<- предыдущая страница следующая ->

ШЕСТАЯ...

План шестой пятилетки был разработан на основе глубокого изучения состояния нашей экономики, всех областей нашей жизни. До этого Центральный Комитет БКП утвердил единую национальную концепцию развития страны на период до 1975 года. В соответствии с принятыми на X съезде партии директивами было разработано 13 комплексных программ, предусматривающих повышение жизненного уровня народа, темпов жилищного строительства, реальной заработной платы, уровня народного потребления и т. д.
Были приняты также оптимальные математические модели энергетического баланса, транспортно-экономических связей, экспорта и импорта, развития жилищного строительства, ряда производств, в частности, пластмасс, проката черных металлов и др.
Таким образом, планирование общественно-экономического развития страны было поставлено на научные основы.

Основные направления
Главное в шестой пятилетке — дальнейшая индустриализация страны. К концу 1975 года доля промышленности в национальном доходе должна достигнуть 55 процентов. Доля же сельского хозяйства, несмотря на значительное увеличение объема его продукции, понизится с 23,6 процента в 1970 году до 19,3 процента в конце пятилетки. Причем у нас наблюдается следующая прогрессивная тенденция: абсолютное увеличение объема промышленной и сельскохозяйственной продукции сопровождается уменьшением числа лиц, занятых в сельском хозяйстве. И тенденция эта будет расширяться. В 1946 году 77,4 процента населения страны было занято в сельском хозяйстве. В прошлом году этот процент спал до 39, а расчеты показывают, что к концу пятилетки он снизится еще на 8 процентов. Для сравнения приводим процент лиц, занятых в сельском хозяйстве ряда стран (данные за 1970 год): Япония — 24, Австрия — 23, Греция — 54, Испания — 33, Италия — 43.
Наиболее обобщенным показателем эффективности народного хозяйства, вне сомнений, следует считать темпы роста национального дохода. 8,5 процента — таким будет среднегодовой прирост нашего национального дохода. Немногие страны могут похвалиться приростом, который на 95 процентов будет достигнут за счет повышения производительности труда.
Характерная черта плана текущей пятилетки — его прогрессивная, научно-техническая направленность. Наука поистине является его основным двигателем. У нас еще не было такой пятилетки, план которой предусматривал бы выделение столь значительных средств на расширение материально-технической базы научных исследований, на внедрение достижений технического прогресса. По сравнению с пятой пятилеткой число научно-технических кадров удвоится.
Главное внимание будет уделено дальнейшему развитию промышленности. Перед нами стоит задача в какой-то мере преодолеть наблюдаемое несоответствие между добывающими и перерабатывающими отраслями. Первые отстают от вторых. Поэтому план предусматривает расширение геологоизыскательских работ, развитие форсированными темпами энергетики, металлургии, химической промышленности и машиностроения.
К концу пятилетки выработка электроэнергии значительно увеличится. Вместе с импортируемой энергией она достигнет 33 миллиардов киловатт-часов. По магистральной линии электропередачи, связывающей энергетические системы СССР и Болгарии, наша страна будет ежегодно получать около 4 миллиардов киловатт-часов электроэнергии.
В 1975 году отечественная металлургия даст 3 миллиона тонн проката: труб, листового железа, белой жести. Производство катодной меди достигнет 44 тысяч тонн, свинца — 105 тысяч тонн и цинка — 82 тысяч тонн.
По темпам развития химическая промышленность занимает второе место после машиностроения. Ей предстоит удвоить объем продукции по сравнению с 1970 годом. К концу пятилетки Болгария сможет ежегодно производить 84 тысячи тонн химических волокон, 240 тысяч тонн пластмасс, смол, клеящих веществ; 18 тысяч тонн синтетического каучука, один миллион тонн минеральных удобрений (150 тысяч тонн активного вещества), 1450 тысяч тонн кальцинированной соды. Уже в этом году страна получит первые килограммы тонкой и папиросной бумаги.
В годы текущей пятилетки будет закончено строительство Никопольского комбината печатной и писчей бумаги, производительность которого составит 30 тысяч тонн в год.
В 1973 году даст первую продукцию и завод сложных минеральных удобрений. Благодаря ему мы сможем вносить 210 килограммов удобрений на каждый гектар обрабатываемой площади — примерно столько, сколько в странах интенсивного земледелия.
Объем продукции машиностроения за годы пятилетки удвоится и превысит 5,5 миллиарда левов. Соотношение между импортом и экспортом машин и оборудования составит 1:1,2. Это позволит оплачивать за счет экспорта продукции отечественного машиностроения 85 процентов всех ввозимых в страну машин, необходимых для ее индустриализации.
Но не только количественные изменения делают машиностроение ведущей отраслью в национальной экономике. В нем наступят и важные структурные перемены. Опережающими темпами будут развиваться такие прогрессивные отрасли машиностроения, как производство электронно-вычислительной техники, приборостроение и средства автоматизации, электропромышленность, выпуск металлообрабатывающих станков, подъемно-транспортных средств и оборудования бытовых электроприборов, судостроение и автомобилестроение. Все эти отрасли непосредственно связаны с протекающей в мире научно-технической революцией. Намечается освоить производство примерно 6500 новых машин и систем.

Наши завоевания и ответственность
На X съезде Болгарской коммунистической партии товарищ Тодор Живков сказал: „При выработке Программы мы исходили из предпосылки, что ВСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ПАРТИИ В СТРОИТЕЛЬСТВЕ РАЗВИТОГО СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО ОБЩЕСТВА ДОЛЖНА БЫТЬ ПОДЧИНЕНА ЗАДАЧЕ ОБЕСПЕЧЕНИЯ ПОСТОЯННОГО РОСТА МАТЕРИАЛЬНОГО И КУЛЬТУРНОГО УРОВНЯ ЛЮДЕЙ, ВСЕСТОРОННЕГО РАЗВИТИЯ ЧЕЛОВЕКА. Поэтому можно с полным основанием сказать, что Программа является живым воплощением лозунга партии: „ВСЕ ВО ИМЯ ЧЕЛОВЕКА, НА БЛАГО ЧЕЛОВЕКА!"
Шестой пятилетний план предусматривает значительное увеличение реальных доходов на душу населения, с 895 левов в 1970 году до 1165 левов в 1975 году. При повышении заработной платы предпочтение будет даваться тем категориям рабочих и служащих, которые вносят самый большой вклад в создание общественных богатств. Новые тарифные ставки и штатные расписания теперь распространяются на все звенья нашего народного хозяйства. При этом учитывается соотношение между заработной платой отдельных категорий рабочих и служащих в зависимости от их квалификации, подготовки и опыта.
Предусматривается введение месячных надбавок к вознаграждению крестьян-кооператоров на детей в том же размере, как для рабочих и служащих.
Наступят изменения и в народном потреблении. К концу шестой пятилетки каждый житель страны будет потреблять 57 килограммов мяса, 198 литров молока и молочных продуктов, против 17,6 килограмма мяса и 33 литров, приходившихся на каждого члена рабочей семьи в годы до второй мировой войны.
Увеличится также потребление и промышленных товаров. К 1975 году на каждого жителя будут приходиться 25 квадратных метров хлопчатобумажных тканей, 4,7 квадратных метра шерстяных тканей, 10,3 предмета одежды из хлопчатобумажного и шерстяного трикотажа. Более половины семей в стране станут владельцами собственных телевизоров, 59 процентов — холодильников. 13 процентов — легковых автомобилей.
Центральный Комитет партии утвердил программу решения жилищной проблемы. За годы пятилетки население получит 250 тысяч новых квартир, половину которых займут семьи рабочих и молодые семьи.
Помимо намеченного увеличения минимального размера пенсий за выслугу лет, предусматривается увеличение пенсий рабочим и служащим, начисленных в соответствии с получаемой ими заработной платой в годы пятой пятилетки. Так что многие рабочие и служащие, вышедшие на пенсию в годы, когда их заработная плата была ниже, получат чувствительные прибавки. Условия начисления пенсии крестьянам-кооператорам станут таким же, как и для рабочих и служащих.
Текущая пятилетка явится пятилеткой повсеместного перехода на пятидневную рабочую неделю.
Наши завоевания, как может судить читатель, будут немалыми. Но для того, чтобы их добиться, придется приложить определенные усилия. И здесь встает вопрос о роли каждого из нас, о мере индивидуальной ответственности за выполнение плана пятилетки, его предначертаний. Сейчас все заключается в неуклонном подъеме производительности труда, общественной производительности труда. Не следует забывать полные мудрости крылатые слова Маркса, смысл которых может быть выражен фразой: „Выиграл время — выиграл все!". В этом отношении для нас программное значение имеет выступление товарища Тодора Живкова на собрании орденоносцев и передовиков города Перника, в котором он призвал их стать зачинателями движения за перевыполнение плана шестой пятилетки путем достижения высокой общественной производительности труда.
Передовики Перника охотно откликнулись на этот призыв. Они стали инициаторами движения за высокую общественную производительность труда, за принятие встречных планов с целью быстрейшего достижения мировых показателей качества и технического уровня продукции, расходов труда и материалов.
А по этим показателям мы отстаем. Так, к примеру, производительность труда в нашей мясной промышленности самая низкая среди стран — членов Совета Экономической Взаимопомощи. Выход мяса на одного рабочего у нас составляет (в год) 172,2 тонны, в Венгрии — 190,3 тонны, в Чехословакии — 284,4 тонны. И производительность труда в отрасли растет крайне низкими темпами: за период 1961—1969 годов она увеличилась всего лишь на 0,15 процента. Одна ткачиха у нас обслуживает 5,2 станка, в ГДР — 10,5 станка, в Чехословакии — 8 станков. На 100 станков у нас в среднем приходятся 30 работниц, а в Советском Союзе — 12.
Отсюда видно, какая серьезная работа нам предстоит. Разрыв в общественной производительности труда должен быть резко сокращен, а в ряде отраслей и ликвидирован. В этом и состоит смысл почина передовиков производства Перника. В том же выступлении товарищ Тодор Живков привел следующий пример. Если нам в этом году удастся повысить общественную производительность труда только на один процент по сравнению с запланированными показателями повышения производительности и выдержать это в течение всей пятилетки, то это будет равносильно увеличению национального дохода более чем на 500 миллионов левов.
И, наоборот, невыполнение предусмотренных планом показателей повышения общественной производительности труда может вызвать нежелательное напряжение в нашей экономике. В соответствии с ними составлен, в частности, баланс трудовых ресурсов, который и без того следует признать достаточно напряженным. Так, по пути „естественного" прироста мы можем рассчитывать лишь на половину нужной нам рабочей силы, которая понадобится нашим предприятиям в годы шестой пятилетки. Вовлечение в производство лиц, не занятых общественно-полезным трудом, едва ли поможет решению проблемы. Остается один реальный и самый эффективный путь — увеличение общественной производительности труда темпами более высокими, чем намеченные.
Нам нужно поднять роль не только материальных, но и моральных стимулов. Сила социалистического соревнования и состоит в том, что каждый труженик прежде всего должен создавать свой моральный (не только хозяйственный) долг перед обществом. Мы уважаем передовиков труда, награждаем их, предоставляем льготы и привилегии за их активное участие в нашем походе к коммунизму, за то, что они служат примером для других.
Социалистическое соревнование пользуется признанием трудящихся. Оно популярно среди них еще и потому, что плоды их трудовых усилий в конечном итоге принадлежат народу, им самим.
А это обстоятельство не может не вдохновлять их на борьбу за его увеличение, за умножение национальных богатств.

Б. ШАМЛИЕВ


ПИСАТЕЛЬ, КОТОРЫЙ ПРИ ВИДЕ УРОДЛИВОГО УСМЕХАЛСЯ ИРОНИЧЕСКИ, А ПРИ ВИДЕ КРАСИВОГО — ПЕЧАЛЬНО

Его можно сравнить с необычным декоративным цветком, резко отличающимся от многочисленных обыкновенных цветов, которыми пестрит болгарская литература. Цветок этот, выросший в комнатных условиях, странен и причудлив. Его острые колючки небезопасны.
Наверное, поэтому художники любят изображать на обложках его книг колючие кактусы. Именно в кактусе они увидели удачную метафору, обобщенный образ своего видения. Я хотел бы напомнить, что эта своеобразная эмблема родилась не без помощи писателя: он радовался кактусам, которые „тайно" обитали за пестрыми обложками его юбилейных изданий.
В одном из своих гротесков Светослав Минков назвал бытовую прозу „витаминозной". Его капризное воображение нарисовало необычную картину: мы начинаем читать подобную книгу, и в комнате вдруг появляется буйная трава, из которой выглядывают васильки, откуда-то доносится собачий лай и мычанье коров, в воздухе пахнет парным молоком, этажерка с книгами превращается в плетень, за которым желтеют тыквы, а стоит нам посмотреть в зеркало, как мы видим перед собой ухмыляющегося теленка.
Если бы мы задались задачей ответить ему подобной элегантной пародией, то могли бы назвать его рассказы „авитаминозными". Ведь когда мы их читаем, вокруг нас появляются разные аппараты, кабели, рентгеновские лучи, ампулы, чипровский ковер превращается в пластмассу, радиатор — в атомную отопительную установку, а на месте кресла мы вдруг видим робота со стандартной улыбкой.
Не запасаясь флакончиками с розовым маслом и не оставляя после себя следов „национального колорита", Светослав Минков сумел выйти из рамок одной страны и начал писать на „зарубежные" темы как „европеец", как большой гуманист, который пересек океан с „космополитической маской".
В его памфлетах, гротесках и рассказах живут два писателя, и мне всегда было трудно определить, кто из них нам ближе: тот который при виде уродливого усмехается иронически, или тот, который при виде красивого, улыбается печально.
* * *
Первый Светослав Минков — мастер „пьяного" гротеска, „станиолевой" ироничной фразы.
Чаще всего внимание этого эрудированного и утонченного памфлетиста привлекают парадоксы буржуазной действительности, которые написаны на искаженном гримасами лице империалистического мира.
Недавно я прочитал где-то, что он держал в руках „топор сатиры", которым размахивал над головой старого мира. Постойте-ка. О ком идет речь? Если о Светославе Минкове, то это неправда. Среди его сатирического оружия топора нет. Вы сами в этом можете убедиться. Писатель применяет более утонченные, более современные сатирические средства. Он употребляет ядовитые ампулы иронии, которые только на первый взгляд кажутся безобидными. На самом деле они смертоносны.
Очень часто писатель употребляет слова в их обратном значении. Например, если он говорит „прекрасная идея" или „великолепная мысль", то в переводе с языка сатирика это означает „нелепая идея" и „глупая мысль". Есть что-то „забавное" в этой игре. За грациозностью слов кроется уничижительная насмешка. У него очень часто встречается подобный контраст между комплиментом и сущностью, между внешним элегантным звучанием слова и его подлинным внутренним содержанием. Он по-своему понимал сатиру, считая, что лучший смех — отнюдь не грубый, галльский смех. Не всегда клин клином вышибают. Не всегда на грубость нужно отвечать еще большей грубостью.
И если зло, олицетворенное в образе какого-либо героя, предстанет перед писателем, мне кажется, он не назовет его настоящим именем. Он не любит лобовых атак. Шашек наголо. Бросков „в штыки". Его литературный собрат Г. П. Стаматов, который часто сечет направо и налево, размахивая шашкой, прямо бы назвал прохвоста — прохвостом, лжеца — лжецом, жулика — жуликом. Он не стал бы церемониться. Но каждый настоящий писатель верен самому себе. Убийственная „деликатная" ирония Светослава Минкова не позволяет ему поступить так же. К своему отрицательному герою он обращается на „вы", больше того, он готов назвать его „честным" человеком, или сделать ему другой подобный комплимент. Часто автор объявляет полное духовное ничтожество „величием". Просто так, смеха ради. Разве это не так в случае с Маэстро Гальфоне, Честером Честерсоном, Гераклитом Галилеевым? Но мы прекрасно понимаем двойственное значение его слов, напоенных сладким ядом иронии...
Есть смех ядовитый и желчный, дерзкий и грубый, нервный и обидный, ехидный и циничный, громкий и оглушительный. Но для автора рассказов „Автоматы" и „Дама с рентгеновскими глазами" не существовало смеха более убийственного, чем смех иронического снисхождения и сожаления, этого страшного интеллектуального оружия. Благодаря двусмыслию в гротесках Светослава Минкова явно проступает ничтожность явлений, их комическая сторона. Автор демонстрирует не столько свой гнев, сколько свое пренебрежение. И это отнюдь не слабость, как могут подумать некоторые. Нет, пренебрежительный смех — это огромная моральная и интеллектуальная сила!
Но этот смех возможен только тогда, когда сатирик многократно превосходит зло своими политическими и моральными взглядами, своими интеллектуальными и духовными качествами, которые дают ему возможность пускать свои стрелы сверху вниз.
Яд подобной сатиры похож на таблетку хинина, посыпанную сахаром.
Убийственная деликатность.
Убийственная элегантность.
Вот как еще можно охарактеризовать эту иронию.
В своей полемике с буржуазным миром Светослав Минков применял постоянную, испытанную тактику: прежде, чем вынести приговор, он высмеивал неприятеля, представлял его в смешном и жалком свете. Ахиллесову пяту врага он рассматривал в увеличительное стекло. Его оружие — в уменьшительное. И нет ничего удивительного в том, что великан превращался в лилипута. Своим веским словом писатель отрек духовную нищету Империалии. Так он называл Америку.
* * *
Второй Светослав Минков был грустным и одиноким человеком.
Время от времени в ироническом язвительном смехе его рассказов острый слух читателя улавливает печальные нотки, вздоха. Кто же вздыхает? Кому принадлежат эти минорные акценты? Наверное, тому задумчивому человеку, который живет в веселом писателе, его двойнику. Это он создает образ грустного одинокого человека с бегонией который, обособившись в небольшом мирке старых вещей, медленно и монотонно угасает, мучаясь от того, что он вынужден каждый вечер наблюдать в окно одну и ту же картину. И так изо дня в день, до отупения („Рассказ о бегонии"). Он же пишет о двух старых пенсионерах — муже и жене, которые переезжают в столицу, питая тайную надежду на то, что здесь неизбежный эпилог их жизни окажется более счастливым. Но тщетны их ожидания. Старики бродят по шумным столичным улицам, напоминая тени из мира иного („Асфальт"). Двойник сатирика запечатлел на страницах своих рассказов и тот осколок будней „третьего класса", где нужда и заботы, печали и радости безраздельно властвуют над человеком („Поезд"). Этот задумчивый человек написал и последнюю страницу повести несчастного архивариуса, который всю жизнь мечтал об ордене, благодаря чему его незначительное и жалкое существование получило бы хоть каплю признания („Орден").
В этих рассказах есть какая-то глубоко скрытая чеховская грусть. Ирония уступает место невеселой шутливости, пренебрежение — человеческой озабоченности, колючий смех — горькой усмешке.
Но что может быть прекраснее, когда в творчестве сатирика появляются нотки печали, когда писатель заставляет нас думать, когда смех имеет глубокий подтекст. На лице писателя застыла скептическая усмешка. Среди блестящего острословия, среди танца ярких гротескных фигур, среди фейерверка изящных иронических двусмыслиц эта усмешка раскрывает „второе лицо" оригинального, богатого сатирического таланта. Некоторые даже склонны думать, что писателю нужно было бы уделять больше внимания своему „второму лицу". То есть, они считают, что он должен был пойти по пути „Асфальта". Не знаю, был ли бы этот путь достаточно асфальтированным для него. Куда бы он его привел? Не будем гадать. Примем сатирика таким, каков он есть. А он был цельной, завершенной личностью и отдал всю свою жизнь борьбе против духовного обезличивания и нравственного уничтожения человека.

СИМЕОН СУЛТАНОВ


Рассказ о бегонии
СВЕТОСЛАВ МИНКОВ

Человек остановился перед дверью и нажал звонок. Где-то и глубине дома, за несколькими стенами, раздался звук, напоминающий жужжание попавшей в паутицу мехи. Затем послышались легкие шаги, в замке щелкнул ключ и дверь открылась.
На пороге стояла пожилая женщина в накинутой на плечи шали. На ее маленьких ногах были огромные домашние туфли без задников, седые волосы как бы излучали серебристое сияние, от которого полумрак прихожей, казалось, становился светлее.
— Здравствуйте, — сказал мужчина. — Это у вас сдается комната?
Женщина окинула незнакомца взглядом, как бы пытаясь по его внешности угадать, будет ли он регулярно, платить за комнату, и от ее внимательных глаз не ускользнул ни его мятый галстук, ни ставшая какой-то белесой от времени шляпа, ни поношенный костюм. Комната пустовала уже несколько месяцев, а желающих снять ее все не находилось. И ведь не редкость, подумала она, что вот такие бедно одетые люди как раз и оказываются самыми аккуратными плательщиками, не в пример некоторым разодетым в пух и прах господам.
— Заходите, пожалуйста, — сказала женщина и пошла впереди, показывая незнакомцу дорогу.
Миновав темный коридор они вошли в комнату с окрашенными в зеленый цвет стенами.
Мужчина оглядел помещение с видом человека, разбирающегося в таких вещах. Обстановка — кровать, гардероб, стол, стулья, плюшевый диван — была ветхой, с облезшей краской, потрескавшаяся от времени. Среди всей этой рухляди только три висевшие по стенам картины выделялись какой-то безвкусной свежестью. Изображены на них были голые девицы, купающиеся, якобы совершенно невинно, на лоне природы, но в то же время с застывшими на лицах улыбками кокоток из кабаре. Незнакомец глубоко вдохнул застоялый воздух, в котором преобладал запах, свойственный старым сундукам и шкафам, и, подойдя к окну, рассеянно посмотрел наружу, где находился задний двор стоявшего напротив многоэтажного жилого дома со множеством окон и балконов. Комната ему понравилась, как понравилась и ее убогая обстановка. По всей видимости, человек был одним из тех вечных постояльцев, кто никогда не видел ничего более уютного и привык жить среди неотличимых один от другого платяных шкафов с мутными зеркалами, скрипучих кроватей с продавленными пружинами, ободранных стульев и плюшевых диванов, в которых чувствуется какое-то старческое озлобление ко всему человеческому роду, и которые стараются во что бы то ни стало навредить любому его представителю, коварно пряча торчащие в самых неожиданных местах гвозди. Гость возвратился на середину комнаты и вполголоса спросил:
— А умывальник в комнате есть?
— Нету, — ответила женщина. — Умываться вам придется в кухне.
После этого они заговорили о плате за комнату, и во время этого разговора каждый открыл другому кое-что из своей личной жизни.
Женщина была вдовой и жила на небольшую пенсию, подрабатывая тем, что сдавала комнату жильцам. Муж ее умер несколько лет назад. У нее были дети, но дочь вышла замуж и жила с мужем в другом городе, а сын уехал на заработки в Америку, в Детройт. Господину, наверное, приходилось слышать о Детройте? Чтобы скрыть свое невежество, господин ответил, что в Америке есть эмигранты из всех стран. Потом они снова заговорили о плате за комнату. Оказалось, что незнакомец служил в каком-то частном предприятии и жалованье у него было небольшое. Женщина сбавила цену. Хорошо, она была согласна сдать ему комнату на льготных условиях, но требовала, чтобы плата за квартиру вносилась точно в срок. И еще одно — много ли у господина знакомых, и как часто он собирается приглашать к себе гостей? Нет, господин ведет уединенный образ жизни, а знакомых и родных у него вообще нет. С работы он возвращается прямо домой и сидит у себя в комнате тихо, как мышь. Вот и хорошо, как раз такой квартирант ей и нужен. И, как это обычно бывает между хозяевами и новыми жильцами, женщина и незнакомец вдруг почувствовали друг к другу необъяснимое расположение. Не желает ли господин отведать ее варенья? Господин съежился и как-то неловко заморгал глазами, но все же отведал варенья, полюбовался на фотографию сына из Детройта и уплатил за месяц вперед.
На следующий день он перевез на новую квартиру свои пожитки — два матерчатых чемодана, набитых поношенной одеждой и кое-какой холостяцкой утварью. Комната сразу же приобрела жилой вид — на коврик перед кроватью была поставлена пара старых шлепанцев, на спинку одного из стульев — повешена домашняя куртка с протертыми до дыр локтями, в платяной шкаф — водворено зимнее пальто, а на стол выставлены жестяная спиртовка, алюминиевые кружки, ложки и вилки. Все эти предметы сразу же как бы пустили в комнате невидимые корни и зажили своей жизнью, пульс которой внес в эти четыре стены некоторый уют.
Новый жилец оказался аккуратным человеком. С разрешения хозяйки он вбил на внутренней стороне двери несколько гвоздиков, на которых развесил полотенце, вязаную жилетку и кепку. И, наконец, на кусочке картона он вывел четкими буквами свои имя и фамилию, а под ними в скобках добавил: „Звонить два раза", и прикрепил его под звонком у входной двери. Он отлично знал, что к нему никто не наведается, и что предупреждение „Звонить два раза" совершенно излишне, но — аккуратность есть аккуратность. Это уже вошло у него в привычку — прикреплять такие карточки на дверях всех его временных жилищ, и он не задумывался над тем, что вот уже много лет, как никто не интересовался его существованием.
Жилец уходил из дома рано утром и возвращался в сумерках. Иногда он ужинал в своей комнате, принося с собой хлеб и какую-нибудь снедь, завернутую в бумагу. Он расстилал на уголке стола белую салфетку и принимался за еду, жуя медленно и задумчиво. Если после ужина оставалась недоеденной корочка хлеба или кусочек колбасы, он аккуратно завертывал их в салфетку и прятал в ящик. Даже хлебные крошки он не выбрасывал, а смахивал со стола в горсть и отправлял в рот. Он был из тех людей, которые знают цену деньгам.
Вечером, перед тем, как ложиться в постель, он любил посидеть у окна, глядя на высокую, мрачную стену здания напротив. Там, на уровне его окна, всегда выделялось желтым квадратом другое освещенное окно, в рамке которого, как картина, неизменно виднелась одна и та же сцена — молодой человек, играющий на скрипке. Противоположное окно всегда было плотно закрыто и из-за него не доносилось ни звука. Но по движениям музыканта можно было понять, что он только начинает учиться игре на скрипке — он раскачивался всем телом в такт музыке, неуверенно водя смычком по струнам. Эта сцена повторялась каждый вечер с неумолимым постоянством, и новый жилец с таким же постоянством и с равнодушной готовностью смотрел на нее, сидя у своего окна.
О чем думал этот пятидесятилетний облысевший человек с бесцветными глазами, глядя на музыканта напротив? Может быть, тот напоминал ему о чем-то, похороненном в его собственном прошлом? Может быть, он сам когда-то играл на скрипке, надеясь стать музыкантом? С какой радостью детьми гоняемся мы за бабочками, и каким равнодушием сменяется эта радость, стоит нам повзрослеть. В молодости человеку свойственно предаваться мечтам и стремиться к достижению каких-то высоких целей, но потом он вдруг замечает, что уже поседел, или, хуже того, совсем облысел, что лицо его изрезали морщины, а руки стали тонкими, как плети — и он погружается в плотную серую тину будней, переставая вызывать интерес к себе у других и даже сам не интересуясь больше собственным существованием. Вот и этот жилец — разве он жил? Внешний мир был ему чужд, до него не доходили отзвуки никаких событий, огромная пустота заполняла все его существо. Вся его жизнь замыкалась в треугольнике квартира — контора — дешевая харчевня, да еще иногда ему приходилось носить белье в маленькую прачечную по соседству. В праздничные дни он выходил на прогулку, но длилась она обычно недолго, и он снова возвращался в свою комнату. Длинных прогулок он не любил, опасаясь, как бы не простудиться. И этот постоянный страх простуды преследовал его, как наваждение — ему все казалось, что откуда-то дует, чудились вечные сквозняки. Единственным безопасным развлечением он считал ежевечернее сидение у окна, когда он часами тупо и равнодушно смотрел на окна и балконы дома напротив и на юношу со скрипкой, терпеливо ожидая, когда тот погасит свет, чтобы и самому идти спать.
Однажды утром, когда он как раз собирался отправиться на работу, его остановила в коридоре хозяйка и сказала, что нынче вечером она собирается уехать на несколько недель в провинцию погостить у дочери. У нее родился ребенок, и надо было помочь ей по хозяйству. Хозяйка просила его запирать в ее отсутствие покрепче дверь и следить, хорошо ли завернуты краны на кухне.
Жилец остался один во всей квартире и неукоснительно выполнял все распоряжения хозяйки — на два оборота ключа запирал дверь и следил, не капает ли из кранов на кухне.
И тут в один прекрасный день в его жизни вдруг произошло нечто необыкновенное. Было раннее воскресное утро. Жилец варил в своей комнате на спиртовке кофе, когда в коридоре вдруг дребезжаще и настойчиво прозвенел звонок — сначала раз, потом второй. Жилец вздрогнул — звонили к нему. Кто бы это мог быть? Неужели после стольких лет одиночества все еще были люди, которые не забыли его? Разумеется, будучи человеком аккуратным, он и этот непредвиденный случай встретил как нечто совсем естественное, как если бы посетители приходили к нему каждый день. Он подошел к входной двери и посмотрел в глазок, но на площадке никого не было видно. Тогда он открыл дверь и тут же заметил лежавшее на пороге письмо. Он нагнулся и поднял его — на конверте была указана его фамилия, а также его полный адрес.
Любой другой на его месте непременно удивился бы получению письма, после того как почтальон ничего не приносил ему уже в течение многих месяцев. Любой другой осознал бы, пусть смутно, существование какой-то связи между собой и внешним миром, ощутил бы нечто похожее на прохождение тока по той загадочной цепи, которая связывает между собой людей, даже живущих в полном одиночестве. Но этот человек, казалось, был полностью лишен способности мыслить и чувствовать. Он спокойно вскрыл конверт, вынул вложенное в него письмо и так же спокойно прочитал его.
Письмо было от его хозяйки. Она просила его не забыть поливать бегонию, что стояла на подоконнике в гостиной. На полочке в кухне должна была стоять белая кружка, и вот этой-то кружкой ему и следовало поливать цветок. В конце письма хозяйка снова напоминала ему о необходимости запирать дверь и плотно завертывать краны.
В далеком провинциальном Городке пожилая женщина не переставала думать о своем доме, о бегонии в гостиной, о белой кружке на кухне. Но почему цветок следовало поливать именно из этой кружки? Просто хозяйка не могла представить себе малейшего отклонения от раз и навсегда заведенного ею порядка. Для нее даже неодушевленные предметы, среди которых она жила, уже давно приобрели особый смысл и значение. Они стали частью ее жизни и играли в ней роль почти живых существ.
Не задумываясь над всеми этими вопросами, жилец отправился прямо на кухню. Взял с полки белую кружку, наполнил ее водой и пошел в гостиную.
Там, в таинственном сумраке семейного музея, под взглядами следивших за ним со всех стен фотографических портретов родственников хозяйки, жилец вдруг почувствовал себя как в кладбищенском склепе, кругом стояла полная тишина, на одном из шкафов блестели два подсвечника и большие часы с остановившимися стрелками и потрескавшимся циферблатом, в противоположном конце комнаты тускло отсвечивало зеркало. От всех находящихся в комнате предметов веяло какой-то невыразимой безысходностью, которая опутывала всю комнату невидимой паутиной, накладывала отпечаток на выражение лиц на портретах и пригибала своей тяжестью листья бегонии, увядающей на покрытом пылью подоконнике.
А потом снова потекли похожие друг на друга дни, складывающиеся из бесконечно долгих часов и минут. Жизнь вошла в свое привычное русло. Перед дверьми других квартир останавливались поболтать и посмеяться домработницы, вверх и вниз по лестнице бегали дети. Жилец проходил мимо них как тень и, войдя в квартиру, шел поливать бегонию. А где-то далеко его хозяйка так же заботливо купала внука, уже начинавшего смотреть на мир удивленными глазами.

Перевод Ю. Царвуланова
рис. Л. ЗИДАРОВА

<- предыдущая страница следующая ->