<- предыдущая страница следующая ->

ВОТ И ВСЕ
Геннадий ЦЕПУЛИН

У крайней сосны лает собака. Загнала зверя на вершину и теперь надрывается, ждет хозяина. Выстрела ждет, но охотники все на сенокосе.
Беру ружье, иду к собаке. Надо же освободить пса от его собачьих обязанностей.
Вершина сосны густая, что за зверь там — не разглядеть. Но вот показалась мордочка. Белка?.. Нет, полосатый бурундук!
Зверек неожиданно быстро-быстро спускается по стволу, не сводя глаз с собаки. Я стреляю, и собака теперь рыщет носом по земле, ищет добычу. Напрасно, я стрелял в воздух. Живи, бурундук!
...Тут я услышал песню. По тропке шла девочка с корзиной, с биноклем и весело напевала.
Мы познакомились.
— Ира! — сказала девочка. — А вас как зовут? Пошли со мной по ягоды?
— А мы не заблудимся? — осторожно спросил я.
— Сапоги надень, а ружье не оставляй — мы тогда с тобой далеко уйдем, на озеро. Далеко без ружья нельзя. Медведь объявился. Недавно в деревню приходил, в огороде у тети Анастасии лакомился. Она увидела его и ну в таз колотить. Шибко мишку перепугала.
Ира вдруг с таким азартом стала рассказывать о лесном госте, будто медведь снова вернулся в огород.
— Ой! Вы наступили на красную ягодку, земляничку. Вот видите, сейчас наедимся.
Был у Иры такой совок, стакана на три, а по краю его железный гребешок. Проведешь совком по ягоднику, и он полон.
— Вот мы с вами далеко ушли, а в бинокль все-таки видно, — она вынула из корзины бинокль. — Видно горы... Вижу больницу, магазин, столовую. Как дедушка набирает воду. Смотрите...
Мужики косили сено, в селе пусто, скучно. Вечером набрели на меня братья Козловы — Шурка и Серега.
— Эй, паря! — обратились они ко мне. — Самоходка приходила. Груз привозила. Там конфеты, тетради. Завтра еще одна должна прийти.
— Вот старый интернат, а там новый...
— Здесь картины вешают.
— Афиши это... А знаете, почему у Богоносовых топор на воротах нарисован? Если случится пожар, у кого нарисован топор, должен с топором бежать.
Я стал приглядываться к заборам. Не на всех, но на многих были нарисованы ведра, лопаты, багры...
— Поедем-ка сети вынимать. Уху сварим.
После встречи с Ирой я понял, что здешние ребята народ вполне самостоятельный. И хотя одному Козлову было лет семь, а другому около десяти, я всерьез принимал их покровительство.
Пока мы с Сергеем выливали из шитика воду, Шурка сбегал домой за солью, картошкой, хлебом, котелком и спичками. Следом бежали две собаки.
Мы отчалили.
Тишина была такая, что шум от всплеска весла был слышен на другом берегу и, отражаясь от берега, от деревьев, возвращался обратно.
— Эй, паря, паря, заряжай скорей! Смотри, стая летит! — дергает меня за рукав Сергей.
Стреляю, почти не целясь. Две жирные августовские утки падают на воду.
Грохот разносится над рекой.
Были у нас в тот вечер и уха и жаркое.
Утром Козловы пришли снова.
— Давай хотоко. Одни пойдем в тайгу. Кое-что интересное запишем. Давай нам хотоко.
Так братья называли магнитофон.
Я молчал. Я думал. А Козловы наступали:
— Ты что молчишь, паря? Ты не бойся, паря, мы народ надежный, не сломаем хотоко. Давал же ты Васе Оболкину фотоаппарат поносить. Не сломал ведь.
Убедили меня братья Козловы. Дал им хотоко. Как действует магнитофон, они еще вчера выучили назубок.
Ребята ушли. А вечером я прослушал записи:
«Вот вертолет идет. Нужно спешить». — «Есть спешить». — «Вон Дуся коров с посадочной площадки погнала». — «Говори, кто прилетит!» — «Кто прилетит? Я не знаю. Верно, летчик. Пойдем их запишем». — «Давай». — «Дяденьки, вы летали? Что делали?» — «Патрулировали леса. Смотрели, нет ли где пожара». — «Нашли или нет пожар?» — «Нет, нет».
Но главной целью у Козловых был девяностолетний старик Каплин.
«— Дедушка, а дедушка, все в книжках мы про шаманов читали. Даже в кино про них нет. Ты же их видел, сам у них лечился, говорят люди. Почему никогда не расскажешь?
— Выдумали, однако, про кого спрашивать. Шибко плохие люди были. Шибко хитрые, болтливые, жадные.
— Но ведь это же история. Нам учительница говорила, что ее надо беречь».
Дед Каплин принес откуда-то бубен и попытался воспроизвести шаманский танец, добросовестно бил колотушкой по бубну:
«— Бо! Бочу! Конгномо орон! Богдама Моты! Бо! О небо! Черный олень! Белый лось! Бо! Уходите болезни с закатом солнца, вернись здоровье с восходом».
— ...Вот, говорили мы, что не сломаем хотоко, — важничали Козловы.
---
В Москве, прослушивая записи, я обнаружил одно интервью, взятое братьями Козловыми у самого общительного человека в селе, Васи Оболкина, у того самого, которому я давал фотоаппарат.
«— Кто поймал эту рыбу, Вася?
— Я!
— Сам, что ли?
— Ну?!
— Жарить надо, наверное?
— Ну?!
— А кто будет жарить?
— Я!
— Сам, что ли?
— Ну?!
— А умеешь?
— Ну?!»
Ох уж это сибирское «ну»! Его можно произносить с разными оттенками до бесконечности. У Васи Оболкина это получается, «Ну» может выражать согласие и гнев, радость и горе, восторг, отрицание, совет и просьбу.
Вот и все. Ну!
Нижняя Тунгуска


Поэтические тетради

Нина ГРУЗДЕВА

... Да разве об этом расскажешь — В какие ты годы жила! Какая безмерная тяжесть На женские плечи легла!..
М. Исаковский, РУССКОЙ ЖЕНЩИНЕ

Бабы

Бабы, бабы!
Когда порою
Попадешь на их строгий суд,
Все-то косточки перемоют,
Всех-то предков перетрясут!
Бабы, бабы! Вам все прощаю,
Говорите, а я сейчас
Заварю-ка покрепче чаю
Да с мороза согрею вас.
Новостей я услышу ворох,
Этот умер, женился тот,
Соберемся опять нескоро —
Ведь работа, она не ждет!
— Эка дура, Смирнова Натка —
Вишь, нашла себе мужика...
— Видно, нет в женихах достатка —
Вдовья доля-то нелегка!
— И за волосы натаскает,
Экой пьяница заводной!
— А потом, глядишь, приласкает —
Все же лучше, чем жить одной!.. —
И судачат себе, судачат,
Забывая минутам счет,
И пророчат себе удачу,
А удача-то не идет.
Скажет Анна:
— Вот руки слабы,
Так и ноют в метельный час!
Ох, на отдых нам надо, бабы,
Только кто же заменит нас?
Трудно. Все разлетелись дочки —
Им другие брать рубежи,
Только жизнь не поставит точки,
А бежит себе да бежит.
Вам бы жить не десятки — сотни
Лет; и то не хватило б их...
— Что же, бабы, пора на скотный,
Самовар-то, смотри-ко, стих! —
И поклонятся на прощанье
По-привычному, невзначай...
Звонко бьют часы расставанье.
На столе остывает чай.

•
Где-то месяц плывет во ржи,
Где-то плачут от счастья люди...
Удержи меня, удержи —
Больше ночи такой не будет!
Будет просто алым восход
И закаты как все закаты,
Что-то главное в нас умрет —
Будем сами в том виноваты.
Очень просто, а не понять,
Очень просто, а не ответить —
Почему даже в двадцать пять
Мы доверчивы, будто дети?
Видишь — месяц плывет во ржи,
Слышишь — нет в тишине покоя!
Удержи меня, удержи
И погладь по щеке рукою.

•
Я могла бы молчать, молчать,
Стихнув, как ветерок утих,
Только нашей любви печать
Все лежит на губах моих,
Не ломается — не сургуч,
И не плавится — не смола...
О язык любви, ты могуч,
Тяжелы у тебя слова!
Скажешь слово ты — не перечь,
Канешь в душу ты — сражена,
И во рту застывает речь,
Только в сердце звенит струна.
Слышу я везде этот звон,
И гоню его, и ловлю,
И звенит мне со всех сторон:
«Я люблю его, я люблю!»

•
Открытьем сердечных америк
Похвастаться я не могу...
Любви уплывающий берег,
И ты — на другом берегу.
Два берега — левый и правый,
Две левых и правых руки...
Прошли мы, ища переправы,
Вдоль этой высокой реки.
Но канула в бездну надежда,
Не смея и слова сказать,
А я продолжаю, как прежде,
Смотреть в дорогие глаза,
Покуда они дорогие,
Покуда я боль не таю,
Пока не заглянут другие
Попристальней в душу мою.

•
Не отдохнув, не разлюбив
Все то, что дорого мне было,
Вдруг снова сердце полюбило,
Обид недавних не забыв.
Дитя природы, вольный дух
Вдруг начинает обновляться.
Все кончилось, чтоб вновь начаться.
Огонь угас, но не потух.


Поэтические тетради

Светлана ПИМЕНОВА

Ночные гости,
вы всегда внезапны,
над бедами своими не вольны.
В визитах ваших что-то есть от залпов,
как в каждом залпе — что-то
от войны.
Заслышав крик, колдую над
засовами,
заслышав крик, с волнением
борюсь.
...Боясь ночей с отчаянными
зовами,
беспомощности собственной
боюсь.
Однажды на ночь ты покинешь дом,
тот самый, что построен в стиле
готики.
И сутки проживут на стенке ходики.
И сутки я хозяйкой буду в нем.
Разворошу огонь в твоей печи
и стану слушать, как трещат поленья.
Не стану думать о тебе, поверь мне.
И ждать тебя, пропавшего в ночи.
Промчится конник, громко в рог трубя.
(В такие ночи — злому зверю рыскать.)
Но ты мужчина. И к тому же рыцарь.
Я потому спокойна за тебя.
Пусть все напасти — твоему врагу.
Ты уходи, сомнением не мучась.
Я буду ждать. Такая моя участь.
Ждать буду вечность. Больше —
не могу.

•
Все о себе да о себе.
Вот о других — ни слова.
Сыграй мне соло на трубе,
трубач. Сыграй мне соло.
Меня навек приворожи
мелодией простою.
Меня навеки отреши
от всех, кого не стою.
Дай силы мне. Трубу не прячь.
Играй, прошу покуда.
А впрочем, нет. Молчи, трубач.
Прости, трубач. Прощай, трубач.
Ты сам не веришь в чудо.

Мои товарищи

Мои товарищи суровы.
Не суетятся, не мельчат.
Они, как снежные сугробы,
со мною холодно молчат,
когда их чем-то огорчаю.
Себя упреками разя,
я по товарищам скучаю:
мне без товарищей нельзя.
И так, наверно, будет вечно,
до самой, до моей строки...
Мне вечно к ним спешить и влечься,
как лодке — к берегу реки.
И в бурю лодкою срываться.
И волны на ходу сминать.
Мне с ними временем сверяться.
Мне их у знамени сменять.
И пусть они со мной суровы.
Пусть их суровость мне горька;
чем выше снежные сугробы,
тем полноводнее река.

•
Цветут деревья осенью красиво и
обманно.
Сегодня отправляем на покой
не знаменитость вовсе, а так,
балетомана.
Вы даже и не знали, кто такой.
Был человек он тихий, а потому —
удобный.
Его никто не трогал, никто не обижал.
Любил воскресным утром он посидеть
у дома.
Но больше жизни, кажется, балет он
обожал.
К нему с вопросом лезли: «Какая
в нем потребность,
в балете этом самом?» И он мудрил
в ответ:
«Да, молодость не старость, тем более
не древность.
Но древность — это вечность, а вечен
лишь балет...»
Довольные ответом, соседи отставали.
Мол, не поймешь, а гоже. Ну, словом,
угодил.
Какой-то весь старинный, какой-то
бесталанный,
он каждый вечер в этот балет свой
уходил.
И вот конец.
Погода — ни холодно, ни жарко.
Плывет в гробу, как в лодке, не ведая
того,
что кто-то на премьеру сегодня
контрамарку
не смог достать и нету несчастнее его.

•
Вдруг стало северно.
Спешат укрыться люди.
Как снеговик, скребешься у дверей.
(С утра гадала: что-то нынче будет?)
Ты не топчись. Ты проходи скорей.
Дай мне стряхнуть колючие снежинки
с твоих бровей.
О, как же ты зарос!
Как похудел!
Как голубеют жилки
у глаз запавших...
Снег тебя принес?
Ты проходи, хоть и слыву я колкою.
Снимай пальто.
Здесь жарко, как в аду.
Ты говори. Я разговор не скомкаю.
И в сторону его не уведу.
Начни про снег,
И поддержу охотно;
«Да, сыплет все...
завьюжило в ночи...»
Заговори о выставке офорта.
О чем угодно.
Только не молчи.
Коснись рукой невидимого пульта.
Ты не тревожься, что не так пойму.
И сделал шаг: «А я к тебе попутно...
Я ненадолго. Я сейчас уйду».

<- предыдущая страница следующая ->