<- предыдущая страница следующая ->

ЗАСТУПНИЦА
Анна САЕД-ШАХ

Рассказ
Рисунок Левона ХАЧАТРЯНА

У моря околачивались свиньи. В темноте их не было видно, зато хорошо слышно. Валентине надоело вслушиваться в однообразное похрюкивание, сливающееся с бессовестным чавканьем волн в один заунывный животный звук. Она бы уже давно закрыла окно, выключила свет и легла спать, если бы не чувство долга.
Да и не любила она море. Стыдно сказать — а не любила и оттого боялась. И сейчас, когда она вынужденно сидела у единственно освещенного во всем доме окна, а море нахраписто подкатывало к порогу, в груди у Валентины тревожно замирало. Вот-вот этот старый, неуклюжий домина вместе с обшарпанным резным крылечком и облезлым, с козлиной бородой петухом сорвется с места...
И тогда она, Валентина, будет долго-долго плавать, не прикладывая никаких усилий. Все-таки дерево. Даже кровать, на которой она поплывет, тоже деревянная. Только бы не замерзнуть, как-никак октябрь.
Наконец послышался осторожный шелест шин. От резкого света фар свиньи, повизгивая, разбежались по кустам. Машина быстро приближалась и, едва не проскочив дом, со шлепком остановилась у ворот.
Их было трое, и все трое смотрели на Валентину.
— Вы к Оксане? — как радушная хозяйка, спросила она.— А Оксаны нет дома.
Мужчины, не соизволив ответить, нырнули в «Жигули» и с шиком развернулись на мелкой гальке.
Что, скушали? Убедившись, что голос ее звучал вполне убедительно и миссия, слава Богу, окончена, Валентина потянула на себя створки покосившегося окна и замерла. Жужика! Только этого не хватало!
— Вай-вай! Стойте! — хрипло кричала Жужика, каная к машине на возможной для ее лет скорости.
Скорбно встав перед капотом в своем черном вдовьем платье, она протянула вперед руки, сжимающие горло трехлитровой банки с чачей:
— Не уезжайте! Оксана дома.
Мотор немедленно стих. Мужчины снова в том же порядке вышли из машины, бросая укоризненные взгляды на растерянно улыбавшуюся Валентину.
— Да нет ее,— вежливо настаивала женщина,— и свет там, кажется, не горит.— Она высунулась в окно, опрокинула вверх загоревшее лицо, как бы проверяя, горит ли на втором этаже свет.— Вот видите!
— Эта ничего не знает, она приезжая,— не унималась Жужа, передавая банку самому молодому, с орлиным носом.— Есть она дома.— И что-то шепнула на ухо толстому хозяину машины. Тот в ответ загоготал и небрежно шлепнул Жужику по куцему заду рукой в кожаной пижонской перчатке.
Дом двадцатилетней Оксаны, а точнее, Оксаниной мамы, стоял как бедный родственник в длинном ряду белокаменных особняков по улице Гулиа. В глубине поселка встречались и более неказистые дома, но этот, с крашеным-перекрашеным забором, с аляповатыми наличниками, с завалившимся набекрень чердаком, пер грудью на море, удивляя или раздражая соседей.
По ночам улица освещалась лишь редкими вспышками светлячков, лампой в чьем-нибудь окне или, как сейчас, невыключенными фарами случайной машины. Но это не мешало улице жить своей полнокровной ночной жизнью. Например, совсем недавно здесь прошли бои местного значения. Грузины спалили несколько абхазских построек, а утром следующего дня уже прибили к воротам новые таблички с нейтральной надписью «Набережная». Однако дом Оксаны, несмотря на грозного петуха, не посчитали за важную птицу и обошли вниманием.
Валентина продолжала жить на Гулиа, не понимая, почему именно у этого дома каждый вечер обязательно останавливается подвыпивший прохожий, изрыгая во тьму длинное, хоть и не совсем понятное ругательство.
С другими жильцами Валентина старалась не общаться, не желая оказаться в наспех сродненной, нервно-веселой компании голодных до тепла курортников и курортниц. О нет, она вовсе не считала их хуже себя. Наоборот, в роковом совпадении отпускных чисел видела знак судьбы. И, конечно, отношения с соседями хоть и весьма незначительные, но все-таки были. Нынче утром, проходя по саду к общему умывальнику, она наткнулась на низкорослую голую женщину, кажется, возлюбленную офицера из комнаты напротив. Женщина, растопырив ноги, растирала вафельным полотенцем ягодицы.
— Ну и как вы спали? — вызывающе спросила она.
— О! — загадочно отозвалась Валентина.
— И ничего не слышали? — Нахалка ухмыльнулась. «Так я тебе и поверила!» — говорила эта ухмылка.
«Так я тебе и сказала»,— подумала в ответ Валентина.
— Нет, не слышала, а что?
Конечно, она слышала, как среди ночи кто-то включил свет во всем доме, распахнул дверь в ее комнату, заскрипел ботинками у порога, но резко передумал войти, остановленный пронзительным Оксаниным голоском:
— Ты! Хрен с горы! Ну-ка отвали от двери. Ты кто здесь такой? Ноль! Это мой дом, слышишь? Тронешь квартирантку — убью! Я тебе не Жужика. А ну, вырубай свет!
На нежный Оксанин голосок из комнаты напротив выскочил жилец в кителе и плавках, сказал свое веское солдатское слово Оксане, этому «хрену с горы» и, выключив свет, пообещал на всякий случай всех пристрелить.
— Значит, не слышали,— допытывалась соседка, смахнув комарика, присосавшегося к ее необъятной заднице.— Ведь это притон какой-то! Каждый день пьянки. Лично я сегодня же съеду.
И действительно, к обеду все жильцы съехали. Даже военный, прихватив все свое боевое снаряжение, забрал у Оксаны сдачу за непрожитые дни и ушел с задрипанной Гулиа на шикарную Набережную. Его не пугала дороговизна коек, тем более что теперь можно в складчину с любимой устроиться на одном ложе.
— Там она, там,— твердила Жужика, подбадривая мужчин.— Давай, Рустам, я в дверь поколочу, а ты в окно,— предложила она молодому, первая поднялась по скрипучей лестнице и застучала в дверь костяшками сухих пальцев:
— Оксана, это я пришла, Жужа. Ты ведь дома, правда? Зачем прячешься? Выходи, выпьем, посидим хорошо. Мне Рустам уже деньги за чачу отдал, неудобно получится. Выходи, не стесняйся.
Заметив, что двое мужчин вернулись к машине, а Рустам принюхивается к темноте за стеклом, Валентина попробовала уговорить Жужу:
— Вы же пожилая женщина. Неужели не стыдно? Даже если Оксана дома и не хочет открывать, зачем вы настаиваете?
От внезапной радости Жужика захлопала в ладоши.
— Эй, Рустам, она точно дома, стучи! А вы не знаете и молчите. Она с ним вчера целовалась. Почему сегодня не хочет, а? Стучи, Рустам!
Стекло задрожало.
— Молодой человек! — прикрикнула Валентина.
— Не выступай,— лениво перебил ее Рустам.— Ты кто? Отдыхающая? Вот и отдыхай.— И он попытался закрыть окно Валентины, предварительно поправив ее голову, чтоб не мешалась. Женщине это не понравилось, и она выскочила прямо из окна на лестницу. Лесенка зашаталась, как подвесной мостик.
— Оксана,— шипела тем временем Жужика,— ты же с ним целовалась, шлюха такая.
— Я никуда не уйду,— объявила Валентина, намертво ухватившись за перила.— У девочки уехала мама, и я никому не позволю ее обижать!
— Девочку? Какую девочку — эту? — И Рустам, подскочив к Оксаниному окну, треснул кулаком. В темноте салютом заблестели брызги стекляшек. «Восьмерка» взревела и исчезла. И тут в разбитом окне появилась Оксана. На ней была крохотная джинсовая юбочка и майка с надписью «Кока-кола».
— Жужа, я не хочу пить,— растягивая слова на грузинский манер, произнесла она.— Я и так почти слепая, мне нельзя пить. Я через неделю к Федорову на операцию лечу, мама уже договорилась. А вы идите,— она печально улыбнулась Валентине,— я сама разберусь.
«Здрасьте, пожалуйста, — с обидой подумала Валентина,— стараешься, заступаешься, а тебе ни спасибо, ни до свидания». Но и не может она девчонку одну оставить.
— Я мешать не буду. Я, как говорит моя дочь, на стреме постою.
Тем временем Оксана вышла, положила руки на плечи Жужике:
— Старая ты курва. Еще раз приведешь кого, я тебя задушу.
Жужика отпрыгнула в сторону.
— Пойдем! — Рустам схватил Оксану за запястье и повел вниз по лестнице, в кухню, тыкая ей под нос банку с чачей.— Ай-яй,— приговаривал он,— как нехорошо обманывать. Мои друзья уехали, теперь мне придется у тебя ночевать. На чем я в город поеду? Нехорошо так стесняться. Вот вчера ты смелая была, когда я к этой в комнату пошел. А почему сегодня несмелая?
Оксана молча следовала за ним.
— Твоя мама, между прочим, никогда не выгонит человека ночью на улицу. И ты не выгонишь.
— Не выгонит,— поддакнула Жужа.
— А хочешь, я за койку заплачу? Твоя мама не взяла бы. И ты не возьмешь, да, Оксана? Ты за койку платишь? — Он обернулся на следовавшую по пятам Валентину.— Значит, ты отдыхающая. Вот и иди отдыхай.
«Как там моя Лялька? — встревоженно подумала Валентина.— А вдруг кому-нибудь дверь откроет? Ведь сто раз говорила дуре: смотри в глазок».
— Нет, я тоже пить буду.
Кухня, бывший гараж, просторная, но сырая, с земляным полом, с вечно включенной газовой плитой, была излюбленным местом сезонных постояльцев. Здесь они жарили на многочисленных сковородках первую молодую картошку, сдабривая ее чесноком и кинзой, здесь же проводили дегустацию молодого вина из хозяйкиной «изабеллы».
Потом, когда за столом, под длинной пестрой клеенкой, происходило внезапное скрещение рук, Оксанина мама тащила из «залы», где жила сейчас Валентина, контрабас и устраивала танцы.
Оксана достала с полки четыре стакана и наполнила их чачей.
Посередине стола стояла тарелка с серым хлебом и банка аджики.
— Пей, Жужа. Ты ведь хотела пить? — И она протянула Жуже полный стакан.— Ох, жаль, что твой муж умер, а то бы я ему кое-что рассказала. Извини, плохо вижу, но, кажется, ты все еще носишь траур?
— Ты с Рустамом вчера целовалась.
Подперев голову руками, Оксана раскачивалась на стуле, не отводя от Жужи больших близоруких глаз.
— Ты не скромничай, Жужа, пей.
— Не буду. Мне так неинтересно. — Она сморщила нос, отворачиваясь от стакана.— Я люблю веселую компанию, а не такую, как ты.
— А мне налейте еще,— неожиданно для себя потребовала Валентина.— Я буду много пить. И еще, Рустам, имейте в виду, я никогда не пьянею и никуда не уйду, пока вы не остынете.
— А я давно холодный, как айсберг в океане. Давай еще налью. Тебя как зовут? Валя? Ты извини, Валя, что я вчера в твою комнату лез — я же не знал, что ты такая не очень молодая.
«Только бы не опьянеть»,— мелькнуло в сознании Валентины. Чтобы сосредоточиться, она сильно напрягала скулы, сжимала зубы и старалась сидеть прямо.
— Девочки, сейчас мы будем купаться голыми при луне,— почему-то сказал Рустам.
— Нет, ты возьми Жужику, а то я берега не увижу и в Турцию уплыву.
— Зачем обижаешь, Оксана? — Жужика поднялась из-за стола.— Мы друг другу помогать должны. Все-таки у нас обеих дом без хозяина. Только не говори, что у тебя отец есть,— это ты в милиции объясни.
— У меня мама есть!
— А что твоя мать? Дай выпью, потом скажу.— Жужика отхлебнула из стакана и снова отошла от стола.— Что твоя мать? Она только когда тосты красиво говорит, то на грузина похожа, а так... Что она может?
— Ишь какая! — взвизгнула Оксана.— Здесь еще мой отец родился! Здесь двадцать деревьев наших!
— Красиво говоришь, но я тебе все равно правду скажу. Только ты не обижайся. Но если честно посмотреть, неумная женщина твоя мать.
— Ты на мою мать не тяни!
— Не обижайся. Но зачем она жильцов полный дом населит, а потом каждому проводы устраивает с вином, хинкали, с хачапури? Зачем стихи им рассказывает? На контрабасе под яблоней им ночью танцы-шманцы играет? Зачем? А еще с собой персики-мерсики уговаривает взять на дорогу. Что, у нее душа шире моей? Что она хочет показать?
— Заткнись, курва старая.
— Наливай! — лихо скомандовала Валентина.
— А все выпили,— ухмыльнулся Рустам.— Теперь баиньки. Жужа, чеши домой. И ты, Валюта, иди к себе, больше угощения не будет. Вставай! — Он подошел к Валентине и стал тянуть на себя спинку ее стула.
«Мерзавец,— подумала Валентина, вставая.— А в кармане, наверное, нож или кастет».
— Хорошо вам,— Жужика нехотя плелась к выходу,— вы тут все вместе, вам не страшно. Оксана, дочка, можно я завтра опять приду?
— Оксана! — уже в дверях крикнула Валентина.— Я у себя и спать не буду. Если что — кричи погромче. У моих приятелей на соседней даче телефон есть — сразу в милицию позвоню.
Минут через пятнадцать в «залу» на цыпочках вошла Оксана и присела на кровать Валентины.
— Спите?
— А? — Задремавшая было Валентина резко села.— Что-нибудь случилось?
— Нет, ничего, вы лежите.
— А почему тушь по щекам размазана?
— Да так, умылась плохо.
— Этот спит?
— Наверное. Ну, я пойду.
— Нет-нет, посиди здесь, а то вдруг проснется?
— Теперь уж вряд ли... А хотите, я вам про себя всю правду расскажу? Я вообще всем говорю правду, кроме милиции. У меня такая трагическая жизнь с самого начала!
— Хочу.
— Что бы вам такое интересное рассказать? У меня, например, отец 30 лет в тюрьме сидит. Но это вам неинтересно.
— Как 30? А как же ты родилась?
— В перерывах. Он крадун.
— Вор?
— Разве теперь воры? Теперь их крадунами называют. Мать сейчас к нему поехала. Он все пишет: доченька, любимая, ангел мой. У него с легкими хреново, эмфизема. Он говорит, в России плохо сидеть, сыро.
— Вернется — вылечится.
— Да нет, они его опять посадят. Кто где сворует — сразу к нам. На днях бар грабанули: кофе бразильский, сигареты фирменные — и тоже сюда, с обыском. А я «Приму» курю, сами видите.
— А что, больше некого сажать?
Оксана устало пожала плечами.
— Может, покурим? Только у меня «Прима».
— Не хочется.
— Ну вот, я же говорила, что неинтересно. Ладно, спать пойду.
— Ты если что — кричи.
— Да нет, спасибо, уже проехали. А вот если бы я закричала, вы бы точно милицию вызвали?
— Зачем? Мы и вдвоем управимся.
— Как же так? — Она тупо уставилась на Валентину.— Вы же обещали вызвать.— Девушка презрительно скривила рот,— Значит, я зря?
— Что зря? Что ты сделала? — допытывалась Валентина, пристыженная своей догадкой.
— Значит, вы бы не позвонили ментам? — И она почему-то заплакала, вытирая глаза скомканными в кулачке трусиками.— А я поверила. Да ну вас! — И Оксана, швырнув трусики на пол, быстро вышла из «залы», хлопнув дверью.

Проснулась Валентина поздно. Солнце уже вызывающе пялилось в окно. Свиньи, добродушно похрюкивая и потягиваясь, грели на берегу жирные бока.
В кухне мерно потрескивали зернышки поджаривающегося кофе.
Больше всего на свете Валентине не хотелось вставать. Она представила, как идет к умывальнику и ее окликает Оксана, приглашая к завтраку. И вот они усядутся напротив, и Оксана, подкладывая в ее тарелку горячие оладьи, будет вглядываться в нее своими милыми, доверчиво-невидящими глазами.
«Нет, не пойду. Целый день просижу в комнате, как будто меня нет». Оглядев «залу», Валентина увидела на тумбочке, возле контрабаса, свой кипятильник, пачку индийского чая, кусок вчерашнего хачапури и два яблока. До вечера продержусь, решила она и, продолжая лежать, принялась разглядывать вырезки из журналов и календарей, расклеенные по синим облупившимся стенам. Какая безвкусица! Ну разве можно вешать репродукцию «Мадонны» рядом с этой голой подмигивающей японкой? Фу! А в чем, собственно, она виновата? Что, ей лучше живется? Вон у них море под самым носом, сад огромный, да еще к Федорову могут устроиться! А Валентина хоть и сама врач, а случись что — ни за что к Федорову не попадет. Может, это она виновата, что у Оксаны отец — вор? А что, лучше, как ее Лялька — от святого Духа родиться? Кто же знал, что в этом доме слово «милиция» произносить нельзя? А не зря, наверное, Оксанка испугалась: лишь бы шито-крыто. Вон как «Приму» свою демонстрировала — я, мол, честная.
Что за чушь! Валентина попробовала остановить несвойственное ей злорадство. Ничего не произошло, мило посидели. А что, лучше у окна торчать, смотреть на эту черную воду, на это Черное чудовище? Или прятаться в темноте? И чача была вполне приличная, даже голова не болит. А Рустам такой симпатичный, остроумный. Ты, говорит, отдыхающая? Вот и отдыхай. Не смешно? Смешно! Обхохочешься! Ждешь-ждешь целый год отпуска, а вместо удовольствия — сплошная нервотрепка. А тогда ночью? Он чуть было к ней в постель не залез! А что, одной спать лучше?
— Идиотка, что это я вдруг? — Валентина резко встала, но тотчас как ужаленная подпрыгнула, наступив ногой на что-то влажное, шелковистое. Обув тапочки, она брезгливо толкнула трусики под кровать. Фу, гадость! Притон какой-то! Ладно, осталось шесть дней, а эти здесь как жили без нее, так и проживут. Пора в конце концов и о себе подумать.
Увлекшись рассуждениями, Валентина не заметила, как собрала дорожную сумку, и села подальше от окна, дожидаясь вечера.

Теперь только оставалось выйти так, чтобы не заметила Оксана.
Сдачу просить не стоит, пусть пропадает. Может, вон в ту дырку в заборе пролезть? А впрочем, если дверью не хлопнуть, она ничего не увидит. Она же слепая!
Какая удача, что деревья стоят рядком до самых ворот: от одного к другому, прыг-скок, как зайчик, прыг-скок. Что там за звук? Нет, послышалось. Прыг-скок. Ага, вот и калитка.
Проскользнув в нее, Валентина свернула направо и сразу оказалась на темной, но все равно роскошной набережной. Она свободно вздохнула и в последний раз оглянулась на дурацкий деревенский дом. Он уже обволакивался мраком, исчезая за деревьями, и только в разбитом окне второго этажа тускло мерцала голая лампочка.
Валентина отвернулась. Все! И быстро пошла, задевая сумкой шершавые спины чем-то встревоженных свиней.

<- предыдущая страница следующая ->