<- предыдущая страница следующая ->

Станислав Романовский
ПОВЕСТЬ ОБ ИОАННЕ ВОИНЕ, христианине, который жил в IV веке, воевал с еретиками и не погубил ни одной души

ВО ПОЛЕ БЕРЁЗОНЬКА СТОЯЛА...
Была она белая, как туман поутру, и вся в золотых серёжках. В вечерних потёмках берёзка белела долго-долго. В эту пору здесь любили встречаться Иван да Мария.
Мария всегда приходила в белом платье и всегда говорила:
— Ой, надо бы синее надеть! В синем меня никто не увидит.
А Иван знал, что на свидание надеть ей больше нечего, и любил, и жалел её ещё сильнее от этого грустного знания.
Как-то Иван пришёл на свидание и обнаружил, что берёзки нет.
А вместо неё — один пенёк. А на нём, как слёзы, берёзовый сок.
— Она не придёт, — услышал он чужой голос и вздрогнул. Рядом стоял Гриня-мясник и улыбался.
— Почему она не придёт? — тихо спросил Иван и не услышал своего голоса.
— Она просила передать, чтобы ты не разыскивал её. Да и простил заодно. Свадьба у нас с ней.
Гриня улыбался. Красная рубаха на нём отливалась масленым блеском и, казалось, улыбалась тоже.
Иван посмотрел на пенёк от берёзы и заплакал.
— Чего ревёшь? — удивился Гриня.
— Берёзку жалко, — прошептал Иван. — Зачем ты её срубил?
Гриня-мясник ответил назидательно:
— С глаз долой — из сердца вон.

БУРАН
В омутах днепровских жил Водяной, и многие жители селенья Ежиха видели его. При Луне или перед грозой он вымётывался из воды и игрался — большой, чёрно-красный и страшный. И гневные брызги, и волны шли от него:
— Забыли меня?!..
Чтобы рыба дружнее шла в сети, каждую весну Водяному приносили жертву: всем миром откармливали лучшего коня, наряжали его, на плоту вывозили на средину омута, оглушали ударом обуха и с жёрновом на шее отправляли в глубины днепровские.
— Вот тебе подарочек, батюшка Водяной! Мы тебя не забыли, и ты нас не забывай! Пошли нам рыбки поболе да пожирнее.
На этот раз для жертвы выбрали белого, как лебедь, коня Бурана. Провожать его в последний путь пошли всем селищем. Каждый норовил угостить Бурана послаще, вплетал в гриву коня нарядные ленты, чтобы Водяной Царь не забыл о них в своих хрустальных чертогах.
Заласканный и перекормленный, Буран не принимал подношений; и в фиолетовых глазах его стояла тревога.
Верхом на Буране сидел Гриня-мясник в красной, как пожар, рубахе, с колуном за поясом и говорил:
— Проехать-то дадите или нет?
Что случилось далее, никто толком вспомнить не мог. Какая-то сила сдёрнула Гриню с коня, только сапоги мелькнули. А на коня взлетел кто-то в белой рубахе. Буран сперва остановился, а потом побежал, погнал, помчался в сторону леса, где и скрылся вместе со всадником.

АВВА СЕВАСТИАН
Читатель, очевидно, догадался, что всадник в белой рубахе был Иван. Ему было жалко Бурана, и он задумал спасти его.
Как задумал, так и сделал. Выбрал время, накинул верёвку на Гриню-мясника, сдёрнул его на землю, сам сел на коня и погнал в лес.
Вслед ему запели боевые стрелы. Едва он скрылся в лесу, как стрелы застучали по деревьям.
Сорок дней, стараясь не попадаться людям на глаза, по звёздам пробирался он на юг. Питался травами и плодами, спал вместе с конём и слышал сквозь сон, как в коне гудит большое доброе сердце.
На сорок первый день он встретил монастырь Рождества Богородицы. За невысоким забором, сложенным из камня-плитняка, стоял одноглавый храм, росли деревья, были кельи, трапезная, поварня...
— Вот здесь я постригусь в монахи и окончу дни свои, — подумал Иван. — Куда дальше?
Игумен монастыря Авва Севастиан, старик с безбородым треугольный лицом, сказал Ивану:
— Читаю я тебя, как открытую книгу.
Иван показал на Бурана и спросил:
— Там небось написано, что я коня украл?
— Нет, — сказал Авва Севастиан. — Там написано, что ты его спас. Прочитал я не только заглавие, но и всю книгу до последней страницы.
— А какое у меня заглавие? — спросил Иван.
— Хорошее. «Иоанн» — твоё заглавие, что значит «Благодать Божья». Куда уж лучше-то!
И постриг Авва Севастиан Ивана в иноки: выстриг в четырёх местах волосы на голове, что значит возложение креста Господня; надел на него власяницу: рубаху из жёсткого конского волоса — хитон вольной нищеты...
Имя ему оставили прежнее: Иоанн.
И дали ему послушание: дрова рубить, печи топить, огород копать.
— А то у нас в монастыре народу мало, — грустно сказал Авва Севастиан, — и один старее другого.

ЦАРИЦА НЕБЕСНАЯ
Прошло три года.
Иван втянулся в жизнь монастыря и не представлял себе иной жизни. Он всё мог: и по хозяйству, и по церковной части, помнил все службы наизусть; и старики дивились его памяти.
Однажды он поехал на Буране в лес по дрова, а когда вернулся, то его поразила тишина. Все двери были распахнуты. Никто не откликался на его голос.
Монахов, всех до единого, он обнаружил мёртвыми в церкви. Они лежали в лужах крови на церковном полу.
Очевидно, они были убиты во время службы. Кем? И за что?
Один, больше некому, Иван выдолбил могилки, отслужил погребальную службу по невинно убиенным, с честью похоронил их на монастырском кладбище и забылся тяжёлым сном.
Во сне он увидел Богородицу. Она была в синем мафории, на котором горели три небесные звезды. От Неё исходил добрый тихий свет, и Иван заплакал и упал ей в ноги.
Лёгким прикосновением руки Она вытерла его слёзы и сказала:
— Старцев убили солдаты императора-язычника Максенция. Против него выступает император-христианин Константин Великий. Тебе следует идти в Рим: твоим воинам подрубить сваи моста через Тибр; и Максенций утонет в его водах, как фараон в водах Чёрного моря. Ты никого не лишишь жизни. Ты не нарушишь заповедь «не убий», мирно скончаешься 12 августа 365 года и будешь записан на небесах как «Иоанн Воин».
Иван проснулся. Рядом с ним лежало копьё с короткой перекладинкой около острия и этим походило на крест. Древко было из твёрдого, лёгкого, упругого дерева.
Тут Иван увидел мародёра, который убегал из церкви, надев на голову украденный потир из золота.
Иван швырнул в него копьём. Оно полетело чуть выше и сбило с головы мародёра потир. Мародёр упал, потом вскочил, перемахнул через стену и был таков.
Иван подобрал потир. В нём было отверстие от острия копья. Иван аккуратно заделал его в монастырской мастерской и вспомнил слова Царицы Небесной:
— Ты победишь много врагов. Но по Моей воле ни одного не лишишь жизни...

КАТАКОМБЫ
Иван препоручил монастырь надёжным прихожанам и на Буране отправился в длительное путешествие — в вечный город Рим.
По пути ему встречались сожжённые и разграбленные церкви и монастыри. Встречались и христиане, распятые на крестах солдатами Максенция.
Он снимал их с крестов.
Живых перевязывал и передавал лечить надёжным людям. А мёртвых с почестями погребал. По пути он собрал небольшой боевой отряд: люди все молодые, крепкие и смелые. Ближе к Риму небо становилось выше и синее, виноградники обильнее, горы зеленее.
По дорогам двигались войска Константина Великого. На стальных шлемах воинов, как крупные звёзды, горели кресты.
— Так повелел император, — говорили они.
— Теперь мы никого не боимся, кроме Господа Бога.
Рим возник издалека, как некое совершенное творение природы: каменные стены и башни, похожие на изящные природные скалы, железные ворота, за которыми угадывались дворцы и языческие храмы и жилища.
Иван знал, что под наземным городом есть город подземный — катакомбы, со своими улицами, площадями, храмами, местами захоронения христиан.
И он принял решение: через катакомбы проникнуть в Рим, подпилить средний мост и открыть городские ворота войскам Константина Великого.
Нашёлся и проводник — мальчик десяти лет Аким, с головой пушистой, как одуванчик. Иван спросил его:
— Отчего ты так рано поседел, Аким?
— Маму мою сожгли живою, — ответил Аким. — А так-то я и не собирался седеть. Пошли, что ли?
...Через незаметную щель в скале люди скрывались под землёй, где их с факелами ждал Аким.
Там было неожиданно сухо и тепло, только где-то недалеко громко капала вода.
Теперь люди шли за факелом Акима; голова его, казалось, была увенчана нимбом: каким-то пушистым бело-золотистым светом.
Стены кристаллически блестели, как будто посыпанные солью. Иногда они были тёмные, от грунтовых вод. А иногда на них встречались изображения, сделанные рукою искусного художника.
Вот Аким поднял факел и показал на изображение тучной рыбы.
— Рыба — символ Христа, — сказал он. — Катакомбы святого Каллиста. А вот «Добрый пастырь». Пастух несёт на спине уставшую овечку. Это Иисус Христос. Это Он нас несёт, заблудившихся и усталых.
Местами проход был широким, а порой узким, так что с трудом мог протиснуться один человек.
— Ты чувствуешь, как здесь хорошо пахнет, — говорил Аким Ивану. — Пахнет жасмином и мёдом! Так всегда пахнут мощи святых. А всего их здесь захоронено семьдесят тысяч...
Сколько они шли ещё, сказать трудно, пока не вышли под крупные яркие звёзды на тёмном бархатном небе.

ГИБЕЛЬ МАКСЕНЦИЯ
Близко протекал Тибр и темнела громада моста. Он не охранялся. Воины Ивана принялись подпиливать мост и подрубать его боевыми топорами.
Звёзды пылали на небе, звёзды отражались в Тибре; и Ивану казалось, что он висит не на стропилах моста, а между створками большой звёздной раковины... или на небе.
К рассвету мост еле-еле держался на подрубленных сваях, хотя с виду был по-прежнему крепок.
Теперь предстояло самое главное: открыть ворота войскам Константина Великого; но вернулись разведчики и сказали, что его войска уже в городе.
В самом деле, по дороге к мосту катилась тёмная масса войск неприятеля. Её гнали войска Константина Великого.
— За мной! — вскричал Иван. — С нами Бог!
С копьём, увенчанным крестом, он бежал на противника. Три стрелы попали в перекрестье копья, но ни одна не задела Ивана.
Вражеских солдат подавляло то, что они никак не могут попасть в Ивана. Ещё более они были поражены тем, что сам он не колет копьём, не рубит мечом, а отнимает копья, ломает их об коленку и громовым голосом велит бросать оружие и сдаваться в плен.
И противник, бросая оружие, побежал куда глаза глядят. Среди прочих был император Максенций. На позолоченных носилках его несли шестеро телохранителей. У него было толстое лицо, поразительно похожее на лицо Грини-мясника, и Иван крикнул ему:
— Молись, Максенций!
Носилки с императором были на средине моста; и тут мост затрещал, как дрова на огне, и стал обваливаться.
Стало видно, как в водовороте крутятся золотые носилки императора Максенция. Они были пусты.
Сам Максенций утонул в водах Тибра.

КОНСТАНТИН ВЕЛИКИЙ
После сражения Ивану посчастливилось близко увидеть императора Константина Великого.
Он возвышался над толпой, как человек из другого мира. Золотой шлем делал его ещё выше, и на золоте надо лбом Иван разглядел монограмму: две буквы И и X.
— Иисус Христос.
При этом первая буква покрывала вторую.
И ещё Иван заметил на лбу шлема сияющую стальным светом звёздочку, окружённую драгоценными камнями.
Иван знал, да и всё войско знало, что стальная звёздочка — это один из четырёх гвоздей, которыми Иисус Христос был прибит ко кресту.
Второй Христов гвоздь был впаян в уздечку коня, которого слуги вели за императором. Гвозди эти привезла из Иерусалима и подарила сыну мать его императрица Елена...
Лицо императора выражало усталость и радость, и он рассеянно слушал слова сановников.
Около неприметного родничка, впадающего в Тибр по камушкам, император нагнулся, выпил три горсти воды, и Иван увидел, что шлем его помят в битве...
— Тебе нужно завоевать весь мир, император! — восторженно крикнул какой-то сановник. Тебе нужна вся земля!
Император распрямился, посмотрел на Ивана и спросил:
— Как думаешь, солдат, сколько мне нужно земли?
— Три аршина, — мгновенно ответил Иван.
Император нахмурился. И вдруг лицо его просветлело. Концом копья, покрытым запёкшейся кровью, он начертил на земле размер своей будущей могилы — прямоугольник в три аршина длиной и аршин шириной — и сказал:
— Я уже присмотрел себе место. Нет, не здесь. В Константинополе. В церкви «Двенадцати апостолов».
Один из вельмож вскричал ненатуральным голосом:
— Константин Великий! Ты будешь Царём Небесным вместе с Иисусом Христом! Вся Вселенная будет у твоих ног!
Ты лучше помолись, сенатор, — перебил его Иван, — чтобы император стал рабом Христовым. Выше этого звания ничего нет.
Лицо сенатора покрылось красными пятнами.
— Говори, да не заговаривайся! — рявкнул он. — А не то я прикажу отрезать плебейский твой язык!
— Чего ты расшумелся, Фавий? — мягко сказал император. — Солдат говорит сущую правду: я до сих пор не крещён...
Иван тихонько исчез в толпе, успев услышать приказание императора «найти этого невысокого жилистого солдата с залысинами, с копьём в форме креста, с крепким, как железо, голосом. Этот солдат может командовать полком».
Командовать полком Иван не хотел.
Он считал, что самое высокое воинское звание — просто воин, то есть солдат.

ЮЛИАН ОТСТУПНИК
После смерти в 337 году христолюбивого императора Константина Великого пришли времена смутные и недобрые.
В 361 году к власти пришёл племянник Константина Великого — Юлиан. Христиане думали, что он поддержит их, ибо до прихода к власти Юлиан обещал это сделать.
Но не тут-то было. Император Юлиан объявил гонение на христиан, отступил от веры христианской, отчего на веки вечные получил прозвище «Юлиан Отступник».
— Как жить при Отступнике? — думал Иван. — Пойти с ним на открытую войну не хватит сил. Пойду-ка с ним на войну сокрытую!
Сказано — сделано.
Юлиан Отступник посылал его казнить христиан, а храмы сжигать. Иван же прятал христиан в лесах, в горах, в катакомбах, а храмы не трогал. Он устраивал побеги из темниц сотен невинных людей и увозил их на кораблях в безопасные места.
А наверх докладывал, что темницы пусты оттого, что все христиане казнены.
Так продолжалось довольно долго, пока не нашёлся предатель Евнух и не рассказал императору Юлиану Отступнику, как Иван на деле выполняет его приказания.
Под усиленной охраной Иван был доставлен в императорский дворец.
— У тебя это не копьё, а крест! — закричал Юлиан Отступник, едва увидел Ивана, и вырвал копьё из рук воина. — Ты христианин?! Говори всю правду!
Иван спокойно отобрал копьё у императора и швырнул его в задвижку дубовой двери. Задвижка вылетела вместе с кусками дерева. Стража заломила Ивану руки.
— Отпустите его, — растерянно попросил император. — Ну зачем же так горячиться?.. И верните ему копьё... бери... Я же пошутил... Ты что, не понимаешь императорских шуток?
Император смеялся и хлопал Ивана по плечам:
— Ну, конечно, это копьё... И слепому ясно, что это самое настоящее копьё... Только перекладину надо сделать покороче, чтобы крестом тут... сам понимаешь... и не пахло.
На боку императора висел меч в золочёных ножнах, покрытых крупными рубинами. Иван весело показал на перекладину у рукояти меча и сказал:
— Тогда придётся убрать и это.
И рассмеялся.
Рассмеялся и император. Потом резко оборвал смех и сказал:
— Подурачились, и хватит. Я уезжаю на войну с персами. А ты поедешь в город Кесарию, найдёшь там архиепископа Василия и убьёшь его.

ВАСИЛИЙ ВЕЛИКИЙ
Парадное одеяние сверкало на архиепископе Василии Великом. Сквозь это сверкание Иван не сразу разглядел, что сам Василий Великий отнюдь не велик, а маленький сухонький человек с узкой белой, как горностай, бородой и с острыми задумчивыми глазами.
Он внимательно выслушал рассказ Ивана о том, что Юлиан Отступник послал его сюда для убийства, а сам уехал на войну с персами.
Разговор происходил в церкви после службы. Народу в ней не было. Только служки гасили свечи. Когда они погасили их все и ушли, Василий Великий запер церковь изнутри, затеплил три свечи пред иконою Божьей Матери и сказал Ивану:
— Помолимся, брат, Пресвятой Владычице нашей Богородице и Приснодеве Марии.
Сначала опустился на колени Василий Великий, а потом Иван. Икона Богородицы была небольшая, но намоленная, чудотворная, и у ног Небесной Царицы было изображение воина Меркурия с копьём в правой руке...
Иван молился молча.
А Василий Великий творил молитву истово, жарко, так что пот струился по лицу и бороде его:
— ...Пресвятая Владычица наша Богородица! Ты всё можешь. Умоли Сына Своего и Бога нашего Иисуса Христа не попустить Отступнику возвратиться живым с персидской войны.
Внезапно исчезло изображение воина Меркурия со святой иконы. Иван хотел сказать об этом Василию Великому, но не решился перебивать его горячую молитву.
Минут через пятнадцать изображение воина Меркурия появилось на иконе. Меркурий был таким же, как прежде, только с наконечника копья его капала кровь.
— Слава Тебе, Господи! — Василий Великий воздел руки к небу. — Слава Тебе, Пресвятая Богородица! Слава тебе, великомученник воин Меркурий! Нет больше на земле и на небе губителя христиан Юлиана Отступника.
Он целовал святую икону и плакал:
— Услышана молитва моя! Теперь вздохнёт народ православный! И новые церкви встанут по всей земле...
Было это 26 июля 363 года.

ЕВСТОЛИЯ
В бухту Золотой Рог прибывали корабли. Это изгнанники-христиане возвращались на родину.
Молодая женщина неловко спрыгнула на берег, вывихнула ногу и громко стонала. Движимый состраданием, Иван взял её на руки и понёс подальше от пристанской суеты, чтобы в спокойном месте оказать ей помощь.
Она обвила его шею руками и несколько раз поцеловала в губы. Это радостью и неслыханной болью отозвалось в его сердце, так что он чуть не потерял сознание.
Иван переждал боль и понёс её дальше, ни о чём не спрашивая, а она целовала его и дышала в лицо чистым виноградным запахом молодости и любви.
— Ты, наверное, вся искололась о мою бороду? — наконец спросил Иван.
Она легко спрыгнула с его рук и шепнула:
— Смотри и слушай! Это к счастью. В синей воде Золотого Рога резвились дельфины. Их сильные серебряные тела прыгали, ходили колесом, свечой вымётывались из воды, и брызги кропили Ивана и женщину.
— Как твоя нога? — спохватился Иван.
— Ты же вылечил её.
— Чем?
— Своим прикосновением ко мне.
И она обняла его и сказала:
— Ты — мой. Ты был всех, а стал мой. Ты, конечно, забыл, как вызволил меня из темницы? Я тебя знаю и люблю давно. Я девушка, и поклялась: кроме тебя, у меня не будет мужа, Пётр.
Иван не поправил её: Пётр так Пётр. В Константинополе его звали по-разному: Пётр, Павел, Степан. И он откликался на все имена, из-за смирения, да ещё и потому, что в то время почти каждый человек имел несколько имён.
— А тебя как зовут? — спросил он спутницу.
— Евстолия.
— Евстолия — значит «хорошо одетая, рассветная. Пришедшая оттуда, откуда восходит Солнце».
— Откуда ты всё это знаешь? — удивилась Евстолия и попросила: — Расскажи мне о себе.
И тут его что-то больно ударило в сердце. Он, быть может, впервые забыл, когда будет 12 августа — день его кончины, о которой так давно ему поведала Пресвятая Богородица.
Он переждал боль и спросил:
— Какое сегодня число?
— Одиннадцатое августа.
— А не десятое? — спросил он спокойно.
— С утра было одиннадцатое, — ответила Евстолия. — Где ты живёшь, Пётр? Может быть, мы заночуем у тебя? А то становится холодно...
— Птицы имеют гнёзда. Лисицы — норы. А Сыну Человеческому негде приклонить голову, — ответил Иван.
Он внезапно почувствовал нечеловеческую усталость, пересилил её, собрал много хвороста, разжёг костёр, нарвал травы и устроил мягкое ложе по ту и по эту сторону огня.
— Давай помолимся на ночь, — тихо предложил Иван.
Они опустились на колени и долго и благоговейно молились; звёзды задумчиво смотрели на них.
— Завтра ночью я приду к тебе, — сказал Иван после молитвы. — И всё расскажу о себе...
— Где тебя ждать? — спросила Евстолия. — Мы можем разойтись.
— Мы не можем разойтись, — сказал Иван. — Я найду тебя, где бы ты ни была.
— Каким образом?
— Давай спать, — по-отечески строго сказал Иван. — Я не спал уже три ночи. Только ты ложись по ту сторону костра, а я по эту.
И они оба заснули крепким сном по разные стороны огня.

УЛИЦА МЕСЕ
Иван проснулся на раннем рассвете. Евстолия ещё спала. Он подивился, до чего же она юна и красива, и поцеловал её в лоб.
Она прошептала, не просыпаясь:
— Мама...
Он взял копьё и пошёл в город и довольно скоро вышел на главную улицу Константинополя — Месе.
Просторная и торжественная, она пересекала весь город из конца в конец. По обе стороны её тянулись колоннады из разноцветного мрамора: белого, как снег, золотистого, как мёд, или зелёного, как морская волна...
В лицо дул ветер и освежал его, и Ивану подумалось, что он идёт не по улице огромного города, а по родному весеннему лугу, убранному цветами. Ещё не кошенному, не топтанному.
Пошли лавки торговцев тканями, ткани пылали, как жар-птицы, и торговцы просили зайти: если не купить, так поговорить.
Они расстилали среди улицы ковры и радовались, когда по ним проходили люди, — ворс выравнивали.
То тут, то там встречались лавки мозаичистов. Стеклянные кубики смальты были сложены пирамидками и сверкали, как сокровища Али-Бабы.
Иван задержался у знакомого старика-мозаичиста, выбрал небольшую смальтовую икону Богоматери и Богомладенца и попросил:
— В деснице у Младенца выложи берёзку.
— Это что такое?
— Это белое дерево моей Родины. Ствол у него белый-белый, как... тело девушки.
— А листья?
— Листья зелёные. Как скоро ты сможешь это сделать? Я хорошо заплачу.
— К обеду будет готово.
На площади Быка, где было средоточие книжных лавок, он купил Евангелие в кожаном переплёте, спрятал его под рубаху и пошёл дальше навстречу ветру.
Мало-помалу улица Месе заполнялась людьми разных сословий.
Все куда-то спешили, и каждый третий здоровался с Иваном:
— Здравствуй, Пётр!
— Привет Павлу!
— Поклон и радость Степану!
Его называли и другими именами, и на всякое имя он отвечал приветливой улыбкой и взмахом руки.
В обед он пришёл к знакомому старику-мозаичисту. Заказ был выполнен. Младенец Иисус держал в деснице белую берёзку, точно такую же, какие росли на далёкой родине Ивана: белый ствол, зелёные листья, золотые серёжки.
— А как ты серёжки-то угадал? — спросил Иван. — Я тебе про них ничего не говорил.
— Не знаю, — старик пожал плечами и улыбнулся. — Хотел сделать красивее.
Иван уже отошёл от лавки старика, как тот крикнул:
— Вспомнил, откуда серёжки. Ты же говорил, что берёзка похожа на девушку. А какая девушка без серёжек!

КЛАДБИЩЕ ДЛЯ СТРАННИКОВ
Иван услышал голос:
— Сегодня.
— Знаю, — ответил он. — Готовлюсь.
Он зашёл в церковь Рождества Богородицы, передал знакомому священнику икону, завёрнутую в холстину, и сказал:
— Завтра за ней зайдёт христианка Евстолия. Отдашь ей, святой отец.
А потом Иван пришёл на кладбище для странников. В одном торчала лопата. Иван взял её и пошёл в северо-восточный угол кладбища.
Там, недалеко от старого дуба, на поляне, он копьём начертил себе могилу: аршин ширины и три аршина длины с запада на восток.
И принялся рыть могилу. Сначала шла тяжёлая красная глина. Потом камушки. А потом лёгкий золотистый песок.
— Вот на этом песочке, — подумал Иван, — я и отосплюсь.
Он лег на дно могилы лицом на восток и увидел над собой ровный лазурный лоскут неба...
Пора!
Он пришёл в кладбищенскую сторожку, где сторож Иннокентий хлебал воду с хлебом и думал о чём-то своём.
Вот он выхлебал всё и задремал. Иннокентий работал на кладбище лет семьдесят и иногда путал живых с мёртвыми. Во всяком случае, он не видел между ними большой разницы.
— Не спи, Иннокентий. У меня к тебе дело. Я сейчас помирать буду. Погребёшь меня под старым дубом. Там могила уже вырыта. Обмывать не надо: я инок.
— Инок? — удивился Иннокентий. — А я думал: ты мужик как мужик.
Иван достал из-под рубахи Евангелие, которое он купил на площади Быка, и сказал:
— А это передашь в подарок от меня авве Клеонику, настоятелю кладбищенской церкви. А то его книжечка совсем истрепалась. Да и заодно пусть отпоёт меня. А это возьми себе да раздашь, кто придёт.
Иван положил на стол мешочек с золотом. Старик потрогал его и сказал:
— Больно много на одни похороны.
— С собой же я не возьму это.
— И то верно, — согласился старик и прибавил:
— А может, не помрёшь сегодня?
Иван не ответил.
— Может, погодишь?
Иван опустился на колени перед иконой Спасителя, что висела в переднем углу сторожки, и долго молился:
— Господи, сотворивший небо и землю, прости меня, раба Твоего за все прегрешения, вольные и невольные, и суди меня не по грехам моим, а по неизреченному милосердию Твоему...
После этого Иван лёг на лавку, широкую, как стол, сложил руки на груди, правая поверх левой, десница поверх шуйцы.
И измученное запавшее лицо его засветилось тихим светом радости, и он сказал отчётливо:
— Господи! В руки Твои предаю дух мой.
Он сделал последний вздох и отошёл к Господу. Так и лежал он в сторожке с доброй, всепрощающей улыбкой на лице. Когда его отпевали, авва Клеоник спросил:
— А имя-то его как?
— Его по-всякому звали: Пётр, Павел, Степан, — подсказал старик Иннокентий, — какое-то из них его имя. А может, все.
Положили его в готовую могилу под старым дубом, а вместе с ним копьё-крест. И насыпали заметный холмик.
Время шло. Умер старый сторож кладбища Иннокентий; и могила Ивана Воина затерялась навсегда.
Свидетели говорили, что он сам хотел этого.

СВИДАНИЕ
Евстолия проснулась от холода.
Она была одна. От костра остался кружок пепла и обгорелые палочки.
Евстолия пересчитала их. Палочек было семь.
Это число успокоило её.
Дома она искупалась в каменном бассейне во дворе, надела белое платье и стала ждать.
К вечеру она задремала и проснулась от стука в дверь. Ей навстречу шел любимый.
Он поцеловал её в губы, и поцелуй этот был неощутим, как слабое дуновение ветерка. Это испугало её, и она спросила еле слышно:
— Что с тобой, Пётр?
— Моё настоящее имя — Иван, — ответил он. — Родом я русич.
И Иван Воин рассказал ей всё о себе.
Тут Евстолия увидела ангела за его правым плечом и тихое сияние над его головой.
— Как мы будем встречаться, Иван? — спросила она и несколько раз перекрестилась. — Мы больше никогда не увидимся?
— Почему же? Мы обязательно встретимся, но нескоро, — сказал Иван. — Ты будешь мирно жить здесь. Выйдешь замуж. Проживешь долго-долго. А потом придёшь к Господу на небо, и мы увидимся. Я узнаю тебя!
— Когда это будет? — прошептала она.
Иван помолчал и сказал:
— Я оставил тебе здесь подарок.
Ступай завтра в церковь Рождества Богородицы, назови своё имя и спроси у настоятеля мою икону. На иконке берёзка — белое дерево, которое растёт у меня на родине.
Евстолия очнулась. Рядом с ней никого не было.

ВО ПОЛЕ БЕРЁЗОНЬКА СТОЯЛА
... В церкви Рождества Богородицы Евстолия сказала настоятелю:
— Меня зовут Евстолия. Иван Воин оставил мне иконку.
— Пётр, — цоправил её настоятель, шурша парчой одеяния, ушёл в алтарь, вынес оттуда нечто небольшое, завёрнутое в холстину.
Она приняла иконку, поцеловала холодную душистую руку настоятеля и, согнувшись, вышла из храма.
Какое-то время она шла неведомо куда, в оцепенении, и очнулась на берегу залива Золотой Рог, у потухшего костра, у пепелёсого кружка, вокруг которого лежали обгорелые палочки. Она несколько раз пересчитала их.
Палочек по-прежнему было семь.
— Семь, — сказала она вслух, присела на камушек и развернула холстину. Богородица и Богомладенец синими, как звёзды, очами смотрели на неё ласково, по-доброму, и она улыбнулась им сквозь набегающие слёзы.
Белая берёзка в деснице Богомладенца тихо шумела зелёными листьями и позванивала золотыми серёжками.
Евстолия плакала тихо и горько; и слёзы её, омывая икону, делали её особенно прозрачной и сердечной.
Евстолия плакала и время от времени оглядывалась, не видит ли кто её слёз, не идёт ли кто.
Никто не шёл сюда. Был поздний вечер. Золотой Рог был синим и тихим. Дельфины не плескались, и залив как вымер. Только однажды приплыл одинокий дельфин, оставляя рассыпающийся белый след за собой, скоротечный, как белый снег весной на далёкой родине Ивана...

Рисунки Юрия Иванова

<- предыдущая страница следующая ->