каморка папыВлада
журнал Роман-газета 1950-11 текст-11
Меню сайта

Поиск

Статистика

Друзья

· RSS 29.03.2024, 00:13

скачать журнал

<- предыдущая страница следующая ->


57
Иван Иванович и Ольга, возвращаясь домой с производственного совещания, опять чуть не поссорились. Выручило их появление Логунова. Он издали окликнул доктора, идя по мостику, перекинутому через осушенное русло речки.
— Как поживаете? — спросил он Ольгу, присевшую в ожидании на скамейку.
— Хорошо, — ответила она и вздохнула. — Очень хорошо, — повторила она с холодным ожесточением.
— А на вас настоящее покушение затевается, — сообщил Логунов, оборачиваясь к Ивану Ивановичу.
— Какое же?
— Приехали якуты с Учахана. Просят дирекцию и нашу местную советскую власть прислать к ним доктора Ивана, хотя бы недельки на две. Пригнали нам пятьдесят диких лошадей. Целый табун! Где доктор получал за один выезд такую оплату?! И оленей на мясо пригнали...
— Что это они надумали? — спросил Иван Иванович, еще сердясь, хотя выдумка и щедрость якутов польстили его докторскому сердцу.
Ольга отчужденно промолчала.
— Слухом земля полнится, — промолвил Логунов, тоже присаживаясь на скамейку. — Помните слепых от трахомы женщин, которых вы здесь вылечили? Они вернулись в тайгу, и к ним началось настоящее паломничество. Всем хочется расспросить, убедиться. И вот на Учахане собралось много людей из разных районов. Они постановили послать на Каменушку делегатов и просить вас приехать.
— А где этот Учахан?
— Отсюда километров шестьсот с лишком. Там теперь строится районный центр. Имеется даже электростанция.
— Шестьсот километров! — повторил Иван Иванович. — На чем же ехать?
— Да уж на чем придется!
— Вот беда с ними! — сказал доктор и невольно улыбнулся, вспомнив сбивчивый и восторженный рассказ Варвары о песне, сложенной про него прозревшими женщинами.— Электростанция... Вот эта хорошо! Я уже привык работать с электроприборами... Какая экономия сил и для больного и для хирурга! Есть там кто-нибудь из медицинского персонала?.. Кто сможет помогать при операциях?
— Весной был фельдшер. Потом туда ездила бригада врачей из Укамчана и оставила опытную сестру: там готовится открытие крупного больничного пункта.
— Совсем замечательно!— задумчиво сказал Иван Иванович. — Но нельзя ли отложить это дело до зимней дороги? И легче будет поездка и скорее.
Лицо Логунова выразило признательность, хотя иного отношения он и не ожидал.
— Ну, что же, наметим время поездки по первопутку или чуток позднее, как вам будет удобно, — произнес он весело. — Сегодня же дадим ответ делегатам. Учаханцы рады будут очень и подождут. А за лошадей и оленей Октябрьское управление возместит им полностью.
— Теперь я сговорен и просватан, — не без гордости сообщил Иван Иванович, входя с Ольгой в квартиру Хижняков. — Еду на Учахан.
— Слыхали! Еще утром. Я знал, что вы не откажетесь, — отозвался из дальнего угла комнаты Денис Антонович. Он сидел на полу и играл в куклы с Наташкой. Елена Денисовна возилась у кухонного стола. — Слыхали уже, — повторил Хижняк, все еще прижимая к груди замурзанную резиновую собачку, запеленутую в дочернюю кофточку. — Ради такого случая Елена Денисовна стряпает колдуны, а по-нашему, просто-напросто вареники с мясом.
— Да ведь я еще не скоро поеду...
— И про это знаем. Когда поедете, мы еще состряпаем.
— Вы с Наташкой состряпаете! — промолвила жена Хижняка. — Всю муку у меня порастрясли! Горе с вами.
— Побольше бы такого горя!— проговорил Хижняк и, растирая ногу, затекшую от неловкого сиденья на полу, подошел к Ивану Ивановичу. — Ну, как стланик-то на побережье? Гремит?
— Гремит, — повторил Иван Иванович, пытливым взглядом следя за Ольгой.
Он видел, как она сняла и перевязала по-иному косынку, подобрав под нее волосы, отчего ее лицо стало еще моложе, как надела чужой, но сразу приставший к ней передник и принялась лепить крохотные пирожки вместе с Еленой Денисовной, которая делала их с диковинной быстротой.
«Что-то чуждое в ней появилось, далекое, — подумал Иван Иванович о жене с чувством обиды за эту ее отчужденность. — Она здесь, и словно нет ее. Откуда появилось такое? Все разговоры о работе... Неискренни они! Почему их не было раньше?»
— Стланик во всю идет, — подтвердил он. — Да, знаете, какое интересное дело! Получил я сегодня письмо с побережья. Сообщают, что нашлась там одна старая книжка «Описание Камчатки», изданная лет двести назад. Так в этой самой книжке говорится, что стланик — лучшее лекарство от цынги и что матросы в экспедиции на Север делали из него квас и пили его теплым вместо чая.
— Значит... — промолвил удивленный Хижняк.
— Значит, мы заново открыли то, что было известно двести лет назад, — сказал Иван Иванович чуть смущенно.— Стланик — стлаником, а с другой стороны, пойдет борьба за обеспечение витаминами, — продолжал он. Огородные площади в будущем году увеличиваются почти втрое. Организуются в области новые овощные совхозы, птицеводческий, два животноводческих, рыболовные артели. Отпущены колоссальные средства на организацию МТС и освоение целины в тайге. А Платон Артемович хлопочет сейчас о создании производства витаминов из шиповника.
— Здорово! Здорово! — повторял Хижняк, потряхивая головой, точно утверждая каждое из этих мероприятий. — Я, правда, не ожидал, чтобы Логунов так крепко ухватился и за сельское хозяйство: все ж таки он горняк, производственник по натуре. Говорят, с рудника уходил чуть не со слезами. Но поскольку партийные дела того требуют, он и сельским хозяйством овладевает. Раз цынготный район, то здесь сахаром, макаронами да консервами не обойдешься. Именно так: зелень сюда надо двинуть, молочные продукты.
— Да, зелень... — промолвил Иван Иванович, взглядывая на жену и мрачнея, и тут же он обратил внимание на Наташку.
Девочка еще сидела на полу, повернув к взрослым головенку. В этой ее позе, в поднятой руке, в которой она держала какую-то игрушку, выражались терпеливое ожидание и уверенность... В другое время Иван Иванович тоже поиграл бы с ней, но сейчас так муторно было у него на душе, что он не подошел: оправдать ожидания ребенка можно было только притворством.
— А мне передавали, в Укамчане говорят уже так: «аржановский метод» лечения стлаником, — сообщил Хижняк, весело блестя синими глазами, словно такое говорили о нем самом. — Мало ли что происходило двести лет назад! — продолжал он, обеспокоенный мрачностью Ивана Ивановича. — Мы не знаем, как они тогда лечились, а своих больных мы всех поставили на ноги. В Укамчане много ведь с весны собралось цынготников, и тамошних, и тех, что из тайги вывезли. Только поместить куда-то надо столько людей!
— Да-да-да, — рассеянно поддакивал доктор, думая о странном поведении жены.
«...Картофель глазками до двадцати клубней в гнезде... Индивидуальная посадка... Огромное распространение глазками. Верхушки сохранять... — доносились до его слуха отдельные слова из рассуждений Хижняка, сопровождаемые звоном тарелок и вилок. — Поставить на должную высоту... Одних привозят, других вывозят... Пустое круговращение...»
«Что он говорит?» — спохватился Иван Иванович, окинув проясневшим взглядом широкую спину Хижняка, который влез под белоснежную занавеску и с грохотом высвобождал что-то на полке.
— Тише, Деня! Так ты всю посуду переколотишь! — крикнула Елена Денисовна.
«Вот она всегда хорошая, — подумал о ней Иван Иванович, ловя смутно промелькнувшую мысль. — Одних привозят, других увозят... Это он о рабочих. Да... Ольга сказала однажды о стланике: когда вы успели сделать все? Хотя мы каждый день тогда говорили об этом, а она ходила между нами и слушала... Так же наверно, как я слушал сейчас Дениса Антоновича; значит, до нее не доходило то, о чем мы говорили. Выходит, она тоже занята была и теперь занята чем-то другим! Здесь не только увлечение сочинительством... Что же у нее?»— ужаснулся Иван Иванович и такими глазами посмотрел на Хижняка, вынырнувшего, наконец, из-под занавески, что тот поперхнулся словом и чуть не выронил из рук плоский черпак.
— Вы заболели? — спросил Хижняк и деловыми шагами направился к Ивану Ивановичу.
— Ничего... — ответил тот, успев одуматься, — кольнуло не то в бок, не то в спину. Прошло уже! — торопливо добавил он, видя готовность фельдшера что-то предпринять.
— Нет уж! Давайте я послушаю, — сказал Хижняк, решительно оттесняя его к дверям своей комнаты. — Как же это «ничего»?! Прямо на глазах весь перевернулся! Конечно, так уж принято: сапожник ходит без сапог, а зубной врач без зубов... Но я тоже кое-что в медицине понимаю, — и он почти насильно стащил с Ивана Ивановича пиджак и заставил его снять рубашку.
— Та-ак! Так! — бормотал он, прижимая трубку твердым ухом. — Дышите! Еще разок! Не легкие, а мех кузнечный! — Он снова послушал, постукал, повернул доктора, стоявшего со скрещенными на голой груди руками. — Дайте я сердце еще послушаю. Да-а... И сердце стучит, как молот по наковальне. Не организм, а настоящая кузница. Ей-богу! Этакий вы красавец! — восхитился он, любуясь гладким торсом Ивана Ивановича, связками его могучих мускулов, туго обтянутых атласной кожей, и сурово нахмуренным лицом.
— Какой уж там красавец! — сказал Иван Иванович, криво усмехнувшись. — Впервые слышу.
— Я вам не ради приятности, а от души говорю. Только где и что кольнуло, не понимаю. Переутомление разве? Выпейте сейчас хорошую стопку водки для... дезинфекции, и все пройдет.

58
Приняв эту стопку из рук Хижняка за обедом, Иван Иванович задумчиво посмотрел сквозь нее на стол, на дымящееся блюдо с горячими пельменями-колдунами, окруженное тарелочками с закуской.
— Чистая! — сказал Хижняк. — Прозрачная, как слеза.
— Почему в женском роде? — грустно пошутил Иван Иванович. — Это же «он»!
— Точно!— подхватил Хижняк. — Разведенный, но даже в таком виде силен. На прошлой неделе одна гражданочка зашла в магазин, постояла у прилавка, где продавали спирт, и упала в обморок.
Елена Денисовна удивленно покачала головой:
— От одного запаха опьянела!
— Ну, положим, не от одного запаха... Тут как раз по твоей части... На материке ее лечили от радикулита, с ногами у нее плохо. После того, как упала в магазине, совсем обезножила и слегла.
— Так это дочь Мартемьянова! Я уже смотрела ее, — сказала Елена Денисовна с живостью. — Я говорила вам, Иван Иванович... Та, которой придется делать кесарево сечение; у нее почти полный паралич обеих ног, и мышцы брюшные парализованы, а беременность первая. Сама она ни за что не разродится.
— Сколько месяцев?
— Восемь исполнилось. По-моему, ошибается она в сроках. Похоже, что вот-вот и родить пора.
— Невропатолог наш уже смотрел ее?
— Сегодня дал заключение, — ответил за жену Хижняк.
— Завтра я сам займусь ею, — решил Иван Иванович. Совсем не нравятся мне такие симптомы.
— А помните, что было в прошлом году с женой геолога с Холодникана? — напомнила Елена Денисовна.
— Еще бы не помнить! Я обследовал ее вместе с Валерьяном Валерьяновичем...
— Валентиновичем, — вставила акушерка.
— Нет, ему, как невропатологу, так больше идет... Обследовали и поставили диагноз: менингиома в правой лобно-височной. И я оперировал, — Иван Иванович оглянул всех, увлеченный воспоминанием. — Полностью удалил, а опухоль была почти с кулак. Хорошее чувство, когда операция сделана радикально!
— Четвертого мая вы взяли больную на стол, а шестнадцатого июня начались роды, — любовно припоминала Елена Денисовна. — К этому времени она уже сделалась нормальной: начала интересоваться своим состоянием, спрашивать о семье. И мальчишку какого хорошего родила! — Елена Денисовна хотела еще что-то сказать, но в дверь постучали, и вошел Игорь Коробицин.
На него, редкого гостя в этой комнате, посмотрели удивленно.
— В субботу у Павы Романовны маленькая вечеринка, — сообщил он, обращаясь главным образом к Ольге.— Она очень просила меня передать вам... Если вы желаете принять участие...
Казалось, что-то оскорбительное было в выражении его маленького рта и черных глаз, когда он смотрел на Ольгу.
«Неужели он?»— подумал Иван Иванович, переводя взгляд на жену. Да, с нее точно спала завеса отчуждения, и лицо ее светилось живой внимательностью. «В самом деле он!»— ахнул про себя пораженный Иван Иванович.
— Так вы согласны? — спросил и его Коробицин.
— Нет, я не могу, — глухо ответил доктор, с трудом удерживаясь от желания наговорить грубостей.
— Напрасно, будет очень весело...
— Не могу, не могу! Занят. У меня работа. Ежели Ольга Павловна хочет, ее воля...
Может быть, Ольге следовало сказать, что ей тоже некогда. Но она, сразу взволнованная, подумала о выздоровлении Таврова, о том, что теперь он обязательно придет к Пряхиным и она встретится с ним!..
— Передайте Паве Романовне — я приму участие, — сказала она Коробицину.

59
«Да, он обязательно пойдет к этой пошлячке!» — в каком-то угарном состоянии размышлял Иван Иванович об Ольге, уставясь невидящим взглядом в молодое испуганное лицо женщины, лежавшей перед ним на больничной койке.
У женщины пышный узел светлых волос, сбившийся к плечу, светлые глаза, и вся она светлая, милая, с высоким животом будущей матери.
— Как звать? — встрепенувшись, ласково спросил Иван Иванович.
— Маруся... Мария Петровна.
— Ну... Маруся Петровна, на что вы жалуетесь?
— Ноги у меня...
— Ноги и у меня, — пошутил Иван Иванович, начиная осмотр больной. — Пошевелите пальцами. Еще попробуйте. Поднимите правую ногу, согнув в колене. Не выходит? А левую? Тоже не можете! Мы поможем вам. Попробуйте теперь разогнуть самостоятельно. Не получается? Онемели и ноги и живот... Когда же это у вас началось, Маруся Петровна?
Невропатолог Валерьян Валентинович стоял рядом с выражением напряженного интереса на веснушчатом лице: он еще раз проверял, наблюдая со стороны, данные своего предварительного заключения.
— По-моему, поражение спинного мозга, — сказал, наконец, Иван Иванович после тщательного обследования и расспроса больной, взглянув на невропатолога.
— Л думаю так же, — ответил тот. — Начало и развитие заболевания и вся клиническая картина сейчас говорят за то, что здесь, повидимому, опухоль в средне-грудном отделе спинного мозга.
Иван Иванович кивнул одобрительно. Он уже читал заключение невропатолога. Веснушчатый Валерьян отличался глубоко серьезным и сердечным отношением к больным, которое помогало ему делать выводы на основании, казалось, незначительных признаков, ускользающих от невнимательного врача. Иногда хирург и невропатолог крепко спорили при постановке диагноза, но это не мешало их дружной работе. Сейчас мнения совпадали.
Они говорили при Марии Петровне, не скрывая от нее правды. В таких случаях больные подписывали согласие на операцию, удостоверяющее, что они извещены о форме предстоящего хирургического вмешательства. И только сожаление о запущенной болезни в связи с беременностью Иван Иванович выразил по-латыни:
— Следовало сразу же, при первых признаках слабости и болях в ногах, подумать о серьезном заболевании и начать лечение по-настоящему.
— Лечили от двустороннего радикулита, — сказал Валерьян.
— Да-а, — задумчиво произнес Иван Иванович. — Начались боли в стопе и онемение пальцев левой ноги, потом это распространилось по всей конечности, захватив и часть живота. Потом та же картина с правой стороны. Какой же радикулит?! На рентген! — приказал он дежурному врачу. — Сделаем рентгеновский снимок, затем спинномозговой прокол — тогда будет ясно.
Вернувшись к себе в кабинет, он несколько раз прошелся из угла в угол, потом присел к столу со стаканом горячего чая, который, как обычно, принесла сестра, но лишь взялся за него, отставил и снова стал ходить по комнате.
«Ольга уходила опять к Паве Романовне. Пришла домой совсем чужая, — недоброе выражение промелькнуло в карих глазах Ивана Ивановича. — Ну что я могу сделать?!»

— Рентген показал изменение костной ткани в области шестого грудного позвонка, — сказал Сергутов, взглянув на Гусева, который сидел нахохлясь в глубоком кресле.— Вот посмотрите! — И он поднял к свету два больших рентгеновских снимка.
— Да, теперь сомневаться не приходится, — промолвил Иван Иванович, всматриваясь в мутно просвечивающие на черном фоне очертания костей. — Можно с уверенностью поставить клинический диагноз: опухоль шестого грудного позвонка с сжатием спинного мозга. Надо готовить больную к операции.
— Я бы советовал отложить операцию на послеродовой период, — сказал Гусев. — Пусть она сначала разрешится...
— Она не сможет, — возразил Иван Иванович. — Ей в таком случае придется делать кесарево сечение.
— Сделайте кесарево. Нельзя же подвергать человека крайнему риску! А ну как начнутся роды на операционном столе? Неужели вам хочется опять иметь смертный случай?
— Будет присутствовать акушер.
У Гусева от возмущения покраснел большой нос, и пальцы рук нервно засуетились.
— Вы, конечно, новаторы-нейрохирурги. Но за меня солидный опыт общей хирургии. Имейте в виду: я вас предупреждал... Вы хотите, чтобы роды прошли сразу после вмешательства в сложнейшую область, в спинной мозг. Какая опасность после вскрытия позвоночника и наложения свежих швов!
— Опасно не это, — ответил Иван Иванович. — Кстати, по общей хирургии у меня тоже порядочный стаж. И мне представляется, что больной легче будет перенести операцию, а потом естественные роды, нежели два тяжелых хирургических вмешательства подряд. Одним словом, я за немедленную операцию, учитывая и ваше предупреждение.
«И почему он так любит предупреждать? — думал Иван Иванович, выходя из больницы. — Ну как он мыслит?!. Устроить во всем порядок: картотека образцовая, полочки, тумбочки... не больница, а загляденье. Это у нас уже есть на общую радость и пользу. А дальше что? Ведь болезни-то не разложишь по полочкам, по шаблону! — Вспомнив последнюю размолвку с Ольгой, Иван Иванович еще больше взъерошился. — Вот бы Гусеву стать литератором, — подумал он и сердито фыркнул. — Герои у него были бы скромненькие, выражения гладенькие, конфликтов никаких, и такая получилась бы в книге скучища, что каждый, посмотрев, отложил бы ее в сторону...»
Последние рассуждения сбили доктора с пути: вместо того чтобы итти сразу домой, он зашел в библиотеку. Иван Иванович любил читать в часы досуга, особенно радовался, когда ему попадался хороший современный роман и даже гордился тем, что и здесь «был в курсе».
— Ведь у нас столько выходит своей специальной литературы, — говорил он, — чтобы не отстать от жизни, надо читать ее.
Сейчас он шел с намерением взять толстый журнал, полученный с последней почтой, полистать, представить, насколько возможно, атмосферу сегодняшнего литературного мира, может быть с этой позиции взглянуть на «ребячество» Ольги.
За новыми декорациями, занимавшими половину фойе, временно превращенного в мастерскую, он услышал звучный голос Павы Романовны.
— Вполне могу справиться, клянусь честью! — быстро говорила она. — Правда, я никогда не работала, но заведовать клубом... Это у меня вышло бы. Создать такой уют, чтобы каждый, придя сюда, действительно отдыхал душой.
«Ты уж создашь! — неприязненно подумал Иван Иванович, проходя дальше. — Тоже, как Гусев, свела бы всю работу к диванчикам да занавесочкам. А самоуверенности-то сколько! Конечно (лишь пожелай она), дело и для нее найдется. Все доступно, вот она и думает, что все легко!»

60
В библиотеке у читального стола сидела Ольга в темном плаще из плотного шелка и что-то записывала в блокнот. Рука ее, державшая карандаш по-ученически цепко, так и сыпала узкие неровные буквы. Иван Иванович часто подшучивал над почерком Ольги, но любил и его: сколько радости испытал он за последние два года, получая ее письма, внешне похожие на послания нерадивого ученика четвертого класса, но полные чувства и беспокойства.
Иван Иванович читал ее заметки, напечатанные в областной газете, но ему казалось, что Ольга раздувает свой случайный и незначительный успех и уже вообразила себя гением, непонятым в семье. Разве не от этого начались у них размолвки?
Сейчас, увидев жену по-деловому пристроившейся к столу, уставленному стопками книг, он вдруг остро пожалел ее. Если она увлекалась чем-нибудь, то умела заниматься, не щадя сил и времени.
Он подошел к Ольге и, как тогда, когда впервые застал ее за письменным столом, опустил руку на ее склоненное плечо. Она вздрогнула, но глаза, обратившиеся к нему, уже не просияли лаской, а глянули настороженно. И она не заслонила исписанный листок с той порывистой стыдливостью любящей души, которая говорит о боязни показаться в смешном виде дорогому человеку. Сейчас Ольга не стеснялась мужа, повидимому уже безразличная к его мнению, и это, больно уязвив Ивана Ивановича, снова настроило его скептически к ее занятиям.
— Пописываешь? — спросил он с легкой иронией.
— Пишу, — ответила Ольга твердо, хотя лицо ее выразило досаду.
— Ну, что же, хорошо... пиши! — сказал он со вздохом и, отвернувшись, зашагал к барьерчику, за которым сидела старушка-библиотекарь в очках и теплом жилете — безрукавке, совершенно погруженная в чтение нового нашумевшего романа.
«Из-за каких пустяков можно портить отношения... Ломать всю жизнь! — с горечью думал Иван Иванович, рассеянно перебирая книги, возвращенные читателями, но еще не дошедшие до полок. — Ну, что я... разве я мешаю ей?»
Ни одного из вновь полученных «толстых» журналов, не оказалось на месте: все были «на руках».
— Нет, это я не смогу одолеть! — сказал Иван Иванович, с сомнением посмотрев на предложенный ему объемистый роман современного американского автора.
Не имея времени разбираться в достоинствах неизвестных авторов и боясь зря потерять его, он предпочитал брать вещи, уже одобренные читателями.
Возвращаясь, он снова задержался возле Ольги. Она торопливо заканчивала выписку цитаты из огромной книги об Якутии. На минутку прекратив писать, она кивнула на свободный стул, стоящий поблизости, и Иван Иванович неохотно, но покорно присел, повинуясь томительной потребности договориться. Теперь он смотрел прямо в лицо жены, как-то по-новому видел ее миловидность, подчеркнутую выражением задумчивой сосредоточенности, и ему стало обидно, что она в последние дни совсем забросила его. Ведь он шел домой с работы, устал, был голоден, а она спокойно сидела, не проявляя никакой заботы.
— Ты еще не ужинал? — спросила она, точно угадала его мысли.
— Нет... — сказал он с невольным смущением.
— Тогда ты не жди меня. Ужин в духовке, наверно еще не остыл. Кофе в термосе горячий. Я тороплюсь просмотреть нужный мне материал, пока не закрылась читальня, — пояснила Ольга, заметив нетерпеливое движение мужа и выражение недовольства, промелькнувшее у него.
— И долго это будет продолжаться? — спросил Иван Иванович сдержанно. — Такое вот пренебрежение... Отчуждение такое...
— Пока ты сам не перестанешь относиться с пренебрежением к моей работе, — заносчиво произнесла Ольга.
— До сих пор я не вижу никакой работы, — раздраженно сказал Иван Иванович поднимаясь.
— Не удивительно! — промолвила Ольга. — Другого ответа от тебя нельзя было ожидать!

61
Она долго сидела неподвижно после того, как затихли твердые шаги уходившего Ивана Ивановича, ощущая тоскливый холодок в сердце, забыв, что ей надо торопиться, «пока не закрылась читальня». Потом она решила итти домой и уже собрала книги, но передумала и снова уселась за стол, однако сколько ни вчитывалась, сколько ни принуждала себя, первоначальной ясности и способности делать выводы из прочитанного не было.
Заниматься дальше с подобным настроением оказалось невозможно. Ольга вздохнула, сдала книги и медленно пошла из библиотеки.
«Хорошо. Раз это необходимо для твоего спокойствия, я могу отложить свои занятия», — казалось, уже говорил мужу ее унылый вид. Но едва она приблизилась к выходной двери клуба, как та разом распахнулась и на пороге (точно он бежал от кого-то) появился Тавров. Почти по инерции Ольга сделала еще несколько шагов навстречу... Паве Романовне, которая осматривала в это время новые декорации, составленные у сцены, показалось, что Тавров и Ольга бросятся друг другу на шею.
Кроме них троих, в зале не было ни души. Под высоченным куполом некрашеного потолка светилась лампа, одинокая, круглая и большая, точно лупа. Огромное здание таило чуткую тишину, вдруг потревоженную за сценой молотком столяра-декоратора.
Бойкой Паве Романовне стало не по себе, когда те двое, встретясь лицом к лицу в этой пустыне, остановились внезапно, словно слепые.
«Удивительный народ! — с досадой подумала она. — Зачем такое мучение?! Впору выскочить отсюда и столкнуть их. И то, наверно, только стукнулись бы лбами. — И она совсем опешила, увидев, как они, обойдясь даже без рукопожатия, пошли рядом и сели на скамейку посреди зала. — Им, наверно, кажется, что они в тенистой роще, в беседке где-нибудь, клянусь честью!..— мысленно произнесла Пава Романовна, забиваясь в щель между декорациями.— Расселись, как два голубя на крыше».
— Вы меня звали? — спросил Тавров.
— Нет, хотя я очень хотела увидеть вас, — ответила Ольга с простодушной искренностью.
Все, что волновало ее недавно, сразу отошло, забылось, и лицо ее, после первой вспышки удивления и даже испуга, сияло радостным оживлением.
В каждом взгляде ее, обращенном к Таврову, выражалось глубокое чувство.
— Зачем вы так быстро ходите? Вам надо беречься, — сказала она с ласковой укоризной, заметив испарину на его лице.
— Боялся не застать вас. Мне позвонили, что вы уже давно здесь и ждете меня. Конечно, Пава Романовна...— пояснил он, уловив нервное движение Ольги. Затем он достал белоснежный платок, по-мальчишески скомкав его, вытер лоб и крепкий подбородок. — Я не просто... — добавил он, заливаясь румянцем смущения, и пытливо исподлобья глянул на Ольгу. — До клуба доскакал на костылях. Они там... на террасе. Все еще пользуюсь ими, когда тороплюсь.
— Я видела, как вы учились ходить, — тихо отозвалась Ольга. — Вы шли и улыбались, и смотрели только себе под ноги. Вечер был такой хороший! За вами следом шла нянечка...
— Почему же вы не окликнули меня?
— Не хотела смущать...
— Я несколько раз собирался вам позвонить... Много раз. Но почему-то тоже боялся. Так, наверно, отсиживается в конуре пес, которому отдавили лапу: и погавкать хочется и в драку бы ввязался, ан лапа-то мешает... не дает.
Оба рассмеялись.

— Ну, что у вас? — спросил Тавров, снова обретая свободный дружеский тон. — Где очерк, который вы обещали написать о Чажме?
— Пока в столе, — с живостью ответила Ольга. — Я уже раз двадцать приступала, столько бумаги извела, а зря, — самой не нравится. Кажется то напыщенно, то серо, мелко. А в газету посылаю, и каждую неделю печатают. Не все, конечно, принимают, но не меньше половины. Как вы думаете — это не плохо? Ведь я еще не научилась по-настоящему!
— Это хорошо! — горячо возразил Тавров. — Я знал одного известного журналиста... Его впервые напечатали после сотни попыток. Без преувеличения: он послал около трехсот очерков в мусорную корзину редактора. Вы начали правильно: не пренебрегая простой газетной заметкой. Очерки ваши еще слабоваты: то многословно, то какая-то связанность чувствуется. Надо не выдумывать холодным умом, а каждый раз итти от самой жизни, только прежде изучив ее основательно.
— Я изучаю!— сказала Ольга. — Но странно: теперь, когда я подхожу к ней по-деловому, рыская повсюду, чтобы подсмотреть самое главное, интересное, я чаще испытываю приступы чувствительности. Не сентиментальная умиленность, а такая нервозная взвинченность, какое-то потрясение радостное. И вот тут я снова теряю верный тон.
— Ничего. Горячность — неплохое свойство, — произнес Тавров одобрительно, но без покровительства: он сам был взволнован. — Так и надо: писать о том, что волнует, затрагивает за живое. — И опять вынул платок из кармана и, вытирая лицо, глубоко вздохнул: повидимому, все еще не мог прийти в норму после пережитого напряжения.— Вот насчет очерка о Чажме. Вам нужно...
— Мне кажется, я поняла уже, что нужно, — перебила его Ольга. — Написать о крае вообще — в небольшом очерке трудно: ведь здесь добыча золота, рыболовные артели, совхозы, природа особенная. А я решила все охватить, и получился огромный ком, который придавил меня. Слишком много я нагромоздила.
— Найдите интересного человека и через него покажите остальное, — посоветовал Тавров.
Ольга задумалась:
— Я была в одном эвенском колхозе. У них богатое хозяйство: олени, огороды, молочная ферма. Там эвены. Я их сначала путала с эвенками, но оказывается, это совсем разные народности. Эвенков раньше называли тунгусами. Они кочевали по Восточной Сибири — от Енисея до Охотского побережья. А эвены — ламуты. На их языке Охотское море называется Ламским морем... Так вот... Если взять этот колхоз и его связи с производством...
— Возьмите лучше председателя нашего райисполкома, — сказал Тавров серьезно. — Через него вы сможете показать все. Иначе, если вы начнете с колхоза, вы с ним не скоро расстанетесь, а когда доберетесь до производства, богатство материала вас опять подавит.
— Я попробую, — нерешительно пообещала Ольга.
— Нет, вы прежде представьте, что это за человек! — увлекаясь, заговорил Тавров. — Он из тех советских работников, о которых в улусах складывают песни. Между прочим, организация облюбованного вами колхоза произошла при его живейшем участии...
— Клянусь честью, я помешала деловому разговору! Насколько мне удалось расслышать, тут рассуждают о географии, — произнесла Пава Романовна, неожиданно появляясь из-за декораций.
Она обошла вокруг скамейки и остановилась перед собеседниками — настоящая кукла в своем коротеньком, едва до колен, платье и в нарядной распашонке, именуемой «труакаром», скрывавшей временную полноту ее фигуры. Пышные буфы на рукавах расширяли плечи; высокие каблуки туфель делали неуверенной походку; шляпка, похожая на опрокинутое ведерко с узким донышком, косо держалась на пышных кудрях. Так одевались модницы сорокового года, а Пава Романовна считала бы себя совершенно несчастной, будь она одета не по моде.
— Вы святого выведете из терпения, — сказала она благодушно. — У меня устали ноги на этих ходулях. Все же я в таком положении... Да и какой толк из того, что я застряла в щели между березовой рощей и гостиной Кит Китыча? Чего ради я торчала бы там еще?!

62
Когда Иван Иванович вошел в операционную, больная уже лежала на столе на правом боку, ярко освещенная высокой стоячей лампой-рефлектором.
Заслышав шаги и голос хирурга, она насторожилась. Все ее существо, потрясенное неожиданным несчастьем, напряглось в томительном ожидании. Она без колебаний подписала согласие на операцию. Что ж, раз иного выхода нет!.. Доверие к хирургу было большое, но Маруся опасалась за свою беременность: она очень хотела иметь ребенка и заранее любила его. Все его шевеления и торкания умиляли ее; прислушиваясь к ним, она представляла, как он укладывается поудобнее, толкая ее то локотком, то ножкой... Лежа на операционном столе, она продолжала свою непрерывную беседу с ним, неслышную для посторонних, просила его вести себя спокойнее, боясь сейчас сильных его движений. Они оба должны потерпеть...
Ассистент Сергутов уже заканчивал анестезию: уплотненная припухлость после уколов новокаином вздулась вдоль позвоночника. Иван Иванович на минуту остановился за плечом Сергутова, сверился взглядом с рентгеновскими снимками, приколотыми на оконную раму.
Черные глаза и румяные щеки Варвары, оттененные белизной маски, закрывавшей всю нижнюю часть лица, промелькнули над стерильной простыней, распяленной в ее руках.
— Гексонал понадобится, имейте в виду, — напомнил Иван Иванович.
— Да, я уже приготовила, — кратко ответила Варвара, накидывая простыню так, что «окно» в ней легло на операционное поле.
Елена Денисовна, хлопотавшая по ту сторону стола, налету подхватила свой край, прикрепила его зажимами к платформочке над изголовьем больной. Никита измерял давление крови.
Все были на местах, все в порядке, а тревога нет-нет да и холодила Ивана Ивановича, пока он заканчивал обычный туалет хирурга. Он хорошо представлял, какую ответственность брал на себя, но не это беспокоило его сейчас, а общее состояние больной и желание избежать возможных осложнений.
— Трясет, — тихо сказала Маруся, чутко прислушиваясь к возне, происходившей около нее, и к прикосновениям врачей, и к слабым теперь движениям ребенка, которые она ощущала как будто под самым сердцем. Может быть, ей, правда, удалось уговорить его... И без того становилось страшно.
— Дайте ей адреналин, — сказал Иван Иванович, отвечая на взгляд акушерки. — Ничего, голубушка, — добавил он, обращаясь к больной. — Мы все вам сделаем быстренько и аккуратно.
Он сел на винтовой стульчик и принял от Варвары нож-скальпель и тупой широкий крючок. Сергутов тоже приготовился с крючком в одной руке и металлической трубочкой электроотсоса в другой. Ток включал Никита Бурцев, в качестве сестры, следивший за общим состоянием больной.— Хирургическая сестра — Никита!.. Он даже не решался иногда моргнуть во время операции, но действовал с необычайной чуткостью и быстротой. Варвара ревновала немножко, когда в ее выходные дни инструмент Ивану Ивановичу подавал Никита...
Прямой разрез вдоль припухлости над позвоночником. Края разреза сразу раздвигаются крючками.
— Ток! — коротко бросает Иван Иванович...
— У Марии Петровны необычно развитые вены, — негромко говорит он Сергутову, осторожно работая скальпелем. — Смотрите, какие тут разветвления. Венозная сеть сильно расширена. Значит, имеется сосудистая опухоль — гемангиома. Поэтому и кость на пораженном участке позвоночника будет усиленно кровоточива.
К операционному столу подходят невропатолог с вымытыми на всякий случай руками и глазник Иван Нефедович, оба тоже в масках. Присутствие глазника не обязательно, но он является яро заинтересованным болельщиком. Нахмурив белесые брови на широком добром, немного обрюзгшем лице, он следит, как хирург делает в глубине раны мелкие разрезы иглой электроножа, останавливая кровотечение током; как накладывает расширители и, придерживая большим крючком, отслаивает ткани влево и вправо от позвоночника большой лопаточкой. Теперь уже видна обнажаемая кость.
— Больно!— произносит Маруся.
— Новокаин! — отрывисто бросает Иван Иванович Варваре и мягким голосом: — Сейчас, Мария Петровна, не будет больно. Вы нам сразу говорите, когда вам становится неприятно. Терпеть не надо. Это сто лет назад, когда не было анестезии, пациентов привязывали в столу и резали по живому мясу. Тогда терпеть приходилось поневоле, зато и хирургов боялись, как палачей. — Разговаривая, Иван Иванович принимает от Варвары шприц и делает два укола справа и слева от позвоночника.
— Сто лет назад за такую операцию и не взялись бы, — замечает невропатолог.
— Двадцать лет назад не взялись бы, — бурчит сосредоточенный Иван Иванович, продолжая кропотливо, словно ювелир, заниматься своим делом.
Операция идет быстро, потому что движения хирурга при всей их нежности, точны.
Снова разрез электроножом. По ту сторону стола происходит маленькая суетня. Елена Денисовна хотя внешне и спокойна, но в душе встревожена очень. Больную тошнит. А операция идет своим чередом.
— Воск! Ножницы! Ток!


<- предыдущая страница следующая ->


Copyright MyCorp © 2024
Конструктор сайтов - uCoz