скачать журнал

<- предыдущая страница следующая ->

ПЯТИЛЕТКА В КРАСНОМ ГАЛСТУКЕ

Дело на века

Уже шесть лет под руководством Елены Тимофеевны Шепелевой работает лесничество школы-интерната № 1. Начинали со сбора каштанов и сдачи их в аптеку. Потом мастерили кормушки и скворечники. Желающих работать для охраны природы с каждым месяцем становилось все больше, и ребятам выделили участок в настоящем лесничестве — Машукском, где началась серьезная работа — посадка саженцев.
За отличную опытническую работу восемь учеников школы-интерната награждены медалями ВДНХ.
Сергей Шафрай, Андрей Большов,
юнкоры отряда «Пламя», Пятигорск

И я — хлебороб

Нашу семью часто называют семьей хлеборобов. Комбайнерами работают мой отец Иван Егорович, дядя Николай Егорович, старшие братья Сережа и Валера. Теперь на поле работаю и я.
О том, чтобы работать на комбайне, я мечтал давно. Когда я стал школьником, отец стал меня брать с собой в поле. Сначала я просто смотрел, как работают комбайны, потом он рассказал мне об устройстве сложных агрегатов, научил смазывать комбайн, подтягивать гайки. Больше всего я любил сидеть в кабине отца, когда он учил меня водить комбайн. Окончив пятый класс, я поступил работать помощником комбайнера на машину к своему отцу.
Андрей Мякотин,
юнкор Ульяновской средней школы Неманского района.
Калининградская область

Пусть крепнет дружба

Наш КИД собирает материалы о боевом пути полка «Нормандия-Неман». Узнали мы и такую историю.
...Украинский рабочий Владимир Белозуб всегда с нетерпением ждал из боевого полета французского летчика Мориса Дассейна. Они были друзьями. Однажды полку пришлось срочно перебазироваться, и механик Белозуб полетел вместе с Морисом, хотя самолет был одноместный. Летчику пришлось вступить в бой с фашистами. Во время боя пуля пробила бензобак. С земли поступил приказ оставить самолет.
— А как же Володя? Он же без парашюта! — ответил Морис и попробовал посадить машину.
Они оба погибли. Но до сих пор дружат семьи Белозуба и Дассейна. В парижской квартире и в украинской хате можно увидеть фотографии двух парней, которых навечно сдружила борьба с фашизмом.
Мы изучаем французский язык, стараемся как можно больше узнать о Франции, чтобы крепла дружба между нашими народами.
Олег Фролов,
школа № 26, Куйбышев

Надеемся встретиться снова

Недавно члены нашего клуба были гостями на праздновании 60-летия Советской Киргизии. Это были незабываемые пять дней! Нам очень запомнилась экскурсия в мавзолей Манаса — легендарного героя Киргизии, а также встреча с пионерами Токтогульской школы в селе Каракол. Все мы так подружились за эти дни, что не хотели расставаться. Сейчас переписываемся и надеемся в будущем году снова встретиться.
Люда Шушкевич,
член КИДа «Красная гвоздика» средней школы № 22, Первомайск

Продолжаем печатать значки детских демократических организаций.

ГДР
Монголия
Куба
Никарагуа

мир, в котором мы живем

ФОТОКОНКУРС

ДЕНЬ БЕГУНА Миша Пахоменко, Воронежская область
В ПАРКЕ 28-ми ПАНФИЛОВЦЕВ Ира Вельц, Алма-Ата

Помогаем друг другу

Я хочу рассказать о своем классе. У нас все ребята учатся хорошо, помогают друг другу. Один раз мы ходили в поход, шли очень долго. Когда пришли, одной девочке стало плохо. Мы быстро организовали группу по поиску лекарственной травы. Когда собрали ее, быстро вскипятили воду, сделали отвар. Одним словом, вылечили девочку. Вечером пели песни, танцевали.
Аня Беспалова, 7 класс,
с/з Дергачевский, Саратовская область

Мой поселок

Я родилась в городе Павлодаре, но выросла в Майкаине — горняцком рабочем поселке Баянаульского района. Он расположен в широких просторах степи, среди небольших холмов.
В переводе с казахского слово «майкаин» означает «маслянистая береза». А берез ни на окраине, ни в отдалении от поселка не видно. Откуда же такое название? Из бесед со старыми людьми мы узнали, что в двадцатые и тридцатые годы вокруг поселка действительно был березняк. Сейчас же берез осталось с десяток у здания старой больницы. И те, как рассказывают, уцелели только благодаря заботам бывшего главного врача больницы Валентина Васильевича Рокованова. Березки пробили корнями сухую, солоноватую почву, приспособились держаться, противостоять местным беспощадным ветрам и терпеть палящий зной, научились они пить капли влаги из сухой, а часто еще замешанной на соли земли. Люди заметили, что у местной березы толще восковой налет на листьях, который позволяет ей экономить влагу, меньше испарять ее. Наверное, поэтому и назвали березу маслянистой.
Бахыт Абильгазинова,
Павлодарская область

РЫБАКИ Оля Осипова, Псков

Литературная страничка

Авторы этих стихотворений — ленинградские школьники Саша Мякиненков и Вика Березовская.

Лесное чудо

Лось шагал к ручью лесному
Напрямик по бурелому.
У ручья туманной ранью
Встал, подобный изваянью.
Капли гулкие воды
Побежали с бороды.
А потом он куст пригнул,
Лег на землю и уснул.
Тишина настала всюду —
Пусть поспит лесное чудо.
Вика Березовская,
7 класс, школа № 89

Мои мечты

Вот бы дали мне ракету —
Я б умчался в небеса!
Обомчал бы все планеты.
Все б увидел чудеса!
Я бы встретил незнакомцев,
Не знакомых никому.
Я б сказал им — прилетайте
В нашу дружную страну!
Я б сказал им — приходите
В гости запросто ко мне.
Будем чай мы пить с вареньем
Самым вкусным на Земле!
Земляника, земляника —
Ароматна и сладка!
Потому-то нам, землянам.
Очень нравится она!
Саша Мякиненков,
2 класс, школа № 32

ЕСЛИ ЧИТАТЬ ДА ВЧИТЫВАТЬСЯ...

Маленький поселок Боганида на берегу полноводного Енисея. Рыбоприемный пункт. Ходит, поскрипывает деревянной ногой инвалид войны приемщик Киряга, ходит за ним табунком поселковая ребятня — смотрит на воду. Сейчас на плесах покажутся рыбацкие лодки, подгребут, ткнутся носами в песок, начнется сдача рыбы, а потом — этого ждут с нетерпением все — будет Уха.
Отрывок из рассказа сибиряка (он сам вырос на Енисее) Виктора Астафьева как раз про то, как ее сварили. «Стоп, стоп, стоп! — скажет читатель. — При чем тут сибиряк, зачем предупреждать — вырос на Енисее? Хороший писатель всегда хороший, где бы ни рос. И какая нужда выбирать из большого рассказа описание такого будничного, мало занятного дела, как варка, варево — а?»
Давайте сперва почитаем. Странная штука: вроде бы читаем про то, ЧТО делалось, а перед глазами с первых же строк возникает яркая, будто освещенная летним прохладным сибирским солнцем КАРТИНА. Киряга не просто ходит, а «дырявит гладкий приплесок кругляком» — так и видишь следы, которые оставляет его неживая нога на прибрежном песке. Пламя костра занялось, «лизнув желтым языком сахарно-белую щепу». Как наглядно! Прямо бери краски, кисточки и рисуй... Вот и нашлось слово для такого авторского умения — «живопись». Не знаю, многие ли из вас, ребята, присутствовали при том, как варят на костре, и уж подавно такую уху, на такой реке не отведал никто, но, прочитав, закройте глаза и встанет перед вами картина, сочно, густо написанная. Прямо масляные краски! Да что там краски — картина эта живет, все в ней движется. Разговаривают, работают взрослые, суетятся, помогают им касьяшки (так прозвали в Боганиде детей одной местной женщины, долганки), клокочет, дымится вода в котле, содрогается котел, и только собаки чувствуют себя ВИНОВАТЫМИ — им дела не нашлось. Ага, а это уже какая-то совершенно особая краска, такой ни на палитре, ни в коробке с разноцветными тюбиками нет, такое под силу только слову. «Хто же тут у нас главный по соли?»— спрашивает дежурный, и мы уже понимаем — появляется характер, география (житель Москвы или Ленинграда не скажет «хто»), ждем, что и как он будет говорить дальше, что сделает. Прочитали и можем сколько угодно рассказывать (хоть классное сочинение написать) про этого человека, который на нескольких строчках всего-то и мелькнул в рассказе.
Да, прочитаешь так написанное, и словно повязку с глаз сняли: берешь книгу очередного автора и примеряешь: а ну, а ты так сможешь? Живописуешь или торопливо информируешь, сообщаешь: этот пошел туда-то, взял то-то, тем временем второй герой сидел там-то (или скакал на лошади, или летел в космическом корабле). Конечно, про космический корабль или про лошадь интересно, но ты уже понял, чего тебе в этой прозе не достает: красок, характеров, деталей. Какого цвета щепки, с каким звуком горит огонь, как по-особенному говорят люди — всего, чем так щедро наполнил свой рассказ Астафьев. Вот и сказано еще одно слово — «детали», а их про енисейских рыбаков, да про костер с комарами мог знать только человек, на Енисее выросший. Кстати, потому и читать хорошую прозу надо осмотрительно: не каждый знает, кто такие «нельма», «таймень», «чебак» (все речные сибирские рыбы), а вот что такое «сорожина», я не нашел ни в одном словаре, думаю, просто «сорная», бросовая рыба. «Возгри» — слизь на чешуе, «супесь» — нечистый, перемешанный с глиной или землей песок (впрочем, это слово не областное, оно — распространенное, есть и в учебнике географии). Вот как славно, мы и новые слова теперь знаем!
И еще замечание. По тому, как написаны боганидские ребята (полуголодные, плохо одетые), сразу ясно — время послевоенное, а нынче мы уже отметили 40-летие Победы. Рассказ нас переносит в то трудное время.
Уха на Боганиде... Для касьяшек она была событием. Сейчас на дворе 1985 год. Но и у нас с тобой, читатель «Костра», событие — мы познакомились с прозой Виктора Астафьева.
Вчитайся в нее.
С. САХАРНОВ

УХА НА БОГАНИДЕ

Виктор АСТАФЬЕВ

ОТРЫВОК ИЗ КНИГИ «ЦАРЬ-РЫБА»

Рисунки Ю. Шабанова
Начиналась разгрузка рыбы. Киряга-деревяга вступал в роль, форменным полковником делался, командовал напропалую. Никто его, конечно, не слушал, потому что и без него всем известно, чего кому делать. Но большой начальник все равно метался по берегу, дырявил гладкий приплесок кругляком деревяги, ронял кепку, махал рукой, показывая, куда чего и в чем нести.
Дежурный артельщик сдачей рыбы не занимался. Он сразу же отделялся от бригады, разжигал приготовленное под котлами кострище. Быстро, бездымно брались огнем натесанные щепки. Лизнув желтым языком сахарно-белую щепу, пламя отемняло торцы поленьев и начинало с треском их разгрызать, протачиваться по щелям. Минуту-другую дежурный сидел на корточках, забыв про свою службу, устало смотрел в огонь, дотягивая цигарку, затем встряхивался и заглядывал в налитые водой котлы, в одном из которых плавали листья лавра и по дну черным крапом темнел перец, отчетливо видный в не растворившейся еще горке крупной соли,— пробная порция приправ; заправка и доводка ухи до плотного вкуса произойдет после.
Вывалив из корзины на приплесок еще живых, но уже вяло пошевеливающихся стерлядок, дежурный крепко зажимал голову крупного, пьяно бунтующего налима и через жабры вынимал крылато развернутую, медово-желтую печень, по-здешнему — максу. Большой начальник, принимая рыбу, «не замечал» тряпично просевшие, сморщенные, только что вроде бы разрешившиеся родами, пузы пятка налимов — нарушение, конечно, без максы налим никакой цены не имеет, но поперек артели не пойдешь, артель— сила. Управившись с мелочью, дежурный цеплял нельму за крышку жабры, волок ее, сорящую по песку серебром чешуи, в воду и острым ножом тонко прочеркивал нежно-белый упругий живот рыбины.
Аким и все парнишки постарше сортировали рыбу, стараясь не наступить и, не дай бог, плюнуть на невод — уловистость снасти испортишь,— и краешком глаза наблюдали, как обстоит дело с ухой, чего в нее попадет сегодня, и, переглядываясь меж собой, показывали большой палец, заметив, какую дородную нельмищу полосует дежурный. Отрезав из-под нежного покрылка свежий, соком истекающий кус, дежурный артельщик иссекал его на полене в кубики, раздавал мальцам вместо сладости, и те охминачивали за обе щеки свежую рыбу так быстро и жадно, что на губы их выдавливался жир.
Забулькало, заворковало в котле, аж в костер сплеснуло. Огонь приутих, зашипел и тут же воспрянул, треснул, приподнялся, достал выпуклое дно котла, уперся в него гибким всходом и раскрылся ярким цветком, в середке которого темнела маковица чугунного котла. Ребятишки, которые босые, совсем еще хилоногие, обленили огневище и кто в него сучок, кто щепочку совал, стараясь посильным трудом заработать себе еду и даром греясь большим артельным огнем.
Всякий народ перебывал в Боганиде, но не было случая, чтоб кто-то погнал ребят от костра, укорил их дармоедством. Наоборот, даже самые лютые, озлобленные в другом месте, в другое время, нелюдимые мужики на боганидинском миру проникались благодушием, милостивым настроением, возвышающим их в собственных глазах. Конечно, артельщики маскировались и грубоватой шуткой, и незлобивым ворчанием, но ребятишки — зверята чуткие, их не обманешь, они понимали, что все это просто так, для куражу, что дяденьками овладело сердечное высветление; оно приходит к человеку, который делает добро и удовлетворяется сознанием — он еще способен его делать и не потерян, значит, для семьи, для дома, для той, другой, утраченной жизни. Понимая некоторую стесненность ребят — как-никак нахлебники, артельный народ всячески старался занять малый народ делом.
— Луку! Хто за луком!
И ребятишки со всех ног бросались к лодкам, в носу одной из них находили беремя дикого луку, завернутого в плащ,— возле Боганиды лук выщипывали, выводили еще с весны, и рыбаки привозили его с дальних топей.
— А хто же у нас тут главный по соли? — оценивающим взглядом обводил дежурный благоговейно замерших ребятишек. Каждый хотел бы быть главным по соли или хоть по перцу, но не смел высунуться наперед других связчиков, лишь ел дежурного взглядом, безгласно крича: «Я! Я! Я!»— Н-нет, товаришшы дорогие, мужики удалые! — разводил руками дежурный: — Соль, перец — дело тонкое, жэншыне только и подвластное! Куда-а нам против Касьянки? Она и в работе удала — с огня рвет, и посолит, как отвесит, чика в чику, на всякий скус...— Передав берестянку с солью ног под собой не чувствующей белобрысой девчушке, дежурный отстранялся от котла, как бы сняв с себя всякую ответственность, переложив тяжкий груз на другого, более сведущего в сложном поварском деле, человека, определив себе и «мужикам» работу грубую, менее почетную — вычерпывал с парнями воду из лодок, обирал шахтару, соскабливал и смывал с подтоварников рыбью чешую и слизь, прополаскивал фартуки, рукавицы, рыбацкую спецовку.
— Да не забредайте глубоко-то, не забредайте! Испростыните! Кто лечить будет?— строжился дежурный, а то и бригадир, остепеняя в раж вошедших парней. Да куда там? Чем больше им говорят, тем пуще они хлобыщутся в воде, напропалую лезут в нее — у берега-то мутно, чешуя, рыбьи потроха, возгри, сукровица сгустили воду и супесь на заплесках.

Получив ответственное поручение, Касьянка становилась до того важной, что покрикивала и распоряжалась у огня пуще, чем Киряга-деревяга в рыбоделе: чтоб огонь держали — давала указание, чтоб руку не подтолкнули и вообще не мешали, не путались бы под ногами. Самый уж разнестроевой карапуз — мальчишка по прозвищу Тугунок, и тот был захвачен трудовым потоком старательно резал лук острущим ножом на лопатке весла, выпустив от напряжения белую соплю на губу. Сестренка Тугунка, погодок Касьянке, припасла котелок, держала его наготове, чтоб, как наступит пора, растирать в нем максу с луком, не бегать, не искать посудину. Очень это важный период — заправка ухи: обваренную максу вынимали черпаком, кидали в котелок и перетирали вместе с луком. Желтую, парящую жижицу затем вытряхивали обратно в котел, и дивно сдобренная, без того валящая с ног сытным ароматом уха обмирала в котле, словно тронувшееся сдобное тесто, готовое в любой миг полезть через край от силы, его распирающей, и полной вызрелости.
К бурно закипевшему котлу, по которому гоняет лавровые листья и в середине кружит белопенную воронку, завихряя в ней горошинки перца, мелкие угольки, серые лохмоты отгара и комаров, дежурный прет в корзине вычищенную, вымытую, расчлененную рыбу. Из корзины торчит лунно отблескивающий, раздвоенный хвост огромной нельмы, трепещут и хрустят еще о прутья крыла стерлядок, буро светится нарядный таймененок. Попробовав черпаком еще пустое варево на соль и удовлетворенно подморгнув Касьянке, напряженно ожидавшей в сторонке приговора, дежурный с плеском вываливал в котел рыбу. Только что бушевавший, булькающий котел охватывала дрема, переставали кружиться по нему, плескаться в его гулкие, щербатые бока вспененные волны, обрезало пенистую воронку, видно делалось накипь, кольцом очертившую посудину изнутри,— как ни три, как ни мой старый чугунный котел, в порах его всегда остается скипевшийся жир.
Какое-то время смешанно, кучей покоится в котле рыба, чуть только пошевеливает ее из-под низу и нет-нет вышибет наверх блестку жира. Поначалу россыпью катаются кругляшки жира по просторам котла начищенными копейками, но варево со дна пошевеливает и тревожит все сильнее, все напряженней. Вот уж один-другой кусок плавкой нельмы с крылом или жировым плавником приподняло, перевернуло; уха начала мутнеть, облачком кружиться, наливаться горячей силой — блестки жира в пятаки величиной, в рубли, расплавленным золотом сплошь уже покрыли варево, и в посудине даже что-то тонко позванивало, словно выплавленные капли золота падали на звонкое чугунное дно артельного котла. Первым наверх выбило широкий, крылатый хвост нельмы, трепыхнула плавником пелядка и тут же сваренно уронила его. Всплыл, выгнулся дугой таймененок с сонно распахнутым ртом и занырнул обратно; выбросило, закружило стерляжьи остроносые головы. И пошел рыбий хоровод! Куски рыбы, белые, красноватые, с прожелтью, с плавниками и без плавников метались по котлу, переворачивались, выпрыгивали пробками и оседали на дно. Лишь матово отливающий хвост нельмы стойко еще держался над котлом, но и он завядал, сворачивался.
Варево подбрасывало нагоревшим огнем, вертело, гоняло бурунами, и сам котел и крюк над ним содрогались, будто вскачь неслись, позвякивали железом, и бодрое клокотанье возбуждало, веселило и подгоняло артельный люд, занятый колотухой. Кипит работа на берегу! Лишь собаки лежат в стороне. Глянет кто на них — они хвостами повинно шевельнут, что, дескать, поделаешь, нам никакой работы покудова нету, а есть тоже хочется.
Сортная, несортная, белая, черная — разбрасывает Аким с парнишками рыбу по ящикам и носилкам, скоро работает, аж вспотеет весь и, незаметно от людей, нет-нет да и кинет какой-либо собачонке прелую сорожину, чебака, щуренка, окунешку иль налима, разжульканного сапогом. Собака лапой прижмет подачку, покажет зубы налево и направо — не зарьтесь, мне дадено, и, стараясь негромко хрустеть, пожирает рыбу.
И вот дохнуло по берегу ароматом свежья, легким еще, но уже выбивающим слюну, а как растерла Касьянка максу, бухнула приправу в котел и уха вспухла, загустела, впитывая жир и луковую горечь, куски рыбы как бы изморозью покрылись, и рыбьи головы сделались беззрачными, таким плотным запахом сытного варева, допревающего на тихом жару, опахнуло людей, что ребятишки сплошь задвигали гортанями, делая глотательные движения, и не отрывали уж глаз от плавающего поверху, белого, на большую осу похожего, пузыря нельмы — лакомства, которым дежурный, если захочет, поделится с ними. Втягивая воздух носами, артельщики орали друг дружке: «Башка кружится, вот как жрать захотелось!», «Духом валит с ног!», «Шевелись, шевелись да к ухе подвались!» — поторапливал бригадир.
— Рыбе перевар, мясу — недовар! — попробовав варево из черпака, подмаргивал истомившимся, сидящим вокруг котла ребятишкам дежурный. — И молодцы же мы, ребята,— дежурный чуточку думал и, как бы отчаявшись, махал рукой, поддевал и вышвыривал из черпака в протянутые ладошки самого малого старателя — Тугунка нельмовый пузырь.
Тугунок, утянув белый шнурок в ноздрю, подбрасывал пузырь с ладошки на ладошку, дул на него вытянутыми губами и бойко начинал им похрустывать, будто репку грыз, а ребятишки завистливо смотрели на него, у которых накипали слезы на глазах, но дежурный и сам, осоловелый от запашистого варева, не давал горю места, удало распахнув телогрейку, засунув два пальца в рот, оглашал залихватским свистом берег и еще блажил во всю глотку.
— Навали-ись, у кого деньги завели-ись! Хлебать уху, поминать бабушку глуху!
— Пора, пора!— откликались рыбаки,— у голодной пташки и зоб на боку...
Быстро, бегом, подначивая и подгоняя друг дружку, заканчивали артельщики сдачу рыбы и все разом, большие и малые, мыли руки с песком. Серыми мышатами лепились по краю заплеска ребятишки, ловили красными лапками воду — к позднему, вечернему часу делалось холодновато, но комар все густ, подышать, вволю поплескаться все не дает, а так охота, отмыв руки, поплескать на лицо, поскидывать спецовки и рубахи да обмыться до пояса, сладко при этом завывая, покряхтывая, да разве зараза долгоносая даст! Выбредая из воды, рыбаки откатывали голенища резиновых сапог, отсыревших изнутри за день, в самый раз разуться бы, дать отдохнуть ногам, да опять же тварь-то эта, комар-то, в кровь искусает.
— Шевелись, шевелись, мужики!— торопил дежурный.— Уж солнышко на ели, а мы все еще не ели!..
— Любимая весть — как позовут есть! — устало, но складно пошучивали рыбаки.
— Гнется с голоду, дрожится с холоду...
На ходу зачесывая волосы, у кого они успели отрасти, и приволочась к столу, рыбаки не садились— валились на скамьи, вытягивали ноги и какое-то время оглушенные, разбитые сидели, не шевелясь, не разговаривая и даже не куря.
...Никаких больше разговоров. Бригада ужинает.

Рисунок 1 Рисунок 2
  Найдите на рисунке 2 детали, которых не хватает на рисунке 1.

<- предыдущая страница следующая ->