<- предыдущая страница следующая ->

РЕАКЦИЯ ОТТОРЖЕНИЯ

Бывший министр внутренних дел СССР Вадим БАКАТИН беседует с членом редколлегии «Огонька» Георгием РОЖНОВЫМ.

Когда в конце прошлого года я впервые позвонил Бакатину на квартиру и его жена Людмила Антоновна сказала, что Вадим Викторович еще не вернулся с работы, в пору было паниковать: неужели прозевал известие о назначении экс-министра на ту «достойную должность», о которой журналистам намекал шеф пресс-службы Президента Виталий Игнатенко? «Да нет,— рассмеялся Бакатин, когда мы все же созвонились,— отсиживаю часы в Президентском совете, в Кремле. Бросьте, какая там занятость — никогда не думал, что безделье может быть так мучительно».

— Вадим Викторович, кто вы? Политик? Партийный работник? Человек номенклатуры?
— Все сложнее. У меня вся жизнь какая-то странная, я сам ее иногда не понимаю. Ну, какой я политический деятель? Я провинциал, самый настоящий, всю жизнь, сорок пять лет, прожил в Сибири, в глубинке. Я был строителем, обычным строителем, прорабом по должности. А потом так получилось, для меня неожиданно, для других тоже — какие-то там качества заметили, черт его знает какие,— повели, потащили меня на партийную работу. Приехали как-то на стройку, садись, говорят, в «Волгу», поехали. А я в сапогах резиновых, в ватнике, грязный, все равно повезли, прямо в кабинет первого секретаря горкома, я в этих сапожищах бух на такой вот ковер, как в этом кабинете. Рекомендуем вас, говорят, вторым секретарем горкома партии, вы крепко, толково планерки проводите. Вот и здесь будете проводить — почему, скажем, автобусы плохо ходят или там дороги дырявые, вот и командуй. Словом, я на этой партийной работе вырос до первого секретаря одного обкома, второго, а потом совершенно для меня неожиданное — то самое предложение Горбачева.
— Он вам позвонил по телефону и предложил стать министром внутренних дел?
— Ну конечно. Знаю, спросите — почему я так сразу согласился? Потому что я уважал и уважаю Горбачева, его идеи перестройки понял, принял, трансформировал через себя. Понял всю никчемность наших усилий по построению общества, которое ничего не дало людям, кроме череды несчастий, горя. Так вот и состоялось мое назначение в МВД, наш с женой и детьми переезд в Москву.
— Итак, вы — министр внутренних дел. Непрофессионал, правда? Это мешало?
— А что — министр должен знать дактилоскопию? Судмедэкспертизу? Оперативную работу, сыск? Знаете, человеку со стороны, вроде бы непосвященному, в чем-то легче разобраться, на него не давят стереотипы, привычный шаблон. Вот, вспоминаю — в кои-то веки выбрались с женой в Большой театр. В антракте подходит к нам женщина: вы министр внутренних дел? Отлично! А вы знаете, как купить билет в этот театр? Так я вам расскажу — всегда и только всегда через спекулянтов. Здесь же банда, мафия! Что, сил у вас не хватает с ней справиться?
Прикидываю: билеты могут распределяться дирекцией, администратором, продаваться билетерами — как видим, круг лиц весьма узкий. Лично ставлю задачу — кто и как ворует билеты, оптом или в розницу, с кем связаны администратор и кассиры, кто жульничает и почему все так легко сходит с рук: неужто в самом деле все так хитро продумано, законспирировано, что концов не найдешь? Проходит неделя — молчание, вторая — работаем, третья — прорабатываем версии. Знаете, сколько мне надо было давить, чтобы в конце концов завели уголовное дело по афере с билетами в Большой театр? Чувствую, меня сейчас нет — лопнет это дело, рассыплется. А что делается в Шереметьево-2? Из года в год одно и то же — воруют багаж иностранцев, и никто не может найти вора или воров. Что это — талантами сыщики враз обеднели? Такие хитрые жулики сплотились? Или что-то другое, более тревожное?
Но мы несколько ушли в частности.
— Вам нравилось работать в МВД? Успели привыкнуть не только, скажем, к должности министра, но и к жизни, которая вас стала окружать в здании на улице Житной?
— Очень понравилось, честно — очень. Я довольно скоро понял, что при всех своих недостатках МВД — одна из немногих государственных структур, на которую власть может смело опираться. Я как бы заново стал понимать смысл тех слов и понятий, которые мы или подзабыли, или стесняемся произносить вслух,— чувство долга, отвага, мужество, преданность. Меня все время тянуло к работникам, как принято у нас говорить, среднего, низшего звена, хотелось знать, как они живут, как служба идет, что дает им силы по трое, четверо суток не спать, что мы все, что я, как министр, должен сделать для них. Сколько же я не успел, сколько обещаний не выполнил — прежде всего перед милиционерами, офицерами в небольших чинах.
— Как вы уходили? Из кабинета, из здания МВД?
— Это тяжело... Кофе еще хотите?
— И вообще — кто вам сообщил, что вы уже не министр? Сам Горбачев?
— Диктор телевидения, в программе «Время». Не надо об этом — вдруг это для меня было или не вдруг, было же! О том, что работать мне осталось недолго, я догадывался. Был на этот счет разговор с Горбачевым, и не один. Ох, не хочется мне все это снова ворошить, дурной у меня характер, раз все-таки отвечаю. Я сам, первый пошел к Горбачеву — говорю, что-то нависает надо мной, стягивается вокруг меня, ощущение, что я в пустоте. Надо что-то делать! Он коротко, спокойно: работай. В конце ноября Горбачев меня вызвал, говорит: я принял решение. Тебя нужно освободить. Я ответил: Михаил Сергеевич, это ошибка. Вот и весь разговор. Но я никогда не думал, что это будет так скоро, почти мгновенно.
— Когда вы последний раз ездили в министерство?
— На следующий день, 3 декабря.
— Ночью много думали?
— И той ночью, и раньше. Я понял, что попал в перекрестье неких политических сил, чьих-то интересов. Мне бесконечно, на разных уровнях, твердили: я слишком забегаю вперед, заключил договор с МВД Эстонии, готовлю такие же договора с Литвой, Латвией, Молдовой. Между прочим, я убежден в этом, если бы стали сотрудничать, не командовать, а именно сотрудничать с МВД всех союзных республик на договорной основе, это был бы первый крепкий кирпичик в здание обновленного Союза, который мы тщимся построить. Была бы решена до сих пор висящая в воздухе проблема союзного МВД, этот центр был бы реален, потому что стоял бы на фундаменте поддержки снизу, на равноправии всех участников. Этого-то как раз мои критики не поняли или скорее всего не хотели понимать. Возможно, я был идеалистом, когда не уставал повторять: для милиции, для всех правоохранительных органов важно одно — право и только право, никакой идеологии! Каким я тогда мог быть союзником коммунистам Прибалтики, которые хотели видеть в МВД надежное орудие в борьбе за утраченную ими власть? Скольких сторонников в схватке с таким неугодным им министром они нашли в Москве?
Я не хочу, чтобы создалось превратное впечатление о роли здесь Горбачева. Я не сомневаюсь в его порядочности, только порядочный человек мог сказать так откровенно: нарастает давление оттуда, отсюда, надо тебе уйти.
Мне особенно тяжело потому, что вижу отчетливо — идет суета, совершаются ошибки за ошибками, глупости. Вижу — и не могу вмешаться.
— Трудно было наблюдать со стороны все, что недавно творилось в Литве? Это побоище, эту кровь, эту ложь?
— Тяжко. Неимоверно. Это беззаконие. Я потрясен, я не понимаю реакции Верховного Совета страны. Нужно было одно: дать оценку трагедии Вильнюса с точки зрения закона, Конституции. А тут всерьез доказывают, правомочен ли был какой-то там комитет национального спасения свергать законное правительство, спорят о том, кто первым нажал курок. А ведь достаточно было сказать одно: если какой-то там комитет ставит своей целью насильственное свержение законной власти — он уже неконституционен, его члены сами поставили себя вне закона, и его противоправными действиями немедленно должен заняться КГБ. Это первое. Второе: как это понимать, части Советской Армии эти комитетчики поманили пальчиком, и тут же помчали грохотать танки с десантниками? Не к МВД идут с поклоном, не к КГБ даже — к армии, а та послушно выполняет неведомо чьи указания! Не будем наивными — так не бывает. Не то что полк — батальон, роту войск МВД не могли вывести на улицы против народа так, чтобы я, министр, не знал об этом. Поэтому если бы товарищ Язов и товарищ Пуго честно и откровенно объяснили бы в парламенте свои личные действия по поводу трагических событий в Литве, они бы не вынудили Президента страны, по сути, в одиночку стоять под шквалом тех как раз вопросов, на которые сами и должны были ответить.
Своим оппонентам я еще раз поясняю: я не в восторге от политики Ландсбергиса, более того, я ее решительно не одобряю. Но действовать против него и возглавляемого им парламента преступными методами недопустимо.
— Сегодня часто приходится слышать, что Литва — это всего лишь повторение того, что уже случилось и в Тбилиси, и в Баку, причем по одному и тому же сценарию.
— А вот здесь я не согласен. Да, и Тбилиси, и Баку — наша общая боль навсегда. Но и там, и там, несмотря на весь трагизм ситуации, войска действовали по призыву хоть и обанкротившейся, но юридически законной власти, спасали сначала Патиашвили, потом Везирова. Словом, действия войск имели хоть шаткую, но правовую основу. Еще раз настаиваю — там армия власть защищала, здесь, в Литве — свергала. А это куда опаснее.
— Значит, Шеварднадзе прав — приближается диктатура?
— К кому мне себя причислить — к идеалистам или к оптимистам, но я лично в классическую модель диктатуры в нашей стране не верю.
— Шеварднадзе уходил со своего поста у всех на глазах, вся страна слышала то, что он говорил в парламенте. А вы даже не собирались выступить?
— Собирался, готовился серьезно. Текст речи у меня был, лежал вот в этом кармане пиджака.
— Сейчас он там не лежит?
— Какая разница? Если речь не произнесена, значит, ее и не было.
— Вы хотели защищаться, объясняться или наступать?
— Прежде всего я хотел объяснить депутатам, кем и почему я убран, какие силы так настойчиво требовали от Президента моей отставки. Кроме этого, мне нужно было решительно отмести наветы о том, что я развалил МВД. И просто попросить, чтобы вокруг моего смещения не создавалось излишней нервозности.
— Какие же это силы, ополчившиеся на вас?
— Вы о них уже писали в «Огоньке» — Алкснис, Петрушенко, Коган как представители депутатской группы «Союз». Я давно понял их расчеты опираться в политической борьбе на органы МВД, КГБ, армию. И они помнят мой ответ: мы, милиция, служим любой законной власти, свободно избранной народом, нравится это кому-либо или не нравится. Я не могу позволить раскачивать милицию или внутренние войска по идеологическому принципу — эти за «белых», эти — за «красных». Или, как недавно показали по телевизору — одни «наши», другие — какие? Не наши? Делим, кроим и словно бы все вдруг забываем, что преступность страны суверенитета не провозглашает, не разбегается по национальным квартирам, там все иное: организованность, спайка, взаимовыручка.
— Вадим Викторович, вы так и не вспомнили вашего последнего дня в МВД. С кем попрощались, что сказали?
— Ладно, начал — доскажу. В понедельник третьего декабря я, как обычно, подъехал к подъезду на Житной.
— У вас иномарка?
— Нет, «Волга». Когда пришел, предложили два «Мерседеса», «Чайку», «УАЗик» и вот эту «Волгу». «Мерседесы» я передал уголовному розыску, «УАЗик» тоже не понадобился, а «Чайка» иногда возит высоких зарубежных гостей. Так вот, пришел в кабинет, посидел минуту в тишине, позвонил Рыжкову: «Что делать?» Отвечает: сиди и жди. Я не знаю, как будет дальше. Ладно, сижу и жду. Опять голос Рыжкова: на двенадцать тридцать собери коллегию министерства, привезу Пуго. После коллегии я остался с Борисом Карловичем наедине, разговор был суховатый, служебный, я сдал дела, он принял. В конце дня собрал в зале коллегий руководителей главков, управлений, отделов. Что сказал? Что говорят в таких случаях? Примерно все то же: поработали славно, всем спасибо, не поминайте худо. И попрощался, не хотел присутствовать на собственных похоронах. Долго собирался, складывал личный архив, ежедневники, всякую бумажную ерунду. Утром следующего дня никуда не пошел, остался дома. Вдруг звонок: шофер привез весь комплект моей военной формы, а на кой черт она мне теперь?
— Я слышал, вы почти всегда ходили только в штатском?
— Всегда. И не только потому, что всю жизнь был сугубо гражданским человеком. Ей-Богу, мне неловко было бы сиять погонами генерал-лейтенанта перед человеком, дожившим до седых волос и заслужившим звание майора или подполковника. За два года в мундире появился дважды — на День милиции, тут уж просто нельзя было.
— А если вспомнить, что вы хотели сделать, что сделали, а что нет на посту министра?
— Знаете, что меня больше всего потрясло и разозлило едва не в первый день работы? То, что я должен был подписать приказ о дополнении штатов госпиталя на две единицы. На Сахалине! Я-то при чем, спрашиваю? Хотят вводить — пусть вводят, им виднее, это же за счет их бюджета, их денег. Нельзя, отвечают, не положено. Эти дурацкие «не положено» окружали меня едва не всюду в МВД. Мне немного потребовалось времени, чтобы понять, насколько система МВД громоздка, неповоротлива, инертна. А ведь все перемены, столь стремительно происходящие сейчас в обществе, требуют прежде всего от правоохранительных органов немедленной, даже опережающей реакции на них. Увы, чаще всего мы опаздываем, и непростительно. Пожалуйста, пример: на каждом углу говорим о гласности, а сами едва не каждую бумажку украшаем грифом «секретно». На кой черт? Я решил рассекретить по возможности всю нашу статистику — сколько совершено преступлений, каких именно, где именно. Тяжелее было огласить общее количество сидящих за решеткой осужденных, но решился, смог. Уже после меня сказали вслух о числе расстрелянных по приговорам судов.
Есть статистика и для нашего домашнего, или, строже говоря, служебного пользования. Дремучесть здесь была неслыханная. Мы, например, знали, сколько в стране совершено краж. Ну и что? Профессионалу важнее другое: когда эти кражи совершаются, в какое время, в каких именно регионах их больше, какими способами. А горестные цифры боевых потерь милиции — цифры, и ничего за ними. Нет уж, говорю, выясните: при каких обстоятельствах убивают милиционеров, чем именно, как, почему те не могли сопротивляться, поодиночке в тот миг шли или парами, сами были вооружены или нет?
— И все же сколько бы мы ни приводили примеров мужества отдельных сотрудников, авторитет у милиции невелик, более того, ее в обществе не любят, ей не всегда доверяют. Что делать, Вадим Викторович?
— Я не буду повторять пройденное: да, в милиции не место пьянице, взяточнику, хаму, это и до меня каждый министр твердил. Когда, скажем, обобранный жульем гражданин бросится к милиционеру с объятиями? Когда тот найдет то, что было украдено. А тот не ищет: во-первых, кража, по его мнению, малозначительная, во-вторых, зарегистрируй ее, прими дело к производству — сразу полезет вверх количество преступлений. А за это начальство спросит больше, чем за отказанное дело. Сейчас, по крайней мере последний при мне год, милиционера перестали ругать за этот самый рост преступлений. Зато к укрывшим преступления стали относиться без жалости. А если не укрыл, а просто отказал потерпевшему человеку? Здесь тоже дилемма: процессуальные нормы признают только два варианта действий — либо дело можно возбудить, либо в этом возбуждении отказать. И наш затравленный опер рассуждает так: что мне важнее найти, убийцу человека или наволочку, которую сперли с веревки на улице? Понимаете теперь всю дикость таких вот цифр — из 36 тысяч наших следователей 6 тысяч ежегодно заняты не поимкой преступников, а оформлением тех самых отказов, чертовски трудоемкая работа. И в Канаде, и в Италии я слышал: если больше совершается преступлений, значит, такому-то городу больше выделяется полицейских, больше платится денег. Будь у нас такая система, кто бы из сотрудников отпихивал бабусь с заявлениями? Да и зарплату нужно платить иначе, разделить ее на две части: первая зависит от количества совершенных преступлений, вторая — от количества раскрытых. Логично? Весь мир так поступает, вся полиция.
Не довел я это до конца, не успел.
— Как при вас складывались отношения МВД и КГБ?
— Конфликтов не было. Они не раз нам помогали взять какую-нибудь крупную банду, делились информацией. При всем при том я считал и считаю сейчас: у МВД свои функции, у КГБ — свои. И не нужно перекладывать на госбезопасность заботу о борьбе с экономическим саботажем или наркоманией, у нас для этого есть свои службы. Если же у КГБ свободнее с кадрами — отдайте их нам. Я дважды выступал по этому поводу на Президентском совете, но поддержки не получил.
— А чем кончилась история с намерением создать Следственный комитет?
— Откровенно? По-моему, этот комитет нужен был только московской верхушке: куча новых должностей, кабинетов, машин, генеральских лампасов на новых мундирах.
— По-моему, кое-что у вас начало вырисовываться с реформами в исправительно-трудовых учреждениях. Хоть первые конкретные шаги были сделаны — в них и гуманное отношение к узнику, и здравый смысл.
— Увы, только первые шаги. Мы разработали целый пакет предложений и ученых, и практиков, предусмотрели существенные новшества по всем направлениям. В августе я лично передал эти документы Горбачеву, он собирался в отпуск, обещал спокойно прочитать. Вскоре звонит: вы представили очень серьезный документ. Есть основа. С тех пор сколько времени прошло? Боюсь, не скоро еще о наших реформах вспомнят.
— Вам не кажется, что вы уже стали профессионалом в МВД?
— Становился. Зачем? Иногда кажется — вся моя жизнь какая-то сломанная. Я ведь в молодости рисовал, говорят, неплохо, советовали даже поступать в Суриковский. Видно, смалодушничал — я закончил школу с серебряной медалью, мог записаться в любой вуз, а в Суриковском даже для медалистов экзамены. Вот и стал технарем, строителем.
— Сейчас, вдруг — кошку нарисовать сможете?
— Кошку? Да ну вас... Я внучкам не только кошек — целые картины рисую. Какой же тогда покой на душе...
— Когда в вашей жизни было светло, хорошо?
— И думать нечего — когда я прорабом был, трест «Кемеровохимстрой». Все премии, все знамена — мои были! Толк был, дело.
— Пошел третий месяц вашего кремлевского сидения. Что дальше? Что-то конкретное — работу, должность — предлагали?
— Да, первое предложение было довольно скоро — первым заместителем премьер-министра, Павлова.
— Кто предложил?
— Михаил Сергеевич. Он человек слова.
— И что же?
— А то, что на Совете Федерации мою кандидатуру решительно отклонили. Кто, почему — зачем это? Отклонили — значит, негоден.
— Или — неугоден? А дальше?
— Дальше я приболел, был полуофициальный звонок — снова в команду Павлова, но уже отраслевым заместителем. Курировать энергетику, транспорт, связь. Я пошел к Горбачеву и отказался: не хочу быть дилетантом. С того дня — с 14 января — других предложений не было.
— Уже третий месяц вы практически не ввязываетесь в политическую борьбу, интервью даете редко, но очень сдержанно и даже осторожно. А вот ваши противники все не успокаиваются, не устают поминать вас лихом. Девятого февраля, в пятницу утром, с офицерами Главного управления командующего внутренними войсками МВД СССР встречался народный депутат СССР полковник Алкснис. Разумеется, он вас не забыл: Бакатин, по его словам, предал идею единого Союза, подыгрывал сепаратистам. Все это мы уже слышали, не правда ли? Почему же снова идет атака на вас?
— Думаю, убрав с дороги меня и Шеварднадзе, эти люди рассчитывали на успех и последующих своих шагов. Как и следовало полагать, наметили и осуществили они их в Прибалтике. Теперь они и сами не скрывают, что проиграли, и винят во всем прежде всего Президента, теперь вот меня. Неужели они всерьез полагали, что Горбачев послушно признает самозваный комитет национального спасения и введет в Литве президентское правление?
Я вынужден повторить снова: да, я выступал против надоевшей всем и ненужной централизации власти в союзном МВД, я развязал руки республиканским министерствам. Но все понимали: без Москвы будет трудно готовить кадры, организовывать материально-техническое и военное снабжение, перебрасывать людей из республики в республику в случае осложнения оперативной обстановки. Если все страны, входящие в Интерпол, делают так, неужели мы у себя в стране не договоримся? Договорились же с той же Эстонией!
— Кстати, после этого договора вас не одергивали?
— Еще как! Но надо отдать должное Рыжкову — как и положено, я ему о своем намерении доложил, он не возражал. Но с других сторон атаки на меня усилились, огонь стал просто шквальным. Особенно горько было слышать обвинение в том, что я как министр равнодушно наблюдаю за демонтажом памятников Ленину. Да, лично мне это было больно слышать и видеть, но ведь решения о таком демонтаже принимались местными органами советской власти! Как же можно было советскую милицию заставлять воевать с этой властью, которой она, кстати, подчиняется? Не прав городской Совет — пусть его поправит областной, тот заодно — слово за Верховным Советом. Повторяю: нельзя подставлять милицию, нельзя противопоставлять ее власти, нельзя из милиционеров или внутренних войск делать козлов отпущения. Как нам нужен был Закон о советской милиции — будь он принят в 1989 году, как мы надеялись, и мы с вами не гадали бы, что позволено, а что не позволено ее сотрудникам. Опять мы опоздали, опять упустили время, а теперь этот Закон просто невозможно принять без понимания того, что такое вообще есть наш Союз. А без этого Закона у меня были связаны руки как у министра — многого не смог. Многое не успел сделать. Хотел, чтобы присвоение очередного звания не зависело от продвижения по служебной лестнице, хотел, чтобы у нас, в МВД, была своя служба разведки, чтобы, наконец, были вдвое повышены оклады всем сотрудникам МВД. Неужели этот последний пункт моих предложений — только блажь, только фантазии оторвавшегося от действительности министра? Да нет же, мы все прикинули, все просчитали — выделенный государством для МВД бюджет позволит нам именно вдвое увеличить оклады служащим у нас людям. Не думаю, что мы роскошествуем, платя вместо двухсот рублей четыреста тем, кто подставляет себя под пули. Они знали: прибавка будет с первого января, я им так обещал. Январь прошел...
— Вадим Викторович, вы были членом команды Горбачева, вы шли за ним след в след. Почему же он согласился на то, чтобы вас убрали не его руками?
— Горбачев не диктатор, решений он сам не принимает, ему помогает окружение. Так вот, я думаю, что именно это окружение переоценило силы оппозиции.
— Я уже не раз слышал: Бакатина отправят послом в одну из стран — то ли в Европу, то ли в Азию.
— Это даже не ложь. Это фантазия. Сплетня.
— Но вот передо мной «Независимая газета», на первой странице: «О Вадиме Бакатине». Читаю полностью: «По имеющейся у «НГ» неофициальной, но заслуживающей доверия информации, Вадим Бакатин вскоре будет назначен послом СССР в одну из европейских стран».
— Давайте посмеемся?
Какой это был смех — догадаемся сами.


• МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА •

Васисуалий Лоханкин, Клод Лелюш, теперь вот мы. Пора внести свой вклад в неисчерпаемую тему. Пора рассказать и показать, как живет не только общество, но и обретаются отдельные его члены, которым не чуждо ничто человеческое. Новая рубрика «Мужчина и женщина» — это знакомство с образом жизни, в отличие от борьбы за жизнь, которой наполнены наши будни и праздники. При ближайшем рассмотрении в стране обнаруживаются люди, которые ходят не только на митинги, но и в гости, на свидания, в кино и даже на работу. В нашей так называемой «буче боевой, кипучей» хотелось бы помочь вернуть многим этот навык спокойного дыхания. Что мы и попытаемся сделать. Внимание, блюстители морали! «Мужчина и женщина» — отнюдь не пропаганда секса, хотя у любви, как у пташки, крылья, и она, безусловно, прорвется всюду. Итак, любовь, дружба, деньги, творчество, бизнес, семья — варианты искусства жить в условиях, для этого не очень предназначенных...
Обо всем этом и еще кое о чем — наш новый раздел.
Рубрику ведет Алла БОССАРТ

«НИКОГДА НЕ ПОЗДНО»,- говорит Анэля МЕРКУЛОВА

Анэля Меркулова — ведущая телеканала «Добрый вечер, Москва!», едва ли не последнего «живого эфира» на всем государственном телевидении. Ее день — среда. В этот день ее смотрят 30 миллионов москвичей и жителей Подмосковья. В последнее время к этой аудитории телемосты присоединили и ленинградцев.
Ее передачи обращены к проблемам Духовности, поиску себя в этом мире. По рейтингу ТВ-ведущих входит в десятку лучших.

— Договоримся сразу — о политике ни слова. Этого мне в эфире хватает!
— Ладно. Сколько вам лет?
— Пожалуй, давайте о работе...
— Когда вы впервые вышли в прямой эфир?
— Да уж почти два года назад.
— А до этого?
— Много лет работала «за кадром», в редакции научно-популярных программ. Кругом одна политика, все говорили о «свершениях», а мы занимались искусством — как на другой планете. Сегодня вспоминаем то время как золотое.
— Когда это было?
— Конец шестидесятых — начало семидесятых, примерно так.
— Так вы из «шестидесятников»... Сколько же, выходит, вам лет?
— Все равно не скажу.
— Кем вы были до эфира в «ДВМ»?
— Сначала специальным корреспондентом. Потом возглавляла выпуск, то есть готовила эту программу от начала до конца.
— И вдруг перешли из-за стеклянной перегородки к цветам и микрофонам? Легко и светски, как держитесь там теперь?
— Как же... Встала, надела шпильки и — вперед... Да я бы никогда сама на это не решилась! В меня всегда больше верили другие люди. Их было мало, но они-то и заставили меня попробовать. Так случилось, что наша эфирная команда потеряла ведущего. Его сняли с эфира за сравнение речи Лигачева с высказываниями Нины Андреевой. Тогда это было немыслимо! Мы оказались в сложном положении, и вот тогда-то, чтобы не терять команды, я и шагнула на экран — как на амбразуру.
— Страшно было?
— Хуже, чем страшно. Казалось, что давно поздно. Все-таки возраст.
— Какой?
— Не старайтесь. Короче говоря, жутко сопротивлялась — коллеги не дадут соврать. Полное неверие в себя. Душу-то повышибли из нас — за столько-то лет...
— Вы моделируете свой экранный образ?
— Нет. Ломать себя в эфире нельзя.
— На экране у вас царственная повадка. Вы деспотичны?
— Скорее вспыльчива. Даже скандальна. Могу наорать, но этого хватает на две-три минуты.
— Вы телезвезда. Как изменилась ваша жизнь?
— Стало тяжелее.
— Кокетничаете?
— Самую малость. Эфир обязывает всегда быть в форме и в курсе. Всегда быть готовым к чему угодно. Не расслабишься. А потом, знаете, когда на улице показывают пальцем — противно и стыдно. Глядя в упор — в метро или троллейбусе,— начинают между собой громко обсуждать, какая я «живьем»: а Анэля-то, гляди-ка...
— В метро? Разве у вас нет машины?
— Машина есть, но я не вожу. У меня и прав-то нет. Ездит сын, он много работает, учится — ему нужнее. Но думаю, что все равно придется садиться за руль — времени совсем нет.
— Наверное, у вас много поклонников?
— Э, нет. Жизнь телезвезды, раз уж вы употребляете это слово, от жизни кинозвезды весьма отличается. Это же служба — ежедневная, тяжелая, регулярная. Никакой личной жизни! Не знаю, может, мужчины думают: ну, «она была в Париже», куда уж мне! И ошибаются. И получается — никого.
— Вы не замужем?
— Не-а.
— А были?
— Дважды.
— Кто сегодня составляет вашу семью?
— Я. Сын. Он недавно женился и живет пока у тещи. Наверное, так: моя семья состоит из меня, моего сына, моей невестки и кота Пети.
— Что значат мужчины в вашей жизни?
— А я вообще считаю, что в судьбе женщины мужчина играет основную роль. Всегда. Кто бы что ни говорил. И в моей жизни тоже. Двое мужчин (кстати, тезки) — один дал мне сына, другой помог обрести себя творчески.
— Вы бы вышли замуж еще раз?
— Хотелось бы, но десять раз подумаю.
— В каком возрасте еще не все потеряно?
— Опять вы за свое. В любом. По одной простой причине — человек не создан для одиночества. У нас парная природа. Если ты не в паре — такое чувство, будто тебя обокрали. И если женщина говорит: «Да ну, не хочу я замуж, мне и так хорошо» — не верьте. Это защитная реакция.
— Как же вы проводите свободное время?
— Понедельник, вторник, среда — его нет, только работа и подготовка к эфиру. В четверг я возвращаюсь очень поздно — или рано? — часа в два ночи. Вообще-то особого распорядка нет. Сплю мало. Читаю много. В магазины хожу очень редко.
— Вы стали богаче?
— Полтора года назад нам стали наконец-то прилично платить. За всю мою долгую жизнь на телевидении это впервые. Не знаю, как платят в других странах, говорят, наши деньги по сравнению с их гонорарами просто копейки, но даже то, что мы получаем сейчас, кажется мне огромной суммой. Не верится, что я смогла купить машину,— брала в долг, но ведь выплатила же...
— А что еще можете себе позволить?
— Да не так уж и много, наверное. Вот только сейчас купила мебель, шубу, кольцо.
— Какое?
— На бриллианты у меня не хватило бы. Просто колечко.
— А где же вы мебель-то достали?
— По блату.
— А откуда лампа из нефрита?
— Подарок.
— Чей?
— Одного человека.
— Может быть, взятка? Вообще взятки предлагают?
— По-моему, никому даже в голову не приходит. Я бы, конечно, и не взяла, но, сказать по правде, не помню, чтобы предлагали.
— У вас сложный характер?
— Да, мне есть за что себя укорить. За нетерпимость, за то, что не умею прощать, и опять-таки за гордыню. А самолюбива! Нет бы перетерпеть да понять, но куда там! Закусишь удила... Страшно бывало, горько, но тут уж лопни, а держи фасон. Думаете, от этого легче? Нет, только страдала потом. Но виду не показывала. Наоборот, приведу себя в порядок, что-нибудь новенькое надену. Разве можно дать почувствовать, что тяжело или больно? Ни за что! Ну, и проигрывала... Иногда спохватывалась, да поезд уже уходил.
— А кстати, сколько вам лет? Я хочу сказать, у вас великолепная фигура! Сидите на диете?
— Если хотите знать, больше всего люблю холодную картошку и могу на ней пережить продовольственный кризис.
— Тогда, наверное, делаете зарядку?
— Стараюсь. То, что называют аэробикой, плюс гантели. Но это не для красоты, а для здоровья. Просто разваливалась одно время: перенесла тяжелую операцию и вынуждена была приводить себя в порядок.
— У вас, наверное, свои косметолог, парикмахер, массажист?
— Вы шутите?
— А каким кремом пользуетесь?
— Какой попадется. Где его взять? У меня запасы в холодильнике. Вот из холодильника, как «из тумбочки», и беру.
— Вы коренная москвичка?
— Да, и даже хорошего происхождения. Но говорить об этом не буду.
— Почему?
— Не хочу ранить маму. Представьте — получить прекрасное образование, музицировать и прочее и потом враз остричь волосы, надеть красную косынку... Кажется, какой-то рабфак... Это было вынужденное насилие над собой. Мама только после войны отучилась грассировать. Она до сих пор боится говорить об этом.
— Вы любите москвичей, к которым обращаетесь с экрана?
— Ну как можно любить 9 миллионов! Нет, не хочу и не буду заигрывать с московской аудиторией. Да и где они, москвичи? Москва — трагичный мегаполис. Здесь осталось всего-то двадцать процентов так называемых коренных жителей. Дух Москвы искоренен. А те, кто приехал сюда — не важно, как и зачем,— как-то не смогли, не успели полюбить Москву. Вот и получилось — и не столица, и не деревня... Духа живого нет, традиции нет. Мне могут сказать: о каких это традициях вы рассуждаете, когда, извините, жрать нечего? Так вот поэтому и нечего. Культура — как хотите — первична.
— Если вам завтра предложат оставить экран?
— Я уже думала об этом, и много. За последний год столько изменилось во мне... Не умру, конечно. Постараюсь пережить это не как трагедию. Надеюсь, будут внуки. Знаете, надо ко всему готовиться. Радоваться, если пришел твой «звездный» час, но не думать, что он продлится вечность.
— Вы уверены, что вовремя почувствуете, когда пора уходить?
— Надеюсь, да. Я не рассчитываю на многое. Я поздно вышла в эфир. И знаю, что, работая в эфире, шкурой чувствуешь любые оттенки — как ты говоришь, что делаешь, нужна ли ты... Догадываться об этом необходимо, потому что прямо никто не скажет — это убийство. Вообще лучше самому предупреждать любую «отставку» — на всех фронтах.
— Какой мужчина идеальный?
— Их нет. Впрочем, как и женщин. Другое дело — какого мы выбираем. Ну, это судьба. Моя подруга стояла у магазина на Арбате. Кто-то ее толкнул. Она повернулась и, как потом рассказывала мне, увидела родные глаза.
— И что?
— Ничего. Поженились.
— А вы влюблялись с первого взгляда?
— В отца своего сына.
— Что бы вы посоветовали женщинам в любви?
— Терпения и умения прощать.
— То есть чего вы напрочь не умеете?
— Потому и советую.
— Хотели бы знать, что будет завтра?
— Нет, но все равно знаю, Изменится ситуация — люди останутся те же. И мы продолжим разговор, который будет прерван. Я потерплю.
— А возраст?
— Никогда не поздно.
Спрашивала Наташа ТРОЕПОЛЬСКАЯ.

Фото Юры ФЕКЛИСТОВА
• Только и есть время отдохнуть — в гримерной.
• «Обожаю холодную картошку».
• «Какая парикмахерская?! Некогда...»
• Этому члену семьи разрешается все.

<- предыдущая страница следующая ->