скачать журнал

<- предыдущая страница следующая ->

ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ

«БОЮСЬ СГЛАЗИТЬ...»

С женой члена Верховного Совета СССР, председателя Ленсовета Анатолия Собчака Людмилой НАРУСОВОЙ беседует наш корреспондент Анастасия НИТОЧКИНА
Фото Льва ШЕРСТЕННИКОВА

Появление в моем гостиничном номере Людмилы Борисовны не сопровождалось никакими эффектами. Никаких помощников, референтов, охранников, которые мне воображались. Открылась дверь, зашла невысокая, светловолосая, элегантно одетая женщина. Первая леди города. «Здравствуйте». Объяснила, раздеваясь, что времени катастрофически не хватает — в Ленинград приехал президент Республики Корея Ро Дэ У с супругой — надо быть на приемах...
— Никак не могу привыкнуть, что кто-то может так жить всегда. Я обычный советский педагог. Живу соответственно...
— Это как?
— Скромно. Занимаюсь историей, преподаю в Институте культуры имени Крупской. Кандидатскую защитила по декабристам.
— Женой декабриста себя не ощущаете?
— Такого поворота не исключаю. Говорю совершенно серьезно.
— Страшно?
— Думаю, что всем страшно не только из-за нападений хулиганов, а скорее от сознания беззащитности — ведь правоохранительные органы более активны на митингах и демонстрациях, чем в подворотнях и темных подъездах. Что касается нас, то надоели постоянные угрозы.
— А что за угрозы?
— Самые разные. Но цель одна — воздействовать на мужа. В последнее время постоянно грозят и мне, и дочери.
— Насколько это серьезно?
— Не знаю. Принимаю меры предосторожности.
— Когда мы с вами договаривались о встрече, вы сказали, что еще не успели посмотреть свое расписание. У вас каждый день так расписан?
— Расписание, о котором я вам говорила, появляется, лишь когда приезжают высокие гости и по протоколу я обязана выполнять функцию жены председателя Ленсовета.
— Что такое протокол?
— Обязательные, принятые во всем мире правила проведения официальных встреч. Там написано, когда необходимо присутствовать с женой (официально — с супругой), когда можно без супруги. Это кодекс скорее внешних атрибутов.
— Не страшно было в первый раз выйти на протокольную встречу? Все же мы очень скованные и зажатые.
— Воспитание, полученное в семье, и образование помогли чувствовать себя достаточно уверенно: я знала, как держать себя, о чем говорить. Но первый раз, конечно, особенный: мне не было страшно или неловко, скорее непривычно. И дело не в том, что нужно помнить, кто первым должен ступать на ковер. Непривычным оказался диссонанс между протокольной и обыденной жизнью. Что и говорить, приятно ездить по городу в блестящих «мерседесах», в сопровождении кортежа мотоциклистов. У многих это вызывает справедливое раздражение: перекрывают движение, а люди торопятся на работу и из-за неведомых заморских гостей опаздывают. Я сама сколько раз возмущалась. Но теперь понимаю, что нужно считаться с элементарными правилами международной жизни... Но вот кончаются визиты, кортежи, шикарные «мерседесы», и я иду в наши убогие магазины, стою в очередях, сажусь в переполненные вагоны метро и еду к себе.
Или завтраки в честь высоких гостей. Я все понимаю про наше гостеприимство и радушие. Президенты и мэры привыкли к определенным условиям жизни и не должны страдать в гостях. Но, поедая на завтраках вкусные и экзотические продукты, ломаю себе голову: что приготовить мужу на ужин и с чем завтра сделать бутерброд дочке в школу? Ни сыра, ни колбасы в доме нет...
Так что моя жизнь делится на декоративную, к которой трудно привыкнуть, и реальную, которой я живу постоянно.
— Почему, на ваш взгляд, жены политических лидеров в нашей стране до сих пор остаются в тени?
— В нас сильны пережитки сталинизма. Ведь это именно Сталин ввел правило, по которому жены не присутствовали ни на официальных приемах, ни в поездках. Они не появлялись даже на обычных праздниках. Где-то читала, как Сталин встречал Новый год с Ворошиловым, Молотовым и другими членами Политбюро, жены даже не приглашались. До какой же степени нечеловеческой морали нужно дойти, чтобы чисто домашний, семейный праздник отмечать в узкопартийном кругу?
— Казалось бы, появление Раисы Максимовны должно было изменить ситуацию...
— ...Я помню, как зарубежные газеты восторженно писали, что она первая жена советского руководителя, которая по своим объемам гораздо меньше мужа...
— Однако не секрет, что отношение к ней у нас в стране неоднозначно.
— Лично мне кажется, что она ведет себя совершенно нормально.
Мы пыжимся, выдаем себя за европейцев, сохраняя при этом чисто азиатское отношение к женщине. Несмотря на декларации о равноправии, у нас до сих пор считается, что политика — дело мужское, а женщина должна ходить в чадре. Мужчины действительно делают политику, но ведь в конце концов что бы они ни делали — они делают это для своих женщин, жен, для своих детей, наконец.
Обычная житейская ситуация: жена сопровождает мужа в поездке. Во всем мире это норма. Когда я была с мужем в Лос-Анджелесе на подписании соглашения о городах-побратимах, меня поразило, что мэр, представляя свою жену, совершенно спокойно сказал: «Знакомьтесь. Она работает в моем офисе, помогает вести дела». Ни у кого — ни у членов муниципального совета, ни у жителей города — это не вызывает никаких отрицательных эмоций...
— Муж разделяет вашу точку зрения на роль женщины?
— Я не претендую ни на какую роль. И почему вы упорно называете ролью естественное желание женщины помогать своему мужу, быть рядом с ним в любой ситуации? Когда Елена Георгиевна Боннэр всюду сопровождала Андрея Дмитриевича Сахарова, это ни у кого не вызывало вопросов: она боялась отпускать его одного, хотела быть рядом. Честь ей и хвала — она достойнейшая жена. Почему же в других случаях это вызывает отчаянное сопротивление и раздражение?
— Мы же привыкли, что общественное выше личного. Политические лидеры часто воспринимаются бездушными колесиками и винтиками какой-то машины...
— Недавно в течение целого дня я сопровождала бывшего президента Америки по Ленинграду и пригородам. Нэнси Рейган поразила и очаровала меня абсолютной искренностью и естественностью. Ни она, ни ее муж не стесняются показывать трогательного отношения друг к другу. Интимные пожатия рук, нежные объятия, взгляды, полные взаимной симпатии,— и все это не украдкой, а открыто. Они не боятся, что кто-то что-то скажет или подумает.
— Американский культ семьи поражает и меня. Ведь даже на вручении премии «Оскар» в первую очередь благодарят жену, мужа, родителей, детей...
— Это естественно. Абсурдно, что у нас говорят: «Спасибо родной партии». Или: «Отдам жизнь за благо народа». Жизнь отдают за благо конкретных людей, потому что народ состоит из бабушки, тети, сына, дочки, жены и мужа...
— Вы приезжаете с Анатолием Александровичем в Москву на сессии и съезды?
— Конечно. Я стараюсь хоть ненадолго, но вырваться к нему, чтобы помочь в быту. Прачечными он не пользуется. Как любой мужчина, может оказаться беспомощным. Я считаю, что человек всегда должен выглядеть достойно: пусть голодный, но в чистой рубашке. Даже если человеку очень плохо, его внешний вид должен говорить, что у него все прекрасно. Меня научила этому соседка в коммунальной квартире. В годы блокады она меняла хлебные карточки на мыло, чтобы мыться, стирать одежду, выглядеть чисто и аккуратно.
— А на первый Съезд вы приезжали?
— Нет. Я приехала в начале лета, в свой отпуск. Был самый пик популярности Собчака, его уже узнавали на улицах. Произошел забавный эпизод. Я приехала на поезде рано утром, добралась до гостиницы «Москва» и попыталась пройти. Меня не пустили. У меня другая фамилия, и мне было трудно объяснить, кто я такая. Наконец какой-то человек, распоряжающийся у дверей, спросил меня, к кому я иду. Я ответила, что к Собчаку. Он сказал: «Будете 84-й». Я даже не сразу поняла, о чем речь. Он пояснил: «Здесь очередь к Собчаку, записано 83 человека. Вот вам жетончик, будете 84-й». Я пыталась объяснить, что иду по личному делу. Он безразлично отпарировал, что все по личному делу. Когда муж пришел, я с трудом к нему прорвалась, чтобы все-таки не быть восемьдесят четвертой.
— Что вы испытывали, наблюдая в то лето по телевизору дебаты первого Съезда?
— Толя выступил в первый же день Съезда и поддержал кандидатуру Оболенского. Он заявил, что и беспартийные должны претендовать на высшие посты государственной власти. Первое чувство, которое я испытала,— чудовищный страх. Ведь для всех это был просто один из депутатов, а для меня — родной человек. Я была в отчаянии: «Господи! Ведь посадят, снимут с трибуны, больше никогда не увижу...»
— Вы не уговаривали мужа все бросить и вернуться к нормальной, спокойной жизни?
— Я помню, как освистывали и зашикивали Андрея Дмитриевича Сахарова. Особое усердие проявляли «афганцы», защищая которых, он заработал ссылку в Горький. Я тогда очень много думала о человеческой неблагодарности. И сказала мужу: «Вот видишь. Если уж освистывают Сахарова, то тебя уж точно затопчут и закидают камнями». Он ответил: «Да, я знаю. Я к этому готов...»
А помните эпизод третьего Съезда, когда мой муж иронично назвал Воротникова и Власова адыгейцем и якутом? На Собчака набросились представители этих делегаций, стали обвинять его в шовинизме, даже не потрудившись разобраться в смысле сказанного... Я снова подумала о неблагодарности. Но страха уже не было. А вечером мы получили более тысячи телеграмм из глухих адыгейских аулов, из далеких якутских поселков: «Спасибо, что поддержали нас. Мы все поняли правильно. Не обращайте внимания на выступления наших партийных боссов». Некоторые телеграммы были написаны неграмотно, с ошибками, не очень складно, но искренне, от души. Я устыдилась тогда своих мыслей о человеческой неблагодарности. Это был самый трогательный момент в нашей политической жизни.
— Когда мы разговаривали по телефону, вы обмолвились, что Анатолий Александрович не очень доволен тем, что вы согласились на эту беседу... Почему?
— Он считает, что в тяжелейшей ситуации, в которой находятся наша страна и наш город, нужно меньше говорить. Время разговоров безвозвратно ушло. Сейчас свои взгляды и убеждения нужно высказывать делами.
— Часто ли бывают ситуации, когда вы поступаете вопреки желаниям мужа?
— Я стараюсь таких ситуаций не допускать. Но, естественно, только на уровне быта, дома и семьи.
— Бывают ли в семье разногласия?
— Очень часто. И, к сожалению, чаще всего именно по политическим мотивам.
— Он прислушивается к вам?
— Да. Он говорит, что я пятая колонна в нашей семье.
— Вам часто удается убедить его в своей правоте?
— Честно говоря, я никогда не ставлю перед собой этой задачи. Но думаю, что, если в результате наших споров он начинает серьезнее размышлять над чем-то, сомневаться, это уже большая победа. Как говорил Вольтер: сомнение — начало мудрости.
— Значит, вы счастливее, чем Горбачев. Ведь даже он не решается спорить с Собчаком.
— В политических делах у моего мужа совершенно твердая линия поведения и ясное понимание того, чего он хочет. Яростность и энтузиазм его выступлений, когда он буквально вылетает на трибуну, многие называют честолюбием. Однако эмоциональный подъем в такие минуты объясняется очень просто: во-первых, тип темперамента, а во-вторых, абсолютная убежденность в своей правоте. Плюс бескорыстие. Мой муж — политический романтик. Он искренне убежден, что необходимо биться головой об эту непробиваемую стену, пытаясь ее все-таки пробить. Он отвечает за каждое свое слово, поэтому и желающим поспорить приходится туго.
— Вы называли Анатолия Александровича политическим романтиком. А вы кто — политический реалист?
— Я бы сказала — политический скептик. И хотя у нас солидная разница в возрасте — более десяти лет, иногда в шутку говорю, что я — старуха Изергиль, а он — Данко.
— Расскажите, когда и как вы познакомились?
— Вы задаете довольно интимные вопросы, что для вашей профессии естественно. Всегда есть что-то, составляющее легендарную ауру любой семьи, и знакомство относится именно к этой сфере... Впрочем, извольте. Это было трудное и тяжелое для меня время: личные неурядицы, жилищные проблемы... Я училась в аспирантуре, и мой научный руководитель посоветовал обратиться к доценту университета, некоему Собчаку, человеку знающему и грамотному. Он был моей последней надеждой, потому что к тому времени я уже обращалась ко всем адвокатам Ленинграда, и они сочли мою ситуацию безнадежной. Я использовала этот последний шанс — и Собчак действительно мне помог. В подобных ситуациях люди пытаются найти выход, обойдя закон. Но он сразу сказал: «Оставьте всякую надежду обойти закон, я в эти игры не играю. Я постараюсь вам помочь, но так, чтобы даже в мелочах не было нарушений». Я про себя отметила это его качество. Надо сказать, что в обыденной жизни оно зачастую мешает.
— Это была любовь с первого взгляда?
— Ну что вы! Любви тогда вообще никакой не было — чисто деловые отношения. Он помог мне совершенно бескорыстно. Единственное, что взял,— цветы, которые я ему преподнесла в знак благодарности. Мы расстались. А через несколько лет «познакомились» заново. И лишь тогда возникло то, что нас и объединило.
— А тогда он проявлял интерес к политической жизни?
— Он был поглощен наукой. Не знаю, можно ли назвать интересом к политической жизни полнейшее неприятие противоправных норм нашей жизни. Для него это было время отчаяния и научного кризиса. В 1973—1974 годах — в самый разгул застоя — он написал докторскую диссертацию, в которой отстаивал принципы рыночной экономики. Его тогда нещадно били, обвиняли в стремлении с молотка продать социалистические предприятия, реставрировать капитализм. Я увидела отзывы на диссертацию и содрогнулась. Слава Богу, что на дворе был не 37-й год. ВАК, конечно же, диссертацию не утвердил. Доктором и профессором он стал позже.
Но как только изменилась общественная ситуация, как только он понял, что его знания могут оказаться полезными, с головой ринулся в политическую деятельность. Исключительно для того, чтобы реализовать, воплотить в жизнь свои теоретические, научные идеи.
— Вы не пытались его остановить? Предостеречь?
— Конечно, пыталась. Я сразу сказала, что эти якобы демократические выборы — на самом деле лишь азартные игры с государством, играть в которые не стоит. Я не верила, что горстка демократов может что-то изменить. Он ответил, что именно из-за таких скептиков, как я, ничего в нашей стране не меняется.
— Как вы думаете, в чем вас могут упрекать недоброжелатели и есть ли они у вас?
— Конечно, есть. Как и у любого, кто на виду. Про нас ходит множество слухов.
— Каких?
— Например, что мы въехали в восьмикомнатную квартиру, купили «мерседесы», шубы и т. д. В возникающих почти ежедневно газетках разных «направлений» иногда такое про себя прочитаешь, что только поражаешься злобной фантазии авторов. Иногда возникает желание подать в суд за клевету, но, подумав, приходишь к выводу: умный и так поймет цену таких «сенсаций», а доказывать что-то дураку — пустое занятие... Времени жаль.
— А что, у вас до сих пор нет «мерседеса»? Несолидно как-то...
— И «Запорожца» нет... Недавно после трехлетних хлопот наконец-то удалось поменять квартиру. 3-х комнатную на 3-х комнатную, но с большей кухней, а то в прежней 5-метровой ели по очереди. Обошлось это в приличную сумму — весь выплаченный пай за прежнюю квартиру по условиям обмена оставили новым жильцам. И хотя я, как кандидат наук, и муж, как профессор, имеем право на дополнительную площадь, нашлись новоявленные «швондеры» и «шариковы», развернувшие очередную кампанию против Собчака. Перегородим одну из комнат, может, получится небольшой кабинет — первый в жизни! — для мужа. А то мне умилительно было читать в «Советской России» интервью с Л. С. Рыжковой, где корреспондент, описывая комнату Н. И. Рыжкова в два окна, называет его типичным профессорским кабинетом.
Мой муж, проработав 25 лет на университетской кафедре, не имел никогда своего кабинета. Как, кстати, и многие его коллеги.
И еще несколько слов об этой публикации. Хочу искренне послать слова соболезнования моей тезке — Людмиле Рыжковой. Понимаю ее состояние, ибо пережила то же самое — инфаркт мужа — три года назад, когда новогоднюю ночь мой муж провел в реанимации. Поэтому имею моральное право сказать следующее. Тяжелая болезнь не может быть основанием для сентиментально-слезливых призывов о всепрощении провалившейся экономической политики. Вспомним второй Съезд народных депутатов СССР. Как билась горстка депутатов против программы Рыжкова — Абалкина! Но Съезд ее утвердил. Она провалена. Кто виноват? Боюсь, что теперь разговорами о жесткости, отсутствии милосердия будут прикрывать нашего премьер-министра. Недавняя публикация против Г. Явлинского, давшего отрицательную экспертную оценку деятельности Н. И. Рыжкова, это подтверждает. Я не стала бы касаться этого сюжета, если бы не предвидела такого псевдоснисходительного отношения и в будущем. В конце концов, когда Съезд депутатов не раз освистывал и клеймил Собчака, мне и в голову не приходило говорить о перенесенном им инфаркте и просить милосердия, а заодно и дачу. Но, простите, я отвлеклась.
— Вы производите впечатление очень самостоятельной женщины...
— Так оно и есть.
— Трудно ли быть самостоятельной рядом с таким самостоятельным мужем?
— Может, на этом и основан наш союз? Мы уважаем самостоятельность друг друга. Он часто бывает не согласен с моими поступками, но уважает мое право на суверенитет в рамках семьи. А у меня есть все основания гордиться его самостоятельностью.
— Не хочет ли Анатолий Александрович, чтобы вы ушли с работы?
— Нет. Он понимает, что работа для меня очень много значит. Я очень люблю русскую историю, которой занимаюсь; люблю Ленинград, историю которого преподаю; люблю студентов, с которыми у меня очень теплые отношения. Мне интересно работать.
— Мне рассказывали, что задолго до перестройки вы были прогрессивно настроенной женщиной.
— Я никогда не читала лекции с ортодоксальных марксистских позиций. Я читала их по Ключевскому и Соловьеву.
— Изменилось к вам отношение на работе с тех пор, как вы стали первой леди города?
— Коллеги с пониманием относятся к моему положению. Они мне сочувствуют: я ведь сейчас практически стала матерью-одиночкой.
Впрочем, есть люди, которые перестали со мной здороваться с тех пор, как мой муж занялся политикой и особенно после того, как обрушился с резкой критикой на партийных деятелей.
— Вы переживаете?
— Нет. Это их проблемы. Пусть они и переживают.
— Я знаю, что вы организовали в Ленинграде «Хоспис» — больницу для безнадежно больных...
— Инициатором организации у нас в стране «Хосписа» был английский журналист Виктор Зорза, который несколько лет назад пережил личную трагедию: его двадцатишестилетняя дочь умерла от рака. Она умирала в специальной клинике для безнадежно больных, по ее собственным словам, счастливой. Перед смертью она оставила отцу завещание: создавать сеть подобных клиник по всему миру. Во многих западных странах они уже существовали. И основное внимание он обратил на малоразвитые страны. Я познакомилась с ним на конференции два года назад, потом прочитала его статьи, прониклась этой идеей и решила ему помочь. Мы стали работать. Разумеется, на общественных началах. Когда Анатолий Александрович стал депутатом, я просила его о помощи: он передавал разные письма по назначению, минуя бюрократические препоны. Но мы, может быть, ничего не добились бы без Виктора Зорзы, ведь в нашей стране иностранцам всегда уделяют больше внимания, чем согражданам. Ленинградское управление здравоохранения выделило захудалый барак на окраине без удобств. Мы его отремонтировали, нашли замечательных врачей, и первого октября прошлого года «Хоспис» был открыт. Мы получаем много пожертвований, в основном от промышленных предприятий. Недавно приезжали специалисты из Франции, обещали помощь. Норвежская армия спасения привозит медицинское оборудование.
Кстати, хуже всего к нашей идее отнеслись в Лахте, местное население. Это обычная обывательская психология. У нас считается, что раз человек обречен, значит, ему ничего не нужно: ни комфорта, ни уюта, ни даже элементарной заботы.
— Как строится ваш день, когда вы не связаны с протокольными мероприятиями?
— Толя уходит на работу в восемь. Я встаю рано, чтобы приготовить завтрак. Отвожу дочь в школу. Занятия начинаются в 8.10. Потом еду на работу в институт, если у меня есть лекции, или работаю дома. Потом забираю дочь из школы. Делаю с ней домашнее задание. Стараюсь проводить с ней все свободное время. Очень редко все же выбираемся вместе с мужем в театр или филармонию.
Муж возвращается после десяти часов вечера. Раньше двух-трех спать не ложимся. Если идет трансляция Съезда или Верховного Совета, смотрю и до четырех часов утра. Всем уже надоело, но у меня интерес особый — и политический, и бытовой: наблюдаю, тот ли он надел галстук и вообще как выглядит. Мы ведь в последнее время видим его по телевизору чаще, чем дома.
— Чувствуете его настроение?
— Конечно. И не столько по выражению лица, сколько по тому, как двигается, по пластике. Я чувствую обстановку в зале. Знаю, будет ли он выступать. По лицу Лукьянова я научилась безошибочно определять, даст он слово Толе или нет. Интересно, что дочка, которая пока, слава Богу, еще ничего не понимает в политике, тоже смотрит эти дебаты. Когда на трибуну поднимается очередной депутат, спрашивает: «Мама, это наш или не наш?» Знаю я далеко не всех депутатов, поэтому иногда мне просто нечего сказать. Но самое удивительное, стоит оратору произнести несколько фраз, Ксюша безошибочно определяет: «Это наш человек, папин друг». Или: «Это папин враг, он против папы». Я ее спрашиваю: «Откуда ты знаешь, ты же не понимаешь, о чем он говорит?» Она отвечает: «Я вижу это по лицу и по тому, КАК он говорит». Детскую интуицию не обманешь...
— В семье Анатолий Александрович такой же сильный и суровый, как на трибуне?
— Дома он совсем другой. Мне смешно, когда я слышу о диктаторских замашках Собчака. Уверенность, жесткость его выступлений и действий диктуются ситуацией. По натуре он мягкий, интеллигентный, очень деликатный человек. Если я шлепаю дочку (а такое, увы, случается), он возмущается и ругает меня.
— Помогает он вам по хозяйству?
— Раньше очень много помогал, был редчайшим в этом смысле мужем. Сейчас на это не хватает времени. Но я не в претензии: понимаю, что его работа важнее пылесоса или картошки.
— Он умеет готовить?
— Он готовит замечательно. Детство Толя провел в Узбекистане. Готовит потрясающий узбекский плов, обожает лепить пельмени. Раньше каждое воскресенье занимался домашними делами и обедом, что значительно облегчало мне жизнь. К сожалению, последний раз он готовил на мой день рождения. За целый год это был единственный раз, когда он избавил меня от хлопот.
— Ощущаете себя за ним «как за каменной стеной»?
— Когда женщина говорит такие слова, подразумевается, что муж ее хорошо обеспечивает, помогает в быту... Последнее время я не так уж уверенно себя чувствую — все, что раньше муж делал по дому, приходится делать самой. Но он никогда не предаст, не подведет. Я уверена, что в любой тяжелой для меня ситуации найду у него поддержку и помощь.
— Я начинаю вас жалеть: трудно жить с идеальным человеком?
— Во-первых, действительно трудно. А во-вторых, конечно же, он не идеальный, и у него есть недостатки и слабости. Например, он не очень хорошо разбирается в людях и часто доверяет тем, кто этого не заслуживает. Время все расставляет по местам. Но предательство он переживает очень тяжело.
— Изменился его характер с тех пор, как он стал популярным?
— К сожалению, да. Изменился даже не характер — нервная организация. Он стал совсем издерганным. Только дома может расслабиться, поэтому часто и подолгу молчит, создавая тягостное напряжение.
— Трудно представить себе молчаливого Собчака.
— Да и не похоже это на него вовсе. Но часто его выручает чувство юмора. Он с юмором относится и к провокациям в свой адрес, и к ситуации в Ленсовете. Да и к своей популярности.
— А вам льстит его популярность?
— Приятно, конечно. Но я отношусь к ней спокойно. Понимаю, что доверие народа небезгранично. Мы все очень нетерпеливы. С легкостью создаем себе кумиров, с той же легкостью их низвергаем. Я не исключаю, что голодная зима может не только привести к падению его популярности в городе, но и к требованиям отставки.
— И вам придется лишиться всех привилегий?
— Да, это модная тема. Мой муж пользуется служебной машиной. От положенной ему госдачи мы отказались. Своей пока нет.
— А поликлиники, больницы, продукты?
— Он профессор и прикреплен к университетской поликлинике. Этой же поликлиникой может пользоваться любой студент. Было бы у нас больше времени, я бы пригласила вас домой, открыла холодильник и показала, что там лежит: пяток яиц, кусок масла и курица в морозильнике для какого-нибудь торжественного случая.
— Значит, не прав Невзоров в своих выпадах против Ленсовета?
— Я ни разу не слышала от Александра Глебовича выпадов против Ленсовета вообще. Его критика направлена в адрес конкретных депутатов, которые ведут себя не слишком достойно. Когда тот же Невзоров приводит подобные факты из жизни обкома партии — все были довольны. Почему же он должен молчать о Ленсовете? Для него, репортера, все равно, какая власть на дворе. Хотя, признаться, не все в репортажах А. Г. Невзорова мне по душе. Не думаю, что нравственно показывать труп изнасилованной женщины или «множество ножевых ранений». Поверьте, это не ханжество. Всегда в таких случаях думаю, а каково на это смотреть родным убитых? Или вот недавняя его цинично-отрицательная оценка телемарафона «Возрождение Петербурга», который он именовал «развлекательным шоу». Шоу — это когда дети несли свои копилки? Или когда 79-летняя блокадница в штопаных чулках принесла золотые часы на цепочке, не выменянные на хлеб в 42-м году? Или когда тысячи ленинградцев на площади перед театром, где шел марафон, стояли ночью в самой благородной очереди — дать свои деньги на возрождение любимого города? А по поводу «подачек» иностранцев хочу сказать: если родное правительство не может обеспечить униженных и оскорбленных соотечественников, то лучше «умереть, но не сдаваться»? И кто, обещая своему народу все блага, привел к такому положению? Пусть им будет стыдно.
Мне кажется, что так, походя, плюнуть в души людей, искренне желающих помочь городу, или отвернуться от дружески протянутых рук,— недостойно. Это не гордость, а гордыня. А тем, кто тешит свое национальное тщеславие, советую сделать личный взнос и искупить свою вину.
— Влияет ситуация в Ленсовете на атмосферу в вашей семье?
— Сначала мой муж не хотел баллотироваться в Ленсовет. Он считал, что, будучи юристом, должен работать в парламенте, в комиссии по законодательству. Когда избрали Ленсовет, долго не могли выбрать председателя. Собчак был очень популярен. По опросам «Ленинградской правды» в 1989 году стал человеком года. И его пригласили баллотироваться по оставшемуся округу, чтобы затем выбрать председателем. Сначала он был категорически против: это неблагодарная работа. Анатолий Александрович — ученый, теоретик, у него нет практического опыта. Трезво оценив ситуацию, отказался. Но просьбы были настойчивы, к нам в дом приходили толпы депутатов, уговаривали, обещали всяческую помощь и поддержку, убеждали, что, кроме Собчака, город никто не спасет. Мне приходилось принимать участие в этих разговорах — конечно, спокойствие в доме было нарушено.
Его деятельность в Верховном Совете была плодотворной, но очень сложной — он понимал, что бьется головой о стену, и решил, что в рамках хотя бы одного города сможет осуществить свои замыслы и реформы. В ночь выборов, когда шел подсчет голосов, у нас в квартире сидели депутаты Ленсовета, в том числе и Петр Филиппов. Тогда он говорил о безоговорочной поддержке идей моего мужа, о своем желании их осуществить. Сегодня он стал одним из самых ярых его противников, мне больно видеть, как по самым пустяковым вопросам он всегда выступает против. Каково это с точки зрения нравственной — судите сами. К тому же это своеобразный способ приобрести популярность — стать оппонентом Собчака. Вспомните «эффект Полозкова» после скандала с АНТом. И многие депутаты, которых во время выборов я видела в своем доме, ведут себя подобным образом.
— Что же произошло?
— Думаю, депутаты, пригласившие Собчака, хотели видеть в нем «свадебного генерала» на сессиях. Надеялись, что основное время он будет проводить в Кремле, в Верховном Совете. Они думали, что в благодарность за содействие Анатолий Александрович сделает их своими заместителями и отдаст им реальную власть. Но это не в его характере. Он с головой окунулся в ленинградские беды. Заместителями сделал бывших конкурентов на должность председателя, а не товарищей по митингам, или тех, кто услужливо снимал свои кандидатуры. Многим не нравится его жесткость и требовательность. Одно дело, когда эти качества проявляются по отношению к руководству страны, другое дело, когда их приходится испытывать на собственной шкуре.
Считаю, что самая большая опасность нынешнего Ленсовета — необольшевизм. Расшифрую: ряд депутатов, «обижаясь» на Собчака, считают: я такой же депутат, как и председатель, почему он меня поучает, а не наоборот? Ничего страшного, если у меня нет такого образования, зато я — за социальную справедливость. Всем всего поровну!
Попытки Собчака в сегодняшней критической ситуации сосредоточить власть в одних руках, чтобы ударить по разгильдяйству и мафии, воспринимаются как диктаторские замашки! Даже стали пытаться организовывать отзыв депутата Собчака. Вот что характерно: первый секретарь обкома КПСС Б. Гидаспов призывает к генерал-губернаторству на последнем, четвертом Съезде народных депутатов СССР, подписывает печально знаменитое письмо 53-х с призывом к Президенту о чрезвычайных мерах. Но это почему-то не вызывает у этих членов Ленсовета тревоги или инициативы отозвать депутата Гидаспова. По-моему, в такой «принципиальности» предельно ясно: кто есть кто и какие силы стоят за истошными криками таких «демократов».
— По отношению к вам проявляется жесткость Собчака?
— Порой да. Но я исхожу из того, что характер человека, прожившего более полувека, изменить нельзя. Какой есть — таким я его и принимаю.
— Думаю, теперь многие позавидуют Собчаку: не каждая жена способна так отзываться о муже...
— Я знаю цену своему мужу.
— Как должна вести себя женщина, чтобы сохранить крепкую любящую семью?
— Рецепт очень простой — здесь нет никаких рецептов. В любой семье, в том числе и в моей, бывают конфликты. Но самое главное — понимание. Понимание того, что супруг — личность. Как любая личность, он индивидуален и неповторим, имеет право на ошибки и даже на поступки, которые могут тебе не нравиться...
— Вы счастливая женщина?
— Боюсь сглазить...
...А с охранниками я все-таки столкнулась: они буквально оттеснили меня от трапа самолета, в котором отправлялся из Ленинграда в Москву член Президентского совета Вадим Андреевич Медведев с супругой. Он также принимал участие во встрече президента Республики Корея Ро Дэ У. Неужели люди такого ранга боятся корреспондентов? Или просто не доверяют? А жаль — я с огромным удовольствием скоротала бы обратную дорогу за разговорами с его супругой...

<- предыдущая страница следующая ->