<- предыдущая страница следующая ->

СВОБОДНАЯ ТРИБУНА

Наталья ИВАНОВА
АРЕСТАНТЫ И НАДЗИРАТЕЛИ

Рисунок Алексея МЕРИНОВА

1
Совсем недавно мне посчастливилось прочитать поистине великолепный текст — приветствие Фридриха Дюрренматта Вацлаву Гавелу при награждении его крупнейшей литературной премией Швейцарии. Дюрренматт говорил не столько о Гавеле, о его политическом и литературном даре, сколько о Швейцарии. Говорил скептично, самокритично и горько. Швейцария — тюрьма, вот смысл его выступления. А мы, швейцарцы, изолировавшие себя от мира, одновременно и арестанты, и надзиратели. Дюрренматт предупреждал Гавела не обольщаться западной демократией.
Ну уж если они и арестанты, и надзиратели, подивилась я, то мы кто такие? И, дабы «вчитаться» заново в наш быт и характер, перечитала заново бессмертную книгу «Один день Ивана Денисовича». Как всегда, при новом чтении открываешь что-то еще новое, ранее не замеченное. Так и сейчас обнаружила: герои удивительно разговорчивы. Даже порой болтливы. Свободны и независимы. Гораздо более независимы, чем если бы они оставались в описываемое время на воле.
Разговорились и мы. Разговорились, расшумелись, руками размахались, статьи наперебой печатаем, газеты издаем. Да, конечно, мы стали разговорчивее, чем раньше. Но тем не менее разговорчики наши проходят все в том же тюремном интерьере. Хоть он и оформлен под Дом кино или ЦДЛ.
Вот, например, собралась я ехать на конференцию. Скажем, в Лиссабон. Или в Лозанну. На меня, насколько я знаю, выписано несколько зарубежных паспортов, но ни один из них не доверен мне лично. Вполне возможно, что мне его вручат вовремя (накануне отлета, чтобы я поменьше, видимо, волновалась,— а то вдруг я его потеряю, мы ведь, интеллигенты, такие рассеянные, а соответствующие инстанции оберегают нас, как малых детей), с необходимой визой далекой страны и с пометочкой МИДа, что меня можно на недельку-другую выпустить. Но МИД волен поставить мне птичку, а волен и не поставить. Как уж ему, МИДу, покажется. И объяснять мне свое решение он, МИД, никак не обязан.
Так как же я после этого должна себя чувствовать, даже если, предположим, я сделала доклад в Абердине (Шотландия) и благополучно вернулась домой, на проспект Мира?
Я в тюрьме.
Только тюремщики наши немного поубавили в тоне (им так удобнее), а мы соответственно прибавили. А если опять захотят свое горло прочистить, то, как говорится, своя рука владыка.
За две недели пребывания в Швейцарии (пять городов, отдельные поселки городского типа, деревни, а также вершины знаменитых Альп) официальные власти попросили мой паспорт всего один раз: при въезде в страну.
При возвращении в СССР солдатик в паспортном контроле изучал его минут пять. Может быть, раз я возвращаюсь, он засомневался в моих умственных способностях? Или решил, что меня подменили?
Удушье на родной земле начинается сразу, поскольку первое отечественное впечатление — человек в форме или с ружьем (а теперь уже и с автоматом).
Не так давно в Москву приезжала Марья Розанова, редактор и издатель «Синтаксиса». Привезла с собой книги своего мужа Андрея Синявского, а также бишь небезызвестного в патриотических кругах Абрама Терца, отчасти уже переизданные и у нас, а также экземпляры своего собственного журнала. Сотрудники таможни были даже заранее предупреждены о книгах, поскольку издателя встречали издатели, участвующие в «круглом столе». Марья Васильевна появилась из объятий таможни позже всех остальных пассажиров и объявила, что книги задержаны. Когда же встречающие потребовали от таможенников книги вернуть, то с изумлением услышали в ответ, что надо сперва проверить их «на благонадежность».
Так что тюремщики бдят — особенно на границах тюрьмы.
А чтобы мы себя все-таки чувствовали людьми свободными, то в стране затеваются всяческие дискуссии. Например, о том, спал ли Президент в ночь с 12 на 13 января или притворялся. И кто лично виноват в убийствах мирных жителей в Вильнюсе. Насколько мне известно, пока никто не арестован. А не арестовывают за убийство только в одном случае: если идет война. В данном случае она ведется против группы арестантов, захотевших освободиться. И не надо утешать себя иллюзиями, что минует нас чаша сия.
А проснулась я ночью у себя на проспекте Мира от тяжелого, мрачного урчания. Мысль первая — идут танки. Но, подбежав к окну, обнаружила, что я приняла за танки снегоуборочные машины, от которых давно отвыкла Москва.

2
В недавно опубликованных журналом «Литературное обозрение» воспоминаниях о Варламе Шаламове приводится один из его драматургических замыслов 1966 года. Пьеса должна была называться «Вечерние беседы». Сюжет предполагался нижеследующий: в тюремной камере встречаются русские писатели — нобелевские лауреаты: Бунин, Пастернак. Солженицын. Днем их отправляют на самые тяжелые работы, а вечерами они беседуют...
Сюжет представляется вам, конечно же, фантастическим. Но напомню одну историческую деталь, делающую его, увы, вполне реалистическим: именно к этому времени был возвращен из ссылки человек, вполне подходящий для компании героев задуманной В. Шаламовым пьесы, будущий нобелевский лауреат Иосиф Бродский.
Литература и политика в тоталитарных обществах зловеще переплетаются в судьбе таланта. И как бы мы ни пытались вернуться к чистой, «эстетической» критике, это нам не удается — прежде всего в силу нашей исторической судьбы. Скорбный список писателей, уничтоженных в советских лагерях, насчитывает более тысячи официальных имен,— повторяю, официальных, то есть людей, уже принятых в члены Союза писателей. Сколько же погибло настоящих талантов, не успевших напечатать ни строки,— Бог знает.
Пьесы Вацлава Гавела только начинают обретать жизнь на сценах России. Только что вышел в свет первый сборник переводов его пьес. Знаменитые его эссе все еще не переведены. Крайне неоднозначно в нашей стране (даже в среде творческой интеллигенции) отношение разных политических сил к действиям Гавела в Чехо-Словакии. Те, кто до сих пор исповедует имперскую мораль, почувствовали в его политике ущемление собственных амбиций. Не испытавшие никаких угрызений совести в 1968 году, сегодня они негодуют — «наши танки позорно, без боя, покидают Восточную Европу».
На встречах с читателями мне часто задают такой вопрос: что остается делать творческой интеллигенции в столь политизированное время? Интеллигенция перестает писать книги и берет в свои руки власть. Президент Венгрии — писатель. Президент Болгарии — философ. Президент Литвы — музыковед, министр иностранных дел Эстонии — писатель. Президент Чехо-Словакии — драматург.
Тому есть несколько причин. Банкротство тоталитарных общественных строев обнаружило этический вакуум в обществе. Немногие духовные традиции сохранила только известная часть интеллигенции. Обнаружилось и полное отсутствие по-настоящему образованных политиков, дипломатов, даже просто чиновников. «Нашествие гуманистов» в политику в посттоталитарный период закономерно. Интеллектуалы зачастую пользуются большей популярностью, чем радикалы-популисты, несмотря на яростный напор и демагогию последних.
Самое важное — чтобы посттоталитарный человек «опомнился». Без изменения сознания человека самый продуманный, системный проект переустройства общества обречен на неудачу. И именно как драматург Гавел содействует этому «опоминанию» человека, изменению массового сознания. Ведь театр, как он считает,— не развлечение, а «живой очаг духа, место самопознания общества, точка пересечения силовых линий времени и его сейсмограф, пространство свободы и орудие освобождения человека». Да, и не только театр, но и кинематограф, и литература, и телевидение... А бывает и наоборот: и не орудием освобождения человека предстает искусство и «масс-медиа», а орудием новейшего идеологического оглупления.
Оборотнями-демагогами могут быть (или стать) люди из среды творческой интеллигенции. Живой пример, пример, так сказать, на наших глазах совершавшийся,— Александр Невзоров, позиции которого симпатизировали многие зрители: он вполне «популистски», яростно выступал против ленинградской партократии; затем не менее яростно — против «засилья» демократов в Ленсовете (а наживка — имидж «самостоятельной», «независимой» личности тележурналиста уже была миллионами зрителей проглочена). То, что меня настораживало с самого начала в его бесшабашных репортажах — откровенное смакование насилия,— развернулось в его прибалтийских репортажах, когда «наш» соловей ОМОНа предстал перед зрителем с автоматом в обнимку.

3
Уже в брежневское время отбывали свой срок Андрей Синявский и Юлий Даниэль, Петр Григоренко, Владимир Буковский, Василь Стус, в андроловско-горбачевское сидела Ирина Ратушинская, в декабре 1986 года скончался в тюрьме Анатолий Марченко. Многие из них вовсе не собирались посвящать свою жизнь литературе — писателями сделала их политическая судьба.
«Законный вопрос: что в этой книге — правда, а что — художественный вымысел? — спрашивает себя Ирина Ратушинская в начале книги «Серый — цвет надежды», вышедшей первым изданием в Лондоне в 1989 году.— Отвечаю сразу: вымыслу в этой книге места нет. У меня бы просто не хватило фантазии... Мне остается только принести извинения перед многотысячными жертвами женских лагерей за те эпизоды, которые я забыла или не успела упомянуть, ограниченная объемом книги». При этом Ратушинская повествует не только о своей тяжелой лагерной жизни, о холоде и голоде, болезнях и издевательствах лагерного «начальства», не забывает она и о надзирателях — людях, порою помогавших выжить и человеку, и его мысли.
Умудрялись-таки передавать на волю и информацию, и даже стихи. «Был потом случай, когда парнишка-конвоир, которого я приглядела, отказался:
— Не положено!
Он это «не положено» еле шепнул — стриженый такой мальчишка, с открытым юношеским лицом. И я искренне изумилась:
— Ну, погибла Россия!
Отошел как ошпаренный в другой угол вагона и через полчаса вернулся и молча протянул руку. Я также молча сунула ему наспех подписанный конверт, и мы еле-еле, одними глазами, улыбнулись друг другу. Нет, не погибла еще Россия...»
Итак, взаимоотношения арестантов и надзирателей тоже были, скажем так, разнообразными. И не исключался вариант, когда у надзирателя в быстром времени менялась политическая «роль» и он оказывался арестантом. «Наши» и «не наши», вполне возможно, менялись местами еще и потому, что в конечном счете все вместе находились в «большой зоне», адрес которой — не дом и не улица. Или в общем — сидя один за всех, все за одного — сумасшедшем доме? Или в «школе для дураков»?
Олег Чухонцев в эссе «Лицо на групповом портрете», предваряющем его наиболее полную книгу стихотворений, вышедшую в издательстве «Художественная литература» в 1989 году, вспоминает о своем детстве в Павловском Посаде, что неподалеку от Москвы: «...Отдали меня вначале в школу для дефективных детей, чтобы поближе к дому, и хотя потом я окончил другую школу, нормальную, и даже образцовую, и даже с серебряной медалью, все равно воздух некоей дефективности окружал меня и там...» А в самом городе первые впечатления будущего поэта были связаны вот с чем: «Помню жуткие драки, с поножовщиной, кровь у колонки, где белые кубанки (наши) и черные (орехово-зуевские) — или наоборот, не помню — отмывались после бурного толковища в местном клубе». Однако охватывая жизнь свою в целом, и «тощую книжку», вышедшую только через семнадцать лет после предоставления рукописи: «говоря объективно, такого автора надо признать неудачником», но субъективно он считает себя счастливчиком. И приводит Чухонцев очень мудрое присловье, услышанное от бывшего лагерника: «Не завидуй, лежа рядом с парашей, соседу по нарам, потому что мог бы лежать и под нарами».
Какая тяжелая цепь!
Галера скрипит в сорок весел,
скрежещет, как утлая крепь,
судьба — и на гребень выносит,
чем круче волна — тем верней,
чем хлеще удар — тем чудесней,
и песня все кружит над ней,
как чайка над черною бездной.
Не наша с тобою вина,
тем паче не наша заслуга,
что нас обошли и война,
и плен, и большая разлука,
что этот простор не на нас
глядел, совмещая две точки,
что свет среди дня не погас
от бланка и вписанной строчки.
Олег Чухонцев в процитированном мною выше антологическом, в чем я уверена, стихотворении «За строкой исторической хроники» называет наш простор «подневольным», «упершимся в горло, как кость».
Закон о печати, регистрация независимых изданий, отмена цензуры ослабили петлю на шее литературы. Тяжкая барщина меняется на оброк — не очень, правда, легкий; вернее, легкий для тех, кто, следуя очередному Указу Президента, останется при: при Союзе писателей, например. Такие заведения освобождаются на 1991 год ото всех налогов, что поучительно для возжаждавших свободы журналов. Это, если можно так выразиться, второй звонок — первым я считаю предложение Президента «приостановить» действие Закона о печати. Предложение было сделано в легкой, ненавязчивой манере,— после реакции депутатов, в частности, Юрия Карякина, выпущенный было коготок спрятался в бархатную лапку.
Но, памятуя о других прецедентах такого же рода, а также достаточно хорошо изучив характер вышеупомянутого высокого лица, я полагаю, что предложение было не случайным и к данному вопросу он еще вернется. Тем более что из «патриотических» журналов несется все громче:
«Последний островок духовности и высоких идеалов — журнал «Молодая гвардия» в опасности!
Почему у нас отменили цензуру?» (разрядка моя.— Н. И.).
И кто же требует вернуть цензуру, «осудить», «прекратить» и «отстранить» (знакомая интонация, не правда ли?)? Кто эти надзиратели?
Педагогический коллектив учителей средней школы № 1 и филиала Новоузенского СПТУ-65 п. Александров-Гай Саратовской области.
Но цензура-то «брежняя» тоже была палкой о двух концах.
Вряд ли тогда могли на страницах комсомольского ежемесячника «Молодая гвардия» (а комсомол, как известно, у нас большой интернационалист) появиться такие строки, насыщенные имперской амбициозностью:
Час пробьет — и примолкнут чухонцы
перед гордой ее (России. — Н. И.)
высотой.
Сбросьте спесь, латыши и эстонцы,
к нам придете и вы на постой.
Своим оппонентам в лицо «бросается» стих, облитый не столько горечью и злостью, сколько помоями:
Отрастившие брюха (?! — Н. И.)
в тепле,
плюралисты, да кто вы такие,
чтобы думать о русской земле?
Читаем об «отрастивших брюха» дальше. Узнаем, что у них нет «рода». «Они ненавидят Россию за горы, поля и леса», «они ненавидят ее непогибший народ»... В другом «стихотворении» — прямой призыв к новой насильственной депортации: «Ну сколько же нашу землю им топтать?!» В еще одном — эти «палачи» и «враги» не только называются «бесовской сволочью», но — для особо непонятливых — и прямо определены по национальности: «тех розенфельдов, апфельбаумов перестрелял бы, как собак». В качестве «предположения» этот риторический вопрос задается — кому бы вы думали? — расстрелянному поэту Николаю Гумилеву, достаточно открыто выразившему свое отношение к насилию:
А ночь светла, земля бела,
Господь, спаси его от зла!
Нет, возврат к цензуре и для «Молодой гвардии», из которой я зачерпнула так много, увы, уже знакомого, вряд ли был бы спасителен. Или же там более чем уверены, что цензура будет носить чисто национал-большевистский характер?..

4
О разрушительном воздействии насилия не только на тех, кто ему подвергается, но и на тех, кто брошен политическими силами его осуществлять, рассказывает Светлана Алексиевич в документальном повествовании «Цинковые мальчики» («Дружба народов», 1990, № 7). Это книга записанных свидетельств участников этой войны, «афганцев» («Чужое имя. Как знак. Метка... Я не знаю, кто я. Герой или дурак, на которого надо пальцем показывать. А может, преступник?»), и медсестер, их родных и близких.
«Не пишите только о нашем афганском братстве,— говорит рядовой, гранатометчик.— Его нет. Я в него не верю. На войне нас объединял страх. Нас одинаково обманули...»
Конечно, детали в книге — страшные.
«В холодильник привезли новых убитых... Как будто несвежим кабаном пахнет» (кинооператор).
«Их кормили мясом с червями, ржавой рыбой... У нас всех была цинга, у меня выпали все передние зубы. Они продавали одеяла и покупали анашу» (медсестра).
«Наша рота прочесывает кишлак. Идем с парнем рядом. Он открывает ногой дверь в дувал, и в него — из пулемета, расстреливают в упор... Девять пуль... Сознание заливает ненависть... Мы стреляли всех, вплоть до домашних животных, в животное, правда, стрелять страшнее. Жалко. Я не давал расстреливать осликов» (рядовой, гранатометчик).
«Иногда задумаюсь, что было бы, если бы не попал на эту войну? Я был бы счастливый... Мы убивали и грабили не задумываясь... Чужая жизнь, на нашу непохожая, непонятная... Нам проще было выстрелить, бросить гранату...»
Остановлюсь — продолжать можно долго. И — остановлю внимание читателя на двух моментах, ибо книга Алексиевич взывает не к перечислению деталей, а к самосознанию: и исповедующегося, и нас, слушающих. Итак, первый момент.
«Сознание заливает ненависть».
Это предупреждение-напоминание нам всем, войны нюхавшим и не нюхавшим. Предупреждение человека, который на себе самом понял (и смог до нас донести) эту страшную закономерность: ненависть, возникшая однажды, исключает, выключает сознание. Поворот — и нет его. И будет поливать огнем налево и направо, начисто забыв о том, что три года назад не мог наступить на муравья (правда, осликов и сейчас жалко).
А афганцев — не жалко.
Второй момент.
«Чужая жизнь, на нашу непохожая, непонятная... Нам проще было выстрелить».
Другой этнос. Другой быт, привычки, ритуалы. Другой запах. Еда другая. И свет, и мрак другой. А уважать другое — не научили. Другой — значит чужой. А чужой — значит враг.
«Наши» — и «не наши», как у Невзорова...
То, что чужой,— освобождает от каких бы то ни было моральных норм. Убить чужого «проще».
«Вдруг выскакивает старая афганка, плачет, кричит, с кулаками бросается на броню... У нее убили сына... Она нас проклинает...» (рядовой, оператор-наводчик).
Чувствуете, какая дьявольская разница? Какая нравственная заторможенность, замороженность? Сознание лишь фиксирует, но смысл происходящего отскакивает, как от танковой брони. Потому что — чужая боль, чужая смерть, чужая старая мать.
Мальчишки, которым так хотелось домашних яблок, каких-нибудь фруктов, мальчишки, пушечное мясо, брошенное в войну труповидными старцами, быстро привыкали к делу, например, ножом убить человека («психологически не так было трудно, как технически... Ткнуть ножом надо знать куда»).
Потому что — чужое.
Эти два выделенных, подчеркнутых мною момента откровеннее всего говорят о том, что от ненависти к чужому до легкого пролития чужой крови — расстояние меньше шага.
Документальная проза Алексиевич не только документальна. Это проза мучительно обретаемого самопонимания, самосознания. Это ответ поколения на псевдогероизацию, воспевание «афганской войны» типа прохановского «Дерева в центре Кабула». Тот, кому «психологически не так было трудно, как технически», вернулся домой слепым — пуля снесла сетчатку с обоих глаз. «Вошла в левый висок, в правый вышла. Различаю только свет и тени». Ему «хочется от всего очиститься. От всей этой грязи, в которую нас втянули». И теперь слепой разведчик признается, что во сне боится крови.
Неужели и обществу в целом надо пройти через кровь, чтобы начать ее бояться?
Но будем честными: мы ведь уже прошли. Уже были Сумгаит и Баку, Фергана и Ош. Был Тбилиси. Был Вильнюс, после которого на московские площади вышли сотни тысяч людей.
А в ту же ночь, с 12 на 13 января, в Цхинвали тоже погибли люди.
И никто на митинге об этом не сказал.
Потому что для нас, для демократов, увы, тоже есть чужая кровь? И цена человеческой жизни в Вильнюсе и Карабахе для нас разная?
Я не хотела бы так думать.

5
Для того чтобы воочию себе представить ужас послереволюционного насилия, нужно «не отворачиваясь» прочитать сборник документальных данных «Черная книга («Штурм небес»)», перепечатанный журналом «Москва» (1991, № 1). Этот сборник свидетельств, составленных А. А. Валентиновым, появился на Западе (на английском и немецком языках) в 1924 году и только сейчас становится доступным нашему читателю. Есть в сборнике и более чем наивные страницы (например, главка «Развращение подрастающего поколения», где именно комсомольским ячейкам приписывается незаслуженная слава главного участия в физическом развращении молодежи). Но самое потрясающее впечатление производит глава «Очерк гонений в период гражданской войны», детально описывающая ужасные судьбы священнослужителей, а также глава «Дело святейшего патриарха Тихона». Публикация, подобная этой,— истинное противоядие против насилия, которое, охватив толпу, приводит к самым чудовищным последствиям. К архиепископу Донскому и Новочеркасскому Митрофану ворвались «четверо грязных, со зверскими лицами, матросов, в шапках, с папиросами в зубах», награбили, что могли — серебро, белье, сапоги,— и хотели уж уйти, а мальчишка лет 17 заявил: «Я без него не пойду. Я его арестовываю». Красноармеец в письме домой пишет: «Мне тоже пришлось застрелить попа одного. А теперь мы еще ловим этих чертей и бьем, как собак». Архиепископу Пермскому Андронику сначала вырезали щеки, выкололи глаза, обрезали нос и уши и так водили по городу, а затем сбросили в реку. В Харькове священника Димитрия вывели на кладбище, раздели донага; когда же он начал освящать себя крестным знамением, то отрубили ему правую руку. В Херсонской губернии священника распяли на кресте.
Первый номер журнала «Москва» открывает обращение к читателям Владимира Крупина, в котором с радостью прочла я слова, призывающие к терпимости и уважению, трезвости мысли и жизни по совести. И «Черная книга» тоже взывает не к отмщению, а к пониманию и трагедии нашей истории, и той бездны, в которую толкают новые призывы к насилию.
Но в том же номере журнал публикует материал В. Зарубина «Путеводитель по русской и русскоязычной периодике в Европе». Материалу предпослана краткая редакционная справка, в которой указано: «В стилистику не вторгаемся». Однако очень жаль, подумала я, что редакция не «вторглась» в сами данные, приводимые В. Зарубиным. «Данные» живущего в Германии В. Зарубина, самого себя захваливающего («весьма богатый материал») и неоправданно высокомерного («российские изгнанники всегда избегали общения с аборигенами» — «аборигены» — это французы, англичане, немцы и т. д.), неверные. Хотя он и говорит, что намерен показать прессу зарубежья «объективно», но все издания делятся им на две части. Лучшее, по его мнению,— это издания ультранационалистического характера, типа «Вече»; даже «Вестник Русского Христианского Движения» во главе с Н. А. Струве упрекает он в «разжигании страстей»; а худшее — это свободная демократическая пресса, борющаяся за права человека,— полны неприязни заметки о газете и журнале, редактируемых Кронидом Любарским, о парижском «Синтаксисе», о газете «Русская мысль». При этом с апломбом утверждается, например, что у журнала «Синтаксис» «по сей день вышло только 11 номеров», хотя к 1988 году их вышло двадцать два. Далее в той же заметке — «с № 11 журнал редактирует М. Розанова», а ведь пятью строками до того черным по белому было написано, что всего вышло 11 номеров...
Зачем же весь этот вводящий читателя в заблуждение, дышащий ненавистью сумбур, выдаваемый за «путеводитель», публикуется в журнале, чей новый главный редактор, начиная новый год и новую жизнь, призывает жить по совести? Вопрос остается без ответа.
А ведь публикация в толстом журнале — по отечественной традиции — особый, чрезвычайно ответственный и... воспитывающий жанр. Воспитывающий не только читателя, но и писателя. Вот, например, сравнила я полумистическую, полупророчески-националистическую интонацию стихов Э. Балашова в «Литроссии», скажем, и в «Новом мире» (№ 6, 1990). Конечно же, в пользу «Нового мира», умело и умно отобравшего у Балашова следующие строки: «Творец, создав меня, стыдясь, отпрянет». Очень правильные, самокритичные слова. Может быть, и В. Зарубину, и сотоварищам по публикациям Балашова в «Литроссии» — А. Проханову, Ст. Куняеву, например,— неплохо было бы последовать его нравственному примеру.

6
Эта психология — передернуть, обмануть, подкинуть фальшивку, ввести в заблуждение читателя, которому пока, увы, не свободно доступна так называемая «эмигрантская» периодика; психология урок, блатных, арестантов, уже не политических, а уголовных. Уголовное поведение, приблатненность в литературной жизни — отягощающее наследие режима, пропустившего через «смешанные» лагеря миллионы людей, а также сформировавшего особую, бесстыдную психологию. Это, увы, наша общая реальность — и беда: деление на «наших» и «ненаших», неразборчивость нравственная к тому, кто в «наш лагерь» подался; способность, «мырнув» в толпу, безоглядно идти вперед в колонне демократов, по справедливому замечанию Войновича, под руководством бывшего генерала КГБ и двух следователей по особо важным делам...
Рассказывают про Пастернака — однажды, копаясь в своем переделкинском огороде, он не разглядел, кто именно с ним здоровается (а это был известный, талантливый, но прожженный циник-писатель), и ответил на приветствие. Разобравшись же, немедленно бросился к телефону: «Передайте.., что я с ним поздоровался по ошибке».
Может быть, и «Москва» извинится перед читателями за «ошибку» с В. Зарубиным?
Но ведь дело не в нем, хотя появление его «Путеводителя» действительно огорчает. Дело в том, что обретение правды, независимости и свободы — процесс продолжительный, глубокий, это процесс переделки не только общества в целом, но и каждого из нас в отдельности. Настоящая литература — способна ли она вывести к свету? Читая рассказы сравнительно молодого Андрея Волоса, а также «позднюю прозу», увы, сравнительно немолодого Руслана Киреева в «Новом мире» (№6), убеждаешься в том, что способна. Просто надо понимать, что в будущем, когда нас всех уже не будет на свете, когда «лишь безмолвные образы» (Р. Киреев) останутся, все станет на свои места. Все тайное станет явным. Все обманы выйдут наружу — таков уж исторический закон. Все анонимные сегодня участники «комитетов спасения» будут названы по именам.
И с каждого надзирателя спросится по делам его.


НОВОЕ В ТУРИНДУСТРИИ

Свой богатейший набор технологий, «ноу-хау», новинок и, конечно, фантазию, впервые представляет советскому рынку широко признанная в мире итальянская туристическая индустрия.
Это новое, беспрецедентное событие, это уникальная возможность, которую не может упустить ни один из работников отрасли — с 14 по 21 марта на комплексе Красная Пресня в рамках организованной В/О Экспоцентр Международной выставки «Туриндустрия-91» развернет свою экспозицию И.Т.И. — «Итальянская Туристическая Индустрия».
Создатели И.Т.И. — Автономная Организация Выставок г. Римини и фирма Интерэкспо Системи Промоционали Интеграти, предложат вниманию советских специалистов лучшее из того, чем располагают итальянская гостиничная система, сеть общественного питания и индустрия досуга. Будут представлены практически все тематические разделы: мебель и летали интерьера для гостиниц и ресторанов, оборудование для луна-парков и танцевальных залов, технология хранения продуктов питания в ресторанах и «ноу-хау» для развития индустрии туризма и досуга.
Параллельно с выставкой предусмотрена программа симпозиумов, на которых итальянские эксперты остановятся на ключевых моментах своего профессионального опыта и рассмотрят его в применении к характерным особенностям и требованиям советского рынка.
Итак, для всех специалистов отрасли назначена встреча: с 14 по 21 марта 1991 года — Выставочный комплекс на Красной Пресне, павильон 2 - зал 2.

ИТАЛЬЯНСКАЯ ТУРИСТИЧЕСКАЯ ИНДУСТРИЯ В МОСКВЕ

И.Т.И.
Итальянская Туристическая Индустрия
Выставка Оборудования и Технологии для Индустрии Туризма и Досуга
14—21 марта 1991 г.
Москва. Выставочный комплекс на Красной Пресне Павильон 2. Зал 2
Автономная Организация Выставок г. Римини и фирма Интерэкспо Системи Промоционали Интеграти приглашают всех советских специалистов сектора посетить стенды итальянских компаний, представленных на выставке «Итальянская Туристическая Индустрия» — И.Т.И., которая будет проходить в Москве с 14 по 21 марта 1991 гола на Выставочном комплексе на Красной Пресне в павильоне 2, зале 2, параллельно с Международной выставкой «Туриндустрия-91».
Тематика выставки:
Раздел ГОСТИНИЧНОЕ ХОЗЯЙСТВО И ОБЩЕСТВЕННОЕ ПИТАНИЕ
- мебель и детали интерьера для гостиниц
- гостиничное оборудование и технология
- системы и оборудование для уборки в гостиницах
- дополнительные гостиничные услуги
- оборудование и технология для общественного питания
- мебель и детали интерьера для ресторанов, баров, кафе, столовых самообслуживания и буфетов с горячими закусками
- технология хранения продуктов - охлаждение и консервация
- прикладные исследования и проектирование, «ноу-хау» для развития туристической индустрии
- системы и оборудование для развития туризма
Раздел ИНДУСТРИЯ ДОСУГА - ОБОРУДОВАНИЕ И ТЕХНОЛОГИЯ
- системы и оборудование для освещения и световых эффектов для дискотек, танцевальных залов и луна-парков
- комплектное оборудование и отдельные компоненты игровых залов
- профессиональные системы, установки и компоненты для звукоусиления и передачи звука
- мебель и детали интерьера, танцевальные площадки, специальные потолки и стены
- материалы, приборы и оборудование для специальных эффектов
- оборудование для луна-парков
- служба консультации и проектирования парков
ENTE AUTONOMO FIERA DI RIMINI


ПОЧТА «ОГОНЁК»

•
В нашем, достаточно косном и ханжеском обществе есть вещи, о которых в силу ложно понимаемой стыдливости не принято говорить, а тем более их обсуждать. Речь идет о так называемых периодически обязательных медицинских осмотрах врачей, медицинских сестер и санитарок. Причем отказ от медосмотра неминуемо влечет за собой отстранение от работы, выговор.
В течение многих лет, непременно дважды в год, мы вынуждены независимо от пола и возраста, сдав предварительно анализ крови на реакцию Вассермана, СПИД, пройдя флюорографическое обследование, исследовав себя на группу кишечных инфекций, наконец, предстать перед дерматовенерологом. Цель нашего визита — доказать сотрудникам, пациентам, самому «прогрессивному» в мире министерству здравоохранения, что мы по состоянию на день осмотра не страдаем гонореей или чем-нибудь в этом роде и не опасны для окружающих. Входят ли сотрудники медицинских учреждений СССР в число тех, кому грозит заражение СПИДом? На наш взгляд, входят, так как инструментарий, используемый при вышеназванных процедурах, не является одноразовым, более того, нет даже уверенности в том, что он стерильный. Медицинские коллективы многочисленны, и рассчитывать каждому на предназначенные только для него гинекологические зеркала, кюретки, пинцеты, зонды — немыслимая роскошь. Не нужно быть излишне осведомленным, чтобы пониматъ, что у врачей и медсестер, особенно работающих в стационарах, и без того более чем достаточно возможностей заразиться СПИДом.
Здравый смысл подсказывает, что любые факторы, повышающие риск заражения, должны быть максимально исключены. Тем более что эффективность пресловутых медосмотров близка к нулевой.
Излишне напоминать о радикальных переменах, происходящих в обществе. Надеемся, что благотворные изменения коснутся и сотрудников Минздрава СССР, особенно в вопросах, касающихся бессмысленных повальных медосмотров. Полагаем, что неукротимую энергию сотрудников поликлиник спецмедосмотров следует направить по назначению — на обследование контингента, относящегося к так называемой «группе риска».

БАВТУТО, ШАТИЛЛО, ЯКОВЛЕВА, МАКАРОВА и другие сотрудники 4-й детской городской клинической больницы.
Всего 29 подписей
Минск

<- предыдущая страница следующая ->