каморка папыВлада
журнал Роман-газета 1950-11 текст-10
Меню сайта

Поиск

Статистика

Друзья

· RSS 29.03.2024, 01:31

скачать журнал

<- предыдущая страница следующая ->


51
Положив в карман блокнот и пару карандашей, Ольга вышла из дому. На крыльце она остановилась, глядя на серые вершины знакомых гор. Внизу, в лесистых распадках, уже сверкала осенняя позолота: начинали желтеть листья ольхи и тополей, побурели лиственницы.
«Туда бы, в горы!»
Но иная потребность толкала Ольгу в другую сторону, и она легко зашагала вниз с береговой террасы, потом улицей, по дорожке вдоль старого русла реки, где светлели груды промытых песков. Люди прииска, их быт и труд привлекали Ольгу. Теперь она уже не стеснялась ходить с блокнотом и записывала все, что заслуживало внимания. Она спускалась в старательские шурфы, заходила в будки мотористов на гидравликах, пробовала овощи, выращенные в якутском совхозе, помогала портнихе-якутке подобрать фасон платья для румянощекой скуластой бригадирши-огородницы с косами цвета воронова крыла. Она была приветливо-общительна, и каждый, с кем она заговаривала, охотно делился с ней своим трудовым и жизненным опытом.
«Обед сегодня я разогрею вчерашний, — подумала Ольга, проходя по узкой дощечке через мутный поток водоотводной канавы. — Хорошо, что Ваня не привередлив, но почему он не верит в серьезность моей работы? Мы становимся чужими. Нам уже не о чем говорить, когда мы остаемся вдвоем. Мне приходится читать свои вещи Паве. Она хоть ничего не понимает, но все-таки слушатель».
Старатели из новой, но уже знакомой Ольге, артели рыли рядом с водоотводной канавой другую, маленькую. Они собирались принять часть воды на свой участок. Проходя мимо, Ольга поздоровалась с ними.
— Жена доктора Аржанова, — произнес за ее спиной старческий голос.
— Писательница, — добавил другой, помоложе, — в газету пишет.
Ольге стало неловко, хотя это слово было произнесено с большим уважением.
— Я не писательница, — сказала она, обернувшись к рабочим. — Тех, кто пишет в газету, называют сотрудниками или корреспондентами.
И она в раздумье пошла дальше. Есть люди — писатели!.. Но Ольга даже не мечтала попасть в эту категорию: там нужен особый талант.
«Для меня будет огромным достижением, если я добьюсь звания заправского корреспондента».
Ольга взглянула в ту сторону, где серели над взгорьем высокие корпуса флотационной фабрики, вспомнила встречу с Тавровым в больнице, и чувство нежной признательности к нему овладело ею.
После той встречи она была у него еще раз с Павой Романовной, потом его выписали домой, приставили к нему санитарку, и он совсем исчез из поля зрения Ольги. Но он жил тут и продолжал работать. Пава Романовна в качестве «жены-общественницы» навещала больного вместе с другими приисковыми активистками, следила за его питанием, «создавала ему уют» и, между прочим, сообщала Ольге о его состоянии. Сама Ольга почему-то не могла осмелиться побывать на его холостяцкой квартире.
«Хорошо бы посоветоваться с ним о работе над очерком, показать ему черновые варианты, поделиться планами. Почитать, а он сидел бы и слушал». Даже при одной мысли о такой возможности Ольге стало радостно.

День уже клонился к вечеру, когда она возвращалась. Воздух, свежий и чистый, был наполнен терпким запахом спелых трав и листьев, тронутых увяданием. Ольга быстро шла, дыша всей грудью, счастливая сознанием своей причастности к окружающему. Она много сделала сегодня и теперь торопилась попасть домой раньше Ивана Ивановича.
С какими людьми удалось ей поговорить!.. Правда, это замечательный народ, — серьезный и жизнерадостный, уже вросший корнями в северную не очень-то ласковую землю. Каждый имел, помимо трудовых интересов, особые наклонности: тот, увлекаясь футболом, являлся гордостью районной команды, та побивала рекорды на лыжных состязаниях, старый таежник со старательской шахты, впервые в жизни занявшись огородничеством, передал в пользование своей артели целое парниковое хозяйство. Разговоры с ними хорошо настроили Ольгу.
Ее сапожки и походный мужской костюм были запачканы глиной, светлые волосы растрепались. Подойдя к центру прииска, раскинувшегося на несколько километров, она извлекла из грудного кармана крохотное зеркало и начала приводить в порядок прическу, стерла землю со щеки, поправила воротник ковбойки... И вдруг совсем близко услышала голос Таврова.
Она перепрыгнула через канаву на обочину шоссе, окаймленную кустами ольхи и шиповника, глянула вниз... За выступами обомшелых камней, меж которых поднимались сохнущие метелки иван-чая, окутанные кудреватым серебряным пухом, на старой береговой тропе, проложенной еще первыми чажминскими старателями, она увидела Таврова рядом с пожилой крупной и некрасивой женщиной.
— Ну, теперь я попробую пройтись без костылей, — говорил он немного взволнованным голосом, — Подержите их, нянюшка!
Ольга вцепилась обеими руками в мешавшую ей ветку и, почти не дыша, следила за первыми шагами Таврова. Он двигался неуверенно, видимо, еще опасаясь ступать на ногу, недавно освобожденную от гипсового сапожка. Может быть, его пугали простор вечернего неба, радостно рдевшего над ним, и возможность самостоятельного движения без опоры и поддержки, прекрасная возможность, чреватая сейчас опасными неожиданностями.
Ольга видела его лицо, чуть улыбающееся и удивленное, лицо ребенка, начинающего ходить. Сходство довершала нянюшка в белом халате, озабоченно глядевшая на своего питомца и тихонько шагавшая за ним с костылями в руках, чтобы в любую минуту прийти на помощь.
Но он шел все увереннее, почти без признаков хромоты. Улыбка красила его похудевшее лицо. Он не заметил Ольгу, скрытую кустарником. Санитарка смотрела только на него, а сама Ольга не смогла отвлечь их от такого серьезного дела. У нее перехватило дыхание. Она отступила. Ветка, высвободившись из ее рук, еще долго покачивала легкое золото своих листьев над красными ягодами неподвижного шиповника.

52
— Я человек прямой, — часто говаривал Скоробогатов.
Его самоуверенность, замедленный взгляд властных с красноватинкой глаз, большое лицо, багровевшее в минуты гнева, подавляли и далеко не робких людей.
Игорь Коробицин просто боялся Скоробогатова, но когда тот поставил на-днях вопрос о невыгодности нового метода использования топлива на электростанции, Игорь со всем пылом заступился за проделанную им работу. Скоробогатов, будучи побит техническими расчетами, не теряясь, сказал:
— Мое дело — проверить. Я в этом отношении, как профессор, выступающий против при защите диссертации. Ваша обязанность — защититься и убедить меня в своей правоте. Мое дело — не механизмы, а человек, который этими механизмами управляет. Мне нужно вникнуть в самую сущность человеческой души.
И механик Коробицин, победив как специалист, сразу стушевался перед проникновением в его сущность и снова стал побаиваться секретаря райкома.
С таким привычным чувством робости он и вошел в солидно обставленный кабинет Скоробогатова, заранее отыскивая и взвешивая свои возможные погрешности.
Скоробогатов разговаривал по телефону.
— Да, да, секретарь райкома! Пора бы знать, — говорил он, кося одним глазом на вошедшего.
Потом голос его еще повысился.
Игорь осторожно снял соринку с праздничного костюма и, ступая на цыпочки, отошел к дальнему окну.
— Если ты не выполнишь, то имей в виду, что у тебя не два партбилета, а один, и тот отберу, — строго говорил Скоробогатов. — Надо понять... смотри!— говорил он минуту спустя. — Ты идешь против партии.
У беспартийного Игоря заныло под ложечкой, и он нервным движением поправил галстук. Ему уже хотелось, чтобы разговор по телефону продолжался дольше. Но в трубке как раз заглохло, и после встряхиваний и сильных продуваний она была энергично водворена на место.
— Вот! И того не можете, — язвительно сказал Скоробогатов, уставясь немигающим взглядом на Игоря. — Механики! Инженеры! Второй день мучаюсь с телефоном...
— Я пришлю мастера, Никанор Петрович.
— Присылали уже!— Скоробогатов махнул рукой и, достав платок, крепко вытер раскрасневшееся лицо и лысину.
С минуту он в упор глядел на нерешительно подошедшего Игоря, поджимая тонкие губы, кивнул чисто выбритым подбородком на кресло, затем спросил:
— Что у вас происходит?
Игорь неловко и готовно подскочил:
— Где?
— Ну, у вас... Там... Вы же все крутитесь около жены Аржанова, — грубовато, от внутренней досады на бестолковость собеседника, пояснил Скоробогатов. — Все эти интеллигентские штучки... Забываете о рабочей среде. Сплошные выпады!
«Какие выпады? Чего он выдумывает?» — подумал Игорь.
— Я не допущу разводить безобразия! — продолжал Скоробогатов.
— Позвольте! — прервал его возмущенный Игорь. — При чем же здесь я?
— Вот как? Вы серьезно полагаете, что вы ни при чем?
— Да... Собственно, — замявшись, промолвил Игорь, задетый за живое. — Я очень уважаю Ольгу Павловну...
— Хм! — произнес Скоробогатов скептически. — Красивая, молодая женщина и одинокие молодые мужчины! Я вижу: Аржанов уже почернел, буквально почернел от вашего уважения и в своем физическом и моральном облике. Но о нем разговор впереди. Его я еще рубану! Сейчас речь о вашем поведении.
— О моем поведении... — повторил Игорь, взбешенный бесцеремонным вмешательством в самые, казалось, тонкие его переживания, но обескураженный сознанием какого-то неписанного права у Скоробогатова на это вмешательство.
— Я предлагаю вам серьезно подумать! Вы нарушаете этические нормы!— продолжал греметь тот. — Эх вы-ы, культурные люди!

53
— Я не пойду! Вот еще новости! — вскричала Ольга. Какие такие нормы я нарушила?
— Он очень просил...
— Вы хотите, чтобы он прочел мне проповедь о добродетели? — спросила Ольга с неожиданным вызовом.
Игорь молчал. Он действительно уважал Ольгу. Только здесь, где все жили на виду, могли пойти разговоры о ее неладах с мужем. И то было непонятно, чем вызваны эти толки: вниманием, которое она вызывала, или знакомством с болтушкой Навой Романовной? Поведение ее не давало поводов к дурным толкам.
«Почему же я отступил перед Скоробогатовым?» — мучительно думал Игорь, не глядя на Ольгу; он вздрогнул, когда она спросила:
— А вы?.. Отчего собственно вы заинтересованы в моем объяснении с ним?
«Оттого, что я растерялся и не сумел защитить вас, — мог бы ответить Игорь. — Мне вспомнилась ваша дружба с Тавровым, и я в тот момент решил: мне не все известно. Если это не так, то пойдите и защищайте себя».
— Хорошо, я пойду к нему, — задумчиво сказала Ольга, взглянув на понурого Коробицина.

— Ну-с?— произнес Скоробогатов, слегка приподнимаясь в кресле и протягивая руку для приветствия. — Как поживаете, Ольга Павловна?
Ольга не ответила, и, пока она собиралась с мыслями, Скоробогатов без помехи рассматривал ее. До него дошли слухи о ее необычных отношениях с Тавровым, и он решил сразу вмешаться. Не ожидая мгновенного раскаяния, он все-таки рассчитывал на признание, смущение, по крайней мере на согласие соблюдать внешнее благообразие.
Однако на лице Ольги выражалась лишь гордая, даже злая настороженность.
Скоробогатов смотрел и думал. Он усматривал, в данном случае, возможность нарушения общественной этики и ополчился против нарушителя вне зависимости от пола. Вид Ольги задел его за живое, и он сказал жестче, чем рассчитывал:
— Что там у вас происходит?
— Мне кажется, у нас ничего плохого не происходит,— возразила Ольга, смело взглянув на него из-под тяжелых ресниц.
Скоробогатов побагровел:
— Не стройте из себя девочку!
— Я не строю. И вообще... что за тон? Мне кажется, вы забыли, кем вы являетесь: вы же секретарь райкома.
— Нет, это вы забылись! — крикнул Скоробогатов. — Мне не нравится ваше поведение.
— А мне не нравится ваше, — ответила Ольга твердо, но сердце у нее почти до дурноты заколотилось. — В чем дело?
— Вот именно: в чем дело? — перебил Скоробогатов, тоже разгорячаясь. — У нас семья составляется по свободному выбору. Вы же знали, кого выбирали. Раз так, должна быть любовь, ясность, взаимное уважение. Что же получается? Муж — крупный работник, а вы компрометируете его, снижаете его рабочий потенциал. А ведь вы тоже человек не без задатков: статейки пописываете. Устраивать свидания с посторонним мужчиной в частном доме! Мало того: превратить больницу в дом свиданий! Ну, уж знаете!.. А ведь это отражается на коллективе через настроение вашего мужа. Но с ним я еще поговорю особо! Сейчас речь о ваших... выпадах. Ведь это же пошлость! Поймите, по-ошлость, — подчеркнул Скоробогатов с брюзгливым выражением. — Если легкий флирт, тем более. Сегодня Тавров, завтра Коробицин. Раз...
— Замолчите! — сказала Ольга тихо, но столько негодования было в ее лице и голосе, что даже Скоробогатову стало неловко. — Пошлость в том и заключается, что может загрязнить самые прекрасные отношения. Да, я дружу с «посторонним» мужчиной. Но этот «посторонний» помог мне в главном: найти в себе человека-работника. Теперь передо мной цель большая, и нехорошо... вам-то особенно нехорошо бросать мне такие упреки.

— Зачем ему понадобилось вызывать ее? — сказал изумленный Логунов, выслушав Игоря, пришедшего к нему с жалобой; брови Логунова сошлись в одну прямую линию. «Безусловно, честен, деятелен очень, — подумал он о Скоробогатове, — но в своей деятельности похож на крыловского медведя, взявшегося гнуть дуги: гнет, пока не переломит».
— С одной стороны, понятно: семья — это дело общественное, и забота о ней должна нас волновать, — словно нехотя заговорил он, посматривая на Игоря горячими угольно-черными глазами. — Но если речь идет о большом чувстве, то как можно вмешиваться?! Тем более, детей здесь нет, а все взрослые, серьезные люди. Да, по-моему, и зря он поднимает шумиху. Иван Иванович сам сумеет поговорить с Ольгой Павловной, если понадобится.
— По-моему, он лицемер, — решительно высказался Игорь.
— Кто?
— Скоробогатов.
— Ну, это вы тоже загнули! — хмуро возразил Логунов.— Я думаю, он от всей души хлопочет...
— Почему же он не хлопочет о Паве Романовне...— серьезно начал было Игорь, но спохватился и умолк, точно поперхнувшись словом. — Вы не подумайте, я не осуждаю Паву Романовну, — добавил он, извиняясь за свою обмолвку. — В конце-то концов это — глубоко личное дело, и всякий сам расплачивается за свои грехи. Что? — спросил он простодушно, заметив движение Логунова. — Вы не согласны?
— Не согласен. Это — дело личное, пока оно соответствует нормам поведения общества, но, коль скоро происходят какие-то нарушения, общество вмешивается.
— Значит, вы поддерживаете Скоробогатова? — с явным прискорбием спросил Игорь.
— Нет, мне не нравится метод его вмешательства, — сказал Логунов.
Оба стояли на площадке рудничного двора, в стороне от работавших моторов. Уже спустилась вечерняя смена, отшумел встречный людской поток, и у подъемников установилось сравнительное затишье, только подходили непрерывно вагонетки с рудой.
— Это не метод, — повторил Логунов. — Скоробогатов не думает о тактичности и чуткости, которые должны быть органически присущи ему по роду работы. Уж если потребовалось, так надо было вызвать самого Ивана Ивановича или Таврова, членов партии, и поговорить по-товарищески, а не стуча кулаками. Тем более, что совсем нет основания к стуку и крику. Скоробогатов кричит о нарушении этики только потому, что кто-то прошелся под руку с чужой женой, а глубже он не видит.
— Не видит, — как эхо, откликнулся Игорь Коробицин, сам ничего не понимавший. — Когда я встретил Ольгу Павловну после ее разговора со Скоробогатовым, она вся дрожала. Она не плакала, не сердилась, но просто была подавлена, значит он основательно потолковал с нею. Надо призывать к порядку того, кто распутничает, хотя бы и шито-крыто, кто действует как зараза.
— Вы так и сказали Скоробогатову?
— Нет. Он сбил меня с ног сразу. Вы же знаете его приемчики!..
— Однако он не сбил вас, когда речь шла о методах сжигания топлива на электростанции, — напомнил Логунов.
— Еще бы! Там я точно господь бог, а в этом деле сознаю себя подкидышем.
«Да, это — дело сложное! — думал Логунов, выходя из штольни рудника. — Находятся умники, изображающие нас, советских, особенно партийных людей, сухарями, которые глушат в своей душе живое чувство. Или они представляют нашу жизнь как сплошной подвиг самоотречения, как жертву, принесенную ради будущего. А мы живем, правда, напряженной, но полной, интересной жизнью, любим и радуемся со всею силою человеческих чувств, не стесненных никакими условностями, кроме блага ближнего».

54
— До свидания, Юрий Гаврилович! — сказал улыбаясь, Иван Иванович и, взяв мальчика на руки, легонько потрепал, погладил его. — А ты ничего стал: жирком оброс,— промолвил он шутливо. — Но только, чур, беречься! Пока не научишься ходить по-настоящему, не прыгай, не взбирайся высоко, чтобы не упасть. Ну да ладно, Денис Антонович твоей маме расскажет, как тебе нужно вести себя.
— Я теперь сам знаю, — ответил мальчик и неожиданно охватил цепкими ручонками крепкую как столб шею Ивана Ивановича.
— Ты что? Испугался? Думаешь, уроню?
— Нет, — маленькие губы приблизились к лицу Ивана Ивановича, блестящие глазенки заглянули, казалось, в самую его душу. — Можно? Я чуть-чуть!
Иван Иванович кивнул и даже зажмурился от волнения и рассмеялся, ощутив милое торопливое прикосновение к щеке, к уголку рта.
— Сильные вы! — сказал мальчик со вздохом, проводя ладошкой по плечу своего исцелителя. — И... колючие...

«Не успел побриться сегодня! — подумал Иван Иванович, оставшись один. — Плохой признак для женатого человека... Да... чувствую — неладно, а что — не пойму! Здесь несколько дней, недель проведешь с человеком и то словно кусок жизни своей отрываешь, расставаясь с ним. Вот Юрок — птаха малая. Пока выходили, привыкли к нему! И он пригрелся... «Я чуть-чуть!» Разве забудешь такого? А там восемь лет душа в душу...
— Письмо! Иван Иванович, письмо!— запыхавшись от волнения и спешки, проговорил глазной врач, входя в кабинет.
— Какое письмо, Иван Нефедович?
— Из обкома, в ответ на наше!..
Иван Иванович побледнел. Глаза его сделались совсем черными.
— Где же оно?
— Сейчас Хижняк песет. Да куда он запропал?!.
Иван Нефедович высунулся в коридор, нетерпеливо замахал рукой.
— Иду, — сказал совсем близко Хижняк и рыжий, солнечно сияющий показался в дверях.
— Что? — спросил Иван Иванович. — Хорошее?
— Не знаю. Не смотрел. На ваше ведь имя.
— Что же вы сияете заранее? — сердито сказал Иван Иванович, протягивая руку.
— Думаю — неплохое. Привез его работник обкома. Двое оттуда приехали. Созывается внеочередная районная конференция, а такое спроста не бывает.
— Внеочередная, районная?.. — повторил Иван Иванович, еще медля вскрывать конверт, словно боялся заглянуть в него.
— Не тяните, ради господа!— взмолился глазной врач, который при своем плотном сложении отличался тонкой, нервозной психикой.
— Ну-ка, что нам пишут? — спросил еще с порога невропатолог Валерьян Валентинович, на ходу протирая очки в яркозолотой оправе.
Следом за ним вошел раскрасневшийся Сергутов, светло блестя глазами. За его плечом мелькнуло взволнованное лицо Елены Денисовны. Варвара и Никита Бурцев явились тоже.
Может быть, им не следовало входить сразу целой гурьбой... Может быть, в письме содержалось что-нибудь тяжелое, унизительное для их главного хирурга, но они подписали обращение к областной партийной организации не ради простой формальности и, ожидая ответ, искренно болели за дело, в котором каждый из них с радостью принимал посильное участие. Поэтому никто не подумал: тактично или нетактично он себя ведет. Отрицательный ответ одинаково огорчил бы всех.
Затаив дыхание, медики следили за движениями рук своего хирурга и не узнавали их: такими неловкими, копотливыми стали они вдруг. Он даже упустил пустой конверт, и тот, перевернувшись в воздухе, с шелестом скользнул по полу.
Сначала Иван Иванович пробежал глазами по строчкам молча, потом лицо его ожило, окаменевшие было челюсти разжались, и в комнате прозвучало знакомое, но давно уже не слышанное:
— Да-да-да! — сопровождаемое приглушенным, басовитым, счастливым смехом.
— Нам дают полную свободу действия под нашу личную ответственность...

55
— Я от всей души хочу сказать, — заговорил на внеочередной районной конференции забойщик с рудника Терентий Пятиволос, молодой по производственному стажу, но известный далеко за пределами области стахановец. — Живем мы хорошо, работаем здорово. Однако могли бы работать еще лучше. В чем же тормоз? В отчетном докладе товарищ Скоробогатов упомянул, между прочим, о своем конфликте с нашим рудником. Этот конфликт и послужил тормозом. И пусть мне не пытаются зажимать рот, как Мартемьянову и Логунову на заседании райкома. Взысканиями нас не укротишь: невозможно молчать, когда общее дело урон терпит. Пусть товарищи из обкома послушают... Наш рудник идет первым в тресте по всем показателям? Идет, правильно! Но если бы нам не положили палки в колеса, мы программу первого полугодия выполнили бы еще раньше.
— Конкретнее! — привычно, но не совсем бодро бросил Скоробогатов, заметно присмиревший.
Он был насторожен и чаще моргал, посматривая то на представителей обкома, то на делегатов от партийных организаций предприятия, колхозов, совхозов и рыболовецких артелей. Решительно во всех выступлениях по его докладу прорывалось недружелюбное отношение. Скоробогатов искренно недоумевал: почему нашлось столько недовольных? Раньше восставали только одиночки, вроде Логунова, а тут конференция... лучшие представители партийных организаций района... Иногда Скоробогатову хотелось вскочить, ударить по столу и крикнуть, как частенько крикивал он у себя в райкоме: «Вы против партии!» Но тут, похоже, партия против него...
Ему вспомнились взбесившие его в свое время слова доктора Аржанова: «Вы точка по сравнению со всей партией».
«Да, только точка!»— покорно подумал Скоробогатов, обегая взглядом людей, собравшихся в зале. Суровое осуждение было на их лицах, а то и презрение. Осуждение пугало Скоробогатова, презрение возмущало. Он мог бы по пальцам перечесть недостатки тех, кто теперь судил его.
«Тот же Мартемьянов любит иногда заглянуть в рюмочку. Знаем мы эти замашки! Сегодня рюмочка, завтра рюмочка, а там, глядишь, и спился! Логунов не пьет, даже не курит, но легкомысленный фантазер, режим экономии у него не на первом плане... Пряхин любит перекинуться в картишки и подхалим... Теперь уже прячет глаза, а раньше, кажется, готов был в огонь и в воду. Да, недаром его жена такая вертушка. И очень жаль, что в свое время это как-то ускользнуло от моего внимания... Вот делегат от совхоза — хромает в политическом развитии. Тот приволокнуться любит... А у того социальное происхождение... да, отнюдь не трудовое!»
Блуждающий взгляд Скоробогатова столкнулся с отчужденным взглядом раскосых глаз председателя эвенской охотничьей артели.
«Этот тоже считает меня конченным человеком! — подумал Скоробогатов, стараясь восстановить в памяти биографию делегата. — Да, тоже какая-то темная история произошла с деньгами... не то расстрата, не то перерасход...»
Все сидящие в зале райкома представились Скоробогатову неполноценными людьми, и он немного ободрился. Ему и в голову не приходило, что он всегда преувеличивал недостатки товарищей, потому что превозносил самого себя. Глядя на людей свысока, он не замечал в них ничего положительного. А ведь это они создавали заново жизнь целого района! Они прокладывали дороги через болота и горы, строили поселки, корчевали тайгу и распахивали холодные земли, снимая урожаи невиданных здесь овощей и зерновых. Они болели за свои планы по добыче золота, мехов, рыбы; они выполняли их, поднимая на творческий труд тысячи людей, которые сами росли вместе с цифрами программ. Это были те, кому Центральный Комитет партии большевиков доверил освоение Севера.
«Не угодил!— с горестной иронией думал Скоробогатов, слушая выступление районного агронома, с которым у него тоже было немало столкновений за полгода работы. — Всякому хочется, чтобы его по шерстке гладили. Я-то вот терплю же, пока вы меня прорабатываете?..»
— Зажимал всякую инициативу! — говорил с сильным акцентом якут, директор животноводческого совхоза. — Мы приезжали в райком со страхом. Разве так годится? Был товарищ Скоробогатов сам у нас в совхозе, посмотрел, дал указание отвести землю в долине под посевы. Мы доказательства представили, что там нельзя. Никаких доводов. Мы вспахали часть лугов. Летом, когда оттаяла почва, пошла «черная вода», речка наша поднялась. Погубила посевы. Совхоз понес убыток. Теперь будет беда с сеном...
«Не ошибается тот, кто ничего не делает», — подумал Скоробогатов, занося в блокнот отметку для заключительного слова.
Но заключительную речь Скоробогатов произнес почти машинально. Он был убежден теперь, что его слова ни до кого не дойдут, и потому только пытался пояснить конференции отдельные «выпады» против него.
Подкосило его выступление представителя обкома. Когда тот поднялся из-за стола президиума, Скоробогатов со смутной надеждой уставился в энергичное лицо, увенчанное пышной шапкой седоватых волос. Крепко сколоченная фигура обкомовца, неторопливые движения его рук, уверенная походка и открытый, немного усталый взгляд — все вдруг привлекло Скоробогатова.
«Наш, рабочий парень!» — проникаясь симпатией, подумал Скоробогатов, растерявшийся было от неожиданного одиночества.
Именно этот короткий самообман усилил жестокость удара. Обкомовец, действительно рабочий в прошлом, коротко суммировав отдельные выступления, прямо обвинил Скоробогатова в диктаторстве.
— Такие методы руководства, — сказал он, — нарушают отношения партии с массами. А чему нас учил товарищ Ленин? Он говорил, что эти отношения определяются взаимодоверием, что партия должна, чутко прислушиваясь к массам, не командовать ими, а убеждать прежде всего. Скоробогатов же установил особый стиль работы: угрозы, окрики, оскорбления, со ссылками на неограниченные права секретаря райкома. Он просто требовал признания своего авторитета, а не стремился заслужить его. Подобное руководство не может быть длительным. И мы видим это на данном, конкретном примере. Политическая активность партийной массы, рост сознания рабочего класса и нашей интеллигенции, перемена в психологии и положении крестьянства — все это требует от нас, членов партии, особенной чуткости и новых методов руководства. А Скоробогатов преступно зазнался; возвеличивая свое я, оторвался от партийной и беспартийной массы. И это поставило обком перед необходимостью сделать соответствующие оргвыводы.
После такой отповеди трудно было выступать, и кое-как «округлив» заключительное слово, Скоробогатов пошел на место. Вся его внушительность сразу пропала: плечи съежились, глаза утратили неподвижно-холодное выражение.
— Скис!— шепнул Мартемьянов Логунову, который без злорадства глядел в ссутуленную спину Скоробогатова.
Мартемьянов находился в приподнятом настроении. Он знал, что недолго продержится этот секретарь райкома. Так и вышло. По-настоящему, по-партийному получилось.

56
Логунов вышел из машины и осмотрелся: перед ним в лесистой долине, тронутой пятнами осенней желтизны, раскинулись постройки якутского наслега. Одинокие юрты серели кое-где и по берегу речки, окруженные стогами уже побуревшего сверху сена.
— Пошли! — сказал Логунов спутникам и, взяв из машины портфель и небольшой сверток, первый двинулся по узкой тропинке вниз. Влюбленный в горное производство, неожиданно став секретарем райкома, он все еще чувствовал растерянность. Ему вручили сложное большое хозяйство, в котором не так-то легко разобраться. Хорошо, что раньше, работая инженером, он не ограничивался интересами только одного рудника. Рудник был местом его деятельности как специалиста, производство же в целом и сельское хозяйство интересовали потому, что Логунов никогда не отделял свою работу от жизни всего района. Он знал соседей по встречам на совещаниях, партийных конференциях и сессиях райисполкома и принимал близко к сердцу их успехи и неудачи.
— Этот феодал Куприенко, разогнал-таки кадры совхоза, — с горячностью высказывался он в свое время о бывшем директоре якутского совхоза. — Надо убрать его самого, пока не поздно. Я бы рекомендовал вниманию товарищей кандидатуру агронома Амосова.
И Логунов не ошибся: Амосов, молодой якут, направленный в совхоз, блестяще выправил пошатнувшееся хозяйство.
Да разве только однажды приходилось Логунову вмешиваться в общерайонные дела! Но теперь он непосредственно отвечал за деятельность всего района.
«А опыта нехватает! — думал Логунов, шагая по плотно утоптанной дорожке. — Как найти основное звено, за которое следует ухватиться?»
Машинально придержавшись за куст на крутом уступе, он наколол руку и лишь тогда обратил внимание на густой кустарник, затянувший склоны горы — шиповник в позолоте тонкой листвы, унизанный алыми, прозрачными на солнце ягодами.
— Сколько его тут!— пробормотал Логунов, срывая и пробуя спелый плод. — А по берегам рек смородины гибель! Организовать бы выработку витаминов! Приятнее стланика, особенно для ребятишек. Надо будет поговорить с Иваном Ивановичем и с председателем райсовета. Здесь же в наслеге и организовать.
Логунов попытался припомнить лицо председателя здешнего сельсовета, но не вспомнил. Председателя колхоза он тоже не знал. Это огорчило и насторожило его.
«Скоробогатов по крайней мере знал всех работников района по их недостаткам!» И Логунов обратился с вопросом к шагавшим позади районному агроному, тоже члену партии, и секретарю по сельскому хозяйству.
Агроном, уже обрисовавший в общих чертах состояние колхоза, о руководителе его ничего толкового рассказать не смог. О председателе сельсовета оба почти не имели представления.
— Что же так? — сказал Логунов с открытой досадой.— Ведь в этом наслеге даже партбюро имеется. Значит, довольно крупная партийная организация... Кто же является секретарем?
— Не помню... — смущенно ответил секретарь по сельскому хозяйству.
— Теперь понятно, почему дела в этом колхозе в последнее время пошли хуже, — задумчиво промолвил Логунов, замедляя шаги и тем задерживая спутников. — Нельзя утрачивать связь с низовыми партийными организациями. Когда я работал на руднике, то хорошо помнил людей, с которыми был связан. Иначе невозможно. Ведь мы проезжаем по району, чтобы убедиться, как идут дела, и дать общее направление, а проводить мероприятия будет местный актив. Он поднимает на выполнение мероприятий всю массу. Значит, в первую очередь надо изучить актив! — И Логунов неожиданно улыбнулся, поняв причину собственной слабости: он еще не знал людей, которых ему доверили.

После осмотра крупной молочнотоварной фермы Логунов побывал на раскорчовках под огороды и пашни. Два трактора из МТС, съехавшие с шоссе не по зимней, грязной сейчас дороге, а прямо целиной, пробили в лесных зарослях неровную траншею, ощетиненную поломанными и примятыми деревцами.
— Вот здесь вам и надо будет проложить свою ветку от шоссе, — посоветовал Логунов председателю сельсовета. — Тракторист правильно выбрал направление.
Потом они осмотрели начальную школу, магазин, баню, место, где предполагалось заложить теплые помещения будущей свинофермы, поговорили о кормах и подсобном значении огородов. О свиньях якуты-колхозники имели слабое представление.
— А не замерзнет он у нас? — недоверчиво спросил щеголеватый счетовод. — Говорят, больно жирный, да шерсти на нем нет.
Логунов рассказывал о выгодности свинофермы для колхозов, сообщил, откуда будет проведено сюда электрическое освещение. Сам расспрашивал обо всем и в заключение, найдя хорошую переводчицу, сделал на общем собрании доклад, прослушанный с живейшим вниманием. «Еще задача, — отметил у себя в блокноте Логунов, — овладеть якутским языком». «В этом мне Варя может помочь»,— подумал он.
— Ваш доклад очень понравился нашим товарищам, — говорила ему по дороге из юрты, где помещалось правление колхоза, учительница, мать того Юрия Гавриловича, к которому Логунов обещал заглянуть по просьбе Варвары.
Учительница была молода, со скуластым и горбоносым миловидным лицом, хорошо одета и прекрасно говорила по-русски.
— Мои ученики очень охотно обучаются русскому языку. Они в этом страшно заинтересованы, — ответила она, заметив удовольствие, с каким Логунов слушал ее.
Возле небольшой юрты, обмазанной глиной, с высокой побеленной трубой на плоской крыше, она остановилась, открыла дверь в покатой стене.
Их встретила чистенькая старушка-якутка в пестро вышитых замшевых туфлях, окаймленных мехом, в белом платочке и сатиновом платье.
— Это моя мать, — сказала учительница. — Ей уже семьдесят лет, к сожалению, она плохо понимает по-русски (все время жила у брата в дальнем улусе), а то вы бы ее не переслушали, столько она знает разных сказок и историй. Юра от нее не отходит.
Только тут Логунов увидел Юрия. Мальчик сидел возле нар на низком стульчике и чуть исподлобья настороженно посмотрел на вошедшего. Но он сразу узнал Логунова: на лице его вспыхнула улыбка, глазенки засияли.
Он встал и, придерживаясь за пыжиковое одеяло, постланное на нарах, сделал навстречу несколько шагов. Итти было явно трудно: искривленные ноги слушались плохо, однако пациент Ивана Ивановича остался верен своему характеру. Уже без улыбки, он сделал еще два шажка. И все-таки ему пришлось бы опуститься на четвереньки, если бы Логунов, чутко уловивший борьбу физической слабости и почти мужского самолюбия, не пришел на помощь, бесцеремонно подхватив на руки маленького знакомца.
— Начинает ходить! — Со слезами на глазах радостно промолвила мать. — Я просто боюсь верить такому счастью!


<- предыдущая страница следующая ->


Copyright MyCorp © 2024
Конструктор сайтов - uCoz