<- предыдущая страница следующая ->
РАЗВЕДЧИКИ
Сергей ЦВЕТКОВ, геолог
Рисунок Д. Титова
КЛАД ПОД АНГАРОЙ
Крепко сковала морозная зима 1959 года Ангару. Глухо урчит она, перекатывая под ледяным панцирем камни. Идущих по льду людей трудно отличить одного от другого — так опушил мороз их брови, усы и бороды. Настоящая бригада Дедов Морозов.
Вот люди остановились у вбитого в снег колышка — пикета, раскинули треногу, поставили на получившуюся пирамидку цилиндрический прибор. Тщательно установили его в горизонтальной плоскости регулировочными винтами. Старший осторожно повернул боковую рукоятку, отпуская невидимую пружину и, стараясь не дышать, стал внимательно смотреть в окуляр. Продиктовав стоящему рядом какую-то цифру, снова осторожно повернул рукоятку уже в обратную сторону. И вот снежная бригада идет дальше к следующему пикету.
Так было открыто месторождение свинца, спрятавшееся под Ангарой и практически недоступное для традиционных методов разведки. Помог его найти прибор, который называется гравиметром. Он позволяет определять тончайшие изменения силы тяжести в различных точках земли. А эти изменения связаны с неодинаковой плотностью горных пород, слагающих тот или иной участок земной коры.
Подвешенная на пружине гирька над более рыхлыми породами будет меньше оттягивать пружину, чем над плотными. Обнаружить это непросто — слишком чуткой должна быть пружина и очень точными наблюдения. Чаще всего пружины для гравиметров делают из кварца. Как это ни странно на первый взгляд, но именно кварц обладает прекрасными упругими свойствами, практически не меняющимися с изменением температуры. Изготавливают пружины вручную. Плавят горный хрусталь и пинцетом осторожно навивают раскаленную нить на стержень нужного диаметра. Мастеров, делающих подобные уникальные весы, можно пересчитать по пальцам.
С помощью гравиразведки не только находят месторождение, но и определяют его глубину и протяженность. Вы, наверное, слышали о знаменитом Криворожском железорудном бассейне, но вряд ли знаете, что с помощью именно гравиразведки узнали о настоящем богатстве этого района. В разгадке тайны Курской магнитной аномалии тоже немалая заслуга гравиразведчиков. С ней, со знаменитой КМА начал свой путь и другой геофизический метод поисков и разведки полезных ископаемых — магниторазведка.
КАК «ЖЕЛЕЗНЫЙ ВЕК» ЧУТЬ НЕ ОСТАЛСЯ БЕЗ ЖЕЛЕЗА
Однажды в теплый июльский день неподалеку от деревни Овсянниково, под Курском, бродили не знакомые крестьянам люди. Они устанавливали на треногах ящики непонятного назначения и что-то записывали. А в бывшей усадьбе помещика Сверчевского, где остановились незнакомцы, всю ночь горел свет.
— Эх, зря жгут, — сокрушались мужики, жалея редкий по тяжелым временам керосин.
Оказалось, что не зря. В тяжелейшие для нашей страны годы была наконец-то разгадана тайна Курской магнитной аномалии, о существовании которой было известно с XVIII века. С помощью измерений магнитного поля примитивным тогда еще магнитометром было доказано, что необычное поведение магнитной стрелки связано с огромными запасами железной руды, залегающей в этом районе.
В 1922 году проходил Международный геологический конгресс, на котором его участники с тревогой говорили о том, что запасы железных руд на земном шаре истощаются. И в том же самом году буровой снаряд, вытащенный из первой скважины на Курской магнитной аномалии, вызвал немалое удивление у разведчиков недр. Опустили-то они обычный бур, а вытащили... магнитный, который сразу облепили со всех сторон гайки, болты, гвозди, обрезки железа. И недаром. Здесь была обнаружена магнитная аномалия, в четыре раза большая, чем на Северном полюсе.
Отсюда начала свой путь отечественная магниторазведка. Прибор, с помощью которого ученые производили измерения магнитного поля под Курском, в дальнейшем помог в поиске не только железорудных месторождений. Ведь почти все горные породы обладают магнитными свойствами. И что удивительно — благодаря магнитным измерениям, мы можем заглянуть в прошлое Земли, потому что изверженная из земных недр и застывшая впоследствии лава словно отпечатывает на себе существующее в тот момент магнитное
поле Земли. Проходят миллионы лет, смещаются магнитные полюса, а горные породы продолжают хранить то поле, которое существовало на Земле при их рождении.
ВОДА — ЭТО ЖИЗНЬ
Коротка степная весна. Вспыхнет в апреле огненными фонариками маков и тюльпанов, порадует сочной зеленью разнотравья. А за месяц, глядишь, и превратило безжалостное солнце степь в пустыню. Земля здесь плодородная — воткни палку да поливай — непременно приживется. Была бы вода, которая в этом краю ценится дороже всего. И с особым уважением здесь относятся к людям, которые эту воду ищут.
На фоне плоской степной равнины четко вырисовывается силуэт верблюда. Неподалеку от него возятся люди. Вот они забили четыре металлических штыря в сухую землю, следя, чтобы они находились на одной прямой. Потом подсоединили к крайним штырям мощную батарею, а к центральным — небольшой квадратный прибор. Оператор включил прибор, снял показания, что-то быстро подсчитал на логарифмической линейке и махнул рукой. И вот уже крайние штыри — электроды перенесены на метр дальше. Оператор снова наклоняется к шкале прибора, щелкая тумблерами и опять машет рукой. Все дальше относят рабочие крайние электроды. Вдруг лицо оператора озаряется радостной улыбкой.
— Вода! — кричит он.
И странно прозвучал этот возглас в напоенной зноем степи. Проводник казах, спокойно преющий в ватном халате и войлочном малахае на сорокаградусной жаре, недоуменно оглядывается, недоверчиво цокая языком.
— Под землей видишь, да?— спрашивает он оператора.
Разглядеть воду под землей люди сумели с помощью вертикального электрического зондирования. Известно, что многие горные породы пропускают электрический ток и лучше всего, когда насыщены водой. Сравнивая показания прибора при разных положениях электродов геофизики узнают, есть ли вода.
С каждым годом все больше оживают степи, все чаще встречаются пятна оазисов на прежде мертвой земле, и немалая заслуга в этом электроразведчиков.
ДО ЦЕНТРА ЗЕМЛИ
С шумом взлетели испуганные птицы, сбивая и так уже еле держащиеся листья. Громадина лось, только что мирно обгладывающий березовые ветки, остановился как вкопанный, прислушиваясь к непонятному подземному гулу.
Землетрясение? В Карелии? Невероятно!
Конечно же, никакого землетрясения не произошло. А непонятный гул был вызван подземным взрывом, который произвели сейсморазведчики, изучающие глубинное строение земной коры в северных районах Карелии.
Вот они тут же, на поляне, готовятся принимать следующий взрыв. Рабочие обходят длинный кабель (или косу, как говорят сейсмики) и проверяют гирлянды сейсмоприемников, похожих на морковки, — они должны плотно сидеть в почве. Оператор вставляет новую магнитную ленту в сейсмостанцию и проверяет ее работу. И вот по репродуктору гремит его голос: «Внимание! Всем стоять на месте, не шевелиться!» И уже тише, но напряженней отдает по рации команду невидимому взрывнику:
— Приготовиться! Внимание! Огонь!
Взрыв — и упругие волны проникают в земные толщи. Там они преломляются в пластах горных пород, отражаются от поверхности границ различных слоев и, возвратившись назад, вызывают колебания сейсмоприемников. Скорость распространения упругих колебаний в различных породах известна. Время от взрыва до момента прихода волны регистрируется. Значит можно узнать и расстояние до пласта, от которого отразилась волна.
С помощью сейсморазведки мы словно просвечиваем непрозрачные земные толщи, заглядывая в глубины, недоступные другим методам геофизики. И то, что ядро земли находится в жидком состоянии, смогли доказать именно сейсмики.
Зная конфигурацию пластов, мы более уверенно можем продолжать поиски полезных ископаемых. Вот в этой складке скорее всего притаилась нефть, а в разломе спрятаны полиметаллические руды. Практически все нефтяные месторождения Каспийской впадины обнаружены сейсморазведчиками.
«ЗАЩИТНИК» НОМЕР ДВА
рассказ
Марина МОСКВИНА
Рисунок Ф. Аминова
«Защитник» стоял на стапеле. И хоть наконец-то он был готов, а по Москве-реке давно ходили корабли, «Защитника» на воду дядя Леша не спускал.
— Дядя Леша — пора!— твердил ему Тарабукин.
— Не,— отвечал дядя Леша.
С дядей Лешей мы познакомились на свалке. В овраге, за школой, возле реки.
Кто знает в этом толк — свалка во! Особенно в апреле, когда она из-под снега появляется. У Коли Тарабукина тогда — просто праздник какой-то. Все домой тащит, без разбору!
В тот день на свалке мы приобрели книгу без обложки «Нравы скорпионов» и крепкий желтый чемодан с автомобильной фарой внутри.
Вдруг:
— Вот, Предыбайло Тимофей!— пробормотал кто-то за горой горелых ящиков.— Все это не то, что нам нужно!
Мы влезли наверх и обнаружили небольшого дядю. Одет он был во все стеганое: в ватник со штанами. Нестеганными были только шапка и кирзовые сапоги. Он ворчал и ворочал доски с бревнами. Один. Безо всякого Тимофея.
— Вы что ищете? — спрашивает Тарабукин.
— Бревно подходящее, — дядя поднял голову.
Рыжий, брови рыжие.
— Твердое надо,— сказал он.— Дуб. Или береза. Метра полтора.
Это был дядя Леша.
На берегу в лодочном гараже — эллинге — он строил яхту «Защитник».
Бревно дядя Леша искал на бушприт.
Бушпритов на свалке не было. Ничего не нашел там дядя Леша себе по душе.
Я говорю Тарабукину:
— Слушай, подарим наш чемодан? Не уходить же ему с пустыми руками!
— Ага!— насупился Тарабукин.— Буду я каждому встречному-поперечному чемоданы раздавать!
Я говорю:
— Куда тебе такой желтый? Желтый чемодан — чемодан яхтсменский!
— Нашла яхтсмена!— прошептал Тарабукин.— Яхтсмены знаешь какие? У! Плечи — во! Не то что этот — занюханный!
— Не то!— вздохнул дядя Леша. И пошел. С пустыми руками.
Мне так обидно за него стало.
Я вцепилась в Тарабукина. Не даст — все! Тарабукин меня знает.
— Э! Нате чемодан!— Тарабукин поплелся за дядей Лешей.— Там «Нравы скорпионов»... И автомобильная фара! Чтоб тут никто не думал, что я жмот.
В чемодане со «Скорпионами» дядя Леша не нуждался.
Зато с удовольствием принял фару.
— Сооружу,— говорит,— из нее передний прожектор.— А ты...— дядя Леша посмотрел на Тарабукина.— Ты... хочешь? Приходи.
— Хочу!— обрадовался Тарабукин.
— Седьмой эллинг. Хоть когда,— сказал дядя Леша.
«А я?!»— чуть не крикнула я им обоим.
Но просто спрыгнула с ящиков и пошла.
«Ладно,— думаю,— пускай этот скупердяй Тарабукин ходит!»
...И он ходил. Целый месяц — каждый день.
Он пропадал там дотемна. Забросил дом, семью, насквозь пропах стружкой и олифой.
Он помогал строить яхту.
— Идем!— говорил мне Тарабукин.— Посмотришь, как мы с дядей Лешей «Защитника» выкрасили. Тимофей Лукич посоветовал — над ватерлинией «под дуб», а подводную часть зеленым.
«Защитник»! Ватерлиния! Какой-то Тимофей Лукич, который все знает про яхты!
Пойти хотелось. Но я говорила:
— Нужен мне ваш «Защитник»!— а сама не знала — сегодня умру от зависти или завтра.
— Представляешь?!— как ни в чем не бывало рассказывал Тарабукин.— Дядя Леша свечек накупил — штук сто! Вчера весь вечер топили их на плитке и горячим стеарином борта обмазывали. Это нас Тимофей Лукич научил!
Опять Тимофей Лукич! Тарабукин с ним все уши прожужжал! Видно, он у них самый главный.
— Трем «Защитника» ушанкой!..— сообщал Колька.— Дяди-Лешиной, черной. Я свою тоже притащу. Хочешь и ты свою тащи! В три шапки тереть будем!
«Интересно,— думаю,— почему Тарабукин шапку Тимофея Лукича не считает? Наверное, Тимофей Лукич только советы дает, а шапки — нет».
А я корабль тереть — шубы бы не пожалела!
Только звали ведь не меня. Ну и нечего мне туда соваться!
Дальше они замазывали пластилином щели в каюте.
Сутки проверяли герметичность отсеков.
Потом, когда все было проверено и замазано, дядя Леша почему-то долго еще откладывал спуск.
И вот — на послезавтра — решился.
С радостью заявил мне об этом Тарабукин. Он точно знал:
НЕ ПОЙТИ НА СПУСК ЯХТЫ Я НЕ СМОГУ.
Послезавтра, как выстрел стартового пистолета, прозвенел звонок с последнего урока. Я старалась не бежать, и все равно мы с Колькой, наверное, рекорд установили по добеганию от школы до причала.
Но на двери дяди-Лешиного эллинга висел амбарный замок величиной с дамскую сумочку.
Я сказала:
— Надул!
Я с удовольствием заподозрила дядю Лешу в надувательстве.
— Может, он за шампанским пошел,— Колька сел на пирс и уставился на чужие яхты.— Когда спускают судно на воду, об него всегда разбивают шампанское.
Кверху дном, разноцветные, как краски в коробке, лежали на берегу «оптимистки». В приколоченные к причалу автомобильные покрышки торкались голубыми носами «Скоморох» и «Снарк». Тяжелой мачтой качала крейсерская яхта «Норд». А по фарватеру плыл железный драндулет «Речник-73» и прошлогодние листья.
— Куда ж он провалился?— опять начала я.— Сам спуск назначил, а сам?
— Ждите-дожидайтесь!— из-за паруса «Альтаира» вышел Герка Хлебов, усатый сын школьного бухгалтера, студент ПТУ.
Он стоял на крыше каюты и пощипывал свои худосочные каштановые усы.
— Волынщик твой дядя Леша!— сказал Тарабукину Герка.— В печенках у всех со своим «Защитником».
— В каком смысле?— грозно спросил Тарабукин, хотя Герка был парень крупный и не любил, когда ему возражали.
— Да он своего «Защитника»,— заявляет Герка,— шесть лет строит и третий раз перестраивает. Главное, каждый год спускать собирается! Анекдот — кильблок притащил!— Герка соскочил на берег и пнул кроссовкой дяди-Лешину тележку для спуска.— А сам дома отсиживается!
— Чегой-то ему отсиживаться?— Тарабукин совсем помрачнел.
— А то!— хмыкнул Герка.— Я его раскусил! За остойчивость боится. Рассчитал, небось, через пень-колоду, девять лет угрохал, а на воде — хопа!— и оверкиль!
Даже я поняла, что Герка хватил через край.
Известное дело — за остойчивость боятся все. Самое важное для кораблестроителя — ровно встанет на воде его судно или даст позорный крен. А «оверкиль» — значит «вверх тормашками»!
Тарабукин встал и зашагал по причалу. Я тоже.
— Герка!— крикнул на прощанье Тарабукин.— Сам ты... Оверкиль! Понял?!
— Я тебе не Герка, а Герард Степанович!— цыкнул Герка, но Тарабукин даже не оглянулся.
Дверь открыл дядя Леша.
— Сами .сброс назначили, а сами?! — с лестничной клетки выпалил Тарабукин.
— А сам — сплю!— независимо ответил дядя Леша.— Я, Колька, бодрствовать не желаю!
— Чегой-то вы?— удивился Тарабукин.— Где Тимофей Лукич?
Вместо ответа — из полосатого кармана пижамного пиджака дядя Леша вынул телеграмму.
«ГОРАХ КАВКАЗА СЛОМАНА НОГА»,— прочел Тарабукин.— Какая нога?!— вскричал Колька,— он же ведь обещал!..
— Чайник мой угорел,— сказал дядя Леша.
Он скрылся на кухне, а мы прошли в комнату.
Возле кровати — в дяди-Лешином изголовье висела репродукция картины Крамского «Неизвестная». Под «Неизвестной» на гвозде располагалась морская фуражка.
Я давай фуражку разглядывать, а Тарабукин сел на кровать и говорит:
— Все-таки подозрительно.
— Ты,— говорю,— про что?
— Про Тимофея Лукича!— говорит Колька.— Друг называется! В войну на одном корабле ходили! А сейчас? Дядя Леша его девять лет ждет! Не сбрасывается! А он? То сам себя инспектором рыбнадзора назначит!.. То, говорит, «мемуары пишу»!.. Теперь у него нога в горах Кавказа! Черт что выдумывает, лишь бы не приезжать.
— А он где?— говорю.
— Тимофей Предыбайло,— сказал Тарабукин,— коренной житель города Шадринска. Девять лет не виделись, а дядя Леша все равно: «С Тимофеем строили, без Тимофея мне сброс не в сброс!»
— Как же они строили?— я запуталась совершенно.
— По переписке,— отвечает Колька.— Например, дядя Леша пишет: «Как нос будем делать — с бушпритом или без?» А Тимофей Лукич отвечает: «С бушпритом, Алексей, нос смотрится гораздо авантажней». Понятия не имеем,— сознался Тарабукин,— что за слово такое «авантажней». Но бушприт-то — вон он! А Тимофея Луки...
— Чаю будете?— с угорелым чайником в комнату вошел дядя Леша.
Пили мы, пили чай, а Тарабукин говорит:
— Дядь Леш! Приходите к нам в школу?! На праздник. В честь Дня Победы!..
Восьмого мая без пятнадцати пятнадцать мы встречали его у школы.
Тарабукин дядю Лешу записал в «выступающие» и здорово побаивался, что тот не явится.
Но — ровно в три — в военной форме — дядя Леша показался на дороге.
Фуражка с «крабом»!
Пуговицы надраены до сверканья! Ботинки тоже!
На рукавах по три золотых полоски! А на кителе — шесть медалей и три ордена!
Мы сразу повели его в зал.
Там уже перед всеми стоял Юра — старший пионервожатый.
— У нас на празднике — гость!— сказал Юра.— Ветеран Великой Отечественной войны, бывший краснофлотец...
И Юра объявил дядю Лешу.
Дядя Леша вышел на сцену. Он встал посередине, потрогал — на месте ли фуражка, и — неожиданно для всех — спустил под подбородок блестящий кожаный ремешок.
Зал стих.
— Вот так вот делают,— громко сказал дядя Леша, — чтоб фуражку ветром с головы не унесло.
Дальше дядя Леша смолк.
Тихо, молча, ничего не говоря, он стал рыскать по своим карманам.
Наши заперешептывались.
В президиуме беспокойно заерзала Прохорова. Ей, почти круглой отличнице, доверили вручить гостю красные гвоздики. Но вручать-то велели после выступления! А если выступающий не выступает, за что ему давать букет?
На Тарабукина стали оборачиваться. Искоса, недружелюбно глянул старший пионервожатый Юра.
— Ребят,— сказал со сцены дядя Леша.— Я речь написал. И... вроде... того... забыл ее дома.
Секунда — и зал бы грохнул.
Но тут — рядом со мной — как вскочит Тарабукин!
— Дядя Леша!— крикнул Колька,— в войну... на эсминце «Защитник» ходил!.. Командиром пушки!..
И пошел!
Про то, как «Защитник» высадил десант наших в Севастополь! А из Севастополя раненых вывез!
Про девять торпедоносцев, которые атаковали «Защитника»! И как дядя Леша открыл по ним огонь!..
А напоследок — про то, как дядя Леша раз ночью фашистов из Ялты выбивал.
— Ночь!— кричит Тарабукин.— Наши с «Защитника» всю их флотилию потопили! А самих-то не видно! «Юнкерсы»— вью! по вспышкам!!! Думают, подбитый «Защитник»! А это дядя Леша бросил в море светящиеся патроны... Польмса!
— Гольмса, а не Польмса!— говорит дядя Леша.— И не завирай, Колька, я был «огневым»! Командиром орудия служил Тимофей. Тимофей Лукич Предыбайло! Мы с ним в честь того эсминца новый «Защитник» построили. И... вот... Колька нам помог.
Тут наши как захлопают. Все, кроме Тарабукина!
Быстроходной торпедой отделилась от президиума Прохорова с гвоздиками. Дядя Леша принял букет и говорит:
— В общем... это... Тимофей мой, жалко, не прибыл. А мы с Николаем...— приглашаем! На спуск нашего «Защитника»!..
— Стало быть, не прибыл!— раздался за нами чей-то голос.
Мы обернулись.
В дверях актового зала в свитере, опершись на палку, стоял человек с белой загипсованной ногой.
Снежной вершиной показалась мне его всклокоченная шевелюра. Загорелый нос у него был — как утес.
Я сразу поняла: это с Кавказских гор спустился дяди-Лешин друг и командир — Тимофей Лукич Предыбайло.
...Народу собралось на причале! Мы! Яхтсмены!.. Учителя! Школьный буфетчик Петр Афанасьевич Мылкин!.. Разные вообще совершенно незнакомые!
Все переживали за «Защитника».
— Дядя Леша — держись!— долдонил Герка.— Ну маленько завалится!.. Ну хлебнет! Я свою спускал — пол-яхты воды черпанула!
— Отчаль!— отстранил его Тимофей Предыбайло и крикнул:
— Ввози кильблок!
Командование спуском Тимофей Лукич решительно принял на себя.
Въехал на колесах кильблок.
Самые здоровенные люди окружили «Защитника».
— При-и-отовьсь!— велел Тимофей Лукич.— И-взяли!!!
— Э-эх!— рыкнули «здоровенные».
Пятьдесят рук подхватили «Защитника».
С трудом оторвался он от стапеля и лег на кильблок.
— Ну, Алексей,— зачаливай!— торжественно скомандовал бывший командир пушки.
— Есть!— откликнулся дядя Леша.
К носу «Защитника» он привязал веревку, чтобы яхта сразу не отошла от берега.
Теперь уже не только «здоровенные», но и другие тоже — всей школой мы вывезли «Защитника» на причал и потянули к спусковой горе — слипу.
— Стой!— вскричал вдруг буфетчик Петр Афанасьевич Мылкин.
Из-за пазухи белой буфетной куртки он выхватил бутылку шампанского!
Бить ее об «Защитника» Петр Афанасьевич не стал.
По-новогоднему хлопнув пробкой, он облил «Защитника» с носа до кормы.
Дядя Леша уже ни в чем этом не участвовал. Он стоял в стороне, вроде бы на подхвате, глядел то на корабль, то на Тимофея Лукича и радостно кивал, когда его друг, будто дирижерской палочкой,— взмахивал своей палкой и распоряжался.
Только одну команду дядя Леша дал сам.
Он сказал:
— Толкай!
В воду, скрипя и громыхая, съехал по «слипу» «Защитник». На правый борт!.. На левый!.. И твердо встал на ровный киль!!!
Голубые, серебристые, почти что невесомые «Снарк» и «Скоморох», «Гладиатор», «Норд», «Мираж» и «Альтаир» приветствовали собрата, покачиваясь в такт «Защитнику».
Только он был другим и на них непохожим. Темный, осанистый, тяжеловатый. Плотно стоял он на воде. Наверное, как ТОТ черноморский «Защитник».
Первым на палубу прыгнул Герка.
— Сухо!— завопил Герард Степанович.— Я свою спускал — пол-яхты воды черпанула!..
А эта — ни капли!
Тут все — кричать давай! Обниматься! Знакомые! С незнакомыми!
Обхватив Тимофея Лукича, дядя Леша со всеми предосторожностями транспортировал его на яхту.
— Тр-рум-бом-бум!—застучала по палубе и кокпиту гипсовая нога Тимофея Предыбайлы.
— Идешь ты или нет?!— крикнул мне Тарабукин.
Мы с Колькой взобрались на «Защитника». И начали ставить — все вчетвером — розовый огромный парус.
По страницам старых номеров
В этом году у «Костра» юбилей: 50 лет назад вышел первый номер журнала. И о чем бы не писал «Костер»— о защитниках Родины в годы Великой Отечественной войны, о восстановлении народного хозяйства страны, о борьбе за мир,— всегда главными героями наших публикаций были ребята. Кем же стали они, наши бывшие герои! Кто сегодня продолжает начатые ими дела? Об этом расскажут корреспонденты журнала, разъехавшиеся по адресам, которые «Костер» назвал 10, 20, 30 лет назад.
Итак, адрес первый: Кировская область, деревня Мари-Васькино.
ЧЕМ ИЗМЕРЯЕТСЯ ВРЕМЯ
«Мари-Васькино — деревенька в сорок дворов. Мари-Васькино — это Пекшеевы. Есть еще Костерины. И все равно они родственники Пекшеевых».
«В Яранской школе-интернате Пекшеевых шестнадцать. С четвертого по десятый класс встретите эту фамилию».
«Среди школьников Пекшеевых нет ни одного двоечника».
(«Пекшеевы из Мари-Васькино»,
«Костер», № 3, 1976 год)
Весна выдалась холодной, и в одну случайную жаркую неделю вдруг расцвели черемуха, сирень, яблоня и вишня. Закрутилась сиренево-бело-розовая метель по Вятскому ополью, и перелески, запушенные лепестками, весело выглядывали из бескрайних зелено-синеватых полей.
Прошло десять лет с тех пор, как побывал я в городке Яранске и в деревне рядом с ним, в Мари-Васькино, где проживают дружные ребята из рода Пекшеевых. Яранску в прошлом году четыреста лет исполнилось. Эта цифра везде на стенах домов и на автобусах. Галя Пекшеева за это время окончила школу и сельскохозяйственный институт, работает агрономом в родной «Искре». Теперь она не Галя, а Галина Сергеевна, очень уважаемый в колхозе человек.
В наше насыщенное событиями время десять лет равны иным столетиям. Вот и та же школа-интернат, где учились Пекшеевы, о которых я писал тогда, очень даже круто изменилась. На правом крутом берегу возвысился новый учебный корпус, из окон которого видна на километры левобережная даль. И в дали той железнодорожная станция: пошли поезда от Йошкар-Олы в вятскую глубинку. Школу за десять лет окончили свыше трехсот человек, среди них немало Пекшеевых. И не просто окончили, а получили вполне серьезную специальность овощевода или связиста или механизатора, потому что школа эта не простая. Ну, во-первых, нет ни одного двоечника, зато на всех олимпиадах, соревнованиях ее представители одни из первых. Во-вторых, здесь всерьез учатся труду. В подсобном хозяйстве около шестидесяти гектаров земли, на которой выращивается рожь, овес, клевер, картофель, есть три гектара огорода. Своя свиноферма, своя конюшня, свои мастерские с двумя тракторами и одним грузовиком. Своя ремонтная бригада: в ее ведении все школьное имущество. Успевают помогать и подшефному плодосовхозу. В прошлом году собрали тонну и шестьсот килограммов ценнейшей облепихи, а черноплодки так и все пятьдесят тонн. Ребята-командиры, овощеводы, полеводы, механизаторы и бухгалтеры сами считают, сами распределяют зарплату. Часть денег идет на школьные и общественные нужды.
Не одно поколение Пекшеевых училось здесь, а вместе с ними Костериных, Романовых — тоже мариваськинцев. А недавно недалеко от Мари-Васькино, в Кугалках, открылась школа-десятилетка. Потому нет сейчас нужды ездить в Яранск, почти все ребята из Мари-Васькино, из Дубников, из Митюшей ходят в школу сюда. Конечно, новая школа не может сравниться с Яранской, но ребята уже всерьез взялись за благоустройство. Я как раз и попал туда в тот день, когда они красили, ремонтировали мебель, чинили заборы и сараи.
В Яранске, в школе-интернате повстречалась мне Таня Романова. Учится она здесь. Задержалась потому, что ждала вызова на областную математическую олимпиаду. Из-за этого не спешила в родное Мари-Васькино. Но проводником мне быть согласилась. Кстати, из Мари-Васькино в Яранске учатся теперь всего двое. Таня и Зина Пекшеевы.
В то дождливое утро дорога оказалась не дорогой, а полосой препятствий. Наш «козлик» то взлетал в небо, то валился набок, то исчезал в луже. Мы с Таней, крепко уцепившись за ручки под крышей машины, разговаривали о мариваськинских делах. В деревне построены новые фермы, появилась новая техника. Оказалось, что некоторые из Пекшеевых, с которыми я встречался когда-то, уехали. Работают инженерами и рабочими, колхозниками, служат в армии. И адреса у них самые разные. Володя Пекшеев до Одессы добрался, например. Моряк... Но много еще Пекшеевых в Мари-Васькино.
Приехали в деревню. Дождь вдруг кончился, выглянуло солнце и от крыш пополз пар. Где-то радостно закукарекал петух, и, на удивление, ему ответил из-под ближайших кустов соловей. Запахло далекой сиренью. Таня упорхнула в деревню. Вскоре с ней пришла Зина Пекшеева и сказала, что все ребята ремонтируют школу, а восьмиклассники и десятиклассники сдают экзамены. Поехали в Кугалки.
У школы и в школе сплошная деловитость. Задают тон Сергей Пекшеев и Аркадий Костерин.
— Мы только начинаем,— солидно говорят ребята, а их собралось во дворе немало, среди них Пекшеевых чуть ли не с десяток.— Школа у нас небольшая. Всего сто человек в ней учится. Есть у нас чуть меньше гектара своей земли, сад. Мы в прошлом году для школы сварили семьдесят килограммов варенья. Работаем на колхозных полях, на фермах, пасем скот, копаем картошку. Ну, а сенокос — дело общее...
С уважением относятся в колхозе «Искра» к ребятам. Серьезные работники. И зарплату получают вполне солидную: по шестьдесят-восемьдесят рублей.
Почтительное отношение к родной земле было у ребят и десять лет назад и никак не убавилось сейчас. Наверное, потому, что старшие всегда подают пример младшим, а те еще более младшим. Вот такая неразрывная цепочка, у которой ни начала, ни конца не видно.
Вот только за десять лет случилось здесь чрезвычайное происшествие. Никогда среди Пекшеевых не было двоечников, а тут — на тебе — один из них стал оным. В деревне ахнули, но руками не развели. Бросились на помощь оступившемуся Пекшееву другие Пекшеевы, Костеровы и Романовы. Вытянут.
Десять лет назад Мари-Васькино спокойно могло выставить целый самодеятельный ансамбль.
— Да мы и сейчас выступим,— убежденно говорит Витя Пекшеев. — Романова (это он о Тане) на аккордеоне сыграет, остальные подпоют и спляшут.
— Вы к нам еще через десять лет приезжайте, — приглашает Сергей Пекшеев. — Школу нашу и не узнаете. Такое мы здесь понастроим, такое понаделаем — не хуже яранской будет. Ребятишки у нас боевые...
— Места у нас вон какие!— добавляет Аркаша Костерин.— И лес, и поле, и река, и пруд-озеро. Ягоды, грибы, рыбалка...
И снова дорога, и снова поля, на которых через месяц поднимется такая рожь, что не видно будет ни перелесков, ни дальних крыш. По ветру летят лепестки сирени и черемухи. И хорошо пахнет землей.
Что такое десять лет для земли?
Что такое десять лет для людей?
Много. Потому что время измеряется трудом. И в школе и в поле.
И. СЕРГИЧ
Рисунки А. Лямина
<- предыдущая страница следующая ->