скачать журнал

страница следующая ->

КОСТЁР

ISSN 0130-2574
июнь 1985

КОСТЁР

6
ИЮНЬ
1985
Ежемесячный журнал
ЦК ВЛКСМ
Центрального Совета
Всесоюзной пионерской
организации им. В И Ленина
Союза писателей СССР
Издается с 1936 года
© «Костер». 1985 г.

ЖУРНАЛ ПЕЧАТАЕТ:

Девушка из пригорода 1
очерк Т. Гаген
Лещатник 3
рассказ Е. Гаврилова
Барабан 8
Уха на Боганиде 12
В. Астафьев
Откровенный разговор 16
очерк А. Крестинского
Пусть всегда будет солнце 19
очерк Т. Скобликовой
Фестиваль в гостях у детей 26
День рождения 21
очерк В. Рыбина
Самолет 24
рассказ А. Ефремова
Живая вода 26
из путевого блокнота Г. Ковенчука
Стихи 28
Н. Егоров
Электроник 30
Тимы 36
сказка Э. Фарджн
Киноклуб 38
Зеленые страницы 46
Морская газета 42
Веселый звонок 44
Арчебек 46
Спортклуб «Кузнечик» 47

На обложке рисунок В. Топкова к рассказу Е. Гаврилова «Лещатник»

компас в мире профессии

ДЕВУШКА ИЗ ПРИГОРОДА

В училище Танину фамилию поначалу путали: не Городецкой называли, а «Городской». В Мичуринское сельское ПТУ-1 Таня приехала из Ленинграда. В городской школе все понятно было: вот кабинет физики, вот — биологии, тут — спортзал, там — школьный двор. А здесь, в Мичуринском, все оказалось непохожим. Территория училища начиналась за много километров от самого здания. Таня еще из окна пригородного автобуса заметила табличку, стоящую прямо в поле: «Учебное хозяйство Мичуринского СПТУ-1». А когда вышла на остановке, оказалась среди цветов: кругом цвели сальвии, ромашки, люпины — розовые, сиреневые, белые, голубые. Как будто кто-то вытряхнул из коробки десятки разных акварельных красок и в беспорядке смешал их на газоне. А немного дальше, заметила Таня, был целый огород: множество больших теплиц выстроилось под окнами училища.
Мимо нее по дорожке, тяжело переваливаясь на ухабах, прогромыхал трактор. На повороте машина остановилась, и светловолосый паренек, наверное, Танин ровесник, приоткрыл дверцу:
— Новенькая, что ли? Заблудилась?
Таня так удивилась, что даже забыла ответить на его вопрос.
— А ты зачем в трактор залез? Тебе кто разрешил за руль сесть?
И тут мальчишка вместо того, чтобы испугаться и выпрыгнуть из кабины, рассмеялся, да так громко, что даже работавшие у теплиц ребята посмотрели в их сторону.
— Ой, не могу! — не унимался мальчишка. — Ой, держите меня! Вот насмешила: «Кто разрешил!» Урок у нас так называется — «практические навыки вождения». Я на следующий год уже права получаю... Ты откуда такая чудачка взялась?
— Я из города приехала, — ответила Таня. — Буду на оператора машинного доения учиться.
— Ну, будь здорова, доярка! — мальчишка завел мотор и скрылся за поворотом.
Вскоре начались занятия и в Таниной группе. Ее соседом по парте оказался... мальчик. Таня удивленно смотрела, как Артур Крот спокойно раскладывает на столе тетради, учебники, а на переменке, не выдержав, подошла к нему и полюбопытствовала:
— Неужели ты тоже будешь коров доить?
Ее сосед только плечами пожал:
— Я с первого класса дою, и ничего зазорного для себя в этой работе не вижу. Между прочим, лучше всех доят коров именно мужчины. Ни одной доярке не удалось обойти на конкурсах мужчин-операторов, в лучшем случае третьи места занимают. А Александр Пузанов из Волосовского района уже много лет считается лучшим дояром Ленинградской области... Вот так-то! Ты-то сама откуда приехала?
— Из Ленинграда, — сказала Таня.
— Так ты, городская, наверное, турнепс со свеклой путаешь?
Но вот что выяснилось: о том, как землю к весеннему севу готовят, какие культуры на поле выращивают, как поле пашут, как сеют, какими машинами урожай убирают — все это Таня не хуже ребят, приехавших в училище из деревни, знала. «Наверное, книжек по земледелию начиталась», — гадали ребята.
— Да нет же, — говорила Таня. — Все это я своими глазами видела.
— В кино? По телевизору?
— Да нет, из окна своей комнаты.
Большой девятиэтажный дом, где живет Таня с родителями, стоит на самой окраине города. Окна квартиры выходят в поле совхоза «Лаврики»— самого близкого к Ленинграду хозяйства. По весне, когда сходил снег, трактора вспахивали землю, и она дышала привольно и благодарно. В мае поля зеленели от ростков. Летом Таню будили жаворонки. Осенью ростки превращались в тугие кочаны капусты и увесистую брюкву. Тогда в полях пестрели платочки совхозных девчонок и женщин. С ними рядом Таня не раз работала. Их класс часто помогал совхозу на уборке овощей. Так и росла Таня на окраине большого города рядом с землей, селом. И когда пришло время выбирать профессию, решила пойти в Мичуринское сельское ПТУ.
Первое время в ПТУ Таня даже подойти к корове боялась. Ее однокурсницы на ферме сразу освоились, ведь многие из них в училище прямо из деревни приехали, а Таня коров только на пастбищах в загонах видела. Когда первый раз пришла на учебную ферму, увидела длинный ряд коров, даже испугалась немножко, остановилась у двери — и ни шагу дальше.
— Ну что же ты, — подбодрил Артур Крот, — подойди ближе, корова не кусается!
— А если лягнет? — спросила Таня.
— Ну ты даешь! — рассмеялся Артур. — Это только лошади лягаются, да и то не все. А корова от природы животное ласковое, домашнее, — и кивнул на крайнюю буренку: — Смотри, как внимательно она нас слушает.
Таня медленно шагнула ближе, дотронулась до мягкого чистого коровьего бока, и тут неожиданно для самой себя заговорила: «Буренушка, хорошая, я тебя обижать не буду, мы подружимся с тобой...» А ведь она и в самом деле вскоре подружилась, и не только с Рыжухой, для каждой коровы находилось теперь у Тани доброе слово.
Правда, с доильным аппаратом у Тани поначалу немало мучений было. Многие из Таниных однокурсников еще до училища своим родителям на фермах помогали, им аппарат знаком был, а у Тани Городецкой «стаканы» все под ноги падали, хоть плачь!
Как-то поручили ей развезти по кормушкам сено на тележке. Таня обрадовалась: уж с этим делом она справится. Тележка с виду небольшая, а сено, кто этого не знает? — сухое, легкое. Схватилась Таня за ручки — а тележка ни с места: сена-то на ней много, с виду оно воздушное, но внизу утрамбовано; Танина голова из-за этой горы всего на вершок торчит. Обидно стало Тане, подумала: «Брошу все, уйду с фермы, пусть кто-нибудь посильней меня с тележкой возится». Поглядела вокруг, а переложить работу свою не на кого. Все кругом заняты: кто доильные аппараты промывает, кто стойла чистит, кто молоко в специальные бидоны переливает и в холодильник отвозит... А коровы вместе с Рыжухой в Танину сторону головы тянут, словно спрашивают: что же ты нас не кормишь? Тане даже стыдно за себя стало. Вернулась к тележке, уперлась покрепче, толкнула сильнее, чувствует: пошло! Сделала шаг, другой, еще один... Все сено в тот день по кормушкам развезла.
Много времени прошлое того дня. Сейчас Таня Городецкая учится на втором курсе. Она доит коров, летом провожает стадо на дальние выпасы, знает, какой корм любит взрослая корова, какой больше подойдет теленку. И ребята над ней уже не подшучивают: ведь учится она, к примеру, не хуже Артура Крота. Правда, иногда по старой памяти кто-нибудь из однокурсников окликнет ее: «Эй, городская!»
Т. ГАГЕН
Фото И. Потемкина
Рисунок О. Пономаренко

ЛЕЩАТНИК

РАССКАЗ
Евгений ГАВРИЛОВ
Рисунки В. Топкова
Проснулся Санька очень рано — за окном еще стоял белесый предрассветный туман, но бабка уже поднялась и, покряхтывая, топотала сейчас по кухне валенками с обрезанными у щиколоток голенищами. Затаившись под пестрым, сшитым из разноцветных лоскутков одеялом, Санька прислушивался к ее подшаркивающим шажкам и ждал, когда бабка выйдет из избы. Но бабка не уходила.
«Да чего она, куры же голодные сидят!» — сердито подумал Санька. Сердился он, однако, вовсе не потому, что жалел каких-то кур, просто нужно было, чтобы бабка пошла к ним.
— А ведь не спи-ит, — донеслось вдруг нараспев из-за ситцевой занавески, отделявшей комнату от кухни,— баушку родную караулит. А я тебе укараулю, я тебе укараулю...
Санька поплотнее зажмурил глаза: «Проверяет».
— И сопе-еть перестал,— не унималась бабка. — Ишь, притих мышой.
«А конфету попросишь — так глухая...» — и Санька на всякий случай сопнул. Но, как оказалось, совсем напрасно. Бабка только этого и ждала, засмеялась мелко-мелко, и смех у нее был совсем молодой.
Санька понял, что хитрая бабка просто-напросто его одурачила, сопнул еще раз — теперь уж с досады, а потом заканючил на одной ноте: «Ну бабунь...»
— Ласковый какой сразу стал. То — бабака, а как надо ему чего, сразу и бабуня... Нет, милок, проси не проси, а нипочем нынче на реку не пущу.
Санька откинул жаркое одеяло и, свесив с кровати ноги, сказал:
— Да прополю я эту твою картошку. Мишку Коршикова позову, весь огород за вечер прошерстим.
— Как же, разбежался твой Мишка! Сказано: не пущу...
— Тогда убегу,— перешел Санька от уговоров к угрозе.
— Не сбежишь,— выходя из-за занавески с ведром, в котором она носила курам корм, убежденно сказала бабка. — Я на дверь цепку накину.
Обещание свое бабка выполнила — Санька услышал, как стукнула накинутая на пробой цепка, но все-таки решил проверить, босиком протрусил в сенки, подергал дверь. «Кланг, кланг...» — отозвалось за ней бездушным железным звяканьем.
Самое обидное заключалось в том, что сегодня Саньке нужно было обязательно попасть на реку. Как никогда. Потом бы он согласился сидеть дома хоть всю неделю. Именно сегодня усатый дядька с турбазы обещался на спор обловить Саньку. Но разве бабке объяснишь все это? У нее один огород на уме да куры.
— Бабака! — заорал Санька и забарабанил кулаками по двери. — Бабак, открой!
— Ты мне повоюй... — послышалось со двора, и по тону, которым это было сказано, Санька понял, что лучше пожалеть свои кулаки, потому что бабка все равно не откроет.
— Эх, были бы папка с мамой!.. — тоскливо вздохнул он.
Папа с мамой, конечно, у Саньки были, но очень далеко, на самом краю земли под названием «Камчатка», и жили они там уже третий год, а Санька третий год жил с бабкой.
Когда бабка вернулась в избу, Санька сидел у окна и писал на тетрадном листке в клеточку письмо. Искоса глянув на нее, Санька снова принялся грызть кончик шариковой ручки и изучать уже написанное слово «исдиваеца». Что-то в этом слове ему не нравилось.
— Никак кляузу сочиняешь? — поинтересовалась бабка.
Санька промолчал. Он решил теперь вообще с ней никогда не разговаривать.
— Ну, строчи, строчи, и не забудь приписать, как с Мишкой своим у Гулиных из сада клубнику воровал. И как тете Кате Архиповой окно мячом выставил.
— Так это когда было-то? — подал голос Санька, сразу забыв, что еще минуту назад дал себе зарок не разговаривать с бабкой.
— Как когда? Да на той неделе... И из пистолета еще палил.
— Из пугача,— поправил Санька.
— Все едино. Батюшки, думаю, никак война началась? Вот ведь как ты, паршивец, бабахнул!
Да, бабахнуто было здорово, у Саньки потом целых два дня позванивало в ушах, только он думал, что бабка уже все это забыла — сама же частенько жаловалась соседкам на свою дырявую память.
— Ну, почему не пишешь?
— Расхотел, — буркнул Санька, комкая в кулаке ненужный теперь листок. Даже если бы за ним и не числилось тех грехов, которые припомнила бабка, то и тогда проку от письма было не много: когда оно еще дойдет до этой Камчатки! А усатый, наверно, посмеивается сейчас там на реке, видя, что нет его лодки. Еще подумает, что он струсил... При мысли об этом Саньке стало так обидно, что на глаза сами собой навернулись слезы. Он хлюпнул носом. Звук получился неожиданно громкий.
— Саня?.. — насторожилась бабка. — Саня, ты чего?
Не спроси она этого, Санька бы и не разревелся, а тут слезы так и потекли. Горячие, горькие. И некому было его утешить, погладить по голове, как это делал отец, или утереть фартуком нос и щеки, как мать.
— Спор из-за тебя проигра-ал... — размазывая их ладошкой, проскулил Санька.
— Какой еще спор? С Мишкой, что ли?
— С дядькой турбазовским. Он меня сегодня обловить грозился.
— Тебя? — недоверчиво переспросила бабка. — А не врешь?
От такого недоверия к нему Санька заревел в полный голос.
— А на что спорили?
— На мой ножик и его спиннинг, на удочку такую с катушкой щук ловить. Складешок-то теперь отдавать надо.
— Ну и не велика потеря, пальцы целее будут.
— Обидно... — всхлипнул Санька. — Он хвастаться станет.
— А ты в другой раз не спорь.
— Да, не спорь... А если он говорит, что в нашей деревне хороших рыбаков не было и не будет.
— Как это не было? А дед? Ты ему про деда-то своего сказал?
Когда-то давным-давно, еще до войны, Матвей Захарович Санькин дед и бабкин муж, считался первым лещатником на всей реке, а после него слава эта перешла к Санькиному отцу. Рыбалка, правда, стала уже не та что прежде, и смотрели на нее теперь уже не как на подспорье к столу, а как на забаву, но и Николая Матвеевича Сазонова облавливать никому не удавалось. Деда Санька не помнил, а вот отец частенько брал его с собой на реку, и все удачливые места на ней, все ямы, куда любили скатываться лещиные стаи, Санька знал наперечет еще до того, как пошел в школу.
— Да говорил, а он все одно: не было у вас рыбаков и не будет.
— И ты, растютюй этакий, молчишь про это? Да он, поди, уже полный садок натаскал...
Не веря собственным ушам, Санька поднял на нее заплаканные глаза. Бабка, которая еще с вечера клялась, что не выпустит его даже со двора, пока он не прополет картошку, переменилась в одну секунду. У нее, вроде, и морщины на лице разгладились.
— Чего уставился? Да чтобы Сазоновых кто-то обловил? Да на нашей-то реке?.. Ах, растютюй...
— Бабунь! — завопил Санька. — Да я его... Да я тебе вечером весь огород!.. — Он сорвался со стула и опрометью кинулся в сени, где держал свои рыбацкие снасти. — Да я полную бочку воды натаскаю!
— Поесть захвати, лещатник! — с лукавой улыбкой, которую Санька уже не видел, крикнула вдогонку бабка.
К реке Санька махнул задами, через огороды, где по пути сорвал два колючих огурца и большую, едва начавшую буреть помидорину; через луг, с одиноко пасшимся на нем соседским теленком, проводившим Саньку влажными темно-лиловыми глазами, у уголков которых крутилась мошкара. В другой бы раз Санька обязательно задержался возле Тишки, поскреб бы ногтем его черную, натертую веревкой шею и лоб с проклюнувшимися, еще мягкими рожками, но сейчас, торопясь к реке, только махнул теленку рукой.
У самой воды еще держался туман. Распутав узел веревки, которой лодка была привязана к стальному тросу парома, Санька спихнул ее на воду. Весла погружались в туман как в дым. Он спешил и поэтому частенько чиркал веслом вскользь, отчего его легкая, чутко отзывающаяся на каждый гребок плоскодонка рыскала носом из стороны в сторону. Но плыла она все равно быстро, не прошло и четверти часа, как Санька миновал излучину, за которой была база. Турбазовские уже ловили, негромкие их голоса далеко разносились по тихой утренней реке.
— Николаич, вот твой малец плывет, — услышал Санька сказанное кем-то из рыбаков. — Поздненько он что-то сегодня.
Усатый в ответ на это сдержанно хохотнул. Его садок был уже опущен в воду, и от него шли круги. У Саньки сразу пересохло в горле, и он, закусив губу, еще сильнее налег на весла. Сегодня он решил ловить подальше от турбазы, на своем самом удачливом месте, которое держал в секрете. Но следом за ним увязалась какая-то лодка.
«Кого там несет?»— сердито подумал он, потому что не хотел, чтобы про эту уловистую яму узнал кто-нибудь еще. А настырная лодка тем временем приближалась, Санька мог уже разглядеть спину сидящего в ней грузного мужчины.
— Реки, что ли, мало? недовольно сказал он, когда лодки поравнялись.
Мужчина не обиделся на его тон, даже напротив — приветливо улыбнулся широким, как блин, и таким же ноздреватым из-за маленьких оспинок лицом, с выступившими на нем от быстрой гребли бисеринками пота.
— Ты, наверно, Саня?— спросил он.
— Ну Саня. А чего надо-то?
— Да вот подарок тебе хочу передать от одного человека, от Сергея Константиновича. Леску на поводки.
— А...— протянул Санька.
Сергей Константинович был рыбаком, отдыхавшим на турбазе две недели назад. Здесь, на реке, Санька с ним и познакомился. Этот Сергей Константинович оказался на редкость невезучим рыболовом, мог за весь день не поймать ни одной рыбешки. Наверно, поэтому Санька и пожалел его, показал пару-тройку хороших мест, где водились лещи. И еще Сергей Константинович чем-то напомнил Саньке отца. Санька так с ним сдружился, что едва не расплакался, когда Сергею Константиновичу подошла пора возвращаться обратно в город.
— Хорошая леска, японская,— заметил мужчина, протягивая катушку с золотой нашлепкой.
— Такую и заказывал,— ответил Санька и подергал разноцветную, зеленых и синих тонов, жилку. Она звенела туго натянутой струной, резала пальцы. И не рвалась.
— Ну как?
— Годится...— Ничем не выдавая своей радости, Санька сунул катушку в карман куртки. Он давно мечтал о такой леске — теперь-то и самый крупный лещ не оборвет поводка. Но даже и за леску Санька не собирался брать этого мужчину на заветную яму: в конце концов он ведь просто передал подарок Сергея Константиновича, поэтому, когда тот спросил, где лучше бросить якорь, Санька ответил: «А хоть прямо здесь. Как раз над ямой плывем». И для большей убедительности добавил:
— Только ты смотри, не разболтай там на базе про это место.
Сам он стал на якорь метрах в ста ниже. Перевязывать поводки своих донок, менять их на новые из японской лески, не было времени. Донок у Саньки было две, как раз столько, чтобы не путались лески. Быстро и ловко насадив на крючки вертких навозных червей, Санька затих в лодке. Ловил он на кольцо — хитрую снасть, при которой поводки лежат на дне прямо у мешочков с привадой.
Солнце уже поднималось над рекой, светлело, понемногу теряя свой малиновый накал, и почти разогнало туман, который держался сейчас узкой молочной полоской лишь у самого берега; косые лучи высветили верхний зеленоватый слой воды со снующими в нем стайками рыбьей молоди. Мальки бросались на каждую проплывающую мимо веточку или побуревший обрывок водоросли, поднимали возле них возню, морща гладкую поверхность реки. А где-то там, в темной, почти черной десятиметровой холодной глубине бродили лещи, лениво шевеля плавниками, тыкались вытянутыми вперед тонкими губами в илистое дно. Санька знал, что привлеченные пахучей привадой из жмыха и сухарей, размываемой придонной струей, они вскоре подойдут к его крючкам с насадкой, он словно бы уже видел воочию, как крупный лещ, учуя шевелящийся клубочек «красненьких», останавливается, как бы раздумывая, что ему делать с этим клубочком, потом встает свечой, задрав кверху хвост, чтобы не мешало пузо, и начинает осторожно всасывать в себя с водой лакомого червяка...
— Ага, попался, голубчик!— громко и радостно крикнул тот мужчина, засуетился, хватаясь за подсак.
«Тоже мне, рыбуля...»— скосив глаз в сторону его лодки, презрительно усмехнулся Санька. Сам он никогда не шумел на рыбалке, да и подсачек был ему не нужен — подведенного к лодке леща он ловко выхватывал из воды, зацепив пальцами за глазные впадины. И тут же тренькнул колокольчик его донки.
«Есть!»— понял Санька, подсекая и ощутив пальцами ответный рывок лески.
Вначале лещ шел легко, но потом начал сопротивляться, уже у самой поверхности повел леску вбок, норовя уйти под днище лодки, однако Санька чутко следил за каждым его движением, не давал слабины, и лещ, блеснув серебром чешуи, завалился на бок, хватнул воздуха округленным ртом.
«С килограмм потянет»,— радостно подумал Санька, смывая рыбью слизь с подрагивающих от азарта пальцев. Едва он успел нацепить на крючок новых червей, как колокольчик второй донки тоже дал о себе знать. Этот лещ был куда крупнее, с ним Саньке пришлось повозиться подольше, и чешуя на нем отливала золотом. Он не успокоился даже в садке, хлопал у борта лодки широким хвостом, вспенивал воду. Но самого большого леща Саньке не удалось вытянуть, тот все же забился под лодку, закрутил леску вокруг веревки кормового якоря, и сошел, оставив на крючке обрывок губы, похожий на состриженный ноготь. Был и еще один срыв, но тут лещ плохо засекся с самого начала, и сорвался, даже не испортив насадки.
Хороший клев держался часов до десяти, потом уже брало редко и стали донимать ерши. Санька выудил одного с ладошку. Словно пугая, ерш пучил глаза, топорщил спинной плавник и жаберные крышки-«щеки», и Санька, снимая его с крючка, больно наколол палец. В отместку за это Санька решил не отпускать ерша, бросил на дно лодки, чтобы потом скормить кошке.
Настырные ерши, как видно, разогнали там на дне неповоротливых лещей, или те сами сменили место кормежки, и Санька стал сматывать лески донок. К тому же подошла пора возвращаться на базу — с усатым он договаривался ловить до половины одиннадцатого, до товарняка, который скоро должен был прогудеть за леском на той стороне реки. А широколицый мужчина пока не собирался сниматься с якоря, помахал рукой, когда Санькина лодка проплыла мимо, крикнул: «Спасибо, отличное место!»
— А я что говорил?.. — сморщил Санька в хитрой улыбке облупившийся веснушчатый нос.
Грести теперь приходилось против течения, вдобавок сильно мешало солнце — жарило, ослепляло, Саньке пришлось замотать голову рубашкой, подставив ему залитые потом загорелые худенькие плечи.
Усатый, окруженный небольшой мужской компанией, встретил его уже на берегу. Санька неторопливо вылез из лодки, вытащил ее на песок. Хоть он и был доволен сегодняшней рыбалкой, но все-таки волновался: как-никак усатый начал ловить почти на час раньше. Садок с лещами он оставил в плоскодонке.
— Где же твоя рыба? — насмешливо спросил усатый, видя, что Санька подходит с пустыми руками. — Или не дотащишь? — Его улов лежал в тени на расстеленном брезенте: один крупный, килограмма на два, лещ, два поменьше, граммов по восемьсот, и пяток подлещиков — всего килограмм на пять. А у Саньки было на все семь, однако он сделал огорченное лицо, почесал взмокший под рубахой затылок.
— Ну что, салажонок, будешь еще со старшими спорить? — засмеялся усатый, показывая крупные прокуренные зубы.
Санька молча потупился, давая усатому насладиться этой минутой рыбацкого торжества, полез в карман штанов, будто бы для того, чтобы достать оттуда складешок. Но трудно было долго сдерживать радость, которая, просясь наружу, распирала грудь; к тому же усатый стоял с таким надменным видом, так гордо пушились его черные цыганские усы, что смотреть на него без смеха было просто невозможно, и Санька схватился за живот.
Усатый превратился в столб, застыл с протянутой за ножиком рукой.
— Ой, не могу, — переломившись в пояснице, покатывался Санька,— ой, рыбуля!..
А кто-то из турбазовских уже тащил от его лодки тяжелый садок, с которого падали крупные капли, оставляя на светлом песке извилистую темную дорожку.
Немного погодя Санька сидел у костра и, прихлебывая из большой алюминиевой кружки кисловатый чай с душицей, слушал рыбацкие разговоры. После рыбалки это было его вторым любимейшим занятием, потому что здесь, у костра, взрослые мужчины обращались с ним как с равным. Изредка Санька поглядывал на новенький спиннинг, лежавший у ног, трогал босой пяткой его шершавую ручку из пробки. Потом он закрыл глаза и представил себе, что рядом сидит отец, и что это он гудит сейчас над ухом грудным басом: «А вот у меня был случай...» И сердце тукнуло в ответ так сладко, что эта минута показалась Саньке самой лучшей за всю его еще такую короткую жизнь.
Бабка встретила его в ограде.
— Во!— еще издали крикнул Санька, поднимая вверх руку со спиннингом.
— Никак обловил?— притворно всплеснула руками бабка.
— Обловил, бабунь! Будет теперь знать нас, Сазоновых! Еще как обловил-то!..
Саньке не терпелось побыстрей выложить ей все детали рыбалки. Бабка слушала, улыбаясь, покачивала головой: «Ай, молодец, ай, лещатник!»
— А теперь и щучатником буду,— заявил ей Санька,— закормлю тебя щуками.
— Ну-ну, порадуй бабушку, — согласилась она.— Только как же их этой палкой-то ловят? Она и на удочку что-то непохожа.
— А так и ловят...— Санька много раз видел, как турбазовские рыбаки забрасывают спиннингом блесну, и не сомневался, что у него получится не хуже.— Видишь — это вот блесна, а мы ее — р-раз...
В воздухе что-то свистнуло, и изумленная бабка увидела, как блестящая полоска металла со звоном влетела прямо в оконное стекло, брызнули осколки. Санька так и застыл с широко открытым ртом.
Первой опомнилась бабка:
— Нечистая сила, да что ж мне с тобой делать-то? Снова стекло выхлестал... Ну я тебе!..
Бабка взмахнула отполированным до блеска дрючком, который был у нее в руке, но Санька уже пришел в себя. Бросив на землю спиннинг, он со всех ног понесся по улице. А сзади догонял гневный бабкин голос: «Вернись... вернись, окаянная твоя душа!.. Слышишь?.. Ох, приедут эти вербованные, ох я им скажу...»
До приезда Санькиных родителей оставалось почти семь месяцев. А точнее — двести двадцать три дня. И еще половина сегодняшнего.

стихи твоих ровесников

МОРЕ

Оно бывает разное,
то от заката красное,
небесно-голубое
и тихое такое.
А в шторм оно зеленое,
Как дымом опаленное,
такое мутно-синее,
но все-таки красивое.
Люблю тебя я, море,
и буду вновь с тобой
встречать закаты, зори
и чаек над волной.
Лена Бочкова, 6 класс.
Саратовская область

ПРИЗЫВ

Варите, солите и жарьте грибы.
Только грибницу не трогайте вы.
Она, словно нить, глубоко под землей,
Ее повредишь — и не будет другой!
Д. Максумова, 3 класс.
Ленинград

Рисунок Л. Уральской

БАРАБАН № 6

БОЕВАЯ АРМИЯ РЕБЯТ АКТИВИСТОВ БОРЕТСЯ, АГИТИРУЕТ, НАХОДИТ!

САЛЮТ, ПОБЕДА!

МЫ НА МАРШЕ

В школе № 55 Новосибирска создан музей трудового подвига бывших учеников школы, которые во время Великой Отечественной войны совмещали учебу с работой на предприятии. Заработанные деньги они перечисляли на строительство эскадрильи «Молодой сибиряк».
Участниками трудовых пионерских операций, проведенных в Краснодарском крае, перечислено в Фонд мира 200 тысяч рублей, в Казахстане — 140 тысяч, в Эстонии — 75 тысяч, Ташкентской области — 38 тысяч рублей.
Ансамбль юных скрипачей Туркменской республиканской музыкальной школы и лауреат премии Ленинского комсомола Литовский детский хореографический коллектив «Жиогялис» дали концерты, средства от которых были перечислены в Советский Фонд мира.

САЛЮТ, ПОБЕДА!

Музей «Бухенвальдский набат» родился в нашей школе из переписки. Вальтер Бартель, бывший директор мемориального комплекса «Бухенвальд», и Евгений Эмильевич Кирш, бывший узник концлагеря, были нашими первыми корреспондентами.
Сейчас экспозиция музея представлена диорамой и стендами с письмами, вырезками, фотографиями. С ней познакомились уже более 30 000 человек.
За нашу работу школа награждает нас путевками в города-герои. А наши экскурсоводы побывали даже в ГДР, в мемориальном комплексе «Бухенвальд».
Совет музея школы № 14,
Ковров, Владимирская область

Этот снимок я сделал 9 мая возле нашей школы. У нас существует традиция — 23 февраля проводится смотр юнармейских отрядов, а 9 мая все отряды проходят торжественным маршем возле братских могил воинов, освобождавших наше село от фашистских захватчиков.
Анатолий Рубан,
с. Морозовка, Ворошиловградская область

БЕРЕГ Харалд Цинитис

БАРАБАН БЬЕТ ТРЕВОГУ!

Городские и деревенские

Прошлым летом я была в пионерлагере «Дружба». Среди городских ребят нас в отряде было трое сельских, и с нами никто не хотел дружить. Все городские девочки смотрели на нас свысока. Мальчики тоже все время кричали, что они «за горожанок». Во время дежурств по лагерю дежурить приходилось нам одним. Неужели нас не уважают за то, что мы больше работаем? Летом мы все трудимся в ученических производственных бригадах, а многие — в поле с родителями. Особенно трудно осенью, мы и урожай помогаем собирать, и учимся. Живем мы, мне кажется, дружнее, чем городские ребята. Нас работа сплачивает. Нет, мы не думаем, что городские дома бездельничают, но все же — откуда такое пренебрежение?
Оля Третьяк,
  с. Кирсово, Молдавская ССР

страница следующая ->