<- предыдущая страница следующая ->

Милде стало не по себе, но все же она собралась с духом, подошла к Арке, положила ему руку на плечо, стала успокаивать, и Арка затих, лишь слезы продолжали течь. Еще раз перевязала ему руку. «Ложись спать, ты устал»,— сказала Милда. «А Ирод? — Арка кивнул на угол с папками.— Теперь он не отстанет от меня. Я пахну кровью». «Ну что за бред, ты же знаешь сам — это галлюцинация».
Арка смотрел на нее несчастными, мокрыми глазами, и было неясно, верит он ей или своему страху. Жалость проколола Милду насквозь и сделала решительной. Она забралась на подоконник и протянула оттуда руку Арке. Он послушно, как дитя, подошел к ней, вложил свою руку в ее. Милда вытянула Арку из ателье во двор, вывела на улицу и повела к метро.
Было полшестого утра, метро только открыли. На контроле сидел пожилой мужичок из выпивох — повезло, такие не цепляются. Когда сели в вагон, Арка заснул. Подъехали к Милдиной станции, а его не разбудить. Весь вагон смотрел, как Милда трясла Арку, тянула с сиденья, подталкивала, падающего, к двери. Никто не помог: кто был сонный, кто злой, а кто брезговал.
Ярость на этот ничтожный люд добавила Милде силы. Вела бесхребетного, спотыкающегося Арку к эскалатору, глядя вызывающе на зевак. В голове лишь одна мысль: только бы не нарваться на милиционера. И опять повезло.
Открыла дверь — а в прихожей мать. Милда опередила ее: «Молчи!» Протащила мимо ошарашенной родительницы Арку в свою комнату, крикнула ей, стоящей столбом: «Потом!» — и захлопнула дверь. Арка, усаженный Милдой на тахту, завалился набок и уснул. Она укрыла его одеялом и села рядом на полу передохнуть. Потом написала Арке записку и пошла на кухню к родителям.
Мать с отцом завтракали. Оба взглянули на Милду колко, всем своим видом показывая, что ждут объяснений. Милда налила в стакан воды из крана, выпила его залпом и сказала резко: «Я поехала на работу. Аркадий выспится и уедет. Это мой друг. Он болен. Пожалуйста, никаких вопросов». Поставила стакан в раковину и пошла к выходу. «Постой! — закричала мать.— Ты соображаешь, что делаешь?!» Милда прокричала ей в ответ из коридора новым, злым голосом: «Не лезь не в свои дела! Это моя комната! И я в ней делаю, что хочу!» Открывая дверь, она услышала рыдания матери.

Вечером того же дня Милда была у Арки в ателье. Он выглядел бодрым — прекрасно выспался и хорошо поработал, она собиралась с ним поговорить и не смогла. Поехала домой спать. А ночью — снова звонок Арки. Опять к нему. Арка сидел на полу маленький, съеженный. «Он живет здесь и может наброситься в любой момент. Днем дремлет, а как стемнеет...» «Вот что,— сказала Милда резко,— поживи у меня несколько дней, пока не станет лучше».
Арка так растрогался, так обрадовался, что злость из-за необходимости такого решения у Милды совсем пропала. Злилась она и из-за того, что Арка мучается, а помочь нельзя, и из-за того, что ее собственная жизнь не устраивается, а еще больше расстраивается. И из-за неизбежности скандала с родителями психовала. Но посветлел Арка, преобразился от ее слов — и отлегло. Почувствовала даже какой-то опасный задор: словно с горки покатилась.

Скандалов с родителями не последовало. Они замкнулись в ледяной обиде, когда Милда заявила: «Считайте, что я вышла замуж». В тот же день мать выяснила у «знающих» людей, что Арку так просто из квартиры не выдворить — ни юридически, ни практически. Один из знакомых, испытавший нечто подобное с собственной дочерью, посоветовал: «Никаких войн, а то возьмет и официально выйдет замуж за своего хмыря, как моя...» И в квартире, где почти ежедневно бывали распри, установился нехороший, но мир. Родители держались с Милдой, как соседи: ни о чем не спрашивали, встреч избегали, даже ели в своей комнате.
Через месяц-полтора Милде бросилось в глаза, что мать одевается в одно и то же и больше не делает пышных причесок. Всегда прямая и крепкая, она вдруг стала какой-то сухонькой. Раз посмотрела Милда ей случайно вслед и поразилась, какие у матери узкие плечи. И защемило сердце, словно оно шарахнулось и попало по несчастью между ребрами.
Да и сама Милда перестала следить за собой. Лицо ее стало темным, походка тяжелой. Знакомые чувствовали себя с ней неловко — в ее облике появилось что-то пугающее, потустороннее. А вот на работе, в машбюро, Милдой были очень довольны. После происшедших перемен она печатала быстро и качественно, как никогда. Садилась за машинку в начале рабочего дня — и, как заведенная, до шести. Подсоединившись к своей «Оптиме», она спасалась от мыслей, чувств и окружающего мира.
Галлюцинации у Арки возвращались, больше чем три дня передышки не бывало. Ирод появлялся чаще всего в ателье, но мог мелькнуть и на улице среди прохожих, а потом преследовать Арку, играя с ним, как кошка с мышкой. Он мог наброситься сзади и сжать горло, мог прижаться к Арке вплотную и дышать ему в лицо, отчего Арка был не в состоянии ни двинуться, ни вздохнуть, ни крикнуть.
Страшнее всего было то, что Ирод умел размножаться. Однажды Арка увидел свое чудище во множестве лиц, сновавших вокруг и около. Это было так жутко, что он зашелся темным, утробным воплем и долго не мог остановиться. И не было никакой логики в появлении галлюцинаций, лишь одна закономерность, да и та необъяснимая: в присутствии Милды они не возникали. Более того, ее присутствие было целительно — Ирод будто и вправду боялся Милды, как отметил Арка в первый раз.
Когда измученный, искаженный Арка отходил у нее на руках, в Милде вспыхивал фейерверк блаженных чувств. Здесь было и удивление своей властью над темными силами, и простая радость, что Арке лучше, и трепетное наслаждение близостью, как это бывает, когда в соединении двух людей присутствует самопожертвование. Благодаря этим чувствам она и могла выдержать год жизни с сумасшедшим Аркой.

После каждого Аркиного сдвига и он, и Милда надеялись: этот станет последним. Особенно надеялись, если приступ бывал послабее, чем обычно. «То, что имеет начало, имеет конец»,— повторял Арка и глядел на Милду со светлой улыбкой. И долго нравилось Милде это его высказывание, пока однажды не отозвалось у нее в голове громовым раскатом последнее слово «конец» — и за ним, как молния, взметнулся вопрос: «А какой?!» С тех пор любимая присказка Арки не разряжала атмосферу, а, наоборот, нагнетала давление.

Время от времени Арка пропадал. Тогда возобновлялись ночные звонки. «Я ему не нянька»,— говорила себе Милда, отключала телефон и ложилась спать. Но сна не было. Даже отключенный, телефон не давал ей покоя. «Звонит или не звонит?» — стучало в голове и подмывало проверить. Сопротивлялась: «Нет мне до этого никакого дела». А сама видела, как идет к телефону, выворачивает сигнал, и немедленно прорывается требовательный звонок, за ним следующий, следующий... И вот уже в самом деле шла к телефону. А дальше все как представляла. Потерявшийся Арка искал ее как всегда и даже в помутнении мог безошибочно набрать ее номер.
И поднимала, конечно, трубку, и говорила неизменно: «Выхожу». Чаще всего он «пропадал» у себя в ателье. Если везло с такси, заезжала за Аркой и привозила его к себе. Если такси не попадалось, шла к нему пешком — час ходьбы, и оставалась с ним до утра. Когда Милда появлялась, Арка успокаивался и быстро засыпал. Где-то под утро забывалась и она. Вскакивала по будильнику, одевалась и, не позавтракав, уходила на работу.
«Если почувствуешь, что больше не можешь,— уйди, оставь меня одного, но не звони в «скорую». Никогда, что бы ни случилось, не звони в «скорую»!» — говорил ей не раз Арка. Ничего он так не боялся, как психушки. И она каждый раз, чтобы его успокоить, повторяла свое обещание: никогда, что бы ни случилось, не звонить в «скорую». Видела его в страшных судорогах, задыхающегося, порезанного,— заходилась в ужасе, но обещание держала.

Была одна непонятная вещь: от Арки часто пахло спиртным. Когда она замечала это, он говорил со своей светлой улыбкой: «Биохимия. Я не пью, ты же знаешь». То, что Арка пообещал после кутежа с шампанским бросить пить и бросил, Милда очень уважала. Это доказывало: Арка сильный, и она верила, что он сможет одолеть и свои сдвиги. Рассказал ей однажды Арка о своем покойном дяде, который отказался от психиатров и натренировался распознавать приближение приступов. Почувствовав в себе неладное, тот легендарный дядя как-то по-особому дышал — и в конце концов приобрел полную власть над болезнью.
«И я научусь, как дядя,— заверял Милду Арка.— Я знаю его систему. Это дело практики. Вот станут приступы послабее, и начну тренироваться». «Может быть, уже пора попробовать дядин метод?» — цеплялась Милда время от времени за эту единственную соломинку. Арка же все тянул и тянул.

Общее мнение было, что Милда губит себя. «Он пользуется тобой,— говорили ей.— Почему другие идут лечиться, а он нет? Почему не пьет таблетки?» Что у Арки большой талант и лекарства его могут разрушить, самопожертвование Милды в ее кругу не оправдывало. Не верили и в то, что Арка сумеет своими силами восстановить душевное здоровье. Тома прямо сказала Милде: «Оставь его, пока сама не свихнулась». «А что с ним будет?» — рассвирепела из-за такого совета Милда. «Что будет, то и будет,— отрезала Тома.— Не строй из себя святую, как идиотка!»

Кто-то сказал Милде, что в одной из районных больниц в качестве эксперимента лечат психическим голоданием. Арка, узнав от нее об этом, загорелся: «Это то, что мне нужно!» Поехали вместе на прием к профессору Сермияну, руководителю эксперимента. Сермиян отнесся к Арке с большим сочувствием, записал его на очередь. Ждать надо было не меньше года, однако Сермиян пообещал, что поищет возможность и возьмет Арку в течение одного-двух месяцев.
На обратном пути от Сермияна у обоих была эйфория. «Результаты пока очень хорошие»,— сказал профессор, и эти его слова смаковали и смаковали без конца. В метро Арка вдруг изменился в лице, а когда Милда легонько подергала его за рукав, взглянул на нее, не узнавая, бросился к дверям и стал колотить в них. Поезд как раз остановился на станции. Двери открылись, и Арка, выбежав из вагона, пропал. Милда осталась в шоке: вот так вот, как раз тогда, когда этого меньше всего можно было ожидать, пропала ее власть над Иродом — он наконец осмелился напасть на Арку в ее присутствии. Но было и утешение: скоро Аркой займется Сермиян. Скоро конец мытарствам.

После приема у Сермияна приступы у Арки участились. Объясняли это перевозбуждением и жили надеждой на скорое известие от профессора. Присутствие Милды Арке и в самом деле больше не помогало. Смириться с этим Милда, как ни старалась, не могла. Ее непонятная, исключительная власть над Иродом льстила ей непомерно, теперь же все стало обыкновенно и оттого — невыносимо. И еще этот странный запах спиртного... Наконец Милда не выдержала и, ничего не сказав Арке, поехала к Сермияну, чтобы ускорить дело.
Профессор узнал ее с трудом. Оказалось, что он и Арку помнил смутно. И такой ледяной безнадежностью окатило Милду под безучастным взглядом Сермияна, что нервы ее не выдержали. Сбиваясь от плача, она стала просить Сермияна взять Арку при первой же возможности, не откладывая: «Я боюсь за него, он все время пытается покончить с собой». Сермиян, услышав эти слова, встал: «Хорошо, что сказали. Сюда ему нельзя». И, назвав фамилию Арки, тотчас же распорядился вычеркнуть его из очереди. Милда опешила: «Что же вы делаете?!» Сермиян закричал на нее: «Делаю, что надо! Хватит с меня самоубийц! У меня уже трое таких было! Еще один — и эксперимент закроют! Обращайтесь в диспансер. Все». И вышел из кабинета.
Милда бросилась за ним в коридор: «Как вы можете!» Сермиян остановился и спокойно произнес: «У меня нет персонала для усиленного наблюдения. У нас вообще нехватка персонала. Вам это понятно?» «Если Арка узнает о вашем отказе, он наложит на себя руки». «Это не самое худшее»,— ответил на это Сермиян и пошел дальше. «Да вы что! Вы же врач! Да вы сам ненормальный!..» — бормотала Милда ему вслед и стояла как потерянная, пока кто-то не налетел на нее...

На работу Милда не поехала. Вышла в Сокольниках. Добралась до дальних аллей и ходила там, обдумывая план действий.
«Скажу Арке прямо: я больше не могу. Мне нужен покой. Пока не будем видеться. Год назад он же был один — и ничего, выкарабкался. Он сильный. Скажу, что позвоню, как окрепну... Нет, так договариваться не имеет смысла — сдвинется и забудет. Опять будет звонить. Не дозвонится — приедет... Скажу: в этот раз мы запустили. Попей лекарства, только в этот раз! А я отдохну...»

Через час Милда была у Арки. Он работал и, увидев ее, оторопел, и вроде не обрадовался. В одной руке — кисть, в другой — перепачканная красками тряпка. Спросил: «Что случилось?» И как-то по-новому закусил губу. Вот он стоял перед ней, сутулый и растерянный, в подаренном ею свитере, и ждал ответа. Милде стало больно. Только что построенный план разбился вдребезги. Шагнула к нему — хотела обнять. Арка неловко попятился: «Осторожно, испачкаешься». Раздался стук: упала стоявшая на полу винная бутылка, которую Арка нечаянно задел ногой. Милда не сразу отвела взгляд от упавшей бутылки. Из нее вытекало вино. Осознав то, что увидела, она сорвалась с места и бесцеремонно принялась смотреть по углам, в шкафах, пока не нашла, что искала: другие бутылки. Арка стоял не двигаясь, смотрел хмуро в сторону. «Пьешь?» — зло спросила Милда. «Это для натюрморта»,— ответил Арка и стал темнеть лицом.
Ничто не шевельнулось в Милде, когда поняла, что с Аркой началось неладное. С брезгливостью она следила за его преображением — как пропадало разумное во взгляде, как искажались черты, как оцепенение сменялось нервозной суетностью. «Пьянь вонючая. Дерьмо, как и вся пьянь»,— чеканно произнесла она. Арка взглянул на нее, как раненый зверь, и в следующий миг его прорвало диким воплем. Он заметался по ателье, налетая на стены и стукаясь о них головой. Милда бросилась к окну, выбралась во двор и побежала к калитке. Оказавшись в переулке, она отдышалась и твердым шагом направилась к автомату недалеко от дома. Позвонила и стала ждать.
Заметив въезжающую в переулок «скорую», Милда вышла к ней навстречу и показала, где остановиться. Провела фельдшера и санитаров во двор, заглянула вместе с ними в окно. Арка сидел на полу, смотрел куда-то вверх выпуклыми, бессмысленными глазами и судорожно дышал.
Фельдшер со свитой заспешил к двери, а Милда, как только они вошли в дом, ушла. «Вот и все»,— сказала она себе бесстрастно.
Милда решила пойти в кино. Успела на шестичасовой сеанс в кинотеатре недалеко от Арки. Там показывали индийский фильм о любви. Посмотрела минут десять и больше не смогла.
Отправилась домой пешком, чтобы убить время. Когда добралась, было начало восьмого. Милда думала: во всем мире нет ни одного человека, кому б она могла доверить то, что сегодня случилось — она не выдержала. Целый год держалась, геройствовала — и вот в одночасье пала. Так петушилась, так заносчиво пресекала сочувствие, так гордо обрывала советчиков, так вызывающе говорила: «Я двужильная!» А что теперь скажет?..
Арка тоже храбрился, мечтал перешебить плетью обух... Потекли слезы, как подумала о нем, да такие горячие. И теперь уже не презирала Арку за то, что пил втихомолку, а жалела. Разве такой непроглядный мрак можно было выдержать?! Вот и не выдержали. Первым Арка, а сегодня она... Но кто это поймет? Вот так и будут все спрашивать: «Сам угодил, или ты сдала? Значит, все-таки сдала? Ты ведь не хотела...» «А я и не хотела! — выкрикнула Милда, не сдерживая себя.— Не хотела! Не хотела! Не хотела!» Она упала на тахту и тихо лежала, слившись с темнотой.
Подумалось ей вдруг ни с того ни с сего: «Выпью маминых снотворных, и все кончится». От этой мысли стало как-то легче. Вообразила мягкую лекарственную истому, расходящуюся по всему телу, от которой потухают чувства и мысли,— как хорошо! Тело лежит на тахте, как сброшенное платье. Нет, нисколько не страшно было представить такое. Эта фантазия захватила ее. Пошла в ванную посмотреть, на месте ли тюбик со снотворными. Он был на месте. Застучало одновременно и в висках, и в груди. Милда представила себя глотающей снотворное — как в кино, горстями,— и в ней заклокотала смесь ужаса и восторга. «А что если и вправду?..»
Вернулась к себе в комнату с тюбиком в руке. Достала припрятанный для особых случаев портвейн, сходила за стаканом и выпила. Задышалось легче. Представила: серебристый туман, простор, не видно лиц, не слышно голосов, и она сама, как перышко.
Высыпав таблетки на ладонь, Милда понюхала их. Сладковатый запах лекарства ей понравился. Чем дольше она смотрела на белую кучку, тем быстрее свертывался мир в ее ладони. Вдруг каким-то особым движением рука прижалась к губам, и в следующее мгновение таблетки уже были во рту. Та же рука схватила стакан с вином, и вот они уже скатились вовнутрь.
«Что же теперь будет?!» — пронеслось у Милды в голове. Она вообразила безобразное в своей рвотной грязи отравление, и ей стало жутко. Бросило в жар от мысли о таком позоре на всю жизнь: связалась с шизиком, упрятала его в психушку, потом травилась. И вдруг поняла: не хочет, чтобы откачивали, жить не хочет...

Милда не сразу заметила, что тяжелеет. Когда же это поняла, душа ее взметнулась: еще немного, и все — все! — пропадет! «И слава Богу»,— отозвалось где-то на дне ее мутнеющего, разливающегося сознания...

Рисунок ЛЬВА РЯБИНИНА

<- предыдущая страница следующая ->