<- предыдущая страница следующая ->

Анатолий ЖУКОВ
КОГО ТЫ ИЩЕШЬ?

I
Утром Сергей из Дома приезжих отправился в районный отдел культуры. Его встретил сам заведующий, усадил в кресло и после знакомства позвонил в колхоз.
— К нам прибыл новый работник из области, — сказал он. — Да, завклубом... Именно поэтому и звоню: нужен транспорт... Почему лошадка?.. А-а, ну что ж, давайте. — Он положил трубку, объяснил: — Машины, понимаете ли, на техосмотре, высылают лошадь. Ничего, доедете, тут недалеко.
Заведующий в раздумье прошелся по кабинету. Был он лет сорока, подтянутый, стройный. Если танцует, на него, вероятно, заглядываются. Модный костюм отглажен, узконосые черные туфли блестят, белизну нейлоновой рубашки подчеркивает темный галстук.
— У нас там хороший, исполнительный завклубом, — сказал он. — Девушка, понимаете ли. Вот это село, шесть километров от райцентра. — Он ткнул пальцем в районную карту на стене. — Энергичная, понимаете ли, принципиальная девушка, все культурно-массовые мероприятия проводила согласно планам. Но... — заведующий улыбнулся и развел руками, — выходит замуж. Дело такое, понимаете ли, что задержать не имеем права. Сейчас я скажу, чтобы на вас оформили документы, и немного побеседуем.
Заведующий вышел в соседнюю комнату и скоро возвратился.
— Итак, отныне вы работник нашего района, — сказал он, усаживаясь за стол. — Обязанности завклубом, надо полагать, вам известны, поэтому несколько самых общих замечаний. Во-первых, всегда помните, что вы работник не только культурного, но и, понимаете ли, идеологического фронта, поэтому каждое мероприятие должно быть на должной высоте. Оно должно воспитывать массы, помогать выполнению поставленных задач, вдохновлять. Во-вторых, массовость. Культура принадлежит народу, и ею должны пользоваться все. Это значит — охват, охват и еще раз охват. Массовость, понимаете ли. Например, демонстрация фильмов: вы должны выполнять план не только по показу, не только по выручке, но и по зрителю, понимаете ли. В-третьих... Ну, в-третьих, выполнять указания отдела культуры и согласовывать с нами свои планы работы.
Сергей поблагодарил за ценные руководящие указания, взял свои бумаги, чемодан и вышел на улицу ждать подводы. Вскоре за ним приехал шустрый мужичок в большой клетчатой фуражке с пуговкой на вершинке, взял его чемодан, сунул в телегу и кивнул Сергею: влезай, мол, поехали.
Телега была просторной, застелена свежим пахучим сеном, колеса смазаны дегтем — запах острый, знакомый, он сразу воскресил в памяти детство, далекое село и веселого, улыбающегося отца, который тогда работал конюхом. Сейчас отец работает грузчиком в облторге, улыбается редко, и пахнет от него не дегтем, а водочкой.
Нинка, отбойная сестра Сергея, подтрунивает над отцом. Иногда ее шутки бывают обидны, и отец плачет пьяными слезами: «Ради вас же, для вас жизню свою порушил! Э-эх, вы...» Мать всегда заступается за отца и говорит, что в селе он первым человеком был, лошадей любил и никогда бы не уехал, да время такое пришло, голодное, трудное время. А ему хотелось, чтобы дети не только сытыми были, но и учеными, культурными людьми — за что же он кровь проливал на фронте, для чего работал?!
Дорога из райцентра уходила в степь, и, очутившись среди этих просторов, безначальных и бесконечных, где глаз не стеснен каменными стенами улиц, Сергей впервые понял тоску отца, тоску крестьянина-степняка, родившегося у суслона снопов под открытым небом. Как радовался он, провожая Сергея, как просил на другой же день послать письмо из села, куда его назначат! «Ты не поленись, Сережа, пропиши все как есть: и края какие, и постройки в селе, и земли, и лошади есть или нет, а то в газетах зон всё трактора да машины. Не поленись, сынок. Нина вот учебу закончит, Вовка на ноги встанет, тогда и мы с матерью к тебе...» Ну, конечно, к нему, куда же еще, ведь заново придется начинать, почти заново, а это не так просто пожилым людям.
— Значит, городской? — спросил Кузьмич, поправляя свою необъятную фуражку.
— В детстве жил в деревне, — сказал Сергей. — До шести лет.
— Значит, городской... Но-о, милая!
Телега неспешно катилась проселком среди рослой спелой ржи, вислобрюхая кобылка махала хвостом, отгоняя желтого, как винтовочная пуля, овода, и Кузьмич только для порядка понукал ее. Видно, и ему было приятно сидеть на мягком пахучем сене, приятно было ехать, свесив ноги с наклески, а Сергей для полного удовольствия снял рубашку и майку, подставив солнцу белую спину.
Он уж давно не загорал, несколько лет, с тех пор, как окончил школу. После школы он работал на заводе и учился в политехническом на вечернем отделении, но через год бросил — не лежало сердце, он плясать любил, петь и с этим ушел в армию. А после армии подался в культпросветучилище. Тут тоже было не до загаров с двадцатирублевой стипендией и желанием в два года стать и баянистом, и массовиком, и режиссером, и руководителем хора...
— У меня сын Кешка есть, твой ровесник или помоложе, — сказал Кузьмич. — Прошлой осенью со службы пришел и с тех пор в оглобли бьет — уеду в город, и все! Люди из города в деревню, а он из деревни в город. Ты с ним потолковал бы, а?
— Хорошо, — сказал Сергей. — Вот осмотрюсь, познакомлюсь и тогда...
— А чего знакомиться — айда ко мне в постояльцы, дом большой, пятистенный, будете с Кешкой жить в горнице, подружитесь. Он парень тихий, добрый.
— Что же ему в селе не нравится?
— Не знаю. До армии был как все, а тут прослужил три года в Ленинграде — и как подменили. В музеи его тянет, еще куда-то. — Кузьмич удрученно покачал фуражкой. — В церкву нашу ходит. Я не хожу, а он ходит. Там, говорит, сказка, духовный интерес... Но-о, каналья, прислушалась!
От окрика телега дернулась и с минуту катилась быстрей, но потом старая лошадь, видно, устыдилась своего испуга и перешла на шаг.
— И Наташка к нам несколько раз приходила, завклубом, — продолжал Кузьмич. — Приглашала его в артисты, а он всю зиму к Маланье на посиделки ходил. У Маланьи изба большая, зимой девки туда на посиделки идут, ну, а где девки, там и ребята. Вот сейчас на увал подымемся, а там и село...
— А кто эта Маланья?
— Вдова. Неужто я не сказал? Мужик у нее на фронте погиб, дочка грудная осталась. Теперь уж давно невеста. Давно-о...
Их обогнал бородатый красивый старик на велосипеде, взглянул на Кузьмича, приветственно кивнул. Кузьмич в ответ поддернул козырек фуражки. А дождавшись, когда велосипедист отъехал подальше, сказал Сергею:
— Батюшка. В аптеку за очками ездил. На троицу он служил заутреню, уронил очки на пол и вот с тех пор мается: читать не в чем.
— Много читает?
— А как же: духовное лицо. Почтальонша ему четыре газеты носит да три журнала: «Науку и жизнь», «Сельскую молодежь» и «Новый мир». Божественный еще какой-то приходит, с крестом на обложке — это уж четвертый. Много читает. Он за то стоит, чтобы молодежь из села не разъезжалась, землю не бросала.
— Полезный поп.
— Полезный. Только Михаил с ним не ладит, комсорг. Он комбайнером работает, а выбрали комсоргом, и с тех пор не ладит. Ну вот оно, наше село, гляди!
В километре от дороги среди пожелтевших уже хлебов зеленел большой остров с красными, белыми и голубыми крышами домов, спрятавшихся в садах. Посреди этих садов и крыш с шестами антенн стояла, как пастух среди овечьего стада, белая церковь, высоко взметнув позолоченные главы и сверкающие на солнце кресты.

II
В колхозной конторе сидел и деловито курил, откинувшись на спинку стула, рыжий подросток лет пятнадцати.
— Не вы будете председатель? — почтительно спросил Сергей.
— Я-а?! — Подросток удивленно вскочил весь красный и бросил папироску на пол. — Уборщица я, посыльный. Мать в район на базар поехала, я за нее.
— А папироску зачем на пол бросил?
— Не велят мне. — Парень стал пунцовым от смущения. — Рано, говорят, Андрейка, молодой еще. И отец и мать. А я в восьмой перешел.
— Несознательные они у тебя, Андрейка. В клуб не сводишь?
Паренек с готовностью согласился, и они вышли.
Сельская улица была пустынной, если не считать кур, купавшихся в пыли, да редких стариков, которые грелись на лавочках перед домами. Андрейка объяснил, что все люди сейчас в лугах, торопятся закончить сенокос до жнитва, а в жнитво и подавно никого не будет. О сельских новостях он сказал, что новостей много, все не перечислишь. Вот в сельмаг привезли трусы и майки, которые обычно привозят зимой; в пруду утонула корова Зорька, и старый бригадир дядя Тимофей составил «Акт о заходе Зорьки в воду и невыходе из нея» — в правлении все утро смеялись; исключен из комсомола шофер Алик, который обвенчался с Ниной, дояркой из второй бригады; из области едет новый завклубом вместо Наташки — не вы ли случайно?
— Я, — сказал Сергей. — И совсем не случайно.
Клуб был деревянный, приличный, с фойе, оклеенным полезными лозунгами и призывами, с большим зрительным залом, сцена просторная, а за ней две комнатки для артистов, где были сложены линялые флаги, поломанные стулья и два бесталанных задника, один из которых изображал лунную ночь в деревне, а другой — солнечный день в степи. В углу фойе, отгороженная дощатой стенкой, размещалась аппаратная киномехаников, в другом углу была касса, одновременно служившая кабинетом завклубом, — оттуда выскочила миловидная девушка в брюках и стала кричать, по какому праву они тут ходят без разрешения.
— Я назначен сюда завклубом, — представился Сергей.
— Наконец-то! — Девушка вздохнула и радостно засмеялась. — Принимайте, я уж неделю на чемоданах сижу, а вас нет и нет. Идемте, акт я давно заготовила.
Она отправила Андрейку за комсоргом, который должен был присутствовать при передаче, и провела Сергея в свой «кабинет».
— Сейчас примете мое богатство, дадим вместе прощальный концерт — и ту-ту, — ликовала Наташа. — Мы ведь немножко актеры, без прощального концерта нельзя. Знаете их обычай? В последнем выходе на сцену, если актер уходит из театра, он к заключительным словам спектакля прибавляет свое, прощальное «Всё!». Познакомьтесь с моим суженым — лейтенант Неделин.
Наташа показала на карточку, прикнопленную над столом, с которой глядел победителем бравый курсант пехотного училища. Значит, выучился, и вот...
— Его направляют в ГДР, — сказала Наташа, — и скоро я стану фрау Неделина.
— Поздравляю, — сказал Сергей.
Она достала из стола папку с инвентарной описью клубного имущества и заготовленные акты.
— Приступим, Сережа, не будем терять время.
Она торопилась, фрау Неделина, ее ждал в областном городе бравый лейтенант, и передача проходила в быстром темпе: «Вот стулья, считайте — девятнадцать рядов по двадцать штук; вот занавес — старый, надо сменить, вот портьеры на окнах — сама покупала, новые; вот экран, портреты — раз, два, три... Отмечайте в описи, потом сверим с актом».
Возвратился Андрейка и с ним долговязый комсорг Михаил — в комбинезоне, в берете, на лбу пылезащитные большие очки. Наташа деловито отослала их в свой «кабинет» писать афиши для сегодняшнего концерта.
— Я его с весны готовлю, — сказала она Сергею. — К Первомаю хотела поставить — посевную не закончили, в День Победы собралась — баянист заболел, а потом у школьников экзамены начались. Вот теперь они кончились, а выпускники разъехались, оркестр распался. Я из них оркестр народных инструментов набрала, готовила целый год и — пожалуйста! — готовь теперь новый. Ничего, подготовите. Осенью отправляйтесь прямо к директору, он добрый, поможет. О драмкружке не беспокойтесь, артисты будь здоров, «Таню» Арбузова осилили. И хор у нас есть, только трудно собрать. Зимой еще туда-сюда, а летом ничего не сделаешь. В общем все хорошо, освоитесь.
— Буду стремиться, — сказал Сергей.
— Село интересное, только очень уж оно, понимаете ли, сельское. — Наташа засмеялась, точно скопировав заведующего отделом культуры. — Массы, понимаете ли, не всегда склонны к нашим мероприятиям и подчас занимаются другим, как-то: престольные праздники, посиделки зимой и тэдэ и тэпэ.
— А он о вас хорошо отзывался, — сказал Сергей.
— Еще бы: все планы согласовываю и выполняю, послушна, грамотна — среднее специальное образование. Только, Сережа, все это, откровенно сказать, чепуха. Вот готовили «Таню» два месяца, а поставили один раз, и смерть спектаклю. Здесь же село, все враз посмотрят, а с гастролями не поедешь — люди-то, артисты мои, работают. И потом я одна: и режиссер, и дирижер, и хоровик, и массовик, и художник... Нынче с хором, завтра в драмкружке, послезавтра с оркестром вожусь, и все это для одного-двух вечеров. А остальные-то вечера кто будет занимать? Вот и ходят к Маланье на посиделки: частушки поют, пляшут, играют в какие-то старинные игры... В общем спасибо лейтенанту Неделину за любовь и верность.
Они проверили имущество клуба, и, возвратившись в «кабинет», Сергей посмотрел планы культурно-массовой работы. Он убедился, что Наташа не брала на себя роль затейника, развлекателя молодежи. В планах были и диспуты о любви и дружбе, и вечера встречи с ветеранами труда, и «огоньки» с разной тематической установкой: преподаватель средней школы прочитал цикл лекций о современной литературе, врач местной больницы систематически ведет беседы под веселым названием «Будьте здоровы», колхозный инженер рассказывал о современной технике, ветеринарный врач выступал с лекциями «О братьях наших меньших»...
— Оставьте эту ерунду и подписывайте приемный акт, — сказала Наташа, отбирая у него тетрадь и бросая ее в корзину. — Составите новые планы. Свои.
— Напрасно вы так,— сказал Сергей. — Планы хорошие.
— Трепотня. Справедливая чушь. Врач рассказывает о биологических «часах», о ритмическом чередовании работы, отдыха и приема пищи, а в колхозе свой ритм жизни: летом вкалывают от зари до зари, а зимой лежат. Инженер говорит о новой технике, о разных там электронных машинах, а в животноводстве все вручную делается. И учитель так же: «Вот Сергей Залыгин создал хороший роман «Соленая падь», вот есть интересный писатель Абэ Кобо, японец, прочитайте его «Женщину в песках», — а где прочитать, у нас в библиотечке, что ли? Учитель-то сам в областном Дворце книги читал, у него отпуск два месяца, в городе их проводит, а нам больше сельскохозяйственную литературу направляют, которая никому не нужна... Миша, ты написал? Тогда и расклей уж заодно.
— Мне на работу надо, — сказал Михаил, вылезая из-за стола и потягиваясь. — Обеденный перерыв кончился, а я тут с вами время теряю. Идем, Андрейка.
— Время теряю! Да ты обязан, для вас концерт-то!
— Все равно не состоится. С лугов поздно приедут, доярки в летнем лагере, одни механизаторы остались. Я расклею, недолго, только все равно ведь читать некому.
— Найдутся, расклей. У магазина одну, у правления и одну на ферму — там телятницы есть. А в луга надо съездить, сказать. И по селу пройти. Может, вы, Сережа? Заодно и познакомитесь. Давайте-ка с Андрейкой, а я приготовлюсь пока, артистов соберу.
— Хорошо, — сказал Сергей и стал скатывать в трубку размашисто намалеванные красной тушью афиши: «Сегодня в 10 часов вечера в клубе состоится БОЛЬШОЙ КОНЦЕРТ — в программе русские песни, пляски, художественное чтение и другие интересные номера. Вход бесплатный».
Михаил поправил на лбу пылезащитные очки — форсил парень, зачем ему очки, когда жатву еще не начали, — и они трое вышли.
— С попом почему не ладишь? — спросил Сергей.
— Молодежь к нему заглядывает, комсомольцы. Ты как узнал?
— Кузьмич сказал.
— Он бы за сыном лучше глядел. Мы Кешке выговор влепили, а он все равно ходит — иконы ему нравятся, живопись. И ведь правда хорошие иконы, я разок ходил тайком, видел... Ну, до вечера, в мастерскую тороплюсь.
— До вечера, — сказал Сергей.
Андрейка сделал Михаилу ручкой.

III
У сельмага несколько женщин с любопытством поглядели на Сергея, подождали, пока он прикрепит кнопками к стене афишу, прочитали вслух: «Большой концерт».
— А-а, новый завклуб, — сказала одна разочарованно. И ушла вслед за подругами, которые уже говорили о своих делах.
— Народ у нас систематический, — сказал Андрейка солидно.
— Какой?
— Систематический. Летом клуб не признают, летом, говорят, на воле просторней. Когда я маленький был, так говорили и сейчас так говорят. Систематически.
На животноводческой ферме они услышали плач с причитаниями:
Милый ты мой Ваня, сокол ты мой
ясный.
Сокол ты мой ясный, голубь
сизокрылый!
На кого, родимый, ты меня спокинул,
Спокинул-оставил, улетел далеко.
Я одна горюю, во поле былинка...
— Тетка Малаша, — объяснил Андрейка.
Плач, вспугнутый его голосом, сразу исчез. Послышался металлический звон, и в дверях показалась пожилая женщина с ведрами в руках. Поздоровавшись, она обернулась назад и крикнула весело:
— Кланя, Светка! Радуйтесь, к вам жених пришел.
Из телятника выскочили одна за другой две девушки в темных халатах и уставились на Сергея, смущаясь и краснея, — перед ними действительно стоял плечистый городской парень, а не босоногий шепелявый Петька, шестилетний сынишка фельдшерицы, который повадился ходить на ферму и звал их «невештами».
— Здравствуйте, — сказал Сергей. — Пришел пригласить вас на концерт и познакомиться. — Он протянул руку и назвал свое имя.
Девушки смущенно спрятали руки за спины.
— Грязные, — объяснила одна. — Мы полы в секциях моем. Проходите.
Сергей прошел за ними в телятник, разгороженный на клетки, большие и маленькие. В маленьких было по одному теленку, в больших — по три-четыре возрастом постарше. Телята выглядели чисто, и в помещении было чисто, пахло свежим сеном и скобленым просыхающим деревом.
— Кто это плакал сейчас? — спросил Сергей.
— Не плакал никто, — сказала вторая девушка в светлых кудряшках. — Это тетя Малаша показывала, как причитают. Она и плачи знает, и причитания, и песни разные: свадебные, рекрутские, застольные, величальные.
— Интересно. Ну как, придете на концерт, девушки?
Возвратилась женщина с полными ведрами воды, тетя Малаша, поставила их на пол и успокоила Сергея:
— Придут, придут, не беспокойтесь. К такому парню да не прийти.
Сергей попрощался и вышел, чувствуя спиной их взгляды. Закуривая на ходу, он услышал, как одна из девушек назвала его медведем.
— Крепкий, видать, мужик, спокойный, — возразил ей голос тетки Малаши. — И руки угребистые. Такими и работать только давай, и обнимать — не вырвешься.
— Тетя Малаша, ну что ты!
— И вырываться не станете, если серьезно. Петьку-то вон вы как целуете да тискаете — значит, не шуточки, а пора пришла. Я вот... на фронте мужики наши... одна...
«Освоюсь, — успокаивал себя Сергей. — Это я с непривычки теряюсь. Надо было и ее пригласить, тетку Малашу, приметная женщина и не ханжа». И подозрительно поглядел на Андрейку: не заметил ли он его скованности на ферме?
Но Андрейка ничего не замечал. Он то и дело забегал вперед и глядел на Сергея влюбленными глазами, втайне ему завидуя: вот как о настоящих-то парнях говорят — «крепкий... обнимет... вырываться не станете».
— А правда в городе брюки клеш носят? — спросил он, поглядев на зауженные брюки Сергея.
— Носят, — сказал Сергей. — Дворники особенно рады этой моде: тротуары подметать не надо.
— У нас нет тротуаров, — вздохнул Андрейка. — И дворников нет.
Возле мастерской их встретили два парня в комбинезонах — очевидно, механизаторы, и после знакомства один из них, улыбаясь, неожиданно предложил Сергею побороться. Сергей отказался, сославшись на недостаток времени, и пригласил их на концерт. Они сразу поскучнели и, ничего не ответив, пошли к комбайнам. Чудаки, право. «Здравствуйте. Давай поборемся».
— Это Сережка, ваш тезка, — объяснил Андрейка с гордостью. — Он всех побарывает в селе, осенью в город хочет, учиться на борца.
— Да? Ну ладно. Что еще хорошенького покажешь, Андрейка?
— Не знаю. — Андрейка погрустнел. — Что тут хорошего, все известно. Школу если, да учителей там нет, в отпуске, директор только остался. Сейчас, наверно, цветы поливает.
— Хороший у вас директор?
— Змей ловит. Как лето начнется, так и пошел по полям да лесам: змей, ужей, ящериц — кто попадет, того в сумку.
Директор в самом деле был с лейкой и поливал в школьном дворе клумбы. Он вежливо оставил работу и повел Сергея на скамеечку под липы. Андрейка взялся за лейку.
— Хорошо живем, — говорил директор, держа Сергея под локоть, — мирно, тихо, интересно. Я за свою жизнь наездился, и вот теперь здесь. Присаживайтесь.
Липы отцветали, и скамейка и земля у скамейки были засыпаны мелкой шелухой цвета. В листьях с жужжаньем возились мохнатые шмели и пчелы, пролетела, махая яркими крыльями, бабочка.
— Вы зайдите как-нибудь домой, я вам террариум покажу. Правда, жена сердится, но ничего, я вот еще гюрзу поймаю, черепаху добуду и тогда перенесу все в школу. Там у нас есть живой уголок, объединюсь с ним, и будет у нас маленький зоопарк.
— Вы биолог? — спросил Сергей.
— Нет, историк. Долго был на партийной работе, а всегда любил своих гаденышей — так сказать, хобби. Вот теперь оказалось полезным, школьники должны знать фауну и флору своего края. Надо вот еще гербарий собрать.
Он сидел, улыбаясь, деликатный, лысый, и с мягкой настойчивостью рассказывал о змеях, о том, что в начале августа он собирается в Среднюю Азию — ведь только там можно поймать гюрзу, а здесь одни гадюки водятся да ужи. Взволнованно рассказывал, интересно. Надо непременно побывать у него дома.
Сергей пригласил его на концерт и отправился за своим провожатым дальше. Андрейка как-то погрустнел, стал задумчивым.
— Тебе что, директор но нравится? — спросил Сергей.
Андрейка отвел взгляд:
— Боюсь я его. Резок ходил с ним в лес, он крадется к ящерице, улыбается, а потом цап ее за шею. Восемь штук домой наловил да нам в живой уголок пять. А мне их жалко: на воле бегали, трава кругом, солнышко, а теперь в ящиках сидят: «Смотрите, ребята, на пресмыкающихся, это представители нашей фауны». Пусть только сделает зоопарк — весь распущу!
Вот он какой, оказывается, подросток Андрейка: и модные штаны ему подавай и ящериц не тронь. Впрочем, в зоопарке действительно чувствуешь себя неловко. Эти железные клетки, решетки, толпы зевак и тоскливые, смертельно усталые взгляды животных. Лежит лев, царь зверей, хозяин джунглей, а над ним табличка, указан вес и длина от головы до хвоста, и служитель, невзрачный мужичонка в халате, бросает этому царю, как нищему, кусок мяса.
— Вон на тот щит повесьте. — Андрейка показал на фанерный щит у крыльца колхозного правления и шепнул: — Председатель.
На ступеньке крыльца сидел седой грузный человек и наблюдал за ними. Он дождался, пока Сергей пристроил на щит с показателями по сеноуборке свою афишу, поманил его пальцем:
— Только приехал — и концерт? Хорошо живем, весело. — Председатель показал Сергею на ступеньку рядом с собой. Сергей, поздоровавшись, сел. — Здравствуй, здравствуй. У Кузьмича остановился? Ну ладно, можно и у него, изба большая. А цифры ты напрасно заклеил своим объявленьем: люди работают, и надо знать, кто как работает.
— Отдыхать тоже надо, — возразил Сергей.
— Не придут, — сказал председатель. — Целый день на жаре, вернутся поздно, до концерта ли? Завтра вставать чуть свет. И доярки из лагеря не приедут, у них там радиоприемник есть, гитара.
— Выходит, концерт не нужен?
— Да как сказать? Почти в каждом доме телевизоры, приемники. Я вот не пойду. Почтальонка Нина Крутикова звонче Людмилы Зыкиной не споет? Не споет. Вот я и послушаю Зыкину, нынче как раз ее концерт. По второй программе.
— Что же делать?
Председатель улыбнулся.
— Я вот тоже об этом думаю. Сижу частенько и думаю: чего же еще нам не хватает в колхозе? Все вроде есть. И земля, и скотина, и техника, и начальство, и специалисты разные — всё у нас есть. Жить бы здесь мужику, как у Христа за пазухой: сеять где что — агроном укажет, скотину как накормить — зоотехник с высшим образованием, трактор забарахлил — инженер есть, поплясать захотелось — иди в клуб, пляши, не умеешь — научат. Научишь ведь?
— Научу, — сказал Сергей.
— Ну вот. Стало быть, всё у нас есть, малости какой-то не хватает. А какой?.. Помнишь, из-за чего поссорился Иван Иваныч с Иваном Никифорычем? Из-за ружья. Все у него было, а ружья не было, и вот поругались. Да как поругались — на всю жизнь, хотя ружье то проклятое не нужно было ни Ивану Иванычу, ни Ивану Никифорычу...

IV
Концерт не состоялся. Кроме исполнителей, пришли Михаил с механизатором-борцом, несколько подростков, Кузьмич да телятницы Кланя и Светка. Эти последние с наивной откровенностью объяснили, что их послала тетя Малаша. «Сходите, — сказала, — выручите парня, а то посидит в одиночестве и сбежит». Да и Кузьмич пришел только для того, наверное, чтобы расположить к себе постояльца. Все-таки какой-никакой, а доход.
Наташа закрыла клуб и отдала Сергею ключи.
— Счастливо оставаться, — сказала она. — Утром я уеду. Жаль, что сказать «Всё!» было некому. Впрочем, все равно бы не поняли.
Сергей присел на ступеньку крыльца и закурил. Рядом стояли, ожидая его, Михаил с телятницами и Кузьмич.
— Поборемся? — сказал Сергей. Его злило это их сочувственное ожидание и вздохи телятниц: ждали провала, знали и вот стоят любуются.
— Темно, — сказал механизатор. — Извозишь костюм по траве, а зелень отмывается плохо.
— Что же ты о моем костюме не думал, когда сам в грязном комбинезоне был?
— Я тогда раздеться хотел.
— Ну и сейчас разденься.
— Бросьте, ребята, в самом деле извозитесь, — сказал Михаил. — Надо лампочки завтра вкрутить. И на столбе и у входа. Пошли. До свиданья, Сережа.
— До свиданья. — Сергей встал и послушно отправился вслед за Кузьмичом.
В прохладной тишине далеко и одиноко стучал движок электростанции, но окна в домах светились редко: село отходило ко сну. Если в луга уезжают с рассветом, а светает в три с минутами, то и сна остается немного, четыре-пять часов.
— Это она виновата, Наталья, — сказал Кузьмич. — В страду бы еще захотела или в посевную. Мы Первый май в посевную не празднуем, а она — концерт! Тебя напугать хотела да себя оправдать.
Он открыл калитку и пропустил его вперед. В одной половине дома горел свет, в другой было заметно небесное мерцанье телевизора.
Их встретила жена Кузьмича, хлопотливая и радушная, мигом собрала на стол, позвала из горницы Кешку.
— Там какую-то сказку показывают по телевизору, — с улыбкой объяснила она Сергею, — а он, чисто дитё, сказки любит, картинки. — И развела руками: мол, что поделаешь, такой уродился.
Из горницы вышел тихий паренек с большой головой («вот откуда у Кузьмича необъятная фуражка»), застенчиво поздоровался и присел в уголок у стола. Белобрысенький он был, «славянофил» Кешка, совсем белый был и глядел как-то напряженно и исподлобья. Альбинос ты, брат, а не славянофил, подумал Сергей и вспомнил дорожный разговор с Кузьмичом: «В оглобли бьет — уеду в город, и все!» Как такой может бить в оглобли, не конем глядит — жеребенком.
— За наше знакомство, значит, за твое новоселье! — Кузьмич поднял традиционную стопку и со значением поглядел на Сергея: мол, помни наш разговор, спасай Кешку, а я тебе потом удружу.
И Сергей понял его и, чокнувшись поочередно с хозяевами и их сыном, вылил горечь в себя, подумав, что завтра надо будет писать письмо отцу. А что писать? И надо ли? Может, проще взять неразобранный чемодан и уехать вслед за Наташей? Выйдет очень быстро и просто. Очень будет просто, проще уж некуда.
— А вы закусывайте, закусывайте, — хлопотала хозяйка.
И отец поймет его и смирится, потому что сам он, блудный сын деревни, мечтающий о своем возвращении, когда-то уехал во имя детей, и дети стали сыновьями города, и отнюдь не блудными. Но они могут стать таковыми, понимаете ли («очень кстати ты вспомнился, черт возьми!»), если во имя отца возвратятся в деревню. А только ли во имя отца?
Альбинос Кешка отодвинул свою тарелку и вежливо сидел, ожидая, пока поест Сергей. Он-то во имя чего тянется в город, не расклешенные же брюки его привлекают?
Сергей встал, поблагодарил хозяев за ужин и пошел вслед за Кешкой в горницу. Небесный свет телевизора мерцал и притягивал к себе, на экране стремительно проскакивали автомобили, летел над водой, приподнявшись на крыльях, речной теплоход, уносилась в небо ракета — тугие кульминационные куски жизни сверкали и грохотали, и не слышно было сверчка за печью. «Все у нас есть, малости какой-то не хватает. А какой?»
Кешка выключил телевизор, и они почти до рассвета просидели у открытого окна, курили, пуская дым в ветви ближней ранетки, и Кешка рассказывал:
— В Ленинграде я почти каждое увольнение ходил в Эрмитаж, — рассказывал он. — Какие там картины, красота какая! У нас в церкви есть копии с некоторых, но куда им до подлинников! Батюшка, правда, нашел художника и уже получил от него «Мадонну» Рафаэля — хорошая вышла копия, но дороговато, а он хочет еще заказать «Явление Христа народу» Иванова и обновить всю внутреннюю роспись купола...
Ну и пусть обновляет, клуб не культовый храм, чтобы его расписывать, хотя почему бы не расписать, почему бы вместо полезных, но надоевших лозунгов не повесить несколько хороших картин, эстампов, наконец?
— ...«Всенощная» Рахманинова у него на магнитофон записана — там же церковная форма прекрасно использует возможности хорового пения! И «Аве Мария» в исполнении Зары Долухановой на пленке есть — видите, католическую молитву использует! И красиво, молодежь ходит тайком слушать. А когда он начинает благословлять — верите ли? — я вздрагиваю, слова-то какие высокие...
Мистик ты, наверно, вот и вздрагиваешь. Впрочем, не только один ты ходишь в церковь, и это значит, что ваш поп хорошо выполняет свои обязанности. «Помните, что вы работник не только культурного, но и, понимаете ли, идеологического фронта, поэтому каждое мероприятие должно быть на должной высоте. Оно должно помогать выполнению, вдохновлять...»
Должно... массы... мероприятия...
— ...Я тоже ходил на посиделки зимой. Вот уеду, и жалко будет. Она ведь настоящий кладезь культуры, эта тетка Малаша: и песни всякие, и хороводы, и одежду старинную хранит, и пляшет неторопливо, плавно.
— Тетка Малаша? — удивился Сергей. — Она не телятницей работает?
— Телятницей. Но главное — открытая она, сердечная, я ей все могу рассказать, и она поймет, а не поймет, так почувствует открытым своим сердцем, и мне станет легче.
А он слушал трогательный плач вдовы, видел ее и не догадался, что тетка Малаша и есть та самая Маланья, которая успешно конкурирует с дипломированным клубным работником. Да и не думает она о конкуренции, к ней просто идут, когда становится трудно или скучно.
Что же делать? Он ведь тоже так учился и ничего другого сюда не привез и не понял бы этого сегодня, если бы не этот несчастный концерт, который так и не состоялся.
— Давайте отдыхать, — сказал Кешка. — Мне к восьми в мастерскую надо, слесарю я там.
Они разобрали свои постели в разных углах — койки двуспальные, с белыми шарами, — легли.
— Спокойной ночи, — сказал Кешка.
— Спокойной ночи. Увидишь батюшку во сне, привет передавай. Скажи, что собираюсь привезти магнитофон с записями музыки и повешу в клубе хорошие картины...

<- предыдущая страница следующая ->