<- предыдущая страница следующая ->

Ирина АНДРИАНОВА
СМЕРТЬ № 1 ЛЕНЫ Н.
МАЛЕНЬКАЯ ПОВЕСТЬ

ЧАСТЬ I.
«Не жить. Умереть».
Когда эта мысль впервые толкнулась во мне, я почувствовала облегчение.
Легко стало моим тяжелым рукам.
Напряженным ногам.
Неповоротливому телу.
Кипящей голове.
Умру. Освобожусь. Все...
Я лежала, скрючившись, на старом продавленном диване на даче. Вокруг шевелилась вязкая, резиновая ночь. Я даже плакать не могла. Со мной такое происходило впервые.
На дачу меня привезли мои родители. Родители-крокодители. Это случилось два дня назад, когда я, вернувшись из школы, стала задыхаться и кричать. Крокодители сначала фыркали в мою сторону, потом засуетились: «Истерика! Истерика!», вызвали врача. А после врача и укола — кстати, я его не почувствовала — меня, будто дохлую рыбу, бросили в машину и повезли...
Они привезли меня на дачу, к бабушке, долго шептались на террасе, потом укатили.
— Ну вот,— сказала бабушка.— Недельку, детка, отдохнешь, а там и екзамены.
Почему она так сказала — «екзамены»? Может, она всегда так говорила, я просто не замечала? И зачем бабушка носит всю жизнь промасленный фартук, пахнущий луком? О господи! До чего противен ее желтый пучок на затылке. Ей что, табаком присыпали жидкие, ломкие волосы?
Что со мной? Что это со мной? Я же люблю бабушку... Всегда любила бабушку...
Два дня я таскалась по нашей гнусной даче. Все знакомо, все надоело. Главное, чего хотелось,— лежать в самой дальней комнате, пропахшей зимней сыростью, и ни о чем не думать.
А в груди — перекатывался стеклянный тяжелый шар. Вырвать его? Разбить? Выбросить? Нет. Никак нельзя. Невозможно избавиться.
Резиновая, вязкая ночь. Душащий стеклянный шар...
А раньше все было проще и лучше. Жизнь-песенка. Игрушки, мороженое, прыгалки во дворе, сентябрьские листья в городском сквере: я их собирала и нюхала — грибной запах. А зима? Новый год, апельсины в хрустальной тарелке, кукла, торчащая из валенка — он стоит под елкой. Школа? Школа как школа. Класс как класс. Митрофанов с передней парты во время третьего урока каждый день оборачивался, делал зверское лицо и свистел-шептал: «Макака! Дай что-нибудь пожрать!» Бум! Это я Митрофанова — книгой по балде.
А потом к нам пришел новый учитель литературы — Геннадий Кириллович Воробьев. Он был человеком без возраста, мешковатый чуть-чуть, в костюме, который купил, наверное, лет тыщу назад. Он суетливо бегал по классу и трещал про великих — Пушкина, Тургенева, Гоголя... Какое нам дело до великих? Они всегда были и будут, а мы сейчас живем.
Но я зачем-то стала вслушиваться в то, что говорил Геннадий Кириллович. Мне понравилось.
В общем, он понял, что его я, единственная из класса, хочу слушать и слушаю. А я поняла, что он рассказывает только мне. Что произошло? Слова не подберу. А, мы стали близкими людьми по духу. Духу литературы.
Естественно, я и читать начала, и заинтересовалась, о чем там писали великие. Да и не великие они вовсе: Пушкин, Гоголь, Тургенев — живые. Я однажды представила, как Пушкин смеется,— запрокидывая голову, обнажив крепкие, белоснежные зубы, заливисто, свободно. Живой человек, а не кудрявое чучело на портрете в кабинете литературы.
Все это сделал со мной Геннадий Кириллович.
Он и относиться стал ко мне по-иному, чем к другим. Когда обращался на уроке, голос у него становился шоколадный. А если в коридоре сталкивались, он не мчался с деловым видом, как все эти бешеные учителя, а останавливался, спрашивал: «Лена, как дела? Ну и прекрасно».
Потом я случайно от девчонок узнала, где он живет. И пошла туда зачем-то. В феврале. Снег уже превратился в кисель, деревья — с такими скользкими от оттепели ветками — бр-р.
Его дом стоял рядом с заброшенной церковью из черного кирпича, и черные вороны ходили там внутри, под проломленным куполом, переругивались. Я стояла и смотрела то на тусклые огоньки блочной двенадцатиэтажки, в которой жил Геннадий Кириллович, то на черную церковь...
Неправда. Мне всегда, всегда было ликующе о нем думать. Музыка таяла в ушах, голоса скрипок из тумана. В груди рос хрустальный шар — радость, улыбка и взрослое, неминуемое счастье. Может быть, именно этот радостный хрусталь превратился в тяжелое стекло, которое меня потом мучило?
Но одновременно с этим моим возвышенным полетом я ощущала, что вхожу — медленно, по шагу, по сантиметрику в черный тоннель, а тоннель тот ведет в черную пустыню, где вечная ночь — вязкая, резиновая, и я там одна. Одна. Что хочешь, то и делай. Спросить не у кого. Мира нет вокруг. Есть пустота и что-то давящее во всем теле — руках, ногах, голове, животе.
А я посреди этой убийственной пустыни стою, мерзну, трясусь и думаю о том, какой он прекрасный человек — Геннадий Кириллович Воробьев, и о том, как здорово было два года назад на даче, малина сладкая, ее даже пчелы ели...
То о нем, то о малине... Получается, ни о чем? О том, что я — гадкая, неумелая, неуклюжая, в цыпках и со всклокоченными волосами...
А потом, в начале мая, Геннадий Кириллович объявил нашему классу, что через неделю я и Митрофанов поедем на городскую олимпиаду по литературе.
Поехали. Геннадий Кириллович — с нами. Я, если честно, из-за него и поехала. Он в автобусе касался моей руки и спрашивал: «Лена, у тебя ладони как ледышки. Боишься?» «Не-ет»,— тянула я — блеющая овца. «Не бойся. Ты у меня умница. Я в тебя верю. Я тебя изо всего класса и даже изо всей школы выделил. Ты — талант. Литературу понимаешь, как надо. Душой». И поощрительно так подхохатывал.
Мне досталась примитивная тема «Женские образы в романе «Евгений Онегин». Чего я ее взяла, не знаю. В общем, мне на эту олимпиаду было глубоко наплевать.
И я написала сочинение. Нормальное такое, как нас всегда учили — с введением, основной частью, заключением. Вот только почему-то когда я начала писать о Татьяне Лариной, то вдруг задумалась над вопросом: «А что испытывала Татьяна, когда писала письмо Онегину?» Дурацкий вопрос. Но я представила себе, что я — Татьяна, трепещущая, дошедшая в своих мыслях об Онегине до жара, до тихой истерики, бессонницы, влекомая не головой, а сердцем, каким-то женским, от живота, природы, чутьем, понявшая, если она, то есть я, сейчас, сегодня, сию минуту не напишу Онегину письмо — жизнь кончится, оборвется. Бездарно. Я, то есть она, Татьяна, умрет.
«Со мной тоже так было,— написала я в олимпиадном сочинении,— и сейчас есть. Я не могу жить без одного человека. Я думаю о нем день и ночь (разве это плохо?) и живу ради него. Я ходила к его дому и смотрела на огни квартир. Однажды шла за ним по улице, а он не знал этого, и я свободно любовалась им. Какой он! Я влюбилась? Я живу. И еще мне бы очень хотелось, чтобы он позвонил мне по моему телефону 123-45-67 просто так. Мне кажется, люди боятся вести себя так, как хотят и как мечтают. Они ведут себя так, как того требуют условности, обстоятельства, скукотища. И он так себя ведет.
Я устала одна стоять в черной, убийственной пустыне. Помогите мне, выведите меня...»
Тут я хотела написать «Геннадий Кириллович», но не успела. Работы стали собирать.
А через пару недель, на перемене, перед уроком литературы я увидела, как Геннадии Кириллович разговаривает с завучем в школьном коридоре. Она совала ему в руки синий большой конверт, злобно что-то выговаривая и оглядываясь. А он покорно слушал, не возражая, с погасшим, тяжелым лицом, которое медленно краснело.
На урок литературы в наш восьмой «Б» Геннадий Кириллович вошел, широко улыбаясь. В руках у него был тот самый синий конверт.
— Вот,— сказал он,— мы можем поздравить Лену Новикову с победой на городской олимпиаде. Она заняла третье место. Ее работа всех покорила. Лена показала себя не только знающим, начитанным человеком, но и человеком, у которого растет душа. К которому пришла первая любовь. Поздравляю тебя, девочка. Кстати, Лена, ты в конце писала о пустыне, так я тебе объясню. Это все по Горькому, это пустыня отрочества. Понимаешь? Ты из нее обязательно выберешься. В каждой пустыне идет своя напряженная, богатая жизнь. Ты не одинока... А сейчас, ребята, я зачитаю вам Ленино сочинение.
И он стал читать.
И все стали напрягаться и поворачивать ко мне перевернутые лица. А когда он дошел до моего телефона 123-45-67, все грохнули.
— Ленка, ну даешь!
— Макака, слезь с ветки!
— Новикова, спятила!
Вот тогда хрустальный шар погас в моей груди, превратился в тяжелое стекло. Я онемела. Почему-то вспомнила, как мне однажды в пионерском лагере дали грамоту «За отличную работу в юннатском кружке». Так ведь я же не ради грамоты кроликов любила, чистила их клетки и носила траву. Я жила ими в то лето.
Грамота... Третье место на олимпиаде...
Когда я пришла домой, то начала задыхаться и кричать. А в это время звонил-надрывался телефон. Мама поднимала трубку и спрашивала у папы: «Зачем Лене Макаров звонит? Зачем Лену спрашивает Полистратов? А Митрофанов?»
Макаров, Полистратов, Митрофанов — мои одноклассники. Наверное, они сговорились, решили дружно выводить меня из пустыни отрочества. По Горькому.
«Не жить. Умереть».
Когда эта мысль шевельнулась во мне второй раз, я встала с продавленного дивана. Странно, как легко я встала, выпрямилась, будто пружина. Натянула жесткое шерстяное платье, сунула ноги в дачные хлопающие холодные туфли. В них словно по раздавленной ящерице лежало. И вышла из дома.
Господи. Смерть. Как легко, просто. Нет смысла возвращаться снова домой, в школу, к прежней суете, урокам литературы, к Геннадию Кирилловичу. Он оказался поверхностным человеком. Он меня не почувствовал, не понял. Не захотел понять. Он виноват во всем? Почему же я тогда его не ненавижу?
Я буду лежать в гробу. В море цветов. Сейчас май. Цветов завались. А они пусть стоят вокруг, пусть всматриваются в мое лицо. Пусть спрашивают: «Зачем ты это сделала, дорогая наша?!»
И чтобы он пришел — Геннадий Кириллович...
Я вижу эту картину так, будто затерялась в толпе вокруг собственного гроба. Меня нет, но я все же есть. Я — переродившаяся. Я — другая. Я — не Лена. Я — наблюдатель со стороны. Мне важно видеть, как они все — и Геннадий Кириллович — переживают мой уход от них...
Я выбрела через дачный поселок к железнодорожной станции. Остро, влажно, хищно блеснули рельсы. Вдали аукнуло: то ли товарный поезд, то ли электричка, или звезда вздохнула.
Я села на рельсы. Села на липкое железо. И обхватила голову руками. Так я и сидела сто, двести, тыщу лет.
Пока не засвистели тоненько, как свиристели, над головой провода.
Пока не задрожала земля.
Пока не треснул и вылился сразу, мгновенно, ошеломляюще мой стеклянный шар из груди.
Пока стремительный удар в плечо не вознес меня, как пылинку...
И пока не наступила пус-то-та...
ОКОНЧАНИЕ НА С. 44.
Фотографии А. КРУПНИКОВА.


НА СТАРТ... ВНИМАНИЕ...

ВСЕМ! ВСЕМ! ВСЕМ!

МАРС!

ПЕРЕДАЕМ ВАЖНОЕ СООБЩЕНИЕ РУКОВОДИТЕЛЕЙ «ПИОНЕРСКОГО ПУТЕШЕСТВИЯ НА МАРС:
КОМПЕТЕНТНАЯ КОМИССИЯ ВЫЯСНИЛА ПРИЧИНЫ НЕДОКОМПЛЕКТОВАННОСТИ ЭКИПАЖА КОРАБЛЯ НА ПЕРВОМ ЭТАПЕ МАРШРУТА. ПРИЗНАНЫ ПРАВИЛЬНЫМИ ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЕ ВЫВОДЫ, СДЕЛАННЫЕ В «ПИОНЕРЕ» № 1 ЗА 1989 ГОД. ТО ЕСТЬ: ОТСУТСТВИЕ БОЛЬШИНСТВА НАШИХ ЧИТАТЕЛЕЙ НА СВОИХ РАБОЧИХ МЕСТАХ, А ТАКЖЕ ОТСУТСТВИЕ ОПРЕДЕЛЕННОЙ ИНФОРМАЦИИ (см. «Пионер» № 1 за 1989 год).
НА ДАННЫЙ МОМЕНТ ЭКИПАЖ «ПИОНЕР»СКОИ ЭКСПЕДИЦИИ НА МАРС ПОЛНОСТЬЮ УКОМПЛЕКТОВАН. НО В НЕГО МОГУТ ЗАПИСАТЬСЯ БЕЗ ОГРАНИЧЕНИЙ ВСЕ, КТО ВЫШЛЕТ НАМ СВОИ ОТВЕТЫ ДО 1 ИЮНЯ 1989 ГОДА.
РУКОВОДИТЕЛИ ПУТЕШЕСТВИЯ ТАКЖЕ СООБЩАЮТ:
ПЕРВЫЕ ДВА ЭТАПА ПОКАЗАЛИ ВЫСОКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ И НАУЧНЫЙ УРОВЕНЬ ЧЛЕНОВ ЭКСПЕДИЦИИ.
ПОНИЖЕНИЯ УСПЕВАЕМОСТИ СРЕДИ УЧАСТНИКОВ ПОЛЕТА НЕ ОБНАРУЖЕНО.
ПИСЬМА И СООБЩЕНИЯ ОТ ЧЛЕНОВ ЭКИПАЖА ПРИХОДЯТ РЕГУЛЯРНО.
В СООТВЕТСТВИИ С НАМЕЧЕННОЙ ПРОГРАММОЙ ЗАКОНЧИЛИСЬ ПЕРВЫЙ И ВТОРОЙ ЭТАПЫ ЭКСПЕДИЦИИ.
ВСЕ БОРТОВЫЕ СИСТЕМЫ РАБОТАЮТ НОРМАЛЬНО.
ЭКИПАЖАМ, А ТАКЖЕ ОТДЕЛЬНЫМ ПУТЕШЕСТВЕННИКАМ, ВЗЯВШИМ СТАРТ К МАРСУ, ПРИГОТОВИТЬСЯ К НАЧАЛУ ТРЕТЬЕГО ЭТАПА ЭКСПЕДИЦИИ.
СКАФАНДРОВ ПОКА НЕ НАДЕВАТЬ!
Перед началом третьего этапа руководители экспедиции хотят ответить на претензии некоторых членов экипажа.
Ребята! Некоторые из вас упрекают нас в том, что экспедиция на Марс происходит не на самом деле, а лишь на журнальных страницах.
Нам странно читать и слышать такие упреки. Неужели вы не читаете хотя бы газетных сообщений о том, как проходит подготовка к реальным экспедициям на Марс? О том, сколько на это тратится усилий человеческого мозга, времени да и просто денежных средств?
Нас очень удивляет, что кто-то смог не понять: путешествие на Марс «пионер»ского экипажа пока, к сожалению, возможно только в фантазии. Но поверьте: всякая реальность всегда начиналась с фантазии.
Если же кто-то все еще обижен на нас за невольный обман, пусть прочтет слова Константина Эдуардовича Циолковского: «СНАЧАЛА НЕИЗБЕЖНО ИДУТ: МЫСЛЬ, ФАНТАЗИЯ, СКАЗКА. ЗА НИМИ ШЕСТВУЕТ НАУЧНЫЙ РАСЧЕТ. И УЖЕ В КОНЦЕ КОНЦОВ ИСПОЛНЕНИЕ ВЕНЧАЕТ МЫСЛЬ... ОДНАКО НЕЛЬЗЯ НЕ БЫТЬ ИДЕЕ: ИСПОЛНЕНИЮ ПРЕДШЕСТВУЕТ МЫСЛЬ, ТОЧНОМУ РАСЧЕТУ — ФАНТАЗИЯ».
А теперь...
ЭКИПАЖАМ, ЗАКОНЧИВШИМ ПЕРВЫЙ И ВТОРОЙ ЭТАПЫ «ПИОНЕР»СКОГО ПУТЕШЕСТВИЯ НА МАРС, А ТАКЖЕ ОТДЕЛЬНЫМ ЧИТАТЕЛЯМ, ПРЕОДОЛЕВШИМ ЭТОТ СЛОЖНЫЙ МАРШРУТ, ЗАНЯТЬ СВОИ МЕСТА!
СОСРЕДОТОЧИТЬ ВНИМАНИЕ!
НАПРЯЧЬ ПАМЯТЬ!
ПРИГОТОВИТЬСЯ ДУМАТЬ!
НАЧИНАЕТСЯ ТРЕТИЙ ЭТАП «ПИОНЕР»СКОГО ПУТЕШЕСТВИЯ НА МАРС! 10, 9, 8, 7, 6, 5, 4, 3, 2, 1
СТАРТ!
На двух предыдущих этапах вы выполняли задания. Теперь вам придется решать проблемы, которые неизменно встанут перед вами в любом космическом полете.

ПРОБЛЕМА № 1
«Центробежная сила — огромное невидимое чудовище — вдавливала мою голову в плечи и так прижимала меня к сиденью, что мой позвоночник сгибался и я стонал под тяжестью. Кровь отлила от головы, в глазах потемнело. Сквозь сгущающуюся дымку я смотрел на акселерометр и неясно различал, что прибор показывает пять с половиной. Я освободил ручку, и последнее, что увидел, была стрелка акселерометра, движущаяся обратно к единице. Я был слеп, как летучая мышь».
Так описывал свои ощущения во время действия перегрузки летчик-испытатель Джимми Коллинз. При достижении первой космической скорости за относительно непродолжительный период времени космонавтам придется выдерживать еще большие перегрузки, чем летчикам-испытателям.
МОЖНО ЛИ ИЗБЕЖАТЬ ЭТИХ ПЕРЕГРУЗОК? ИЛИ, ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, СУЩЕСТВЕННО ИХ УМЕНЬШИТЬ?
(Расскажите нам, что за прибор акселерометр и что означали цифры, которые увидел испытатель Коллинз?)

ПРОБЛЕМА № 2
О том, что в космосе космонавтов ожидает состояние невесомости, делал предположения еще Жюль Верн. Он писал в своем романе «Вокруг Луны»: «Путешественники, вступившие в этот новый мир чудес, изумленные, потрясенные, несмотря на все свои научные рассуждения, чувствовали, что телам их недостает веса. Вытянутые руки не опускались, головы качались на плечах, ноги не касались пола...»
И тут, как вы понимаете, возникает сразу несколько вопросов.
ЕСЛИ НИКАКИЕ МУСКУЛЬНЫЕ УСИЛИЯ НЕ ПОЗВОЛЯЮТ ЧЕЛОВЕКУ СДВИНУТЬ ЦЕНТР ТЯЖЕСТИ СВОЕГО ТЕЛА, ТО ПРИ ПОМОЩИ КАКИХ СПЕЦИАЛЬНЫХ СРЕДСТВ ОН СМОЖЕТ ПЕРЕМЕЩАТЬСЯ В УСЛОВИЯХ НЕВЕСОМОСТИ? КАК ЧЕЛОВЕКУ ДЫШАТЬ, ЕСЛИ НИ КИСЛОРОД, НИ УГЛЕКИСЛЫЙ ГАЗ В НЕВЕСОМОСТИ НЕ ДВИЖУТСЯ? КАК ЕМУ ПИТЬ И УМЫВАТЬСЯ, ЕСЛИ ВОДА ПОД ВОЗДЕЙСТВИЕМ СИЛ ПОВЕРХНОСТНОГО НАТЯЖЕНИЯ ПРИНИМАЕТ ФОРМУ ШАРА? И, ГЛАВНОЕ, МОЖНО ЛИ ИЗБАВИТЬСЯ ОТ СОСТОЯНИЯ НЕВЕСОМОСТИ И КАКИМ ОБРАЗОМ?

ПРОБЛЕМА № 3
Человек не может не дышать. Для этого ему необходим кислород. Но в космосе кислорода нет. Конечно, для непродолжительного полета можно иметь небольшой запас сжиженного кислорода на борту космического корабля.
НО ЧТО ДЕЛАТЬ, ЕСЛИ ПОЛЕТ БУДЕТ ПРОДОЛЖАТЬСЯ, К ПРИМЕРУ, ПОЛТОРА ГОДА, КАК НАША С ВАМИ ЭКСПЕДИЦИЯ? В ОБЩЕМ, ГДЕ ВЗЯТЬ КИСЛОРОД В КОСМОСЕ?

ПРОБЛЕМА № 4
Одному человеку в день необходимо 600—700 граммов обезвоженных продуктов и более двух литров воды. А если экипаж космического корабля состоит, скажем, всего из десяти победителей нашей викторины, а лететь им всего полтора года, сколько же потребуется пищи взять? Подсчитать несложно. Как несложно и понять, что ни один корабль такого количества еды не поднимет.
И все же один очень известный ученый предполагал кормить космонавтов бананами, а другой, не менее известный,— горохом, капустой и другими овощами. Есть и другие предложения, чем кормить космонавтов.
А КАКОЙ ВЫХОД ИЗ ЭТОЙ ПРОБЛЕМЫ ВИДИТЕ ВЫ? ДАЛЕЕ: КАКИМ ОБРАЗОМ МОЖНО КОРМИТЬ ОВОЩАМИ И БАНАНАМИ КОСМОНАВТОВ НА КОСМИЧЕСКИХ КОРАБЛЯХ? ЧЕМ ЕЩЕ, ПО ВАШЕМУ МНЕНИЮ, ВЫ БЫ МОГЛИ ИХ НАКОРМИТЬ?

ПРОБЛЕМА № 5
Вы знаете, что для достижения даже относительно недалекого Марса потребуется невероятное количество топлива. Выход из этой проблемы предложил еще Циолковский. Им была разработана теория составных ракет или ракетных поездов. Например, три ракеты скрепляются последовательно одна за другой. После использования топлива хвостовой ракеты она отцепляется и падает. Дальше начинает «работать» вторая ракета. И т. д.
НО, МОЖЕТ БЫТЬ, ЕСТЬ И ДРУГИЕ СПОСОБЫ РЕШЕНИЯ ЭТОЙ ПРОБЛЕМЫ? РАССКАЖИТЕ О НИХ.
МЫ ЖДЕМ ОТВЕТОВ НА ВОПРОСЫ ВСЕХ ТРЕХ ЭТАПОВ ДО 1 ИЮНЯ 1989 ГОДА. ИТОГИ БУДУТ ПОДВЕДЕНЫ В ДЕКАБРЕ.
Рисунок Д. КАМЕНЩИКОВА.

<- предыдущая страница следующая ->