<- предыдущая страница следующая ->

от Советского информбюро

ВСЕ ФАМИЛИИ ПОДЛИННЫЕ
Л. САМОЙЛОВ, Б. СКОРБИН

ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ПОВЕСТЬ

СТАРЕЙШИНА
Из вестибюля станции метро «Дзержинская» вместе с толпой пассажиров вышел невысокий человек лет под семьдесят, в темном зимнем пальто, в черной каракулевой шапке.
Отдышавшись, старик оглядел широкую площадь, некогда именовавшуюся Лубянкой.
Он взглянул на часы и заторопился. Он пересек Красную площадь, вошел на территорию Кремля и направился к зданию Дворца съездов. Через полчаса должно было начаться торжественное заседание, посвященное пятидесятилетию органов государственной безопасности.
Старик разделся: над несколькими рядами орденских планок поблескивала Золотая Звезда Героя Советского Союза. Военная форма молодила полковника.
— Станислав Алексеевич! С праздником.
Высокий генерал обнял полковника.
— Товарищ Ваупшасов! Жив-здоров? — воскликнул другой генерал с депутатским значком на лацкане тужурки. — С праздником, дружище!..
— И вас, друзья генералы! — ответил Ваупшасов чуть хрипловатым голосом. — Салюд, камарадо!
— Э-э, да ты не забыл испанский, — улыбнулся седой генерал. И лукаво подмигнул: — Камарадо Альфред?
— После Альфреда он вдоволь навоевался под звучной фамилией Градова, — проговорил генерал-депутат. — В нашей Белоруссии эсэсовцы и гестаповцы с ног сбились, стараясь выполнить приказ самого Гиммлера — схватить Градова и доставить в Берлин живым или мертвым... Да возьми номерок от шинели, — добавил он, заметив, что гардеробщица терпеливо дожидается окончания их разговора.
Станислав Алексеевич Ваупшасов (он же Воложинов, он же Альфред, Градов и обладатель многих других партийных, подпольных и партизанских фамилий и кличек) взял номерок, извинился и уточнил:
— Пришел не в шинели, а в пальто. Что-то зябнуть стал, и ревматизм тоже. Наследство белорусских болот.
— Что же ты щеголяешь в легких сапожках, — упрекнул высокий генерал, подхватил полковника под руку и предложил: — Давай сядем вместе.
Станислав Алексеевич вынул из кармана пригласительный билет:
— Спасибо... Да, вишь, мне надо в президиум.
Зал Кремлевского Дворца съездов взорвался аплодисментами: из боковых кулис к длинному столу президиума выходили руководители партии, Советского правительства, командование Комитета государственной безопасности.
Станислав Алексеевич устроился в третьем ряду, но тут же встал: к нему подошел секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии и, приветливо улыбаясь, протянул руку:
— Привет старейшине чекистской гвардии!
— Служу Советскому Союзу! — по-военному ответил Ваупшасов, крепко пожимая руку секретаря ЦК.
Заседание началось. К трибуне вышел докладчик, а Ваупшасов, взволнованный неожиданным приветствием, мысленно спрашивал себя: правильно ли ответил секретарю ЦК?
Да, правильно. Всю жизнь он служил Родине. Ей он отдал молодость, когда сражался в тылу белополяков и до 1925 года руководил партизанскими и повстанческими отрядами в лесах Западной Белоруссии и на хуторах Литвы; когда воевал в горах Испании против зеленорубашечников Франко, итальянских и германских интервентов. Ей, Родине, майор Ваупшасов служил во время войны с белофиннами на Карельском перешейке. А когда фашистские орды прорвались к Москве, он в составе бригады Особого назначения дрался в Подмосковье, а потом, выполняя ответственное задание Центра, перешел с группой бойцов-чекистов линию фронта и довел ее до пригородов Минска, в Лоройский район. Здесь подполковник Градов вскоре стал командиром крупного партизанского отряда и членом Минского подпольного горкома партии...
Старейшина... Конечно же, он уже стар. Он видел то, что дай-то бог никогда не увидеть молодым, и о чем они должны знать, пока живы свидетели, такие вот старейшины...
«Надо рассказать не о себе, — думал Станислав Алексеевич, — а о молодых ребятах, которые боролись и победили. И выжили, и растят детей. Не надо приукрашивать подполье там было трудно. Но и не надо пугать им. И там работа, и там жить можно...»

ПОСЛЕЗАВТРА, В 12.00, НА УГЛУ МОГИЛЕВСКОЙ
Минск лежал в развалинах. Пустые коробки домов, скрюченное железо, груды обгорелого камня, от которого и сейчас тянуло горьким дымом. Фашистские самолеты обрушили на город сотни тяжелых бомб. А потом город горел, а снаряды и длины все еще терзали улицу за улицей.
Подросток в обтрепанных штанах и стоптанных ботинках шел мимо завалов и помахивал кепкой, зажатой в левой руке.
Когда навстречу попадались патрули со знаком отличия «СС» — железным кренделем на груди, или фашистские офицеры в смешных фуражках с такой высокой тульей, что хотелось щелкнуть по ним из рогатки, парнишка с удовольствием выбрасывал правую руку и кричал:
— Хайль!..
Кто-то из офицеров похлопал его по плечу.
— Карош мальшик... Молодьец...
Еще бы, такого встретишь не часто. Жители, опустив головы, уступали дорогу, угрюмые, враждебные, покорно молчаливые. А этот геринг 1 или юнглинг 2 с такой восторженностью глядит на завоевателей, так искренне выкрикивает «хайль!», что, пожалуй, стоит отблагодарить его милостивым кивком, а в придачу кинуть пфенниг или завалявшуюся в кармане кнопф 1 с отштампованной на ней свастикой.
1 Малый.
2 Подросток.
1 Пуговица (нем.).
Сегодня в городе что-то случилось. Чаще обычного проносились мотоциклы и броневики с пугающе торчащими рыльцами пулеметов. Бегом пересекли улицу полицаи с винтовками за плечами. Где-то стреляли. Где-то лаяли овчарки.
Может, и впрямь следовало послушаться матери:
— Олежка!.. Неспокойно у меня на сердце.
— Мама, привыкай... Ладно?
— В городе облавы. Ну что за непоседа!
Олег не был непоседой. Если бы мать или друзья смогли увидеть его, когда он шествовал (именно шествовал!) мимо гитлеровцев, они удивились бы спокойствию и важной осанке, особенно в минуты театрального приветствия «хайль!..». И еще больше удивились, если бы знали, на что он тратит время, что делает в различных концах Минска. Если бы!
Они догадывались. Боялись. И... гордились! Отец, Мартын Кондратьевич, знаменитый повар, много лет колдовавший у плиты, не захотел готовить для офицеров и чиновников оккупационных властей и притворился больным.
Мать, Анна Александровна, многие годы работала продавщицей. Посоветовавшись с мужем, тоже решила всеми способами уклоняться от работы. Прикидывалась больной, старалась задобрить полицаев, а сама ходила в ближайшие деревни или на рынок, меняла поношенные и еще не надеванные платья и по крохам добывала пропитание для семьи.
— Олежка. Не ходи. Неспокойно у меня на сердце.
...Так что же все-таки случилось в городе?
Возле больших листов с объявлениями толпился народ. Власти извещали, что вчера, 10 июня 1943 года, от рук «красных бандитов» за великую Германию и фюрера погибли областной комиссар Людвиг Эренлейтер, правительственный инспектор Генрих Клозе, начальник областной жандармерии обер-лейтенант Карл Калла, обер-вахтмейстер Вальтер Погарель, обер-вахтмейстер Карл Зандхвос, старший жандарм Карл Вундерлих, обер-вахтмейстер Август Шрассер, а также «хозяйственные руководители» Франц Так, Фриц Шульге и Гюнтер Бенневиц.
Власти грозили расстрелом и виселицей и сулили всем, кто укажет местонахождение «бандитов», денежные награды и особые льготы.
Люди молча и быстро прочитывали текст с угрозами и посулами и уходили прочь — подальше от этой страшной и... радостной вести. Лишь один старик со слезящимися глазами, с суковатой палкой в морщинистых руках вздохнул и, ни к кому не обращаясь, негромко пробормотал:
— Ого!.. Как это в песне-то: «за один раз много раз...»
— Есть шанс погулять на поминках, — негромко отозвался кто-то в толпе. Кто? Олег за спинами и не заметил.
Какие смельчаки сумели за одну ночь уничтожить и комиссара, и инспектора, и всех прочих?..
Если бы Олег не знал, что гестапо еще в феврале схватило неуловимого храбреца, которого жители Минска из немецких объявлений запомнили как «Сашку», «Жана», «Назарова», «Бабушкина», парнишка мог бы подумать, что всех перечисленных гитлеровцев застрелил именно этот подпольщик. Гестаповцы охотились за ним давно и не раз извещали население, что не поскупятся на награды тем, кто укажет или наведет на след «большевистского террориста и врага великой Германии».
Когда на улицах оккупированного города в разное время дня и ночи стали падать подстреленные агенты гестапо, провокаторы и чиновники оккупационных властей, — все это народная молва приписывала «Сашке», хотя его, по сути, никто не видел. Лишь позднее стало известно, что «Сашка», имевший много псевдонимов, — уроженец деревни Малаховцы Барановичского района, молодой белорус комсомолец Иван Кабушкин.
Кабушкина казнили, однако подпольщики продолжали действовать. Значит, не только «Сашка»!
Олег искренне завидовал тем, кто «поработал» этой ночью. Ему бы тоже пистолет или гранату. Бывает так, что мучительная сложность жизни предстает жестко-простой, как сейчас: чем больше будет уничтожено фашистов, тем будет лучше, с улиц исчезнут надписи с шипящими «штрассе», виселицы, эсэсовские патрули, полицаи с повязками... Никому не надо будет скрываться, прятаться. А пока он, Олежка, выполняет «скучное» задание подполья... Конечно же, нужное... Но разве его можно сравнить с тем, что было сегодня ночью?
...С дядей Костей Олега познакомила его двоюродная сестра Раиса Врублевская. Олег чувствовал, что она присматривается к нему и рано или поздно должно же что-то случиться.
— Хочешь помогать нашим?.. Подумай.
— Я уже подумал. Хочу.
— Тогда пойдем со мной.
— Куда?
— Научись для начала не задавать лишних вопросов.
Они вошли в деревянный особняк на Чкаловской, поднялись по ступеням покосившейся лестницы. Рая постучала: раз, пауза, раз...
Дверь открыл плотный мужчина с небритым лицом. Он молча пропустил пришедших в небольшую боковую комнату, плотно зашторенную маскировочной бумагой, и вполголоса проговорил:
— Здравствуй!.. С твоей сестрой мы уже знакомы, а с тобой не довелось. Дядя Костя!..
И протянул ладонь.
Олег привык называть взрослых по имени-отчеству, но, помня совет сестры не задавать лишних вопросов, промолчал.
— Ты комсомолец?
— Не совсем...
— Как это не совсем?
— Билет не успел получить: война.
— Получишь. Был бы настоящим парнем. Мышей не боишься?
— Мышей? — Олег опешил, но потом, сообразив, что дядя Костя шутит, улыбнулся. — Не боюсь мышей.
— Ну, если не боишься, значит годен. Только соображай что к чему, держи язык за зубами, ко мне не приходи, пока не позову. Сестру свою на улице не узнавай.
— Вот так-то, Олежка, — подтвердила Раиса. — Когда надо будет, я сама найду тебя.
— А теперь, Олег, поговорим о деле, — серьезно добавил дядя Костя.
Беседа длилась больше часа. Олег получил первое задание от минских подпольщиков. С тех пор и стал носить он под курточкой пачки листовок, а для маскировки угодливо улыбаться немцам и выкрикивать противное слово «хайль!».
Сегодня Олег нес две пачки листовок, которые надлежало разбросать в подъездах сохранившихся домов на пути к вокзалу, а если удастся — возле здания бывшей средней школы, где теперь помещался Союз белорусской молодежи — фашистская организация, созданная гестапо с помощью буржуазных националистов и предателей Родины.
Вот текст листовок Минского подпольного обкома Ленинского Коммунистического Союза Молодежи Белоруссии:
«Юноши и девушки, братья и сестры!.. Не вступайте в фашистскую организацию Союз белорусской молодежи. Везде и всюду вскрывайте гнусную фашистско-людоедскую сущность этой организации!.. На фашистскую провокацию ответим новой волной партизанского движения, ростом рядов народных мстителей. Все, как один, идите в партизанские отряды и активной борьбой приближайте час своего освобождения».
В другой листовке, выпущенной Минским горкомом ЛКСМБ, подробно рассказывалось о зверствах оккупантов, о подвигах советских воинов на фронтах. Листовка кончалась так: «Юноши и девушки!
Саботируйте и срывайте всякие мероприятия немецких властей... Красная Армия железной поступью приближается к столице Белоруссии, сметая гитлеровскую нечисть и продажных немецких псов с родной земли.
Всеми силами помогайте своим братьям и отцам быстрее разгромить ненавистных оккупантов...» 1
1 Текст взят из книги «О партийном подполье в Минске». Материалы Института истории партии при ЦК КП Белоруссии. Минск, Госиздат, БССР, 1961.
«Всеми силами помогайте...» Вот и он, Олег Фолитар, помогает как может, всеми силами. Нет, надо делать еще больше. Но самовольничать нельзя — об этом сразу же предупредил дядя Костя и сослался на строжайший приказ Минского подпольного горкома партии и командира отряда особого назначения товарища Градова. О Градове Олег читал немецкие листовки с призывами помочь поймать «московского чекиста». Неуловимый отряд Градова доставлял фашистам много хлопот, заставлял направлять в леса под Минском и в пригородные районы карательные экспедиции с танками и артиллерией, снимать с фронта войсковые соединения... Обратно в Минск тянулись подводы и грузовики с убитыми и ранеными гитлеровцами.
Где-то взрывались поезда, грохотали гранаты. А тут ходи и возись с листовками. Но почему днем, а не темными ночами? На эти недоуменные вопросы так ответил дядя Костя:
— Днем в толчее тебе легче шмыгнуть в любую щель. А ночью, когда никому не разрешается выходить из домов, как ни хоронись, тебя могут заметить, и тогда пиши пропало. Да, и родителям что скажешь — куда ночью отлучаешься? Нет уж, давай как договорились.
— Больше играй под мальчишку, а то в два счета забреют, увезут в Германию.
Олег вошел в здание Союза белорусской молодежи. Впереди простучал подковками долговязый парень и скрылся за дальней дверью. Больше никого. Олег оглянулся, разбросал по полу листовки, быстро вышел на улицу и, увидев очередной немецкий патруль, привычно вытянул руку и прокричал «хайль!». Солдаты в касках поверх пилоток даже не обратили на него внимания.
Хорошо бы пройти в район Комаровки и Долгобродской. Но рисковать нельзя: эти улицы гитлеровцы объявили на особом положении, здесь, кроме пеших эсэсовцев, патрулировали бронемашины и танкетки. Куда же пойти? Лучше всего на толкучку, заменившую старый базар.
Потолкавшись на базаре, Олег благополучно освободился от нескольких листовок, причем одну незаметно всунул в карман пиджака, видимо отцовского, висевшего мешком на деревенском парне. Тот даже не оглянулся и прошел дальше, кого-то разыскивая.
Оставшуюся стопку листовок Олег пронес до улиц Антоновской и Островского и там разбросал в подъездах уцелевших домов. Задание выполнено, дядя Костя будет доволен и, конечно, похвалит. Слово подпольного горкома комсомола дойдет до минчан.
Вечером Олег встретился у газетной витрины с дядей Костей и с сияющим лицом доложил, что «все в порядке». Дядя Костя чуть наклонил голову — в знак одобрения — и произнес одну фразу:
— Не сияй!.. Послезавтра, в двенадцать дня, на углу Могилевской.
Повернулся и пошел своей дорогой.

ОЧАРОВАТЕЛЬНАЯ ДЕВУШКА
Кроме Олега, юной помощницей дяди Кости была Раиса Волчек. (На 17-й странице помещен ее снимок военных лет.) Рая-Раечка, так ласково называли ее подружки. Эта семнадцатилетняя девушка только накануне войны кончила среднюю школу. Не один минский парень заглядывался на нее — стройная, красивая, глаз не отвести.
Поглядывали на Раису и гитлеровские солдаты и офицеры. Завидев ее, оборачивались, причмокивали языками и, перемигиваясь, произносили вслух:
— Оо-о!.. Безаубернде медхен!.. Шене, шене!.. 1
1 Очаровательная девушка!.. Красавица! (Нем.)
Обычно минские девчонки старались придать себе вид безобразных старух, пачкали лицо угольной пылью, напяливали на себя всякое тряпье, горбились. Лишь бы немцы не обращали на них внимания. А Рая-Раечка была, как и раньше, до оккупации, одета аккуратно, даже элегантно, ходила с гордо поднятой головой, лихо постукивала каблучками и восхищенные взоры немцев, зачастую уступавших ей дорогу, принимала как должное.
Иные знакомые осуждающе шептались, но Рая будто и не замечала косых взглядов и продолжала оставаться сама собой: на комплименты отвечала открытой улыбкой, а бывало, что и обещающе помахивала тонкой холеной рукой.
Нет, такую красавицу чиновники биржи труда не могли послать на черную работу — мыть полы или стирать грязное белье в походных госпиталях. Нашлись люди, которые подсказали кому следует: для эстетического удовлетворения господ офицеров такую девицу необходимо устроить в открывшийся ресторан-казино. Это казино помещалось на Советской улице, неподалеку от родительского дома. Каждый вечер казино заполняли эсэсовцы и гестаповцы, отдыхавшие после нелегких трудов во имя фюрера и его наместника в Белоруссии, генерального комиссара Вильгельма фон Кубе. Бывал здесь и начальник следственного отдела СД Кроль, которого боялись сами гитлеровские офицеры. Любое «следствие» в руках Кроля превращалось в нечеловеческую расправу над всеми, кто хоть в какой-то степени казался подозрительным или нелояльным по отношению к местным властям и к великой Германии.
— Тебе предложат работу в казино, — предупредил однажды дядя Костя Раису Волчек. — Соглашайся.
— Понимаю.
— А когда освоишься, поговорим о деле.
Рая-Раечка освоилась быстро. В накрахмаленном переднике и белом кокошнике она ловко скользила по залу казино, лавировала с подносом между столиками и, поставив перед посетителями заказанные закуски и вина, прежде чем удалиться, скромно, но с достоинством приседала в книксене. Подвыпившие офицеры не скрывали своего восхищения миловидной девушкой с внешностью истой арийки.
— Фрейлен Райя!.. О, Райя!
Конечно, находились и такие, что позволяли излишнюю фамильярность, пытались назначить свидание в отдельном кабинете или на частной квартире. Рая осторожно увертывалась от объятий, на свидания приходить отказывалась, ссылаясь на строгое распоряжение заведующей казино, чопорной немки-эсэсовки, старавшейся придать этому кабачку вид благообразного заведения. Заведующую даже злило то, что посетители так много внимания уделяют этой белорусской «магд» 1, но и она не могла не считаться с тем, что красота и женственность Раи привлекают посетителей. Немка даже гордилась, что якобы именно она отыскала такое сокровище в разрушенном Минске, среди грязных и оборванных горожан. В знак особого расположения заведующая милостиво разрешила Рае обслуживать отдельные кабинеты, куда набивались офицеры, желавшие побольше выпить вдали от взоров начальства и меньше всего интересовавшиеся «художественной программой» кабачка.
1 Девка (нем.).
На очередной встрече с дядей Костей Рая не без тревоги сообщила о том, что ей предстоит обслуживать отдельные кабинеты. Тревога девушки была понятна дяде Косте, и он не спешил с ответом...
— Вот что, Раюша, — наконец заговорил он, — держись строго, вольностей не позволяй. Запомни: твое нынешнее поведение нравится заведующей. Но в кабинетах тебе придется поработать...
— Не понимаю.
— По-немецки-то понимаешь... Что ты узнала вчера?
— Вчера за одним столиком сидели четыре эсэса, крепко выпили и стали хвастаться, что в Минск скоро прибудет несколько эшелонов с солдатами. Все эти солдаты должны поступить в распоряжение штаба тыла группы «Центр», а затем их на танках и бронетранспортерах направят в разные районы для уничтожения партизан.
— Ты не ошиблась?
— Точно! Тыл по-немецки значит рюккен, а эшелон — штаффель, несколько — айнвениг или айниге.
— Тебе бы в переводчики податься.
— Ну нет, разбираюсь помаленьку. Раз надо...
— Очень надо, Раюша. Постарайся узнать, когда ожидается прибытие эшелонов.
— Постараюсь. А как же насчет отдельных кабинетов?
— Тут дело посерьезнее. — Дядя Костя поскреб затылок. — Было бы хорошо заполучить из карманов господ офицеров кое-какие бумаги.
— Этого я не смогу...
— Знаю, риск немалый. Но ведь все мы рискуем... И солдаты на фронте и партизаны в лесах... Конечно, если ты боишься...
Лицо Раи побледнело, губы задрожали.
— Я тебя, дорогая моя, очень хорошо понимаю. И если уж кто и боится по-настоящему, то это я сам.
— Вы?!
— Боюсь за тебя. И за других тоже. Вот кончится война — к тебе столько женихов налетит. Вся жизнь впереди. И я за тебя в ответе.
— Перед кем?
— Хотя бы перед твоими родными.
Оба помолчали. Впервые дядя Костя говорил с ней так ласково, почти сентиментально. Кто он? Рая считала дядю Костю старым коммунистом, конспиратором, не раз глядевшим в глаза смерти. И не знала Рая, что Константин Илларионович — беспартийный инженер, перешедший по заданию командира партизанского отряда Градова (Ваупшасова) на нелегальное положение в городе Минске.
Разговор продолжался. Задание было такое — выкрадывать у пьяных офицеров документы, приказы, карты...
— Будь хитрой, внимательной, сверхосторожной. Учти, что заглянуть в карманы легче всего тогда, когда тот или иной обер напьется до положения риз, мундир снимет и повесит на спинку стула или на вешалку. Но это не все. Опасность наступит в те часы, когда твой пациент протрезвеет и спохватится. Перво-наперво могут заподозрить тебя.
— Так что же делать?
— Поразмыслить надо.
Действительно, тут было над чем поразмыслить. Градову нужна не только информация. Нужны вражеские документы. Долго сидели дядя Костя и Рая-Раечка, перебирая всевозможные варианты, отбрасывая те, в которых Рая могла стать легко заподозренной, и, наконец, решили так:
— Думаю, надо делать вот что на первых порах, — сказал дядя Костя. — Если уж твои пациенты, или клиенты, перепьются, иди к заведующей, доложи ей и попроси вызвать патруль, чтобы доставили господ офицеров домой или еще куда. Сделай так раз, другой, но пока ничего из карманов и портфелей не трогай. Пусть к тебе привыкнут: мол, не впервой. Для отвода глаз можешь подобрать вывалившийся из брюк или тужурки бумажник, бумажку какую и тут же, не заглядывая, передать ей в руки. Улавливаешь?
Спустя несколько дней Рая Волчек стала обслуживать отдельные кабинеты. Постоянные посетители ее уже хорошо знали.
(Окончание в следующем номере)

Олег Мартынович Фолитар (Снимок 1968 г.)
Станислав Алексеевич Ваупшасов (Градов) (Снимок 1967 г.)
Константин Илларионович Мурашко (Снимок 1948 г.)


„ПОДВИГ-66"

Если вы на 1969 год выписали наш журнал вместе с приложением «Подвиг», то ваша личная библиотека пополнится пятью интересными книгами общим объемом свыше ста печатных листов. При составлении мы, конечно же, учли советы, пожелания и рекомендации, высказанные вами в письмах, которыми вы буквально засыпали редакцию и за которые мы вам искренне благодарны.
Каково в общих чертах содержание «Подвига-69»?
По традиции нечетные тома мы предоставляем прозе советских авторов, четные — литературе зарубежной. Ядро пятитомника составят такие произведения, как роман А. Злобина «Самый далекий берег», роман Ф. Шахмагонова «Адъютант Пилсудского», повесть Д. Морозова и А. Полякова «Агент Москвы», повесть А. Меркулова «В путь за косым дождем» и др. Среди переводных книг можно назвать повести писателей социалистических стран. Например, А. Збых выступит с повестью «Ставка больше жизни», а Л. Станев — «Царь и генерал».
Думаем, что с интересом будут встречены романы других иностранных авторов: такие, как «Мститель» Г. Вайзенборна и «Пушки острова Навароне» О. Маклина.
Тексты первых трех томов уже сданы в производство, четвертый — в боевой готовности. Думаем, что вы получите ожидаемые книги в более сжатые сроки: они начнут поступать со второй половины года. Правда, прошлогоднее отставание, за которое мы приносим вам глубокие извинения, наверстать нелегко, но... будем терпеливы, как любимые герои наших с вами книг.
Некоторое повышение цены пятитомника вызвано увеличением объема (с 77 до 105 печатных листов), что позволит редакции расширить круг авторов.
В связи с резко возросшим тиражом приложения (до 575 тысяч) тома, очевидно, будут выходить в мягкой многоцветной обложке. Редакция также намерена обогатить внутреннее оформление использованием двухцветных иллюстраций.


СВЕТЛАЯ И НЕЖНАЯ ГРУСТЬ

Жизнь Марии Кюри — эпоха в развитии науки. Открытие и исследование радия было настоящим научным подвигом супругов Кюри. Имя Марии Кюри олицетворяет поиск и дерзание, чистое, благородное, щедрое стремление человека отдать себя людям. Мария Кюри — единственная в мире женщина, которая дважды удостаивалась Нобелевской премии. Первая женщина, допущенная во Франции к должности профессора. Человек богатейшей эрудиции и самоотреченности. Человек высочайших нравственных правил и разносторонних интересов. Вы поймете это, прочитав письма и воспоминания Марии и Пьера Кюры, их дочери Евы, Эжени Коттон.
Анатолий Юсин

«Самое тяжелое — это те уступки, какие приходится делать предрассудкам окружающего нас общества, больше или меньше, в зависимости от большей или меньшей силы своего характера. Если делаешь их слишком мало, тебя раздавят. Если делаешь чересчур много, то унижаешь себя и делаешься противен самому себе. Вот и я уже отошел от тех принципов, каких придерживался десять лет тому назад: в то же время я думаю, что надо держаться крайности во всем и не делать ни одной уступки окружающей среде. Я думал, что надо преувеличивать и свои достоинства и свои недостатки, носил только синие блузы, как у рабочих, и т. п.
Словом, Вы видите, я очень постарел и чувствую себя ослабшим».
(Пьер КЮРИ — Марии, 14 августа 1894 года)

«У сочетающихся браком не было ровно ничего, ничего, кроме двух сверкающих велосипедов, купленных вчера благодаря денежному свадебному подарку одного родственника: летом они на них станут ездить за город».
(Ева КЮРИ о дне свадьбы своих родителей — 26 июля 1895 года)

«Только один раз вырывается у них жалоба:
— А все-таки тяжелую жизнь избрали мы с тобой.
— ...Пьер... если кого-нибудь не станет... другой не должен пережить его. Жить один без другого мы не можем. Правда?
С минуту он вглядывается в изменившееся, горестное лицо Мари. Потом:
— Ты ошибаешься, что бы ни случилось, хотя бы душа рассталась с телом, все равно надо работать».
(Эжени КОТТОН — о своих учителях Пьере и Марии КЮРИ)

«По соглашению со мной Пьер отказался извлечь материальную выгоду из нашего открытия: мы не взяли никакого патента и, ничего не скрывая, обнародовали результаты наших исследований, а также способы извлечения чистого радия. Больше того, всем заинтересованным лицам мы давали требуемые разъяснения».
(Мария Кюри — дочерям. Письмо относится к 1924 году)

«Нельзя удержаться от чувства горечи при мысли, что в конце концов один из величайших французских ученых так и не имел в своем распоряжении настоящей лаборатории.
Можно ли представить себе горечь творца больших открытий, бескорыстного энтузиаста, чьи мечты всегда не осуществляются из-за постоянного отсутствия средств? И можем ли мы без чувства глубокой скорби думать о самом невозместимом расточительстве сокровища, самого драгоценного для науки: гения, сил и мужества лучших ее сынов?»
(Мария КЮРИ — дочерям)

«Я не хочу пенсии. Я еще достаточно молода, чтобы зарабатывать на жизнь себе и моим детям».
(Мария Кюри о своем отказе от пенсии за мужа)

«Я столько страдала в своей жизни, что дошла до предела: только настоящая катастрофа еще могла на меня подействовать. Я научилась смирению и стараюсь найти хоть какие-то маленькие радости в серых буднях.
Скажи себе, что ты можешь строить дома, сажать деревья, цветы, любоваться их ростом и ни о чем не думать. Жить осталось недолго, зачем же нам еще мучить себя?»
(Мария КЮРИ — сестре Брониславе, 1 августа 1921 года)

«Я не могу ничего выразить... Я отсутствую...»
(Последние слова Марии КЮРИ, по свидетельству ее дочери Евы)

<- предыдущая страница следующая ->