пору было куда менее занудливым, чем Центральное, и он ухитрялся протаскивать в эфир «Машину времени» и Окуджаву; затем А. З. стал аспирантом-гуманитарием — а уж от исследователя современной культуры рукой подать до преподавателя профсоюзно-культурной школы и директора небольшого хозрасчетного центра, снимающего учебные фильмы.
Позже Запесоцкого отозвали из отпуска по подготовке докторской диссертации и назначили ректором ВПШК, а вскоре перестали платить зарплату и ему, и всему коллективу вуза.
Жестокое решение профсоюзных лидеров страны — оставить вуз без копейки — заставило его руководителей идти на крайнюю и непопулярную меру: сделать обучение платным. Лишились стипендий и даже вынуждены были платить, правда, достаточно символическую сумму, за дальнейшую подготовку те, кто уже сидел на институтской скамье. Многие студенты ушли. (Как сказал по этому поводу один из преподавателей: «Колесо истории в очередной раз проехало по человеческой груди...») А как привлечь в вуз нового абитуриента?
И смогут ли преподаватели, средний возраст которых приближается к пенсионному, учить иначе, чем прежде?.. И еще: если брать со студентов полную стоимость обучения, то заплатить за него не сможет даже очень богатый человек. Значит, надобно было отыскивать спонсоров, меценатов...
Вуз с шестидесятилетней историей вполне мог умереть, и это вынуждало ректора быть жестким: ВПШК ликвидировали, создали Санкт-Петербургский гуманитарный университет профсоюзов, заключили с преподавателями контракты — всего на полгода, в которых оговорили, что каждый должен за это время сделать, а предстояло ни много ни мало перестроить весь процесс обучения.
Забегая вперед, скажу: сохранить вуз удалось. Набор увеличился в пять раз: 150 человек принимали в ВПШК, 750— в университет. Несмотря на плату, на экзаменах — конкурс, и один из самых высоких в городе. Заплаченные деньги не гарантируют, однако, что бездельник и бездарь дотащится до диплома: на некоторых специальностях отчисляют уже на первом курсе едва ли не треть поступивших, а, по наметкам ректората, из каждых тридцати первокурсников дипломы получит только 21.
Почему университет выжил?

Взошли имена
Появились специальности невиданные, привлекательные: например, режиссер театра моды, искусствовед-маркетолог, социальный педагог, менеджер шоу-бизнеса; открылся новый факультет — юридический... Чтобы учить по-новому, пришли новые люди.
Двадцатисемилетний Юрий Зобнин, работавший в Пушкинском Доме и защитивший диссертацию о творчестве Николая Гумилева, возглавил кафедру литературы. (Кстати, сейчас Зобнин готовит первое в стране десятитомное академическое собрание любимого поэта, а заказало эту некоммерческую работу частное издательство.) Я был свидетелем его вдохновенной импровизации — он легко, как о современниках, говорил и о поэтах «серебряного века», и о Державине, о Данте... Не деньги привлекли Юрия в университет (его зарплата, как и других завкафедрами, составляла в декабре чуть больше ста тысяч), а возможность творчества:
— По литературе двадцатого века программы в России нет и учебников нет. Можно говорить на кухне: ах, вот я бы мог сделать! — а можно самому написать курс и здесь, в отдельно взятом университете, преподавать литературу на европейском уровне!
Борис Парыгин, доктор философских наук, был одним из тех, кто воссоздавал в шестидесятые годы отечественную социальную психологию; имя его, автора сотен научных работ, известно всем социологам. Парыгин возглавил кафедру социальной психологии. Его резоны перейти в университет также не меркантильные — привлекло то, что он может заниматься здесь не только прикладной, но и «чистой» наукой.
Доктор технических наук Александр Гагин, один из самых цитируемых за рубежом российских математиков (важнейший показатель класса ученого!), возглавил недавно открытую кафедру информатики и математики (на «ты» с компьютером должны сегодня быть не только экономисты и юристы, но и гуманитарии).
Вынуждены были перемениться и старые, существовавшие в ВПШК кафедры. Например, кафедра политической экономии не просто сменила вывеску на — «экономической теории»: из восьми человек с нее ушли пять, во главе с заведующей, а новому руководителю Геннадию Климентову, много лет проработавшему в ВШПК, удалось набрать преподавателей, знающих западную экономику. Спешно «перекрашиваться» никому не пришлось: в университете читают экономику и рыночную, и Марксову, и не просто предлагают — заставляют студентов сравнивать два подхода.
Пришлось трансформироваться и другим кафедрам. Конечно, античная литература или искусство Востока ничуть не переменились с изменением власти в стране, однако будущему менеджеру в сфере шоу-бизнеса или искусствоведу-маркетологу нужны специальные знания. И в вузе стали преподавать (часто по совместительству) менеджеры (например, музыкант Сергей Курехин), известные оценщики произведений искусства.
Разницу старого и нового подхода хорошо иллюстрирует такой эпизод: к нынешнему Новогодью второкурсники факультета культуры подготовили детское представление: сочинили сценарий, срежиссировали, исполнили в нем роли. Раньше спектакль был бы одним из этапов в подготовке режиссеров и худруков, теперь стал частью подготовки менеджеров: ребята свой спектакль продавали — ходили по школам, договаривались с директорами, торговались с ними, «ударяли по рукам», а выступая, слегка подзаработали.
Благодаря связям ректора, хорошо знакомого и с художественной, и с научной интеллигенцией Петербурга, а также тому, что здесь предоставляют известную самостоятельность для творчества (зарплаты, напомню, не такие уж большие), «звезды» продолжают прибывать в вуз. Кафедру режиссуры возглавил Зиновий Корогодский, известный ленинградцам многими постановками в ТЮЗе, согласны преподавать другие знаменитости, имен которых пока не разглашают...
Таковы учителя. А кто ученики?

Бесплатное образование ничего не стоит?
Первокурсники Борис Гриф и Света Щелокова учатся в одной группе. Борису — 20 лет, он директор небольшой фирмы, которая занимается куплей-продажей. «Раскрутиться» ему помог отец, тоже бизнесмен. За учебу Борис заплатил свои деньги, причем за четыре года вперед — миллион двести тысяч рублей. В университет поступил потому, что шоу-бизнес — привлекательная сфера деятельности,— не всю же жизнь торговать.
Свете Щелоковой — семнадцать. Студенткой стала после окончания школы. В будущем видит себя менеджером настоящего рок-музыканта (вроде Гребенщикова). Мама Светы — инженер, папа — испытатель оборудования на заводе. Деньги на учебу собирают, экономят, занимают...
В стенах университета я провел «самопальный» социологический опрос 27 студентов. Выборку вряд ли можно считать репрезентативной (представительной), ведь в вузе учатся более двух тысяч, однако результаты «исследования» я дополнил рассказами профессоров, которые знают своих учеников. Кто же учится в платном вузе с точки зрения имущественного и социального положения? Достаточно условно можно разделить студентов на пять категорий.
Дети «обычных» родителей — не бизнесменов, не спекулянтов: папа — военный, мама — врач, мама — медсестра, папа — экономист, и так далее. Как сказала студентка Наташа: «Меня папочка очень любит: голодать будет, но выучит». Правда, надо учесть, что неплохо зарабатывать могут сейчас люди разных профессий: например, у Наташи папа — шофер. Казалось бы, откуда деньги? Но шофер он не простой, а «дальнобойщик», ездит за границу. Студентов этой категории оказалось неожиданно много — процентов тридцать.
Дети «богатых» родителей-бизнесменов (учатся, кстати, и несколько молодых бизнесменовых жен). Таковых процентов 15.
Те, кто зарабатывает на учебу сам. Вадим спекулировал валютой, сейчас этот бизнес «накрылся» (обменные пункты на каждом шагу!), но скопленные деньги он решил вложить в собственное образование — без него сегодня не обойтись, да и родители рады. Олег работает в казино. Лена и Оля продают ювелирные изделия, Наташа вяжет изумительной красы кофточки. Таких, учащих себя самостоятельно,— почти треть.
Студентов, чью учебу оплачивают предприятие или фирма,— до обидного мало. Пока очень немногие руководители думают о будущем и понимают, как японцы, что лучшее вложение капитала — в людей. Однако уже кое-кто из «фирмачей» просит: «Подберите толкового юриста-первокурсника, мы за него заплатим, чтобы после университета он пришел к нам».
Бесплатно учатся процентов 25. Оплачивают подготовку целой группы социальных педагогов: им работать с подростками, инвалидами, пенсионерами, а у государства на подготовку таких специалистов денег нет. Режиссер Корогодский нашел спонсора, который платит за учебу всех его второкурсников. Талантливым, знающим, но малоимущим обучение оплачивает университет: два года назад таких было всего трое, теперь — около сорока. Опять-таки стимул: два курса окончил на «отлично» — дальше учишься бесплатно.
Однако сумма, которую университет берет со студента, не только не покрывает затрат на его обучение, она раза в два ниже. «Денег, которые мы собираем летом,— говорит ректор Запесоцкий,— хватает только до января. Но мы эти деньги заставляем «работать». Вложили, например, в зал для шейпинга, который сделали лучшим в городе. А доходы от эксплуатации зала идут на обучение. Есть еще научная, издательская деятельность. В числе наших спонсоров — санкт-петербургская мэрия, учреждения культуры, частные фирмы... Вообще поиск спонсоров — работа сложная, индивидуальная, тонкая; она в совершенстве налажена в Америке, где, например, один из университетов во Флориде назван именем господина Линна, который его субсидирует. В нашем университете тоже есть мраморные доски, на которых золотом написаны фамилии меценатов и названия фирм. Для богатых и умных людей, которые у нас все-таки уже появились, спонсорство дает и рекламу, и ощущение собственной значимости — жаль, не дает пока и налоговых льгот».
К самой идее платного образования и студенты, и преподаватели относятся на удивление единодушно — положительно. Вот аргументы:
— Чтобы получить хорошее образование при социализме, надо было или папу-ректора иметь, или взятку давать. Здесь по крайней мере платишь по-честному, в кассу. (Студентка Света Щелокова.)
— Мы приучили сами себя: только государство способно облагодетельствовать человека. Но достоинство общества — когда в нем есть многообразие возможностей и каждый имеет право выбирать. В этом смысле платное образование — расширение прав человека. (Проректор Лев Санкин.)
— Когда бесплатно — учатся для папы с мамой. Я плачу деньги и учусь — для себя. (Студент Вадим Шефер.)
P. S. Да, к образованию платному, элитному можно относиться по-разному. Можно взывать к социальной справедливости, а можно вспомнить, что именно из стен суперэлитного учебного заведения, куда даже отпрыску представителя высшего света поступить было непросто, вышли блестящий дипломат и канцлер Горчаков, декабристы Пущин и Кюхельбекер, адмирал Матюшкин, поэт и издатель Дельвиг и — Пушкин!


Поэзия

ИРИНА ПУТЯЕВА

Наши дни —
не те, что прежде... —
С корнем вырванные даты.
Так срываются
одежды
в час любви
или расплаты...
Мы еще не осознали:
кем был третий Рим разрушен?
Лишь под кожею стонали
замурованные души.

==
Мы не уйдем...
Это время от нас
в тысячелетье
отступит
иное.
Вижу за рампой смятение глаз.
Слышу дыханье твое за спиною.
Жизнь — это роль,
и я Бога молю:
дай разучить,
дай, пожалуйста, вникнуть...
Пусть хоть безумным суфлером,
но крикнуть
в зал переполненный:
«Я вас люблю!»

==
Не придумали жизни другой.
Не назначили новую встречу.
Будто гривы коней,
эти свечи
вскинут пламя
янтарной дугой.
Свет венчальный не стану менять.
Во спасенье он хлынет однажды
сквозь церковные стены —
в меня
по записке твоей карандашной.
Здесь такие пасхальные дни.
Меня за руку водит
Всевышний.
Добрым словом меня помяни...
Слов не знаю...
Не помню...
Не слышу...

==
...рванув по утру колокол
на каменной груди,
под облака, где голуби,
вот так вот и уйти:
порушенной,
несогнутой,
лица не опустив...
О, в жизни все высокое
слагается, как стих!
...и ангелы,
как лоцманы,
сквозь душ
кромешный хлам
по улочке с колодцами
вели нас в Божий храм.

==
Под прицельностью взгляда
беглой картой в колодце
я меняю наряды
вместе с тленною плотью.
Счастье множу бедою,
и люблю, как в бреду,
и на встречу с тобою
сквозь столетья бреду...
Но, пощады не зная,—
то любя, то губя,
точно пуля сквозная,
я пройду сквозь тебя.

==
Мы стоим чужие,
точно на вокзале...
Так, наверно, ангелам
крылья подрезали.
Беглые мгновенья
провожаем гордо...
Лишь прикосновенья —
бритвою по горлу.
Наши встречи редкие —
как цветы по случаю...
Третий взгляд меж нами
проволокой колючею.

==
Королей квартет с усами
не выходит даме треф:
выпадает вдовий саван —
белый траур королев.
Лишь порой в лихую осень
в скорбном листопаде лиц
тянет, чопорность отбросив,
стать последней из девиц.
Раствориться в дымном баре,
где тебя под пьяный гул,
обнимая, как гитару,
заласкает балагур.
Стелишь простыни метелью.
День ли, ночь ли — все едино...
Одинокие постели —
как блуждающие льдины.

==
Здесь, над моей постелью,
тени любви сметая,
свечи сквозь стены
белой летят стаей.
Господи!
Ал-лилуй-а!
Крыльями машут свечи.
В холоде поцелуя
гаснут глаза и плечи.
Жить на земле — грустно,
в звездной глуши — страшно,
а посреди — пусто,
как и во всем вчерашнем.
Я же, не выбирая —
просто за кем-то следом,—
тоже стою у края...
между свечой и светом.

==
Мишенью на охоте —
одна на этом свете,
живая плоть от плоти,
где каждый в спину метит,
где в прошлом статный
вроде бы,
неужто это было,
в грязи лежит юродивым
тот город,
что любила.


ПРИЮТ

Оглянитесь, сограждане! Отриньте от себя, как наваждение, цены, телесериалы, государственные и рэкетирские разборки и прочее, прочее... Пусть бытовые ваши заморочки хоть на минуту отступят в сторону. Призывая к этому, понимаю: боль, беспомощность и усталость — убийственный для души «коктейль», которым вдосталь опоены мы,— зачастую вырубают из нашего сознания сочувствие, сострадание...
Но, слава Богу, не везде и не у всех...
Благотворительный фонд «Нет — алкоголизму и наркомании!» организовал единственный пока в Москве, в целой России детский приют. Это не детдом, не милицейский приемник-распределитель. Здесь находят прибежище бездомные дети. Дети, чьи отцы, матери, как правило, алкоголики, наркоманы, потеряли людское обличье.
Приют рассчитан на 25 человек. Сейчас в нем — тридцать пять ребят. Все они умыты, одеты, накормлены. А главное, обогреты человеческим теплом и заботой, в той, конечно, мере, в какой это возможно при нынешней неразберихе в умах, душах, во всем хозяйстве России.
Общая «мама» этих ребят — Светлана Михайловна Алейникова, кандидат психологических наук,— говорит:
— Чаще всего детей, подобранных на вокзалах, в подземных переходах, где они побираются, подворовывают, привозят к нам из милиции. Некоторые ребята приходят сами. У них нет не только крыши над головой, но и документов. Детдом их не принимает. Приемник-распределитель — лишь «перевалочный пункт». Там нет никаких условий для более или менее нормальной жизни ребят. А у нас здесь — семья. Своеобычная, многодетная, со своими проблемами, но это действительно семейный дом с его теплом, заботой и порядком.
Тридцать пять из десятков тысяч бездомных— микрокапля в океане горя и беспредела... Иногда нам, взрослым, бывает страшно и горько — время такое. Жить не хочется! Но подумайте, а каково детям!
И все-таки у этих тридцати пяти, кроме одежды и еды, появилась хоть какая-то надежда. Надежда на то, что они нужны нам, что они не бесприютны...
P. S. В этих коротких строчках мы затронули, читатель, очень болезненную тему. Ведь беспризорные дети в наше время — то, о чем все старались умалчивать. Но сейчас не замечать эту проблему — бессердечно, бессовестно, преступно!
Просим вас, пишите нам об этом; расскажите, как в городе вашем, поселке, деревне живется ребятам — и маминым, и папиным, и детдомовским, и — беспризорным.
Одним словом, нашим с вами российским детям.

ЕЛЕНА МАШКОВА
Фото ВЛАДИМИРА ЧЕЙШВИЛИ

<- предыдущая страница следующая ->