<- предыдущая страница следующая ->

ДЕЛОВОЙ КЛУБ

...ПЛЮС КАРНЕГИЗАЦИЯ ВСЕЙ СТРАНЫ?

Перво-наперво: спасибо господину Карнеги за наше светлое будущее! Ибо, похоже, именно ему уготовано торить туда дорогу, вымостив ее своей книгой.

Дело было так. Давно «некогда безвестный фермер» начал читать курс лекций (было это в США), которые затем сложились в отличную книгу — «книгу действия». Издавалась она в Америке, в Европе, и не раз. К нам книга продиралась сквозь цензурные заслоны — единственное сооружение, которое мы научились надежно строить за эти семьдесят с небольшим лет. Партидеологи-марксисты сусловского розлива, люди, в массе своей ограниченные, все же понимали, что простой народ может научиться у Карнеги искусству человеческих отношений, а оно, это искусство, ему, партактиву, ну никак не давалось. Народ будет знать больше, чем номенклатура? И дружные ребята из очень (в ту пору) Большого Дома решили подзадержать Карнеги, хотя сами читали его в издании «для служебного пользования». В ту пору запрет нарушили в Литве, издав часть работ Карнеги на ротапринте. Затем новосибирский журнал «ЭКО» начал публикацию — было это в 1978 и 1979 годах.
Перевод заканчивался словами: «Человек дела не хочет лести». И прояснилась вторая причина запрета на книгу.
Правда, «ЭКО» немножечко сдрейфил и не решился на публикацию завершающих глав книги, ибо они «заметно отличались по тематике от остальных ее разделов» и были посвящены семейным отношениям, которые, как всегда было совершенно ясно всем подлинным идеологам-сусловцам, никакого отношения к экономике вообще, и к успехам деловой карьеры в частности, не имеют. Правда, через десять лет, в 1989-м, в «ЭКО» опубликовали «Семь правил, которые сделают вашу семейную жизнь счастливее».
Нормально.
Но журнал — это журнал. Всю книгу (почти 800 страниц) он опубликовать возможности не имел. И когда популярный и уважаемый мною еженедельник «Книжное обозрение» сообщил, что в издательстве «Прогресс» готовится первый полный перевод, это порадовало знатоков. И вот за 5 рублей 40 копеек мы получили отлично переведенный и бережно изданный триптих: «Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей», «Как вырабатывать уверенность в себе и влиять на людей, выступая публично», «Как перестать беспокоиться и начать жить».
...И тут-то плотину прорвало. Пытаясь сбить ажиотаж (а на теневом рынке книга шла за 70—80 рублей), «Прогресс» оперативно повторил издание (но в мягкой обложке). Эстафету подхватили дельцы. Карнеги стали издавать вдоль и поперек. Фразами и отдельными главами, с перепутанными названиями и перевранными мыслями. На бумажных обрывках и так называемыми «буклетами». В своем, понятно, рижско-рыночном толковании. Вот и сейчас на прилавки выплеснулись четыре странички, украшенные изображением розы. Кооператив «Аналог» решил поделиться с нами своим видением Карнеги, но хилую листовочку (штука — 20 копеек) печатают не по изданию «Прогресса», которому принадлежит копирайт, а «по публикациям журнала «ЭКО». Так сказать, дважды дайджестированный дайджест.
Тоже розочку приляпали на свой «карнегианский буклет» (тираж 50 тысяч, цена 40 копеек) ГО НПО «Хронос» — ИПТК «Логос» ВОС. Тутошние издатели решили демократизировать Карнеги, сделать его понятнее, доступнее и оснастили всё рекомендациями: «просматривайте этот буклет ежемесячно», «вовлекайте кого-нибудь в игру: как только он поймает вас на том, что вы нарушили один из принципов, отдайте ему четверть доллара». Видел бы Карнеги, знал бы он, какие у нас замечательные, предприимчивые люди!
Вослед коопкарнегизации зарядили печатные станки более чем солидные издательства. Но если уважающие себя Политиздат (100 тысяч экземпляров и очень демократическая цена — 1 рубль 20 копеек) и «Ишыг» из Баку (тоже 100 тысяч, но за три десять) ссылаются на «Прогресс», то кооперативно-напористая орава и мысли такой не допускает. И наше щепетильное ВААП, агентство, стоящее «на страже», ловко и профессионально обирающее подлинных авторов, словно не замечало такого произвола. Допускаю, в ВААП — свои принципы, до недавней поры мало что общего имеющие с высокой культурой авторского права, но не до такой же степени! Воруют-то средь бела дня... Может, в пуритански строгом, всевидящем ВААПе не читали Карнеги, который учит и деловым отношениям? Порядочности учит...
СП «Лексика» (100 тысяч экземпляров, 4 рубля 80 копеек за каждый) упоминает только составителей, но не издательство: малое челябинское предприятие (цитирую по «Книжному обозрению».— К. Б.) «Вариант-книга» умудрилось довести Дейла Карнеги (напомню, у «Прогресса» — 772 страницы) до 96 страниц, затребовав за них по 5 рублей 20 копеек. Малость отстали уфимцы. «Г.К.К. «Меркурий» — 80 тысяч тираж, 71 страница, 3 рубля. Вагонно-трамвайное переложение серьезной работы?
За несколько месяцев, минувших со дня выхода книги в «Прогрессе», к этой работе прикоснулись — с огромной выгодой для себя — многократно. Издано около 50 различных версий Карнеги — от серьезных до бульварно-безответственных. Карнеги идет густо, навалом. Упрощенный, выхолощенный, примитивизированный, полуграмотно переложенный на потребу дня.
Карнеги — всюду. Главный редактор «Учительской газеты» в своем интервью по телевидению спешит нас обрадовать: в наступившем году газета станет публиковать Карнеги. Вовсе новое издание — «Кадры» уверено в своем успехе у читателей. Почему? «Достаточно сказать, что в «Кадрах» будут публиковаться выдержки из знаменитого Дейла Карнеги», — сулит рекламная информация о газете. Карнеги, Карнеги. Карнеги... Прежде мы, почитав Маяковского, знали, с кого надлежит делать жизнь... Затем шли в светлое будущее, понимая, что оно — Советская власть плюс электрификация (химизация, БАМизация, мелиорация). Оказалось: советские горе-издатели плюс карнегизация всей страны. Учтите поправочку, уважаемые.
Ни в чем не знаем меры. Не получится ли так, что Карнеги превратится в абсолютно расхожую монету, будет растиражирован до тошноты?..
Пока же спасибо товарищу Дейлу Карнеги за наше счастливое будущее, путь в которое он (точнее, безудержные издатели) освещает столь многотиражно...

К. БАРЫКИН

P. S. Еще не подсохли фанки этих заметок, как пришло известие еще о трех выпусках книги Д. Карнеги. В Москве, с помощью все той же «Лексики» (по немалой цене, само собой) и в Новосибирске, где издательство «Наука» за шесть рублей выдало одну треть издания «Прогресса».
Знали бы кооп и прочие издатели, что с момента выхода у нас первого издания Дейла Карнеги появились две книги других авторов, освещающих, по сути, следующий, более высокий уровень проблем, что тиражируют сейчас от имени, но без поручения Д. Карнеги. Вот на них бы и обратить внимание...
К. Б.


КОБЕЛИ И ОСОБИ ЖЕНСКОГО ПОЛА
Александр ТЕРЕХОВ

Фото Анатолия БОЧИНИНА и Юрия ФЕКЛИСТОВА

В каждом большом советском товарище прячется маленький товарищ, который давно мечтал иметь щенка. Щенка. Да и сейчас. Вывалишься с толпой из троллейбуса на рынок Птичий — и в море: купите, лишь бы не топить! Толпа, поводки, булькающие аквариумы, пестрые петухи, пыжатся индюки, устилают днища клеток хомяки, начесанные, как варежки, и даже крысы, белые и поэтому не смахивающие на крыс, а в сетчатых манежах — сонные лобастые щенки, спящие или грызущие какую-нибудь пластмассовую ерунду, а за спиной их папы и мамы на привязи, увешанные чешуей медалей или с чистой грудью простого работяги — взметнутся на задние лапы, повиснут на веревке, как только разглядывающие руки хватают родной ушастый комок — и стонешь: ну почему у меня нету собаки? Стеснится жизнь, окружат деревянные заборы, но все равно — ты не один, ткнется холодным носом в ладонь: ты не один, не один.

Мечта — как воздух. Если очень долго сдерживать — можно задохнуться.
И засядешь в очередь на ветеринарной станции под лампу, что мигает — следующий, следующий,— и подумаешь: если советский человек не покупает себе собаку — не сбывается самая чистая его мечта. Если покупает — это часто единственная чистая мечта, которую он в состоянии осуществить за всю свою жизнь. Следующий!
— Костью вот подавилась. Все грызет, все в рот тянет...
— Да не дрожи ты, вы держите собаку. Ну, морду, я говорю, открой! Может, просто поцарапала... Мед давайте с молоком. Зовут как?
— Екатерина...
— Да не вас! Альма? Какой окрас?
— Вот, вы посмотрите...
— Если я на каждую буду смотреть!
Следующий!
«Владелец должен точно указать кличку, пол, возраст, темперамент животного... Одной рукой захватывается кожа животного в области затылка, локтем нажимается на спину, чтобы животное присело, а другой... Собака приходит в охоту два раза в год... В основном мясо, а не геркулесовую кашу...»
Ветстанция — она на два-три района, в бывшем монастыре, конюшне, редко — в своих стенах, помнящих еще времена, когда жива была деревня и лечили мычащих, хрюкающих, ржущих и рынки ломились от мяса, пока не начали ущемлять шибко хозяйственных, припахав к этому делу и ветеринарную службу. И теперь осталось что? Проверять штабеля подсоленных в целях сохранности шкур, из которых населению — сумки, сапожки, перчатки; меха, из которых отдельным гражданам отдельные наряды, снимать пробу с драгоценных продуктов животного происхождения на рынке, опекать ближайшие виварии, где ждут опытов во славу науки наши меньшие братья, а опыты бывают острые или не острые, это когда сразу и когда не сразу... Еще ветстанция выдает справки, если вы решили проехаться с четвероногим другом по родной стране. Бродячих разносчиков инфекции, жертв голодного свободного времени отлавливает не ветстанция, это другая служба снимает урожай с района в три тысячи голов, но, правда, без настроения последнее время — то машина у них сломалась, то ловец приболел.
А боевая задача номер один — защита населения от заболеваний животных, профилактика, прививки, даже с выездом, в красном уголке, это сейчас особенно живо: Москву посетило полузабытое бешенство. Столичная болонка сцепилась, наверное, с лисой в Калужской области, поболела, думали, гепатит или чумка, погибла. Тело вместо положенной сдачи властям захоронили в той же области. Юноша-владелец умер. Искали тело собаки, выкопали, проверяли, перепроверяли: да, это бешенство. Это — самое страшное, это — гроб.
И, наконец, на ветстанции лечат. Ведут прием «голов». Следующий!
— Владелец, лезьте сами на стол, заводите, если не идет. Отравилась? Что ела? Пусть хозяин сам ест эту сметану. Рвоты нету? Алло! Да, шестнадцать лет — это много, не мучьте собаку, приводите, усыпим. Да? А когда произошел покус? Алло! Кота кастрировать? После шести месяцев. Приносите в одеяле.
Что бывает? Змее обварили хвост, обезьяны выяснили отношения, два часа швы накладывали. Петухов мучают насморки, и очень тяжкие, нарушения обмена: суют ему кашу и хлеб или зерно протравленное, а он принимает позу сидячей собаки и — выводи его, мучайся. Ежики поспят зиму, поспят, а проснутся и едят что-то вяло, на черепаху машина может накатить, панцирь трескается, надо склеивать. Пса страсть тоже может занести под колеса автотранспорта, и получает он вместо любви перелом бедра или таза. Бильярдный шар пес заглатывает, нож от мясорубки, если владелец проворонил. Кошки почему-то любят слопать «дождик» с елки, на весь кишечник, одним порезом не отделаешься, камни в почках у них бывают, сердечная недостаточность, родовспоможением опять же приходится... А ведь их фиксировать ого-го как — кусаются, и одеялом не сдержишь, а что делать, если котенок на 6—8 тысяч тянет, владелец душу вынет. У грызунов также беда с обменом, чешутся они. Как заметил один фельдшер: «Крыске что надо? Овес там, корнеплоды... А они тут приводили крысу: сметану ест, апельсины, шоколадные конфеты. Она вошла, я чуть со стула не поехал: как пудель! Опухолями еще страдают. Я вообще их боюсь — такую тварь держать...»
Сейчас все платно: ушки подрезать, глянуть, справку выписать, хвостик ампутировать, кастрировать (хряки до двух месяцев — 7 руб., кобели и быки — четвертной).
Но большинство — собаки. Кобели и особи женского пола. Следующий!
— Ох, придется мне его на «птичку» нести. У него, оказывается, родственники «повязаны».
— А у меня сейчас — английский мастиф, это та самая собака Баскервилей. Пять только в Союзе. Стоит двадцать тысяч. Ее возили без меня на вязку в Польшу, она теперь интердевочка. Жених — сто сорок килограммов.
— А я собаку Улановой знала!
Владельцы — народ нервный, особенно породистых,— собаку заводят медалями вперед, очень сопереживают. Хирург из института им. Вишневского на операции своего животного рухнул в обморок, а на него сверху — осветительная лампа, погнулась. Пришлось списывать. Другой приложился еще хуже — в падении пробил головой шкаф с инструментами. Так ведь не напасешься! И скандалить любят ведь!
«Пришла. Я глянул ее собаку, интоксикация, я сразу вижу — интоксикация. А тут венгры заходят, то да се, документы им надо на выезд. Неудобно же мне перед венграми. Я ей говорю: вый-ди-те, по-том, по-том. А она как заорет на венгров: ах, вы цыгане! Вперед меня! Грубо как-то, я за телефон, в милицию — она телефон выдернула. Хвать со стола — форму номер один, мать честная, а она документ строгой отчетности: раз-два! Разодрала в клочья! Пришлось психиатра вызывать. Показали ей, как себя вести!»
Так, прививки — сказали, болезни — тоже, ну, еще усыпляют — на одной станции за год тысячи полторы. Раньше убивали током, а теперь — сон, плавно переходящий. Терпеливые герои держат и до шестнадцати лет с явными метастазами, и парализованных, и глухих, слепых, но остальные, если ясно все, чего уж — приводят. Или операция дорогая предстоит — куда как проще усыпить. Хотя и усыпление денег стоит, отдельных доходяг вообще подбрасывают под крыльцо ветстанции, чтоб не тратиться. Дельцы-заводчики, гребущие за собачек денежки, провожают в последний путь сильных и здоровых. Как только перестает рожать. А чего с нее еще? Попадаются разные: «Усыпляйте, но чтоб я видел!» Или его собаку пристроили, выходили, год откармливали, пока отошли все болячки от проживания в гараже и смены семи хозяев за пять месяцев жизни, а пришли за родословной — хозяин обиделся: «Я вам усыплять приводил? Вот. Ну какая теперь родословная?!» Следующий!
«На усыпление привели, а она прямо на брюхе ползала, и слезы в ее глазах стояли. Я не выдержала: возьму! Меня предупредили: тяжелый нрав у собаки. Привела домой одновременно со своей — чтоб на равных, а у этой — такая безысходность в глазах, понимает, что не хозяйка, к тарелке подходит второй. Новый год отметили, сын утром встал и давай с собаками возиться: с нашей, а потом, чтоб не ревновала,— с этой, а она спросонья как грызанет его — оба запястья в кровь! И в угол сразу забилась, дрожит, сжалась. Но мы тихо, спокойно, руки забинтовали, как ничего не было. Днем зовет меня внучка: «Бабуся!» — ей четыре года,— я из кухни выхожу и обмерла: внучка нацепила на эту собаку корону, а теперь натягивает шубу Снегурочки. Я ей так, еле-еле: иди, иди, милая, сюда, брось собачку. Внучка корону сняла, а собака так вздохнула облегченно и легла. Сын ей говорит: «Ну что ж ты, дурочка, сделала?» — и руки свои показывает, а она прям завиляла, забегала, и давай всем тапочки из прихожей носить».
Бывает. Ну а что касается процедуры — это просто. Здрасти, здрасти. Я на усыпление. Проходите. Кусала кого, царапала? Нет. Распишитесь, что нет. Заплатите, распишитесь. Всего доброго. Товарищ уходит. Собаку ведут в морг, в холодок, на столик. Морду перевязывают. Укол. Повизгивание. Спи.
В холодильник. В контейнер. Раз в неделю приходит машина. На Люберецкий утильавод. Перемалывают. Хорошее это, товарищи, удобрение.
Есть те, которые хоронят по-людски. Если собака умирает при ветеринаре, что редкость, он обязательно спросит: «Забирать?» Если «нет», значит, вы крамольно хороните своего Пиратку в черте города у железнодорожной насыпи и ходите по десять лет глядеть на одному вам приметный бугорок и смаргивать слезы. Или, если побогаче, то, как один профессор,— на даче. У профессора целые четыре могилы и памятники.
На Западе, говорят, есть кладбища и даже церкви, где для усопших кобелей и особей женского пола есть обряд... Да на Западе вообще много чего разного бывает, что нам до него.
Так, ну кто там у нас еще?
«Сигрида де Жаколь, американский коккер, по-домашнему — Санти. У нее — роды, одиннадцать щенков, не отошел послед, температура 41, глаза мокрые, лежит, ночь. Звоню всюду. На дом не едут. По телефону: «Колите окситоцин». «Если хотите, чтобы матка разорвалась, колите окситоцин». «Что? Какой окситоцин?» Схватила такси, уже днем, и на станцию. Народу никого. Врач сказал: «Я хирург, я ничем таким заниматься не буду». Я плачу. А он: «Да ей жить осталось тридцать минут». Я начинаю кричать, что заплачу любые деньги. Он делает укол, витамины. У собаки ведь был, оказывается, послеродовой авитаминоз. Я протянула ему пятьдесят рублей. Он странно на меня глянул. Я положила еще двадцать пять. Спросила: «Этого хватит?» Он подумал и ответил: «Это нормально».
На ветеринарную станцию, схватив такси или на детской коляске за тридевять земель, своего питомца повезет только неопытный первогодок. Люди зрелые появляются на станции только за штампиком в документах и строго без собаки, чтоб не сидеть потом и гадать: подхватила она что в коридорах станции или нет. Собачку при вынужденных контактах с этим учреждением обычно может заменить прямоугольная бумажка, которая обеспечивается золотом Госбанка СССР и подделка которой преследуется по закону.
Зачем вам ввергать плачущего от боли четвероногого друга, от сострадания к которому у вас отнимаются ноги, туда, где нет ни лекарств, ни бинтов, ни ваты, ни одноразовых шприцев, где на собаку будут глядеть брезгливо с трех метров, где с операционного стола — сразу домой, и дураком будете, если оставите, где нет даже нашатыря или просто холодной воды, чтобы привести хозяина в чувство, и это сделают снегом с подоконника, где не прорваться на рентген, а если вы попытаетесь сделать анализы, то не удивляйтесь, если виденных вами собственными глазами, простите, глистов в сдаваемой баночке в лаборатории не обнаружат, да и ответ-то придет месяца через полтора,— зачем вам все это?
Зачем вам государственная ветеринарная служба, которую невозможно вызвать домой, где все рассчитано и скроено на сельскохозяйственных животных: и врачи, и вакцины, и внимание, а вашим драгоценным перепадет только то, что останется: неподошедшее, просроченное, испорченное, ведь от них — ни молока, ни мяса, ни шерсти клок. Зачем? А что там у вас?
«К моему псу приехали из провинции на вязку. Все нормально. А потом я заметила у него шишку. Может, поцарапался? Температура поднимается, побежала на ветстанцию. Говорят: гематома. Разрезали, зашили. А дома собака лежит пластом, кладешь мясо на язык: не может ни плюнуть, ни проглотить. Утром приходят на дубль-вязку, а пес мой едва живой, товарищ из провинции орет: вчера был здоров, а сегодня — нет? Вызываю частников. Они делать ничего не хотят, но твердо объясняют: у собаки была не гематома, а киста. А теперь у нее от этой ошибочки — общее заражение крови. Кровоизлияние от опухоли могу отличить даже я, если бы мне показали разрез!»
Не серчайте на меня, граждане ветеринары. Везде точно так же. Все точно такие. Все одинаково — на грани развала. Лучше нету.
Умудренное большинство владельцев кобелей и особей женского пола (заводчиков) сами достают лекарства, шприцы. Сами прививают. Чего не достают — того не делают. И лечить пытаются сами, перезваниваясь, сообща, ну а если хвороба грозна, раскрывают телефонную книжку на главной странице и обращаются за помощью в народную ветеринарную службу. К «своему врачу». И тот приезжает на зов, ласковый, как голос тещи, собравшейся погостить.
Народная ветеринарная служба, как и народная торговля, народная служба быта, народный ликеро-водочный промысел,— это второй после стихийного создания Советов пример самостоятельного творчества масс в ходе построения и развития нового общества. Путем бережливости и рачительного хозяйствования массы сумели из той же величины общественного сырья в свободное от работы время во много раз увеличить размеры услуг, оказываемых друг другу, не выпячивая при этом свое достижение, но показав это повсеместно. Народная ветеринарная служба — это тот же самый врач из ветстанции, это те же самые лекарства, скорее всего оттуда же, те же самые собаки и владельцы, не говоря уже о болезнях. Добавление лишь одно: услуга оказывается как бы из-под полы. И навстречу ей из-под другой полы идет оплата. Вот где пригодился опыт подполья!
И какие перемены! «Свой врач» с удовольствием приедет на дом в любое время, его передают по наследству, он дорожит репутацией, к этому концу или к тому он собаку выведет точно, будьте спокойны! В прекрасные годы процветания застоя визит тянул всего на десять рублей, и врач мыл руки, пил чай, с ним можно было поговорить бесплатно. Ему протягивали двадцать пять, а он склонялся к «дипломату», копался и протягивал владельцу десятку обратно с тихой укорной улыбкой земского врача: «Я думаю, так будет справедливо». Цены возникали от соударения неловких взглядов и стыдливых терзаний, отчего случались конфузы. Профессор из важной клиники уродовался над сложной операцией на костях мелкой собаки, угодившей под колеса. Тяжелейшая операция завершена, вздохи, охи. Хозяин, расхрабрившись, открывает рот: «Сколько я вам должен?» «Ах! — говорит профессор.— Столько, сколько не жалко вам за своего любимца». Хозяин с доброй улыбкой протянул десятку. Больше профессор туда не придет.
Первые залпы капитализма разладили тихое и слаженное существование подлинного народного хозяйства. Откуда ни возьмись выныривают шальные кооперативы с домашними телефонами, хвалят себя, колют испорченную вакцину, дистиллированную воду, рвут по двести рублей за кесарево сечение, а через две недели расходятся швы, и кооперативы тут же взрываются, разлетаются, а на их место прут новые, и концов не сыщешь.
Среди «своих врачей» тут же поубавились лица с человеческим выражением, замелькали малопонятные хари, которых раздражают пациенты, и бесплатные советы по телефону, и цены пошли в затылок за кооперативными, полсотни — за то, чтобы прийти и глянуть, да и то если владелец может дать что-то кроме денег.
Хотя странно. Неужели сейчас есть что-то кроме денег?
Ну ладно. Человек берет собаку не на свою жилплощадь, где он прописан. Он берет ее в свое время, которое рожден. И если в большинстве больших товарищей задыхается до смерти мечта маленького товарища о щенке, то как же ничтожна площадь нашей жизни, как бедна она и голодна, если ее могут сделать невыносимой всего четыре лапы и холодный здоровый нос, если такое непростое, опасное, темное, несчастное дело — быть советской собакой, когда ты не грызешь шпионов, не носишь под мост мешок с взрывчаткой или донесения разведки в ошейнике, не раскапываешь мины и не рычишь на демонстранта, а угораздило твоего хозяина взять тебя в свое время, когда все взорвалось, а то, что не взорвалось — в состоянии распада. Когда все, что делали с нами, оказалось выжиманием, а то, чем занимались мы, оказалось выживанием, и теперь незачем стало работать, не к чему звать, нечему учить, нечем гордиться и все различия между людьми стали проходить по линии: уже доказанный подонок — и еще не доказанный, когда все сложили руки в презрительной усмешке от сознания, что этого времени не пережить. В этой очереди нам не достояться. Не дождаться приемного дня.
А вот что касается Запада, Запада, то уж там-то и частные питомники, и прекрасные породы, и щенков после шестого уничтожают: сосков же у матери всего шесть, зачем лишние рты? И продают щенков только в четыре с половиной месяца, а не почти моментально, как у нас,— и держать негде, и корма не сыщешь; и собаки там гуляют по Булонскому лесу (если есть такой), друг друга не замечая, и не нюхают брюки прохожим. И многое другое.
А у нас было тоскливо: единство, план производства, каждой особи женского пола кобель плюс дублер — и вся любовь, никакой свободы. Хочешь самостоятельно разводить — мчись в другой город на вязку под страхом позора и разоблачения. С другой стороны, все потихонечку продавалось и покупалось, и темные дела проворачивали. И тут пришла свобода, раздавила все и взорвала. И что же?
Народ ринулся по клубам. Вверх полезли раньше скромные дельцы и невежественные обиженные, которые не знают, сколько у собаки ребер. Все активно стали хапать места и власть. Клубов, настоящих и теневых, расплодилось пропасть. Люди поразворотливей объявляют о создании всесоюзных ассоциаций — их уже не меньше шести. Одна даже с печатью районного клуба. Клубы лопаются. Председатели уносят ноги с кассой и печатью. Идет бешеная торговля. Крик, похвальба, дикий обман. Хитроумные товарищи завозят с Запада машинки для клеймения и кого угодно готовы клеймить в принца крови. Из-за кордона вывозят производителей и гоняют их тут в хвост и гриву, пока не устанет, а дальше — в распыл. С Запада к нам плывет только темное и очень деловитое. В Польшу, если нет валюты, стали ездить с собаками — кавказскими овчарками и черными терьерами. Порядка нет никакого, и если вы вместо собак подставите людей, убедитесь, все точно так же — жизнь одна.
А что делать в этой круговерти человеку, который решился взять собаку? Он, бедный, идет на Птичий рынок, едет на троллейбусе туда, куда хлынули потерявшие честь порядочные клубы и обретшие свободу «теневые» дельцы.
Иди, иди, там тебя встретят.
Там теперь раздолье и чудеса. Прогуливаешься по рядам:
— Сколько ваша овчарка? Семьдесят? Неплохо для собаки без родословной.
— Бери, хозяин, собаку в дом!
— Да хотелось бы с родословной.
— Погоди,— покопался в корзинке.— Я тебе и родословную продам еще за семьдесят. Хоть из ДОСААФ, бери!
На рынок веселым ручейком перетекли лекарства от причалов и так скудных аптек, и флакончик сыворотки уже тянет на тридцатник — «потяжелев» для кармана в шесть раз, и ваше счастье, если это все-таки будет сыворотка. Народ гуляет и радуется что есть сил: покупаете за три сотни ризеншнауцера, а он вырастает, как пудель. Печальные щенки в корзинках меняют породы в зависимости от настроения хозяина: то овчарка, то черный терьер, то пудель, то коккер, а если вы, обжегшись, решитесь купить щенка только из-под брюха матери, то кто ж вам сказал, что собаку нельзя обучить греть боком чужепородного щенка? Вас обманут легко-легко и красиво.
А вы все равно едете на троллейбусе, толкаетесь в толпе, ищете собаку, вы задаете вопросы, говорите, что надо, и выдаете с головой всю свою душу, и жизнь, и смутное свое время. И первое, что вы спрашиваете: «А собака будет большой?» — это главное. Это раньше собаку брали такую, чтобы все ахнули, теперь ищут такую, чтоб вы вышли из подъезда и она всех съела!
Это в прежние умиротворенные годы любили и выцеловывали карликовых да декоративных и бурями проносилась всенародная тяга то к английским коккерам, то американским, и лишались рассудка от крохотных, тявкающих, пушистых. Все это уже проехали! Теперь широкие массы требуют: дайте нам злобу! Нам страшно жить!
Наплели про бультерьеров, что они при скромном росте беспощадны и малочувствительны к боли,— и все бросились за бультерьерами, дайте нам их, нам с собакой не общаться же, а чтоб зубы были! За любые деньги. Теперь в Отечество вступают грозные питбультерьеры, которые могут и хозяина грызануть, про которых в просвещенном зарубежье пишут разные страхи и ужасы, серьезно задумываясь: а нужны ли обществу собаки с генерализованной агрессивностью,— то есть как это нужны ли? А мы на что? Давайте их нам! Цены радуют глаз. Хороший щенок привычной овчарки три года назад тянул на пять сотен, два года назад — до семи, прошлый год — полторы тысячи. Я уж не упоминаю про такую собачку, как шарпей, за которую спрашивают и по 35 тысяч, время диктует цены.
Да? Да что вы говорите, это очень интересно! Сколько разного интересного можно услышать в очереди у кабинета на ветеринарной станции под лампочкой, мигающей: следующий, следующий...
Следующий!
«Мы изгнанники в обществе. Нас ненавидят. Кричат, что наши собаки съели все мясо и детское питание, лают, гадят, кусаются. Нас постоянно провоцируют. Я зашла в кулинарию, дочь моя с «ньюфом» (ньюфаундленд.— А. Т.) осталась у входа. И шел мимо мужик, увидел: «Ага, домашний коврик!» Поднял ухо «ньюфу» и свистнул. Тот и прыгнул. Разве виноват? Народ сейчас разваливается, разбегается, а мы — едины. У нас подлинное товарищество и чувство локтя, вместе переживаем, радуемся, боремся. Мы совсем другие люди. Наши дети растут рядом с собаками — они не смогут стать злыми людьми».
А что вы хотите сказать?
Я хочу сказать: возьмите собаку себе.
И это неправда, что все потеряно и нам осталось только доживать. У нас впереди прекрасная, счастливая наша жизнь, и она уже есть. Надо только вспомнить себя ребенком — человеком. Вернуть себе чувство личного, светлого, очень важного господства, чувство своей единственности, ощущение, что цельность мира зависит только от цельности твоей. И заявить на всю округу: я — человек, я такой сильный и отважный, что могу себе позволить излишек тепла — для других, бескорыстно, и не скрывать его обезличенными очередями, а защищать его что есть сил.
Шаг к животному — это шаг от зверя. Собака — как поводырь, она выведет к теплу, дому, людям, к миру — и к себе.
Человеку необходимо почувствовать, что есть кто-то, кого надо защищать, есть кто-то, дальше кого ты отступать не сможешь и пасть ниже тоже не сумеешь, не наступив на живое. Есть кто-то, кому не объяснишь, почему ты бессилен и смирился,— ему этого не понять. И ты не сможешь сдаться. Но зато тебя никогда не предадут и оценят по очень простому, но очень беспощадному счету.
И тогда наконец-то мы поймем, что самое главное в нашей жизни случается не тогда, когда лысоватые дядьки в телевизоре черкают недешевыми перьями внизу важных бумаг, с брезгливыми гримасами, будто отчисляют алименты, а потом бросаются обниматься и тискать друг друга. Самое главное в вашей жизни случается тогда, когда лампочка над кабинетом мигает «следующий» и ваша собака начинает дрожать, а вы — зеленеть, и вы переступаете порог, ослепнув, умерев.
Быть может, собака вам поможет остаться живым человеком. И чувствовать, когда вас унижают.
Вообще какое счастье, что мы рождаемся не собаками! А хотя, может быть, и нет?
И чтобы, товарищи, не заканчивать в таком грустном настроении, давайте посмеемся на прощание. Что у вас есть из веселого, из своей собственной человеческой жизни, намного счастливей, чем собачья?
«В реанимации с нами лежал швед. Медсестра замечает: нет у него третий день стула. Надо бы клизму. Мы с соседом смотрим. Сверху лампы гудят круглые. Сестра налила полную кружку, подняла повыше, вода: буль-буль-буль, чмок-с — ушла. Швед лежит, лицо — маска. Ноль эмоций. Медсестра налила вторую: буль-буль, чмок-с — до капли. Швед хоть бы хны. Печальное такое лицо. По-русски ни бум-бум. Мы с соседом смотрим. Сестра наливает третью кружку, поднимает повыше, вода — буль, и тут раздался жуткий залп! Медсестра отлетела в одну сторону, кружка в другую, швед как и был, а мой сосед, инфарктник, которому полная неподвижность, вдруг начинает активно ерзать так, ерзать и все куда-то вверх косится, норовит как-то отползти. Я тоже смотрю вверх: а прямо над ним, на лампе зависли остатки этого залпа и намереваются бомбардироваться прямо на соседа. Посмеялись потом».
«А вот у нас было. Сидят врачи и сестры ночью, чай пьют. Они вообще это дело любят. У них вообще работа хорошая, если бы не больные. Стучат в дверь. Они обомлели — час ночи, дверь открывается, заходит больной в пижаме, а у него в голове торчит иголка. Ах! Что? Оказывается, ему утром делали иглоукалывание и иголку забыли. Он думал, так надо, а спать не может. Смех!»
«Еще случай был смешной с катетером. Обезболивали больного, глядь: а катетера-то нету! Ушел в вену. Что делать? Он пластмассовый, не сыщешь. Как только угодит в сонную — все, мгновенная смерть. А когда он еще угодит-то... Так и выписали. Ничего ему не сказали. Так и ходит. Если ходит».
«Привезли роженицу, а врач говорит: у нее прыщик, пусть рожает в инфекционном отделении. Идите! Она пошла и прямо во дворе между корпусами родила!»
«Врач говорит: я так тороплюсь, что у вас? Так я сегодня у вас уже был! Да я не помню, что у вас? Вы меня направляли на ультразвук. Ну вы сходили, давайте я посмотрю, так, все хорошо у вас, до свиданья! Так у меня камни в почках нашли! Да? Гм... действительно. Ну, это у всех бывает, до свиданья. Так что ж мне делать? Да ничего. Поищите лекарства, я где-то читала, что есть лекарства, которые камни рассасывают, до свиданья».
«Врач подошел и говорит: «Ну чего ты стонешь? Тихо помирай себе».
Ну, вот и все на сегодня. До новых встреч.
Приходите еще!

<- предыдущая страница следующая ->