каморка папыВлада
журнал Новая Игрушечка 1996-09 текст-3
Меню сайта

Поиск

Статистика

Друзья

· RSS 29.03.2024, 01:10

скачать журнал

<- предыдущая страница следующая ->


ОРЛАН-БЕЛОХВОСТ
Мы подграбили птичьи гнёзда — взяли из каждого по яйцу для коллекции. Я аккуратно сложил награбленное в большую миску, накрыл сверху фанеркой.
Прежде чем пойти к гнезду орлана-белохвоста, мы, во избежание сюрпризов, привязали Бахи к лиственнице. Он тявкал, скулил, просился с нами. Потом смирился. Во всяком случае, умолк.
Мы давно вели наблюдения за орланом, знали его рацион и образ жизни. Оставалось лишь снять птенца в гнезде. Тут-то и заключалась главная трудность. Орлан — самая крупная хищная птица, размах её крыльев больше двух метров. Ясное дело, как мамка отнесётся к нашей затее. За своего единственного сынка — а у неё был один птенец — она глаза выклюет неразумному зоологу. Утешало одно: орлан может унести телёнка, пудового осетра, но не взрослого человека.
Вова, великий мастер лазать по деревьям, полез наверх. Его лицо и руки тотчас же облепили комары, — казалось, что он надел серую маску и серые перчатки. Диметилфтолат нисколько не мог отпугнуть накинувшихся на него кровососов, так как сошёл вместе с потом. В накомарнике лезть было нельзя — не увидишь происходящего, схватишься не за тот сук. А тут ещё безумная мамка, распластав крылья, закрывающие небо, кричала дурным голосом и вытягивала свои лапы в пушистых брючках со страшными когтями. Птенец также вопил во всё горло. Я ничем не мог помочь доблестному лаборанту, который отбивался кинокамерой и говорил:
— Да не нужен мне твой парень! Пшла вон! Я его только сниму!
Сердитая мамка не понимала русского языка, как и Бахи.
Я снимал Вовину работу с соседнего дерева. Мне было много проще: я мог позволить себе давить комаров. И на меня не нападала мамка.
Папка-орлан сидел на почтительном расстоянии от места, как ему казалось, боя и позволял себе лишь кричать.
Разумеется, я не мог в полной мере пережить тех удовольствий, которые выпали на долю Вовы. Самое страшное началось, когда он, закончив работу, стал спускаться. Мамка решила, что победа за ней, и взялась добить отступающего противника. Вову спасли только ветки и собственная ловкость.
Наконец работа закончилась, мы пошли к себе. Вова был рад, что вышел победителем в этой войне. Мамка также была счастлива, что победила — прогнала с позором своего врага. Я радовался тому, что Вова не упал с дерева и исполнил работу.
Воротившись, мы обнаружили цепь и ошейник. Бахи вылез из него и убежал.
— Ты куда переложил яйца? — спросил я, обнаружив пустую миску. Фанерка между тем была на месте.
— Когда я мог это сделать? — ответил Вова.
— Но погляди сам...
— Если это Бахи, — предположил Вова, — то была бы скорлупа.
— После взбучки он не должен трогать яйца.
Вова обратил внимание на мокрый песок, разрыл его, и мы увидели нетронутое зеленовато-оливковое яйцо краснозобой казарки.
— Тема для неправдоподобного рассказа, — сказал я.
Мы отыскали все остальные яйца. Бахи их зачем-то закопал.
— Хулиганство номер... номер одиннадцать! — сказал Вова. — Что будем делать?
— Будем иметь в виду, что один из членов экспедиции большой шутник.

ССОРА
Не успел я отойти от балка и сотни шагов, как услышал выстрел.
"Зачем стрелял?" — подумал я, не придавая, впрочем, особого значения этому событию.
Когда вечером воротился, Вова сказал:
— На двенадцатом хулиганстве я его убил.
— Ты с ума сошёл!
— Он лакал компот. Только научился ставить крышку на место.
— Ты спятил, — повторил я.
У меня было такое чувство, словно убили близкого человека. Я не знал, что думать, что делать.
— Где он? — спросил я.
— За грядой.
Двинулся в указанном направлении, искал кровь — крови нигде не было. Но нигде не было и убитой собаки.
— Где? — крикнул я, раздражаясь на Вову.
— Где-то там, — вяло отозвался он.
Бахи совершил "двенадцать хулиганств", но ведь он вносил в нашу жизнь и разнообразие, и развлекал нас непонятностью своего поведения; мы не ссорились между собой, перенося недовольство друг другом на него. Да и что его "хулиганства"? Неужели нельзя было простить? И тут до меня дошла разгадка "хулиганства номер один" — он просто хотел быть с нами в балке и понимал, что проникнуть в помещение ему по силам. Вот и разрыл валик.
Я глядел по сторонам и вдруг испытал то странное беспокойство, какое бывает, когда тебя рассматривает полярная сова, волк или дикий олень. Обернулся — из-за камней глядел Бахи.
— Жив? — крикнул я. — Иди сюда! Не ранен?
Пёсик сперва пополз, потом побежал прочь. Скорее всего, Вова, прекрасный стрелок, выстрелил не целясь. А не целясь попадают лишь герои ковбойских фильмов.
С этого дня Бахи подходил к балку, только когда нас не было поблизости. Приходил, ел оставленное ему (если раньше в миске не побывали вороватые кукши) и исчезал.
С Вовой я не ссорился, но стал его избегать — за мнимое убийство третьего члена экспедиции. Впрочем, работы было так много, что в общении не было особой необходимости.
Экспедиция обещала превратиться в неудачную, о которой неприятно вспоминать.

ДОРОГА ПОД ПАРУСОМ
На душе было мерзко. Я чувствовал себя полным идиотом: не нашёл общего языка с собакой и Вовой. Почему?
Если в экспедиции непорядок, виноват старший. Он же виноват, если участники экспедиции не понимают друг друга и ссорятся. Одно утешало: мы успели много сделать и даже кое-что открыть. Обнаружили на Таймыре овсянку садовую, внесли поправки в определители птиц, наблюдали таймырскую разновидность снежного барана, а последним мало кто из жителей земли может похвастаться, У нас не было недовольства друг другом, кроме случая с убийством Бахи. Одно то, что Вова стрелял в собаку, означало, что он устал и у него сдали нервы. В экспедициях иногда случаются ссоры оттого, что люди устают физически, устают видеть одну и ту же физиономию изо дня в день, начинают мечтать о чём-нибудь несбыточном: о свежем хлебе, о доме, о хорошей музыке. А у нас не было даже приёмника, и мы не знали, что творится в мире: жив ли президент? выиграл ли "Спартак" первенство? не началась ли война из-за очередной глупости дипломатов и спецслужб? Мы не могли послушать не то что Моцарта или Рахманинова, но даже эстрадной недомузыки. Впрочем, от отсутствия последней страдал только Вова.
Наступила осень, птицы стали сбиваться в стаи. Пора было и нам сниматься.
Загрузили в лодку оборудование, коллекции, образцы, фотоаппаратуру, оружие, установили мотор. И тут случилось самое дикое, что может произойти в экспедиции: на моторе не оказалось карбюратора. Мотор превращался в такой же бессмысленный предмет, как приёмник без батареек, примус без иголки, ружьё без патронов. Кто снял карбюратор? Зачем? Почему не проверили, когда собирались? Как будто проверяли. Триста вёрст на вёслах — немалый крюк. А лодка тяжёлая, для вёсельного хода не приспособленная. Течение извилистых тундровых рек слабое, но на пути могут возникнуть пороги, не всегда обозначенные на карте, где можно и разбиться, и утопить научный груз. Было самое время разругаться, выясняя, кто виноват и что делать. Но Бахи своей обидой на нас как бы показывал, к чему приводят непонимание и ссоры.
— Испытаем удовольствие пройтись под парусом, — сказал я.
— Об этом мечтал с детства, — поддержал меня Вова и пояснил: — Со второго класса.
И мы принялись делать мачту и шить парус из брезента, которым обтягивали балок.
И поплыли потихоньку к бухте Самоедской, откуда можно дать телеграммы в институт и домой и сообщить, что живы и здоровы.
Погода стояла безветренная, жаркая. Парус едва наполнялся. Большую часть пути мы шли на вёслах. Средство для отпугивания комаров кончилось, и мы утешали себя лишь тем, что от него толку мало, если обливаешься потом. Сухари кончились, оставался чай и чеснок. Но чесноком сыт не будешь.
Время от времени мы приставали к берегу и ловили хариуза на мушку — собачью шерсть, привязанную к крючку. Но рыба, испечённая на костре, без хлеба — еда непрочная, водянистая.
Бахи следовал вдоль берега, всем своим видом показывая, что не желает иметь с нами ничего общего. Однако ел рыбу, которую мы оставляли для него у кострищ. Но главным образом мышковал — ловил мышей. Никогда я не встречал такой обидчивой собаки.
Несколько дней мы плыли, как недотёпы туристы. И договорились никому не рассказывать о своём позорном путешествии под парусом. Вообще, приключения в экспедициях — результат забывчивости, плохой подготовки, разгильдяйства.
Кто виноват в разгильдяйстве? Конечно, старший.
Измученные, голодные, покусанные комарами, мы являли собой назидательный пример того, как выглядят разгильдяи, не проверившие перед экспедицией мотор.
Вдруг в воздухе, наполненном лишь плеском волн и криками отлетающих птиц, послышался дробный стук. Мы насторожились. Может, послышалось?
Но нет, стук мотора — не сон. Из-за загиба реки выходила чёрная лодка. Это была деревянная, хорошо просмолённая лодка с автомобильным мотором. На румпеле сидел пожилой нганасан. За несколько метров до нас он заглушил мотор — лодка заскользила по инерции. Мы ухватились за её борт.
Рыбак, глядя на наши темнокоричневые лица с облезшими по нескольку раз носами, всё понял и, усмехнувшись, протянул нам кисет с махоркой и газету. Мы свернули самокрутки и задымили, а я скользнул взглядом по заголовкам газеты. И узнал о победе левых сил в Боливии.
— Как там? — спросил я. — Войны нету?
— Маленько есть... Маленько убивают. Зачем? Ты исипидиси?
— Экспедиция, — ответили мы, радуясь встрече с живым человеком.
— Чо делал?
— Птиц снимали, — я поднял над головой фотоаппарат.
Этим я показывал, что мы не геологи, не нефтяники, в Земле дырок не делаем, что, с точки зрения нганасан, большой грех.
Рыбак отвернулся, чтобы скрыть усмешку. Наше занятие он посчитал хотя и безвредным, но наверняка бессмысленным. Помню, один оленевод говорил:
— Землю меряете, как купцы сукно. Зачем? Земля не принадлежит людям — люди принадлежат земле. Оленей считаете. Зачем? Стада должны быть бессчётны. Зачем ловите маленьких птичек и бабочек? Ведь вы их не едите. Зачем рвёте и засушиваете цветы? Пусть живут — все хотят жить.
— Что будем делать? — спросил рыбак и насмешливо посмотрел на наш бесполезный парус — Меня думает посмотреть твой мотор. Чо с ним? Меня маленько понимай мотор.
— Нет, нет! — замахали мы руками — стыдно было за собственное разгильдяйство. — Если возьмёте на буксир, было бы хорошо.
— Ладно. Сеть проверю, подойду. Здесь ждите, чай пейте.
Рыбак подумал, полез в мешок и протянул нам буханку хлеба. Какое это счастье — хлеб! Мы съели его, не дождавшись чаю.
Рыбак вернулся довольно скоро. Не успела его лодка заползти носом на прибрежный песок, как откуда-то выскочил Бахи, прыгнул в лодку и забился под скамейку.
Рыбак хлопнул себя ладонями по коленям, что у нганасан означает высшую степень удивления.
— Меня думал, откуда пришёл такой хороший собака? — сказал рыбак. — Меня думает, этот собака маленько знакомый. Этот собака мой брат Хенделю. Откуда этот собака тут?
— Не знаем, — соврал Вова. — Не наша.
— Это Бахасгай-и-Чо имя его будет.
Мы переглянулись.
— Ишь ты, какое интересное имя! — сказал я. — Звучит благородно.
— Так, так, — согласился наш новый знакомец.
— Что означает это имя?
— По русской мере не знаю, как сказать... Наверное, будет "С короткой шеей".
Только тут мы заметили, что у Бахи, а точнее, у Бахасгая-и-Чо шея в самом деле коротковата.
— Меня думал, толстый русский мужик украл собака. Однако, даром так думал. Куда, однако, убегал?
Бахи обхватил сапог рыбака лапами и бил хвостом.
— Хорошо, что нашли, — заметил я.
— Четома-няга! (Четырежды хорошо!) — воскликнул рыбак. — Меня брат так плакал!
На глазах рыбака блеснули слёзы. Он их смахнул и виновато улыбнулся.
— Четома-няга, — согласился я, думая о поразительных совпадениях. Неужели кто-то толстый украл собаку, повёз в Норильск, потом выгнал? Мой знакомый, большой знаток собак, подобрал его? Даже имя собаки совпадало. И тут до нас дошло, кто был этот толстый вор. И мы излили на его голову потоки самых страшных ругательств (мысленно, разумеется). Ведь мы едва не попали в дурацкую историю. По всему Таймыру мог бы распространиться слух, что норильские зоологи — собачьи воры.
Рыбак спрыгнул на берег. Бахи не пожелал покидать лодки. Мы попили чаю, узнали, какой замечательный пастух Бахасгай-и-Чо и как вовремя он вернулся из своего загадочного путешествия — подходило время грибов, которые сводят с ума оленей.
— Очень умный собака! — сказал рыбак. — Всё понимает!
— Вы думаете, всё? — засомневался Вова, исходя из собственного опыта.
— По-русски ничего не понимает. По-нашему — всё.
Теперь мне становилось понятно, почему толстый собачий вор сплавил нам пса: он не мог с ним найти общего языка. И я вспомнил его смущение, неопределённые ответы.

СКАЗКА ПРО СОБАКУ
Вечером в Самоедской бухте после сытного ужина, мы ударились в умственный разговор. Припомнили строительство Вавилонской башни, о чём известно из Священного Писания.
Давным-давно люди решили, что доберутся до Неба, то есть, до Самого Бога при помощи строительства. И принялись возводить высоченную башню. Строили, строили, все силы бросили на строительство: недоедали, недосыпали, со стен падали и разбивались до смерти. Богу не понравилась людская затея, и Он сделал так, что строители перестали понимать друг друга. И в конце концов рассорились и, возможно, передрались. До сих пор люди ругаются, дерутся, что-то строят и хотят Бога узреть. А между тем Путь к Богу так прост (и об этом сказано в Святом Писании) — через Любовь и чистоту сердца: "Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят".
Вот и у нас случились неприятности оттого, что мы не поняли друг друга. Люди не понимают собак, собаки — людей; птицы не понимают зоологов, зоологи — птиц; взрослые не понимают ребят, ребята — взрослых; русские не понимают нганасан, нганасаны — русских. Но это полбеды. Порой мы вообще не хотим понимать ближнего. Отсюда умный пёс-пастух пережил множество приключений.
Вот какую сказку рассказал нам рыбак. Передам её, как запомнил.
— Давным-давно собака умела не только говорить с людьми, но понимала язык зверей, птиц и рыб. Она умела добывать огонь и делать съестные припасы. Правда, тут же всё съедала.
Бог сказал:
— Если не поймёшь, что жить следует расчётливо, с голоду умрёшь.
Собака поняла, так как была самым умным зверем на Моу-нямы, на Матери-земле. Но как-то нечаянно съела всё, припасённое на чёрный день.
И тогда Бог сказал:
— Не умеешь жить самостоятельно — иди к человеку. Он не так умён, как ты, он не способен видеть духов, наполняющих Землю и Небо, но умеет делать припасы. Без него с голоду умрёшь. Добывать тебе огонь тоже не для чего — будешь греться у человеческого огня.
С тех пор собака разучилась добывать огонь, в чём нетрудно убедиться при встрече с любой собакой.
Стала собака жить с человеком. И жили они душа в душу: вместе гоняли диких оленей, вместе охраняли домашних от волков, ели из одной миски, спали на одной шкуре и вечерами, сидя у костра, рассказывали друг другу о всяких интересных вещах.
Долго так жили в мире и дружбе. Но случилось человеку заболеть. Чем заболел? Сказать трудно. Этого и старики не знают.
Лежал человек на шкуре в своём чуме и охал. Рядом сидела собака, его верный друг.
— Сходи к шаману, — попросил человек слабым голосом. — Может, прогонит дух моей болезни.
Привела собака шамана. Тот надел на себя шаманскую парку, украшенную медными птичками, надел шаманскую шапку с железными рогами и стал бить в бубен. Долго шаманил. Его прыжки делались всё выше, всё воздушнее, и вдруг он вылетел через дымовое отверстие вместе с дымом и вертлявыми искрами. Полетел шаман к Богу между звёзд и сияний.
Воротился.
— Был на небе, — сказал он. — Видел Бога. Он сказал, что ты, собака, сама шаман. Ты видишь духов, а я их не вижу без бубна. Ты своим лаем можешь их отпугнуть, а я не умею лаять. Сама иди на небо, Бог скажет, что делать.
И побежала собака к Богу. Трудный был путь! Через горы, через леса, через моря. Но она умела говорить со всеми зверьми и птицами, и её переносили через горы, переправляли через реки. Чего не сделать ради друга!
Добралась до Божьего престола.
— Что делать, Боже? — спросила собака.
— Ты должна поставить человека на ноги — это главное, — ответил Бог. — Слушай и хорошенько запоминай. Клади человеку под голову сухую гнилушку, чтоб было мягко, а под ноги большой камень, чтоб было твёрдо. Осторожно поднимай. Главное, на ноги поставить. Дальше сам пойдёт. Запомнила?
— Запомнила.
— Возвращайся, делай, как Я сказал.
Обрадовалась собака, что человека можно исцелить, и весело побежала назад. Бежала, летела, плыла, случалось, падала и даже тонула, а в голове вертелись слова Бога.
— Гнилушку под голову, чтоб было твёрдо, камень под ноги, чтоб не перепутать; гнилушку, значит, под голову, а камень на голову; камень под голову гнилушки, главное, чтоб камень поставить на ноги и чтоб гнилушке было твёрдо. Камень поднимать осторожно и, главное, не перепутать. Тогда сам пойдёт.
Прибежала собака к больному другу, никак не отдышится.
— Скорее, скорее! Главное, на ноги поставить! Помогайте все! Так сказал Бог. Камень под голову, гнилушку на ноги. Найдите хорошую мягкую, сухую гнилушку! Чтоб было мягко! Поднимаем! Главное, чтоб камень поставить на ноги, тогда он сам пойдёт и будет слушать и хорошенько запоминать.
Очень суетилась собака, объясняя, что делать. Наконец, человека кое-как поставили на ноги. Вдруг гнилушка под ним раскрошилась, а камень по голове ударил — дух и вышибло.
И полетела душа человека в Верхнюю Землю.
Бог очень рассердился на собаку и сказал так:
— Отныне говорить не будешь — только лаять. Зачем тебе язык, если ты всё путаешь? Однако всё-всё будешь видеть и понимать.
С той поры собаки не говорят, но всё видят и понимают.
Человек и собака остались друзьями, но теперь не едят из одной миски, не спят на одной шкуре. Собака теперь не сидит у очага и не говорит о разных интересных вещах, а охраняет чум от злых духов на морозе. Впрочем, ей не холодно: Бог дал ей тёплую шкуру.
Эта собака, говорят старики, была как бы первой собакой на Земле. Зовут её Банг-барба. Теперь она на Небе, охраняет Верхнюю Землю от злых людей.

Рисунки Николая Устинова


<- предыдущая страница следующая ->


Copyright MyCorp © 2024
Конструктор сайтов - uCoz