каморка папыВлада
журнал Работница 1991-02 текст-4
Меню сайта

Поиск

Статистика

Друзья

· RSS 28.03.2024, 15:23

скачать журнал

<- предыдущая страница следующая ->

ТРИДЦАТЬ ЛЕТ
Людмила ПЕТРУШЕВСКАЯ

РАССКАЗ
В нашей квартире в течение тридцати лет, то есть с того момента, как я появилась на свет, неизменно живут три женщины: я, Марина и Галя. Марине сейчас сорок пять лет, Гале — пятьдесят восемь, мне соответственно тридцать. За эти тридцать лет в нашей квартире появлялись и умирали или уходили жить в другие места мужчины: мой отец, отец и затем муж Марины и муж и сын Гали.
Наша квартира была построена как раз тридцать лет назад, перед войной, как квартира в доме военнослужащих, как квартира высшей категории, с квадратными комнатами, из которых две, моя и Гали, выходят по фасаду здания на улицу, на точно такой же дом с колоннами, стоящий на другой стороне улицы, а комната Марины и кухня выходят на сквер, теперь уже довольно старый и разросшийся. Летом мою комнату и комнату Гали заливает до трех часов дня нестерпимое солнце, поэтому наши комнаты называются выходящими на солнечную сторону, что когда-то ценилось, а теперь мы с Галей буквально задыхаемся от вони, которая идет снизу, с проезжей улицы, и от жары и света. Но Галя всегда летом выезжает на дачу, это я одна остаюсь в квартире, потому что и Марина тоже уезжает на месяц в отпуск. Маринина же комната, которая когда-то считалась неинтересной из-за того, что выходила на север, теперь в нашей квартире считается в летнее время настоящим раем, а Марина, вероятно, спит с открытым окном, чего мы с Галей, правда, не видим, потому что никогда не бываем в комнате Марины, особенно последние семь лет, хотя она к нам иногда заходит.
Последние семь лет, правда, были испытанием и для всех нас, но только Марина слегка тронулась в разуме, и, несмотря на то, что об этом она никогда никому не говорила, все-таки мы с Галей все знали. Марина всегда была скрытной особой и мало с нами разговаривала, разговаривала она только иногда с моей матерью, которая вообще ангел во плоти. Но все-таки мы с Галей иногда слыхали через закрытую дверь Марининой комнаты, что там происходит, и знали, что Марина кричит на мать, кричит, что убьет ее и себя, хотя более кроткого и простодушного существа, чем Маринина мать, я не видела в течение всей своей жизни. Правда, я мало что видела, мало кого видела, я работаю преимущественно дома и почти, особенно сейчас, ни с кем не общаюсь, хотя иногда позволяю себе принять гостей, но это общение особое и не в счет, и не во время пребывания в гостях ведь проявляется человеческая кротость, тем более что и гости у меня особого порядка, скорее буйные и невоздержанные люди. Так что Маринина мать и до сих пор, спустя много лет после ее смерти, остается для меня образцом простодушия и кротости. Она ничего никогда не скрывала, не способна была удержать в своем простодушном мозгу; может быть, она даже и не задумывалась над тем, какой вред и позор приносят ее дочери все эти рассказы о жизни за закрытой дверью Марининой комнаты. Я думаю, что Маринина мать не принимала во внимание одно обстоятельство: то, что она рассказывала о Марине, она рассказывала с одним чувством, с чувством собственности, принадлежности к ней Марины и подразумевая, как само собой разумеющееся, что Марина в целом, в основе, очень хороший человек, дорогой и любимый, а все эти ее поступки вызывают недоумение и их можно, объяснить какими-то внешними раздражителями, например, тем, что у Марины после пребывания на фронте, после ранения, не может быть детей и она чувствует себя ущербной и готовится к тому, что муж ее покинет. Это у матери Марины была постоянная песня, объяснение всему, надоевшее всем нам, но если бы сама Марина услышала когда-нибудь это объяснение, которое, может быть, было неверным, она бы что-нибудь действительно бы сделала с собой и со своей матерью, что и произошло в конце концов. Я часто думаю о том, что Марина была бессильна перед простодушием своей матери и перед ее простодушной самозащитой и всеми этими бесконечными объяснениями причин поведения Марины. Старушка, вероятно, трактовала все правильно, но несколько однобоко, исключая из цепи причин Марининого поведения себя, свою личность и свое влияние на события. Это было не косвенное влияние, не влияние, которое оказывает человек на человека, повсюду о нем рассказывая и тем самым вызывая у него чувство бессилия и беззащитности, когда он узнает от совершенно посторонних людей какие-то сведения о себе, о своих поступках, о своих недостатках, привычках и словах.
Нет, этого не было в нашей квартире, потому что мы с Галей хранили молчание, о моей матери я уже сказала, что это ангел во плоти, а сын Гали, тогда еще довольно малолетний, на шесть лет младше меня мальчик, вообще жил своей жизнью. Правда, Марина не могла не видеть, что мы с Галей плохо к ней относимся ни с того ни с сего, хотя она довольно любезна с нами в тех случаях, когда ей приходится говорить на общеквартирные темы. И даже моя мать, которая не то что всех жалеет, но просто хорошо ко всем людям относится, и та как-то немного через силу с ней разговаривала, как-то испуганно, но этого, конечно, никто не мог заметить, кроме меня. Но, вероятно, Марина тоже это замечала, ведь человек всегда остро чувствует отношение к себе, особенно если он общается с людьми, которых по каким-то причинам любит, а Марина любила мою мать и до сих пор ее любит, я в этом уверена. А моя мать до сих пор, когда приезжает к нам от моей тетки, разговаривает с Мариной через силу любезно, хотя знает о Марине все и знает, насколько тяжело Марина пережила смерть своей матери.
Но Марина была бессильна перед своей матерью еще и тем, что мать все-таки вмешивалась в ее семейную жизнь с Олегом, защищая Марину, так что Олег вдвойне тяжело должен был переносить все эти ссоры, а Марина его жалела, как свою собственность, и не хотела никому давать в обиду, и ничего хорошего из этого не выходило. Это была какая-то сплошная жизнь наоборот: мать Марины, я это хорошо знаю, любила Олега и жалела его, особенно это было заметно, когда она произносила свои длинные монологи на кухне. Но на кухне, осуждая Марину, она в то же время для себя самой знала, что она имеет право осуждать Марину, потому что все равно в глубине души она не допускает и мысли, что кто-нибудь другой, кроме нее, мог бы осуждать Марину, и поэтому старушка чувствовала себя перед Мариной справедливой и правой и даже защитницей ее, потому что ведь выдвигала же она как причину всего Марининого поведения это ее фронтовое несчастье во время операции и оправдывала ее этим. Но в комнате, перед Олегом, она защищала Марину вслух всеми средствами, часто нелогично, часто несправедливо по отношению к Олегу, даже с какой-то особой, свойственной только ей, обидной для Олега памятливостью. А в глубине души, вслух защищая Марину и горой, часто несправедливо, вставая за ее интересы, она в глубине души досадовала именно на Марину, сознавая себя борцом за ее интересы безо всякой после этого благодарности.
Марина просто терялась, теряла себя в таких ситуациях настолько, что громко рыдала у себя в комнате. И только Олег молчал, он был действительно довольно хорошим человеком, и немудрено, что у него в конце концов лопнуло терпение и он повел себя так, как бы повел себя любой человек в такой ситуации, то есть просто стал думать о себе, как спасти себя. И с его уходом в Марининой комнате действительно наступила тишина.
Этому предшествовало то, что Марина узнала, что у Олега вот уже долгое время на его заводе есть женщина. Правда, тут же после этого Олег вдруг ушел из дома, и она искала его на работе и даже пошла к нему на завод и как-то там его встретила — возможно, дождалась у проходной, потому что наверняка на завод ее не впустили, требовалось ведь заказать пропуск, а Марина с ее характером чтобы добивалась у Олега пропуска? Хотя все может быть, в эти дни Марина совершенно опустилась и могла опуститься до того, чтобы вызывать его из конструкторского бюро по телефону и просить у него пропуск. Неизвестно, что там произошло, Маринина мать ходила со странным выражением лица, было похоже на то, что она, закрыв рот, все время ощупывает языком коренной зуб, вся поглощенная этим занятием.
Затем, в отсутствие Марины, она долго, почти целый день звонила, звонила, как мы поняли, секретарю парткома завода, его не было на месте, и она провела почти весь день в коридоре, под телефоном, неустанно звоня, и, наконец, дозвонилась и попросила у него приема по личному вопросу и договорилась, что он ее примет на другой день даже без пропуска, потому что партком находится в одном здании с библиотекой, куда не надо пропуска.
Все-таки прошло довольно много времени после этого разговора, не меньше двух недель. В Марининой комнате было тихо, Марина ходила на работу, старушка говорила с нами мало, да и мы с Галей старались побыстрее уйти из кухни. Все-таки однажды, при полном сборе населения, в воскресенье днем Олег пришел, неизвестно зачем: то ли вернулся, то ли за вещами, то ли решил объясниться. Я услышала громкий стук, шаги нескольких людей, быстрые шаги, почти бег, потом я услышала, что открыли входную дверь и на кафельный пол лестничной площадки буквально швырнули что-то тяжелое, очевидно, чемодан с железными уголками. Затем мать Марины стала кричать в полный голос: «Отдай». Была какая-то возня, Марина говорила, улыбаясь: «Он же не хочет!» и «Он же совершенно не собирается, что ты!». Но мать кричала, чемодан стукался железными углами о кафельный пол, и, наконец, мать стала кричать: «Помогите!»
Это была ужасная сцена, во время которой, мне кажется, Марина что-то сделала со своей матерью, потому что мы с Галей долго не могли успокоить старуху, которая стояла над распахнутым чемоданом, из которого все барахло вылетело на лестницу. Мы все собрали и увели Маринину мать в квартиру, а Марины и Олега не было на лестнице, возможно, Марина убежала первая, а Олег, который не знал, что ему делать и просто как получить свои вещи, ушел, не желая подбирать свои вещи и связываться со старухой.
После этого случая не старуха, как этого можно было ожидать, перестала разговаривать с Мариной, а Марина стала держать себя так, как будто ее глубоко оскорбили. Она не желала разговаривать со своей матерью, не замечала ее, чемодан на следующий же день отнесла куда-то. А Маринина мать сначала крепилась, а потом все-таки рассказала нам с Галей, что Марина ее избила и издевалась над ней, но и в этих ее словах все-таки чувствовалось, что она, несмотря ни на что, все равно ощущает Марину своей дочерью, частью самой себя и поэтому имеет право ее осуждать как угодно, в глубине души зная, что все равно Марина ее дочь.
Марина не разговаривала со своей матерью долго, пока та не заболела. Тут Марина начала проявлять чудеса дочерней любви, готовила для матери, приносила дорогие консервы. Но мать все время болела, и Марина устраивала в своей комнате настоящий холодильник, открывая настежь окно и посадив у батареи одетую старушку, так что дверь все время распахивалась от капора ветра и мы с Галей, проклиная все на свете, одевали чуть ли не валенки, потому что стоял ноябрь. В декабре старушка умерла, это произошло через два года после случая с Олегом.
Спустя некоторое время после того, как мы всей квартирой похоронили Маринину мать, Марина вдруг перестала выходить из комнаты. Как раз в эти дни ей исполнилось сорок лет, и это совпало с тем, что она перестала выходить из комнаты и не подходила к телефону, даже если мы ей стучали несколько раз. Чтобы выйти куда-нибудь — в магазин или даже, в уборную,— Марина, очевидно, ждала, чтобы нас не было в квартире. Гали целыми днями не было дома — она то работала, то бегала в больницу к мужу, и я тоже еще не очень привыкла жить одна, все время ходила работать в библиотеку, а моя мать уехала жить насовсем к своей сестре, за которой надо было ухаживать, но у меня было такое ощущение, что мать не из-за этого уехала и выписалась совсем из квартиры, в которой прожила тридцать лет и в которой растила меня, военное дитя. Мать уехала из-за чего-то другого, и этому есть свое объяснение, но оно слишком прямое и выглядит неправдоподобно. Дело в том, что однажды мать пришла с работы раньше, чего не должно было быть, но мать почему-то отпустили с работы раньше, неизвестно почему. Короче говоря, мать стала отпирать комнату в совершенно неподходящий момент, я ей крикнула: «Не входи пять минут!» Она тут же быстро ушла и вернулась уже в двенадцать часов ночи, когда я бегала как заведенная вокруг дома, искала ее. Она мне ничего не сказала, да больше и нечего было говорить, потому что больше не было поводов, все исчезло, растаяло, растворилось, как дым, из-за одного поворота ключа в замке в неподходящий момент. Нельзя сказать, чтобы я не переживала из-за этого, но по мне никогда не скажешь, что я в данный момент думаю, да и вечерами я ходила в библиотеку, так что мы почти не виделись с матерью. А потом она уехала жить к сестре за город, за сто двадцать километров, и перед этим показала мне письмо от сестры, в котором сестра просила ее приехать, потому что заболела и даже не могла ходить, а свои дети у нее разъехались уже давно, и она не хотела быть им обузой. Тем более что мать ушла на пенсию буквально в эти дни и даже не успела посидеть свободно дома, хотя я ей не мешала, уходила с утра в библиотеку. Так она и не успела отдохнуть, а уехала наспех, собрав свои вещички и купив халат сестре.
Так что Марина оставалась одна в квартире и могла на свободе ходить, никто ее не видел. Мы даже не знали, работает ли она по-прежнему и что она ест, потому что она варила себе кашу, и потом эта каша стояла в кастрюле нетронутая и плесневела, пока Галя не выкидывала ее и не мыла кастрюлю.
А Галя целыми вечерами, придя из больницы от мужа, разговаривала по телефону и каждый вечер успевала поговорить с десятью родственниками. Ей звонили даже по междугородному, особенно когда у нее скончался муж, тихий человек, Андрей Петрович, да будет ему земля пухом. Но Галя меня буквально изводила своими бесконечными рассказами по телефону, она повторяла всем одно и то же, несмотря на то, что все знали, потому что у нас в квартире было не протолкнуться днем и только к вечеру все расходились, но и тут Галя не отдыхала, а выходила к телефону и начинала все рассказывать всем подряд сначала.
В эти дни стала показываться из своей комнаты и Марина, не то что просто по-нормальному выходить в кухню или еще куда-нибудь. Марина тихо исчезала, тихо прикрывала за собой входную дверь, осторожно надавливая на нее, пока с оглушительным хлопком не закрывался наш неподатливый английский замок, и каждый вечер это осторожное давление, возня за дверью и оглушительный хлопок замка вызывали у меня желание выскочить и закрыть дверь как следует. Но все-таки у Марины были и кое-какие успехи: Галя слышала, как она звонила в поликлинику, когда принимает врач. В результате Марина вообще исчезла, дверь ее оставалась запертой, на ночь она не вернулась домой, весь день ее не было, я не выходила из дому и слышала все шорохи на лестнице, но она так и не пришла. Рано утром мы с Галей провели час у телефона, пытаясь разыскать Олега. Галя может сделать буквально все, кто бы знал, каких только профессоров она не таскала к своему Андрею Петровичу, что только она не продавала, не выносила из дому, увязанное в узлы, чтобы иметь возможность делать всем подарки и платить гонорары. Так что в конце концов мы добрались до Олега, его вызвали к начальнику, и Олег говорил с Галей из кабинета своего начальника. Олег без колебаний взял на себя все дело. В нашей квартире он появился через день, открыл своим ключом комнату Марины, чего-то там делал, вышел со свертком в руке, пошел в ванную, забрал оттуда полотенца, мыло и щетку Марины, а Галя у него отобрала старое полотенце, которое имело бог знает какой вид, и дала свое, щегольское, вывезенное еще из Германии, где служил ее Андрей Петрович после войны. Мы спросили, в какой больнице Марина лежит и когда нести передачу, и Олег ответил, что передач не надо, он сам обо всем позаботится, а что лежит она в первой клинике. Затем начались звонки с работы Марины, мы им отвечали, где она лежит, а они все равно звонили и говорили, что не нашли в первой клинике Марину, хотя обошли все корпуса.
Опять мы стали искать Олега, но он не стал говорить от начальника, а обещал позвонить попозже вечером, и вечером он нам сознался, что Марина лежит в психиатрической лечебнице, но очень не хочет, чтобы кто-нибудь об этом знал, и даже с трудом выходит к нему, когда он приезжает ее навестить.
Потом Марина вернулась, стала теперь сама подходить к телефону и объясняла, что была в санатории, и ее скоро перестали беспокоить по этому поводу, так как, очевидно, все сами узнали.
А Галя все не унималась и говорила целыми вечерами по телефону, и мы поневоле знали абсолютно все ее дела. К тому же в нашем доме снова появился ее сын Арнольд, который ушел от красавицы жены. Галя это глубоко переживала и кричала об этом по телефону. Арно, веселый, общительный парень, рассказывал нам, что они с женой копили деньги, чтобы купить квартиру и уехать от тещи, которая вела себя кое-как и приводила к себе, в ту комнату, где и они с женой жили за занавеской, своих гостей — «мы тут, а они там». Но в конце концов у него с женой все расстроилось, и он ушел от жены в чем был, потому что, самое главное, его жена не могла иметь ребенка. В этот момент его рассказа Марина все еще стояла у своего стола в кухне. Но. хоть я и испугалась, что она вспомнит про Олега, Марина никак не отреагировала и продолжала чистить картошку как ни в чем не бывало, а ведь Олег именно такое обоснование выдвигал у себя на заводе, когда его вызывали,— что он хочет ребенка, а Марина не может иметь детей и что по законодательству он имеет право развестись.
Арно то время, пока он жил у матери, а мать дорабатывала свой срок до пенсии и не мешалась в его дела, потому что очень уставала на своей счетной работе в министерстве, этот Арно гулял как только мог. Мы его видели самое большее два вечера в неделю, а Галя говорила по телефону: «Арно опять идет на день рождения». Мы-то знали, какие у Арно дни рождения, потому что, когда Галя по обычаю уехала на все лето, Арно каждый вечер являлся домой с бабой. И, наконец, Арно женился. Галя кричала по телефону, что девушка старше Арно на полтора года и что теперь это не страшно, теперь все жены старше своих мужей, а на самом деле, как сказал нам на кухне пьяный Арно, она была старше его на пять лет.
Надо было видеть, как Галя скакала, когда выяснилось, что у жены Арно, которую звали Мириам, ребенок лежит неправильно, и это перед самыми родами. Галя как будто вспомнила былые времена, опять стала выходить из дому со свертками и узлами, только теперь это было совсем старое, еще немецкое барахло, какие-то мелкие вещички.
И опять началась телефонная катавасия, и мы узнали, что Мириам берет к себе оперировать женщина-профессор, которая не берет деньгами. Галя буквально задарила эту профессоршу. Совсем недавно сыну Мириам, кесаренку, исполнилось пять месяцев, и Галя опять поволокла к профессорше мельхиоровый столовый набор.
Галя помешалась на подарках. Она не ищет подарок перед самым преподношением, она покупает то, что ей интересного встречается в магазине, и прячет у себя. У нее лежат подарки по полгода, и наконец наступает момент, когда она торжественно везет их дарить, и дарит все то, что, по ее мнению, интересно и полезно тому человеку, которому она везет подарок. Она дарит подарки буквально всем — парикмахершам, нам с Мариной, всем родным и знакомым, всем тем, кто может быть ей полезен, и всем тем, кто уже когда-нибудь что-нибудь ей сделал в жизни, а таких людей было много. Совсем недавно она опять перетряхнула свои старые связи, потому что ее племянница приехала с юга, где провела четыре месяца с больным ребенком, и мы услышали по телефону, что племянница погубила себя. Племянница вскоре появилась у нас в квартире со своей девочкой, и Галя привела профессора, который подтвердил, что племянница Гали погубила себя, спасая здоровье ребенка. Галя с быстротой молнии устроила племянницу в лучшую онкологическую больницу и четыре месяца возилась с племянницевой дочкой. Потом племянница уехала к себе в Вологду, как сказал профессор, доживать, и об этом Галя неделю кричала по телефону, в том числе и по междугородному.
Наконец у Марины лопнуло терпение, и она привела телефонного монтера, который сделал к нашему аппарату шнур длиной в десять метров, и теперь мы имеем возможность спокойно жить и спокойно разговаривать по телефону, и в квартире после многих лет крика и всеобщей осведомленности наступила тишина, и мы с Мариной спокойно работаем. Марина, правда, сейчас совсем с ума сошла: в свои сорок пять лет она пишет диссертацию, хотя какого еще ей рожна нужно? Денег у нее куры не клюют, должность большая, и, между прочим, если бы она захотела, у нее было бы кавалеров сколько угодно. Когда еще у нас был телефон в коридоре, она разговаривала по телефону так, что если бы я умела так разговаривать, то у меня давным-давно была бы уже толпа. Марина так как-то себя подает, так себя высоко ставит, как я ни за что бы не смогла.
За ней ухаживали многие, один был особенно постоянным, уже выходил на кухню чинить утюг и предлагал чинить нам утюги, и мы с Галей уже считали его за своего, пока Марина его не выгнала, потому что жена этого человека пожаловалась на него на работу, и у него были крупные неприятности, и Марина его выгнала, когда обо всем узнала. И с тех пор мы больше никого у нее не видели. Но он все равно поздравительные открытки присылает перед каждым праздником.
Теперь в нашей квартире тишина. Теперь Галя разговаривает по телефону в своей комнате, я свободно разговариваю в своей, Марина — в своей. Только иногда, приходя домой, я чувствую, что Галя меня ждет. Я даже не успеваю отпереть свою дверь, потому что Галя перехватывает меня тут же на пороге и говорит со мной минут сорок пять. Я не могу ее оборвать, потому что она помнит меня, когда мне еще не было годика, а ей было двадцать девять лет. Я была воспитана моей мамой так, чтобы помнить, что Галя нас подкормила во время войны, когда мой отец пропал без вести. Я знала, что я малявка перед Галей, а они все взрослые. Но иногда я просто вынуждена скрываться в своей комнате, не могу даже выйти на кухню поставить чайник, потому что знаю, что Галя меня караулит, чтобы высказать мне все. что произошло в последнее время с ее многочисленной семьей. Я могу не выходить, но у Гали много свободного времени, она на пенсии, и в один прекрасный момент она постучит ко мне и войдет со словами: «Ты вот упорно не замечаешь мой новый халатик, а я все-таки решила тебе показать, одобряешь или нет?»
И Марина, которая с нами не разговаривает, вполне спокойно может войти ко мне и как ни в чем не бывало сказать: «Слушай, я бросила курить, если я буду у тебя просить сигаретку, то ты не давай, пожалуйста». А мне-то что, я говорю: «Как хочешь, но ты ведь не бросишь». «Вот, спорю, брошу». Через два дня Марина же приходит просить сигарету, я ей даю со словами: «Ну бери!» А она все равно утверждает, что бросит, и так и бросила, больше не пришла. Она очень сильная натура, я так не могу, до сих пор не могу бросить курить. Но у Марины, видимо, процесс в легких, и врачи категорически запрещают ей курить. Легкие у нее больные еще с войны, потом ей их залечили. Но сейчас, видимо, все началось сначала, потому что эта ненормальная целый день щелкает грецкими орехами. Даже ночью иногда слышен сильный треск из ее комнаты.
Тут недавно представилась невероятная возможность нам всем получить по однокомнатной квартире в разных концах Москвы. Кого-то прельстил наш дом довоенной постройки, наш огромный коридор и чулан и наши высокие потолки и вид из кухни на сквер. Но Марина и Галя как сговорились — обе разговаривали со мной уклончиво и неохотно, и дело провалилось. Галя, как более откровенная, сказала мне. что не может жить в отдельной квартире, боится. Тогда я предложила ей еще один вариант: роскошную комнату в общей квартире,— но Галя тут же ответила: «А мало ли какие соседи попадутся, тут я все-таки привыкла».
В общем-то и я не страшно гонюсь за отдельной квартирой, мне она ни к чему, так же как не пригодилась мне и отдельная комната, оставленная мне мамой.
Мама вот уехала — это плохо, а все остальное, в том числе и поворот ключа в замке,— это не вечно, это проходит и со временем у меня пройдет.

Рисунок Левона Хачатряна.


ТАКСИ СВОБОДНО?
На третьей странице Любовь ИВАНЧИНА рядом со «своим» такси, а теперь ее рассказ.
Фоторепортаж Сергея Бондаренко.

Начало четвертого. По нынешним зимним временам это вовсе и не утро, а самая что ни на есть глухая ночь. Глухая, потому что очень тихо.
Будильник скоро зазвонит, но сегодня он мне без особой надобности: опять проснулась до срока. А вот подняться сил нет. Раньше легко вскакивала, а теперь... Скопилась, наверное, усталость.
Но делать нечего, потихоньку отправляюсь на кухню, ставлю чайник на газ. Стараюсь сильно не шуметь, мужу на работу только к восьми.
Сколько там на градуснике? Минус один. После вчерашней оттепели будет каток. Выйти надо пораньше. Если не спеша идти до таксопарка, минут тридцать будет. Сегодня скользко, значит, минут десять придется набавить.
На улице хорошо, тихо. Прохожих почти нет. Мои знакомые порой спрашивают: не боишься ли? Не женская все-таки работа — таксист, да и время неспокойное. Вообще-то я не пугливая и лет пять назад не боялась работать вечером допоздна. Но теперь, пожалуй, не согласилась бы. За последнее время с интервалом в полгода шесть таксистов убили. Я ведь ребят-то хорошо знала.
Но все равно бросить работу не соглашусь. Сколько себя помню, всегда к машинам тянуло. И что чудно, ведь шоферов в семье не было. В школе была списанная полуторка, вот я на ней душу и отводила.
Родители не одобряли, после десятилетки угодила я в торговый техникум, выучилась на товароведа и десять лет протрубила. А потом — раз, и все перевернула, выучилась в автошколе, пошла в таксисты.
Ну и лед сегодня, будь здоров! Впрочем, я ведь не лихачу.
Захожу к диспетчерам, беру путевку, кошелек для выручки и — в бокс, к машине. Моя «Волга» вон та, 588-я, желтенькая. Внешне-то она вполне за новую сойдет, но пробег уже солидный: под четыреста тысяч накрутило. Так что считай старушка.
В последнее время часто ломается. Едва ли не ежедневно. Запчастей нет, а без них ремонт — наказание господне. Зато с напарником повезло. Тоже машину любит, аккуратность и порядок.
На часах — пять утра. Уложилась, как обычно. Теперь еще механиков на выезде благополучно миновать, чтоб не тормознули,— и полный вперед! Ну все, поехали!
Ага, вот и первый клиент — пожилой мужчина с чемоданом. На вокзал торопится.
Сегодня среда, день будничный, а значит, с утра клиентов будет немного. Вокзал, аэропорт, некоторые на работу — это если уж совсем опаздывают. План на этом делать тяжко.
А вообще работа меня устраивает, полностью. График скользящий: езжу два дня подряд по двенадцать часов, затем двое суток дома.
Конечно, для семьи это не очень удобно, когда суббота с воскресеньем у меня выпадают рабочие. Но муж привык. Между прочим, в выходные выезжать на улицы города одно удовольствие: в клиентах недостатка нет, всегда с планом возвращаешься в гараж.
Правда, в последнее время конкуренты у меня появились. Частники. Поначалу боялась: клиентов отобьют. Обошлось. Цены у них в 2—3 раза выше наших, не каждому по карману. Хотя, честно говоря, если б у меня была своя машина, да с запчастями и бензином полегче, рискнула бы, свое дело завела.
Десятый час. Сейчас подброшу бабушку с внуком до Арбекова и — домой, перекусить. На обед у нас отведено полтора часа. Домой приезжаю дважды: в десять утра и в три.
А в доме — ни картошины. Одна идет она и на завтрак, и на обед, и на ужин в разных вариантах. Разве ж ее напасешься? Надо бы на рынок заехать.
На рынке цены звереют, не подступишься. Ведро картошки уже меньше чем за семь рублей и не отдадут. Про других говорить не стану, про себя скажу: в месяц у меня набегает хорошо если две сотни. Много ль это по нашей жизни сегодняшней?
А вечером, как ни включишь телевизор, то съезд, то сессия. И только жизнь все тяжелее становится. В магазинах пусто, с бензином напряженка. В общем, не до политики, выжить бы.
После обеда работать веселей. Да вот оказия, клиент «плохой» попался, невыгодный: ему на Пензу-четвертую надо, а пока туда докатишься, на железнодорожном переезде настоишься вволю, за проезд гроши получишь, и назад порожняком ехать.
Но это ерунда, хуже с капризами. На прошлой неделе везла пассажирку от железнодорожного вокзала в аэропорт, так та чуть ли не скандал закатила: почему поехали по улице Володарского, а не по Кирова. Вчера та же история, только наоборот: почему по Кирова едем, а не по Володарского?
А я не спорю, мне все равно, только настроение портится. Да уж, умеем мы сами себе жизнь украсить! Все мыкаемся одинаково вроде, а срываем все друг на друге. Вот и пойми тут!
Вечер уже, половина седьмого. Доставлю эту парочку на Западную поляну и — в гараж. Выручку в кассу, путевой лист в диспетчерскую, машину в бокс. Не так уж плохо день сложился, план вытянула, вернулась без поломки. Впереди два дня отдыха и одна большая стирка. Все нормально. Устала? Да ладно, не смертельно...
Монолог таксиста Любови ИВАНЧИНОЙ записала Г. ТИТОВА.
г. Пенза


<- предыдущая страница следующая ->


Copyright MyCorp © 2024
Конструктор сайтов - uCoz