каморка папыВлада
журнал Сельская молодежь 1969-03 текст-6
Меню сайта

Поиск

Статистика

Друзья

· RSS 29.03.2024, 02:38

скачать журнал

<- предыдущая страница следующая ->

Будем здоровы, Степанида Петровна
Александр ПРОХАНОВ

РАССКАЗ
Рисунок Р. КАРАБУТА

Еще с вечера одинокая Степанида Стрелкова пригласила к себе соседа Трифона Коркина резать свинью.
Рано утром, когда темная синь еще висела в саду, над крышами играла тонкая зорька, а выпавший за ночь снег был нетоптанно чист, явился Трифон к соседке, неся в тряпице отточенный нож. Поклонился молча Степаниде, направился к хлеву, где в душном тепле похрюкивал боров.
Степанида, всхлипывая, дрожащими руками откинула прясла; боров тяжело вынесся на свободу, замотался по хлеву, тыкаясь во все углы. Куры проснулись, беспокойно зашевелились. Трифон лениво переминался с ноги на ногу, а потом неожиданно со звериной силой и легкостью метнулся на свинью, сшиб ее, ухнул на мягкий дышащий живот и ударил ножом, пробивая трескучую грудь. Клинок остановился в сердце, свинья завизжала, а Трифон выхватил нож обратно, и звериная жизнь вынеслась следом в белизну холодного утра.
Степанида притащила санки, они вдвоем взвалили горячую тушу, вывезли наружу и потянули в сад; хряк колыхался на санях жирным окровавленным брюхом.
Трифон, шагая сзади, глядел на черную худую Степаниду, тянувшую лямку; сердце его ухало, голова кружилась, и он думал: неужели это он, Трифон, усталый и старый, идет сейчас по холодному снегу, убитый хряк роняет капельки крови, и это она, Степанида, шагает впереди, как обугленный ловкий сучок.
...Звон и топ хоровода, огромная, вполнеба заря. Лица медные на заре. Шумят рожки и кугиклы. И он, Трифон, весь тонкий, легкий, как бьющая по цветам коса, выплясывает перед ней, хлопая новыми начищенными сапогами, играя малиновой кистью пояса. И она, Степанида, налилась горячим румянцем; смущаясь, ликуя, целует его одними глазами. И нет для нее огромного столикого хоровода, друзей, стариков и баб, а только синева его глаз, и он пляшет в этой разгоравшейся синеве...
Они вывезли свинью под яблони, опрокинули в снег. Степанида притащила из хлева охапку сухой соломы; Трифон заботливо обложил хряка со всех сторон, укутал плотно хрустящим ворохом, достал спички, поджег. Вспыхнули ярко пустые усатые колоски, огонь шаром взбежал на столб пламени, быстро опал, и запахло из огня печеным хлебом. Красный столб пламени быстро опал, и в черно-алом пепле обозначился толстый хряк; румяное ухо торчало наружу.
Трифон ножом разметал рыхлый пепел, хряк с задумчивой мордой всплыл перед ним на снегу.
— Все с тобой аккуратно, культурно поделаем, — сказал Трифон. — Другие люди лампой палят, а я соломой, считаю, лучше. Ржаной дух с огнем в самое сало уйдет. Оно вкуснее.
— Ты в этом деле дохтур, — поддакнула Степанида, горестно глядя на хряка.
— Раз человек кушает, он и работает, — сказал Трифон, перехватив ее взгляд, соскабливая со спины щетину, обнажая желтую, как кость, политую жиром кожу.
Он свил из соломы жгут, поджег и горящим факелом стал обмахивать свиные бока. Сквозь тонкую шкуру протекало сало, горело белым трескучим пламенем.
— Давай, Степанида, воды.
Она охнула, бегом кинулась к дому, разъезжаясь ногами в снегу, а Трифон, отбросив факел, смотрел ей задумчиво вслед.
...Луг был весь в серебре, дрожал, искрился в тумане. Луна голубая вся укутана пылью цветущих трав и хлебов. Конские головы волновались, качали горбоносыми мордами, снова тонули в тумане. Он лежал на рогоже, подставляя лицо свежим холодным потокам, ему хотелось плакать от тех тайных и сладких сил, льющихся в его тело. Жизнь казалась ему бесконечной, улетавшей в лунные седые пространства. И она прибежала к нему, обжигаясь босыми ногами, и юркнула под рогожу. Платье ее было мокро, ноги белы и прохладны, губы темны; и холодным ручьем под губами блестели зубы. Они клялись, целовались, пока не накрыла их сверху пылающая шапка зари, и кони, как угли, засветились на черном лугу...
Степанида, сгибаясь в поясе, принесла дышащее паром ведро и тряпку. Трифон, засучив рукава, окунул тряпку в воду, отжал над свиньей, и она окуталась паром, звонкие ручьи побежали с нее на снег. Степанида плескала из ведра, а Трифон заботливо обмывал свинье ноги, мягкую грудь, живот, пошлепывал ладонью, соскабливал горелые кусочки, насухо протирал тряпкой. Свинья под его руками янтарно светилась.
— О, шкура как кленовый лист! — залюбовался Трифон. — Обложи ее соломкой сухой, пусть отопреет. В тепле чистый дух сохранится.
Степанида обложила свинью белой соломой. Горе ее уже прошло, она суетилась, обхаживала свое богатство, вдыхая мясной аромат тонкими сухими ноздрями.
Коты из соседних домов, два черных и рыжий, примчались на запах, уселись поодаль, облизываясь, посматривая друг на друга злыми глазами.
Трифон вынул из-за пазухи камень и звонко ударил ножом.
...Те проводы в военную школу, когда на поле, среди снопов, порхающих голубей стоял красный, под скатертью, стол. Молодой военком оглядывал строго белобрысых застывших парней. На Трифоне была линялая с продранным локтем рубаха; он совал целый день снопы в раскаленный хрустящий зев молотилки; башмаки были полны зерен; и ему страшно и сладко было смотреть в серые глаза военкома, где мчались стальные машины, и он, Трифон, сидел на броне ревущего танка.
Всю ночь не смолкали гармони, было душно от вина и от песен. Мокрое от слез лицо Степаниды, цепкие руки хватают его за локоть. «Ох, беда ты моя, беда! Не увидимся больше, Триша!» Но ночное пьяное солнце кружилось в его голове, манило из хлебного захолустья, а Степанида была как с детства знакомый и пресный дух ржаного горячего хлеба...
Рассвело и белело кругом. Трифон певуче звенел о камень ножом, косо поглядывая на хряка. Спрятал камень, примерился, схватил кулаком торчащую ногу, с хрустом отсек по хрящам и жилам. Розовая кость задышала паром. Отсек остальные три ноги и сложил аккуратно горкой, копытами в одну сторону.
— О, добрый студень будет, — сказал он, разгибаясь.
— Добрый, добрый, — радостно вторила Степанида.
— На ее и смотреть приятно, не токмо кушать.
В сад прибежал шестилетний внук Трифона, уставился на свинью.
— Дедунь, дай вухо! А дедунь. Дай, дай вухо! — заныл он.
— Смотри, Петька, учись. Деду не сто лет на свете жить.
— Дай, дай вухо!
Трифон отрезал у свиньи ломкое ухо, и Петька вцепился в него, стал грызть, как зверек, хрустящий треугольник.
— А теперь аккуратней надо, чтоб не пропороть.
Острым концом ножа Трифон прикоснулся к свиной груди, надрезал на ней маленький крестик.
— Так уж положено. Продавать по везешь, люди увидят. Ага, значит, по-честному резана, без обману, не дохлая.
Он приладился, провел лезвием по брюху, выкраивая широкий овальный пласт сала, подсунул под него ладонь и снял сплошным толстым листом, бережно положил в чистый таз. Под этим янтарно-желтым проглянуло белое нутряное сало в сплетении красных жил.
— Молодое, вкусное будет! Лучше нет молодого.
— Ага, ага, молодое.
— Э, какой почеревок! Здорова скотиняка, прелесть.
— Ты, Триша, гляди кишку не прорежь. Горьковину не выпусти.
— Не бось, не выпущу. Это сало, слышь, самое полезное. Простынешь, и пей. А то разотрись. Нутряное сало само дорого.
Он вываливал в таз груды студенистого сала, отирал пальцы о край. Под салом вздувались синие комья кишок, темные языки печени, залитые жиром. Трифон подсовывал красные ладони под пузырящиеся кишки, бормоча:
— Хорошее. Красивое.
Они вдвоем тянули булькающую требуху, шлепали в таз, и свинья колыхалась, качая пустым алым брюхом, глядя на них сквозь опаленные веки.
...Не было пенных морей, сияющих синих небес. Были черные ледяные болота. Тяжелые мины с хлюпаньем врывались под лед, лопались там в глубине, и болото взлетало грязным столбом с остатками трав и корней. Трифон со взводом разведки ходил по гнилым болотам. Хрустящие удары ножа, гортанные вопли, огненный треск автоматов. И та белая пустая поляна, весна, рука его перебита, высокая береза с одинокой поющей синицей, и из веток — лицо Степаниды в чистых весенних слезах. Он плакал под той березой о себе и о ней, об ушедшей юности, и синица качалась на тоненькой ветке...
— Сейчас грудину высожу, — сказал Трифон, — а ты кастрюлю готовь для крови.
Он выкромсал кусок ребер, отвалил и кинул на снег, и там, в глубоком, черном мешке, в крови, уткой плавало сердце. Трифон взял у Степаниды половник, оттолкнул поплывшее сердце, черпанул и омыл алым эмалированное дно кастрюли. Он черпал кровь и выплескивал, она дымилась, чернела, струйки ее стекали с половника, буравили снег до земли.
— Хошь, выпей, — сказал он Степаниде.
— Ой, не хочу, — передернула она плечами.
— И я не любитель. Ты пожарь ее с луком. А то сала много не съешь.
Он отставил кастрюлю, взял в руки сердце, тяжелое, гладкое, как булыжник; нащупал в нем рану, поковырял в ней пальцем и задумчиво отложил в таз.
...Выносила его из болот рябая толстая санитарка, лечила пробитое тело. Рыжая, добрая наклонялась над ним, а ему казалось в бреду, что корова их Зорька качает над ним розовым выменем. Но это было ее лицо, и горел фитилек коптилки. А как раны его сошли, он целовал благодарно ее кудряшки и оспинки, и когда она засыпала, раскрыв пухлый маленький рот, и ребенок в ней шевелился, над дрожащей коптилкой реяло лицо Степаниды...
Коты кружили вокруг, жадно мерцая глазами. Трифон, поддев на нож длинный сгусток крови, швырнул котам; те сшиблись бешено в урчащий клубок; рыжий вынесся и, волоча добычу по снегу, умчался в сад, а черные, облизываясь, вновь закружили. Трифон и им кинул куски, и они жадно урчали, пачкаясь кровью.
Степанида стояла, сухая и тонкая; на темном ее лице цвели, как отблеск далекой весны, глаза, и она удивилась вдруг, что этот старый седой мужик, сосед ее, Трифон, чья рыжая рябая жена, отдуваясь, переваливаясь на вздутых ногах, приходит к ней в гости и они судачат о том, о сем,— что это тот самый Трифон, о котором она горевала, к которому бегала в ночные луга, а потом забыла совсем за другой, горючей любовью.
...Забрали ее Тришу, пропал он; стали играть по селу похоронные свадьбы. Только солнце одно было красное, а бабы черные. Забьется в избе одна, а под окошком другая, и валятся бездыханные на руки седых стариков, и дети следом несут их платки. А когда накатился немец и погнали пленных, Степанида лежала как неживая в опустелой избе и не знала, зачем родилась, зачем ей эти белые сильные ноги, толстая с отливом коса, когда все это пропадет без следа, без любви, а любовь ее светлую сбили в глухие колонны, гонят в бинтах и ранах...
Степанида встряхивала в тазу тяжелую требуху, закидывала ее снегом, залепила доверху таз. Но снег быстро таял, опять проступала синева требухи.
— Маленько ее остудить, — сказала она, разгибаясь, — а то спортится.
— Ты гляди-ка, — заметил Трифон, — сейчас к тебе сороки со всего леса прилетят.
На яблоне уже скакали две сороки, трещали, нацелив вниз крепкие хищные клювы, острые веселые глаза. Еще две, загибая хвосты, сели на колья, и весь сад наполнился жадным, горячечным стрекотом.
Свинья лежала пустая, тихо дымилась; в розовой тьме у нее светились хребтина и ребра.
...Гнали селом колонну. Степанида лежала полуживая, по потолку и по печке двигались тени; будто гнали по улице стадо, хлопает бич; бубенец звенит, но это ухало в ней ее сердце, и больная горячая сила подымала ее с постели, толкала вон, на улицу, где клубился хвост колонны, а голова уже скрылась в роще. Замелькали лица, и она, как была простоволосая и босая, кинулась, разглядев в колонне чье-то худое, в щетине лицо, забилась, завыла: «Ой, пан, пан, мой! Мой муж, пан! Ой, пусти, пан, пусти!» И была в ее вопле такая тоска и надежда, что конвоиру в очках стало стыдно на миг своего немытого грязного тела, засохшей немой души, стертого в боях оружия, и захотелось упасть, превратившись в ком холодной земли. Он закивал Степаниде, заблестел на нее очками, и она как во сне выволокла из колонны и втащила к себе на крыльцо худого светловолосого человека...
— Во время войны стоял у нас немец-денщик, — сказала задумчиво Степанида. — Видел, как наши свиней колют. «Разве так, — говорит, — мучат скотину!» И обухом в лоб.
— У каждого свой закон, — отозвался Трифон.
Степанида постелила на снег чистую холстину; они опрокинули на нее свинью нутром вниз. Степанида сходила за санками. Петька аппетитно хрустел жареным ухом.
Трифон ласково на него покосился.
— Внуки мои таки здоровы ребята. Грызут, хоть бы что! Я и сам грызть любил. Теперь зубов нету.
— А до войны, помню, шкуру сдавать приходилось. Запрещали опаливать. А кому драть охота. На лошади в лес возили, тайком палили. А теперь можно. Нужды, что ли, в шкурах нету?
— Они до войны на седла шли. А теперь не надо — техника.
Степанида взялась за холстину, собираясь втаскивать хряка в сани.
— Погоди, — сказал Трифон. — Погоди в избу везть. Голову нужно отнять. А то разделывать станем — шуму с ей.
Он взял топор и двумя сильными короткими ударами, звякнув костью, отсек свинье голову, слил из нее осторожно кровь, отнес и поставил под яблоней. Снег впитал быстро остатки крови, и голова торчала стоймя, смотрела туманными глазами сквозь ветки, где робко синело небо, и коты боялись к ней подходить.
...Она стояла тогда в избе, растерянная, онемелая. Высокий под потолок, худой человек ссутулил плечи. Гул затихал вдали. Бледное солнце высвечивало венцы на стене, чайник с цветком на полке. И вдруг Степанида почувствовала, что случилось у нее небывалое счастье и нет ничего ей дороже этого длинного худого бойца. Ноги ее легко зазвенели по половицам, она накрыла на стол и глядела в радости, как жадно жует человек. Потом затопила баню; когда он ушел, собрала чистое отцово белье, полотенце, просунула ему в дверь и успела заметить, как силен, строен телом мокрый человек на скамье. И пока он мылся, достала из сундука новый довоенный платок, снесла бабке Зарянке; та, ухмыляясь, комкала в пальцах нежные розы, нацедила Степаниде полную бутыль самогона. И когда Степанида вернулась, сидел человек в избе, бел и молод лицом; щетина огоньками горела на розовых скулах...
Они ввезли по ступенькам сани вверх на крыльцо, а оттуда в избу, сложили свинью на широкую, с резной спинкой скамью, и она легла, безголовая, розовая, словно барыня; огонь в печи озарял ее лоснящийся бок.
— Эх, старики все были столяры-мастера. Какие лавки делали, — сказал Трифон, ткнув ножом свинье в спину, отмерив ногтем на лезвии глубину сала, — молоденький, а ничего. У мово прошлый год сало со стакан толщиной. И это ничего, хоть молоденький.
— А когда своего резать станете? К пасхе небось?
— Может, и к заговенью.
Степанида поставила в печь на угли сковородку, кинула на нее печень, густо полила из кастрюли кровью. Трифон, покосившись на шипящую сковородку, принялся спешно разделывать.
...Недолго пришлось Степаниде пожить со своим Семеном, целовать его и молиться, когда он засыпал на ее лунном локте. Недолго шептала ему сладким горячим шепотом, как родит ему сына, и станет расти он белее снега, и вместе с отцом будет ходить в заливные луга, ловить играющих щук. Станут они в три косы выкашивать молодые опушки, и сын ее в свисте и звоне поспевает за высоким отцом. Ночами во сне Семен плакал, стонал, рвал на груди рубаху. Она занавешивала окна, думая, что свет луны душит его. Но он просыпался наутро безрадостный и сидел целый день, сдвинув брови, высокий, сутулый, выбросив на стол тяжелую руку. А когда объявился в лесах партизанский отряд, Семен обнял ее так крепко, что хрустнули все ее косточки и не было сил разрыдаться, и ушел под ночь в гудящие ветром леса. Он приходил к ней еще два раза, горячи и недолги были их встречи. А потом он исчез. Говорили, отряд попал в окруженье и весь без остатка ушел в ледяное болото. С тех лор гуляла луна по ее навек опустевшей избе...
Трифон весело завершал работу, поблескивал мокрым ножом.
— Ах, хорошо сальце! А ну-ка, барыня, сымай свой кафтан!
Он раскрывал у свиньи на спине пласты розоватого сала; оно было толстое, как листовая броня.
— На пьяного говорят: «Иди ты, свинья!» А свинья, она чище пьяного, — рассуждал он, выкладывая сало на клеенку. — Это мясо с хребтины на колбасу пойдет.
Он вывалил окорок с синеватой круглой костью.
— А это в бане коптить дубовыми дровами. Пойдешь заливные луга косить, окорок тогда самая добрая еда. А вот тебе по хребтине чистое мясо — балык. Ты сальце продашь, пальто себе купишь.
Степанида ворочала на сковородке печенку, подгребая жар.
— Эх, сколько я за свою жизнь их порезал! Мне такого свалить, как конфетку съесть. Раньше выбирали кабанщика из первейших людей, — похвалялся Трифон, радуясь, что работа подходит к концу. Вся лавка была завалена мясом. Степанида сложила его в корыто, и они вдвоем перетащили его в холодные сени.
Они вернулись в избу. Степанида налила в рукомойник воду, и, пока Трифон устало гремел, она убрала и вытерла стол, поставила на него пылающую сковородку, достала лафитники, распечатала бутылку с водкой.
Трифон сел за стол. Было видно, что он устал, седые волосы прилипли ко лбу. Степанида кинула ему на колени чистый рушник, придвинула хлеб, вилку.
— Ну, давай, Степанида Петровна, будем здоровы, — сказал он, подымая лафитник.
— Будьте здоровы, Трифон Кузьмич, спасибо вам.
Они подняли стопки; глаза их вдруг встретились; на секунду колыхнулся в избе холодный серебряный луг, запылала шапка зари, кони горели, как угли. Обе их жизни на миг слетелись, обнялись и умчались к той гаснущей бледной луне. Стопки в их руках колыхались, и они выпили их до дна, захлебнувшись горечью. Трифон вытер дрожащие губы, ковырнул вилкой рыхлую пригорелую кровь. Степанида над ним стояла.
А вечером изба ее была полна народу. Пришли соседи, родня. Печень дымилась на сковородке. Стояли бутыли. Они пели хором песни про коней, соколов и орлов. Трифон, захмелев, качал головой. Степанида подкладывала гостям рушники на колени.


ТАЙНА ИСЧЕЗНУВШЕГО ВОЗДУХА

Наше традиционнее заседание за круглым столом несколько необычное. Мы проводим его не в редакции, а в Грузинском научно-исследовательском институте плодоводства, виноградарства и виноделия.
Ученым этого института удалось разработать и решить важные проблемы, которые, возможно, определят будущее плодоводства и виноградарства. Предоставляем им слово.

ДВУХЭТАЖНАЯ ЛОЗА
— Начнем с винограда, — сказал директор института, член-корреспондент Академии наук Грузинской ССР, профессор Николай Михайлович Хомизурашвили.
Казалось бы, что проще: высадил лозу в землю, и растет она сто лет, выносливая и неприхотливая. Но это не так. Наша лоза в почве давно уже не растет. Высадить ее туда — все равно что ткнуть в слой раскаленных углей: почвы Грузии заражены вездесущими и неистребимыми филлоксерами, укусы которых обжигают корни и губят растения. Вот почему грузинская лоза прививается на подвой — виноградный ствол пришельца с другого континента, способного дать отпор насекомым: место укуса у него моментально затягивается пробковым слоем, который филлоксере не по зубам.
Такое двухэтажное строительство лозы породило несколько направлений научного поиска. Одно из них имело задачу найти наиболее экономичный и эффективный способ подготовки подвойного материала. Обычно отростки стелются по земле, переплетаются во взаимоудушающих объятиях.
Мы предложили способ более организованного воспитания побегов: они подвязываются к шпалерам, развиваются в строго определенном направлении, не мешая друг другу. Сейчас эта прогрессивная система ведения маточных плантаций внедрена со всех специализированных совхозах республики. Сэкономлены десятки миллионов рублей.
«Закабалив» растения в одном отношении, мы раскрепостили их в другом — разработали свободный метод формирования виноградного куста. Раньше господствовал трафарет: на любой лозе оставлялось шесть почек. Мы предложили практикам применять индивидуальный подход к растениям: если лоза крупная, сильная, можно оставить до 40—50 почек; если возможности ее средние — ограничиваться минимальным вариантом. Когда виноградари по-настоящему овладеют новым методом, урожайность на плантациях резко возрастет.
Возникла еще одна проблема: как лучше всего обеспечить «стыковку» подвоя и привоя — верхней части лозы. Ведь сейчас из каждых трех соединяющихся пар только одна приводит к жизнеспособному союзу — биологическая несовместимость тканей и здесь играет не последнюю роль. Сложная проблема, и все же ее удалось решить заведующему отделом агротехники и виноградарства, профессору Николаю Васильевичу Ахвледиани.

„ВИНОГРАДНАЯ СВАРКА"
— Как обычно поступают, когда хотят соединить между собой два металлических предмета? — начал Николай Васильевич. — Их соприкасающиеся поверхности нагревают, приводят атомы металлов в активное состояние. Мы решили использовать тот же принцип: стали искусственно возбуждать растительные клетки лозы в электрическом поле высокого напряжения. Делается это просто — уже привитые пары помещаются между двумя пластинами, соединенными с генератором электрического тока. Электрошок как бы встряхивает растения, все химические процессы в них ускоряют свой «бег»: усиливается деятельность ферментов, питательные вещества переходят в растворимое состояние, клетки быстрее делятся. Растения легче преодолевают взаимную отчужденность, обе стороны обмениваются «представителями», и смотришь, лоза стала живым цельным организмом. Да еще каким! У «электрических» саженцев лучше развиваются корни, это лозы высшего качества, суперэлита.
Новый способ «стыковки» растений позволил вдвое увеличить число здоровых растительных организмов.
Подобный эффект оказывают на растения и гамма-лучи. 300 квт/сек — и жизнеспособность соединяющихся пар гарантируется.

ПАРАДОКСЫ В САДУ
— Хорошо это или нет, когда крупные, могучие, узловатые ветви деревьев сплошь усыпаны яблоками? — спросил директор Скрийской опытной станции института, кандидат сельскохозяйственных наук Гиви Георгиевич Бадришвили. — Несведущий человек, разумеется, всплеснет руками от изумления, но опытный садовод задумается.
Вот так же задумались однажды сотрудники института, побывав в садах Западной и Восточной Грузии: яблони-то у нас старые, тридцатого года рождения. Сегодня они еще дают обильные урожаи, а завтра? К тому же 25 тысяч гектаров новых садов надо заложить в республике к 1970 году. Значит, 3 миллиона высококачественных саженцев должны получать в год из питомников грузинские садоводы. А где их взять? Молодая поросль не очень бойкая: четыре года приходится ждать, когда из семечка вырастет саженец! Мы предложили новую агротехнику выращивания саженцев.
Чтобы понять суть новой агротехники, расскажу кратко, как сейчас начинают свой жизненный путь наши яблони и груши. Зайдем в «школу» — так называется поле, где сеянцы живут первый год. Тесновато здесь растениям — 250 тысяч на гектаре! И хотя они еще маленькие, но уже теснят «плечами» друг друга, уже вспыхивают конфликты за дележ питательных веществ. При этом сеянец послабее отстает в своем развитии. «Неудачников», конечно, выбрасывают, а остальные растения следующей весной пересаживают на другое поле. Так как наши сеянцы выросли из семян диких яблонь и груш (это делается специально для воспитания выносливости у растений), то к концу второго сезона им прививают почки культурных сортов. И еще два года они должны жить на плантациях. Способ неэкономный — сколько уходит сил и средств: выкапывай растения, сортируй их, храни, дополнительно обрабатывай почву, высаживай на новое поле!
Да и растениям не на пользу кочевой образ жизни. Получается как в притче о мальчике, который каждый день выдергивал морковку, чтобы посмотреть, не подросла ли она.
А что, если избежать переселений и сразу создать маленьким сеянцам оптимальные условия для роста и развития? Так мы и решили поступить. Но сначала надо было спросить у растений, какая жилплощадь для них наиболее выгодная. Мы посеяли семена яблонь и груш с различной густотой, а осенью подвели итоги «опроса». Лучше всего саженцы развиваются в прямоугольнике 20 на 80 сантиметров.
Ранней весной рассчитанно редкий посев мы провели не в «школе» сеянцев, а прямо на поле питомника. Растения высоко отозвались о новой агротехнике в прямом и переносном смысле этого слова, поэтому мы уже осенью смогли привить им почки культурных сортов. К июню следующего года саженцы, соответствующие высоким нормам стандарта, были уже готовы для отправки в колхозные и совхозные сады. Парадоксально, но факт: наши скороспелки выглядели лучше, чем обычные «второгодники».
Подытожим. При старом способе одно гектарное поле питомника дает 16—20 тысяч растений, а у нас урожай в три раза выше — 62,5 тысячи. Причем за два года вместо четырех. Это сразу обернулось рыночным эффектом: себестоимость саженца упала с 29 копеек до 7, Сейчас этот новый метод применяется во многих районах.
А как быть со старыми деревьями? Срубить громадный, в сотню тысяч гектаров, грузинский сад на дрова? Ученые решили и эту проблему. Вот что рассказывает о новом методе омолаживания садов заведующий отделом агротехники садоводства, доктор сельскохозяйственных наук, профессор Петр Михайлович Качарава.

ЧТОБЫ ЯБЛОНИ МОЛОДЕЛИ
— Подмечена любопытная закономерность: дерево перестает плодоносить, как только у него прекращается прирост кроны. Нет молодых побегов — нет урожая. Наши старые сады как раз и близки к такому состоянию. Как же продлить их жизнь, сделать старость «плодотворной»? Начались кропотливые поиски биологических резервов. И они были найдены. Мы разработали метод омолаживающих подрезок: если укоротить плодоносящие ветви примерно на одну треть — до древесины шестилетнего возраста, — то дерево как бы перерождается: из него с невиданной силой начинают бить зеленые струи новых побегов. Растения молодеют, будто сбрасывают с ветвей добрый десяток лет. И урожай яблонь и груш повышается примерно на 25 процентов.
А можно ли вернуть молодость корневой системе растений? Можно. Но установили мы это не сразу. И здесь не обошлось без парадокса. Мы заметили, что обычная агротехника, которая рекомендует легкое рыхление почвы и внесение удобрений, эффекта не дает. Почему? Стали исследовать и обнаружили: во время рыхления разрывается паутина корней как раз в той зоне, куда мы вносим подкормку. Образно говоря, мы лишаем растение желудка, а потом подносим ему пищу ко рту. Новые корешки, конечно, отрастут, но фосфорные и калийные удобрения уже превратятся в соединения, про которые повар сказал бы так: «Там есть мясо, но оно проварено только наполовину». Что же делать?
Наши рекомендации могут удивить своей неожиданностью: мы предложили проводить каждые четыре года глубокую вспашку и закладывать по всей глубине четырехгодичный запас питательных веществ. «Как же так, — спросят нас садоводы, — ведь вы подрежете основные корни, которые, как известно, не восстанавливаются».
Не только восстанавливаются, но становятся длиннее, сильнее, производительнее. Вот что показали эксперименты: если до глубокой вспашки общая длина корней у яблони составляла 1089 метров, то спустя 2—3 года после нее она выросла до 1479 метров, разветвленность мелких корневых щупалец увеличилась в три раза, а глубина залегания плетей — на 30—40 сантиметров. Не случайно урожай яблок на таком дереве в полтора раза больше обычного.
Сейчас подобные эксперименты мы проводим в грушевых, черешневых и вишневых садах.
Но с самой волнующей загадкой пришлось столкнуться руководителю отдела хранения винограда и плодов, кандидату сельскохозяйственных наук Григорию Александровичу Мокашвили.

КУДА ЖЕ ИСЧЕЗ ВОЗДУХ?
— Собран урожай, и перед садоводом встает важнейшая задача — сохранить плоды так, чтобы зимой, весной и летом они оставались вкусными, свежими, сочными. К сожалению, некоторые хозяйственники рассуждают порой так: «Наши деды хранили урожай без всякой науки, и мы не будем мудрствовать лукаво». Не так давно под Тбилиси в селе Лило построили огромное хранилище, но не учли современных научных рекомендаций. Три тысячи тонн яблок и груш заложили — тысяча сгнила.
Никакие открытия ученых не помогут, пока у нас в стране не будет создано союзно-республиканское ведомство по заготовкам и сбыту фруктов и овощей, которое координировало бы научно-исследовательские работы, обобщало передовой опыт, определяло стандарты, решало проблему кадров, транспорта, тары, осуществляло гибкую торговую политику и тек далее. В Грузии создали республиканскую заготовительную организацию «Грузглавконсервплодоовощ». Но при комплектовании отделов забыли... отдел науки. Вряд ли без такого отдела можно будет успешно работать дальше.
Скорее наоборот. Из года в год снижаются требования к качеству урожая. По одной и той же цене, например, принимаются хорошие, червивые и побитые яблоки. Упрощенные стандарты портят людей, люди — фрукты. Раньше снимали яблоко с дерева и укладывали в корзину, как яичко. Теперь деревья нередко трясут, лопатами грузят урожай в кузов машины да вдобавок садятся на него сверху. Получается, как в той старой притче, где камень ли падает на кувшин, кувшин ли на камень — все равно разбивается кувшин. Не удивительно, что если на дереве созревает 80 процентов плодов первого сорта, по десять второго и третьего, то до склада яблоки доезжают в обратной пропорции: 80 процентов третьего сорта, остальные — второго.
Некоторые хозяйственники стараются уйти от потерь или частично компенсировать их с помощью консервных заводов. Но разве можно сравнить, скажем, свежее натуральное яблоко с компотом. Яблоко — это здоровье, компот — элементарный деликатес.
Хорошо сохранить урожай невозможно без знания скрытых, но очень важных биологических процессов, которые протекают в плодах. Возьмем, например, яблоко. С виду оно кажется застывшим, инертным и даже как бы мертвым телом. Но это только кажется. На самом деле оно живой организм, оно дышит. «Легкими» ему служат крохотные отверстия в кожуре, через которые кислород проникает внутрь. С его участием сложные высокомолекулярные соединения превращаются в простые, при этом образуются углекислый газ и вода, которые через те же «легкие» выделяются наружу. Так происходит «вдох» и «выдох» у яблока. Чем выше температура, при которой хранятся плоды, тем учащеннее их дыхание, тем больше они расходуют питательных веществ для поддержания своей жизни, тем скорее теряют свои полезные свойства.
Очень хорошая температура для хранения яблока — ноль градусов. Оно по-прежнему дышит, но как бы во сне, в замедленном ритме.
Наша задача поддержать его глубокий «сон» как можно дольше. Лучше всего это можно сделать в специальных газовых хранилищах, где особый состав атмосферы сочетается с оптимальным температурным режимом. Но беда в том, что достичь непроницаемости стенок очень трудно, еще не создан идеальный изоляционный материал, да и удаление излишнего углекислого газа доставляет немало хлопот.
Мы попробовали хранить яблоки и груши при нуле градусов в полиэтиленовых полостях, способных избирательно пропускать кислород и углекислый газ. И вдруг во время эксперимента произошло чрезвычайное событие: из герметично закупоренного мешочка таинственно исчез воздух, и пленка, как тонкая прозрачная кожица, обтянула плоды.
Может быть, это произошло за счет неравномерного обмена — углекислого газа ушло из полости больше, чем поступило в него кислорода? Опыт повторили. Чуткие приборы пристально следили за каждым ионом О и СО2, которые циркулировали сквозь полиэтиленовые стенки. Нет, большой разницы между «вдохом» и «выдохом» плодов не было, но таинство свершилось и на этот раз: воздух снова каким-то непостижимым образом исчез из мешочка.
Думали-гадали, и, наконец, осенило: если пропадает воздух, значит прежде всего теряется азот — его в нем 80 процентов. Эту мысль проверили с помощью атоллов азота. Так и есть — меченых атомов в мешочке не оказалось: но куда они исчезли? Ведь полиэтиленовая пленка азот не пропускала — приборы-сторожа следили за этим очень строго. Выходит, азот потребляли... груши и яблоки, вернее таинственные существа, которые в них обитали. Мы разрезали плоды на куски и поместили их в питательную среду. Хитрость удалась, незнакомцы стали стремительно размножаться. Это был новый, неизвестный науке вид азотофиксирующих бактерий.
Помимо чисто научного интереса, открытие имело и большое практическое значение. Оно служило как бы последним звеном в цепи многолетних исследований, завершало наши поиски эффективных способов хранения фруктов. Яблоки и груши прекрасно хранятся в этом вакууме в течение многих месяцев. Значит, отпадает необходимость в дорогостоящих газовых камерах.
Мы считаем, что сейчас целесообразнее всего строить в хозяйствах небольшие плодохранилища с регулируемой температурой воздуха. Допустим, собирает колхоз 100 тонн фруктов, 20 тонн реализует сразу, а остальные хранит в полиэтиленовых мешочках, используя фрукты в течение всего года по мере надобности. Проекты таких плодохранилищ разрабатываются сейчас для нескольких совхозов Грузии.
Так открывают новые тайны растительного мира грузинские виноградари и садоводы. Их работы свидетельствуют о том, что в наше время идет глубокое вторжение науки в сельскохозяйственное производство. Это время удивительного творчества сельских тружеников на полях страны.
Беседу за круглым столом вел Ю. ПОЛКОВНИКОВ


НАМ ОТВЕЧАЮТ

Очерк Л. Озорнова «Пожар в стране лебедей», напечатанный в № 7 вашего журнала в 1968 году, обсуждался на общем профсоюзном собрании работников Кызыл-Агачского заповедника.
Создана комиссия, куда вошли представители Комитета по охране природы Совета Министров Азербайджанской ССР и республиканской прокуратуры.
Бывший директор заповедника Асадулаев и его заместитель по науке Нуриев от работы в заповеднике освобождены.
В настоящее время приняты следующие меры:
1. Опергруппа охраны заповедника восстановлена и укомплектована соответствующей техникой.
2. Незаконно уволенные егеря Фазиль Садыхов и Алигасан Гасанов восстановлены на работе.
3. Для улучшения охраны заповедника и возможности большего маневрирования имеющимися силами территория заповедника разделена на два отдела — Северный и Южный с приданием им соответствующего личного состава и техники. Начальниками отделов назначены лучшие егеря Кызыл-Агачского госзаповедника С. Гигашвили и Г. Алиев.
В случае необходимости охрана отделов увеличивается за счет опергруппы.
4. Работникам егерской охраны возвращено боевое оружие и техника.
5. Сухопутные и водные границы заповедника обозначены пограничными столбами. На Малом заливе организован плавучий пост.
6. Решением Совета Министров Азербайджанской ССР охота на Малом заливе запрещена круглый год.
7. С целью прекращения доступа отарам скота в заповедные угодья по границе заповедника проводится оградительная канава.
8. Все материалы по нарушениям в заповеднике своевременно оформляются и передаются в местные следственные органы.
Дирекция заповедника благодарит журнал «Сельская молодежь» за своевременный и принципиальный очерк Л. Озорнова «Пожар в стране лебедей».
Директор Кызыл-Агачского госзаповедника ЯГУБОВ
Зам. директора по научней части ЧИЛИКИНА


<- предыдущая страница следующая ->


Copyright MyCorp © 2024
Конструктор сайтов - uCoz