<- предыдущая страница следующая ->

Критика

ПЕНЧО ДАНЧЕВ
ЛИРИЧЕСКАЯ ЛЕТОПИСЬ ДВАДЦАТИЛЕТИЯ
(О современной болгарской поэзии)

Важнейшие явления в современной болгарской прозе освещены в статье Богумира Нонева «Размышления о новой болгарской прозе», опубликованной в № 12 журнала «Иностранная литература» за 1963 год.

Двадцать лет назад, непосредственно после освобождения нашей страны от фашизма, в культурной жизни Болгарии можно было наблюдать волнующее и не совсем обычное явление. На призыв Георгия Димитрова сплотиться во имя строительства социализма с готовностью и энтузиазмом откликнулись почти все болгарские писатели. В жестокие годы фашистского произвола болгарские писатели в огромном своем большинстве сохранили верность демократическим и реалистическим заветам своих великих предшественников — Христо Ботева, Ивана Вазова, Захария Стоянова, Алеко Константинова, Пейо Яворова, Димчо Дебелянова, Христо Смирненского. Решающим в общей демократической и антифашистской ориентации болгарских писателей было огромное влияние, которое оказывала на интеллигенцию Болгарская коммунистическая партия во главе с такими руководителями, как Димитр Благоев и Георгий Димитров.
В первые годы после освобождения от фашизма закалилась и окрепла новая болгарская поэзия, осваивая самые актуальные темы своего времени: борьба партизан, Отечественная война, защита освобожденной родины от притязаний империализма, любовь к советскому народу и советской армии-освободительнице, начало социалистического строительства. Стихи тех лет дышат романтикой, и этот пламенный пафос представляется мне ценным вкладом в нашу новую поэзию. И самое важное — это было хорошее, естественное начало становления молодой социалистической поэзии Болгарии: поэты ощущали внутреннюю потребность создавать произведения общественно значимые, их интимные чувства были неотделимы от их высоких гражданских порывов и стремлений. Позже, в период культа личности, многие из этих благоприятных предпосылок полноценного поэтического творчества в известной степени стали исчезать, хотя и тогда литературный процесс не останавливался и не мог остановиться.
Лирика — один из самых чувствительных барометров, регистрирующих состояние духа в той или иной социальной среде. Ущерб, нанесенный поэзии в период культа личности, меньше всего можно исчислять количеством стихотворений, прославляющих тех, кто не заслуживает прославления. Эти случаи слишком легко поддаются критической оценке. Более серьезен и трудно преодолим процесс обезличивания поэзии. Под обезличиванием я понимаю падение активности, самостоятельности, энергии лирического героя, выхолащивание его образа. Во множестве стихотворений властвовало безликое «мы». Во множестве стихотворений вы можете встретиться с неким условным «я», за которым нет личности, проявляющей свою волю, раскрывающей свое оригинальное видение мира, стремящейся к новым открытиям. Вот эта тенденция к обезличиванию и явилась самым тяжелым для поэзии последствием периода культа личности.
Во многих поэтических сборниках того времени за напыщенной парадностью вы нередко обнаружите внутреннюю холодность художника — это была поэзия громких слов, а не сильных чувств. В связи с этим укоренилось неестественное противопоставление гражданской и интимной поэзии. Поэты стали относиться к созданию стихотворений на политические темы по случаю каких-либо событий, кампаний, годовщин как к внешнему исполнению гражданского долга. Другое дело — интимная поэзия. Это поэзия настоящая. Узаконена была даже странная терминология: словом «лирика» стали обозначать только интимную поэзию.
Когда у поэта не хватает внутренней убежденности, чтобы смело сказать свое слово, он предпочитает прятаться за описаниями. Одной из неприятных черт наследия того периода является внешняя описательность и объективизм. В тот период тема сама по себе превращалась в фетиш.
Все это следует иметь в виду, чтобы правильно оценить оживление, наступившее в нашей поэзии, некоторые ее серьезные успехи после 1956 года, когда ЦК Коммунистической партии Болгарии во главе с Тодором Живковым выступил против чуждого нашей идеологии, нашим демократическим традициям культа личности.
•
Я думаю, что наиболее заметные удачи болгарской поэзии за последние годы являются прежде всего результатом раскрепощения лирического «я» в творчестве некоторых наших поэтов. Этот процесс начался среди самых чутких, самых отзывчивых поэтов, обладающих наибольшей творческой зрелостью, наиболее острым чувством времени. Вдохновленные весенним ветром, который веет в нашей стране начиная с 1956 года, они с доверием обратились к своим собственным мыслям и переживаниям, они решили предстать в своих стихах перед читателем такими, какие они есть в действительности, отбросив те фальшивые эстетические нормы, которые заставляли их изображать себя более прямолинейными, более строгими, большими энтузиастами и большими оптимистами, чем они были на самом деле. Этот акт творческой самостоятельности не привел ни к чему плохому. Оказалось, что, и не становясь в позу непогрешимых, наши поэты идейно чисты, что и без ходулей показного оптимизма они достаточно оптимистичны, что, и не накачивая себя искусственным энтузиазмом, они в достаточной мере энтузиасты. И наша поэзия в целом начала становиться не только более разнообразной, но и более мудрой, интеллектуально и эмоционально более глубокой, в большей мере способной понять и воссоздать сложный душевный мир нашего современника, а значит — и более партийной.
Можно назвать немало фактов, свидетельствующих о наступившем в поэзии оживлении. Это — и приход в поэзию молодой смены, и зрелые плоды, которые приносит творчество нашего среднего и старшего поколения поэтов. Я имею в виду неиссякаемую творческую энергию Людмила Стоянова, гражданскую чуткость Елисаветы Багряны и Доры Габе, великолепные книги Николы Фурнаджиева, возвращение к интенсивному творчеству, особенно в области сатиры, Христо Радевского, а также Младена Исаева, неожиданную и радующую нас плодовитость Димитра Пантелеева и т. д.
Особенно убедительными и радостными примерами возрождения лирического героя могут служить, мне кажется, книги Николы Фурнаджиева «По твоим дорогам я шел» и «Солнце над горами», книга Веселина Ханчева «Лирика» и поэма Валерия Петрова «Погожей осенью».
Почему именно Никола Фурнаджиев? Около четверти века незаурядный и самобытный талант Николы Фурнаджиева еле тлел в нашей поэзии. Лет пятнадцать назад, уверенный, быть может, что именно так он и выполнит наилучшим образом свой долг гражданина и художника, он добровольно нарядил свою поэзию в униформу. Прочтите его книгу «Великие дни». Вы найдете там лишь ничтожные следы сильного, оригинального таланта Николы Фурнаджиева.
Некоторые талантливые поэты, позволившие инерции псевдолирики подхватить и понести себя по наклонной плоскости, после этого не нашли уже в себе сил для сопротивления. Фурнаджиев проявил художническую непримиримость, разжег в своем сердце тот священный пламень, который снова привел его в сферу истинной поэзии. В большей части его нынешних произведений властвует своеобразный, жизнедеятельный лирический герой. И пусть этот герой не стал вместилищем всех добродетелей, как этого требовали мы, критики, несколько лет назад. Зато это герой живой, реальный, со своими волнениями и раздумьями — раздумьями человека, гражданина, коммуниста.
Я приветствовал талант Веселина Ханчева и до появления его книги «Лирика». Какой разносторонне одаренный художник! Он может сделать одинаково хорошо и стихотворение, и поэму, и юмореску, и сатиру, и киносценарий, и либретто, и. статью. Но, восхищаясь им, я в то же время не мог раньше освободиться от впечатления известной внутренней успокоенности и равнодушия, а в худшем случае — хотя и мастерского, но все же ремесленного подхода к теме.
Но вот был опубликован цикл «Я жив», потом книга «Лирика», и нас обдало жарким дыханием бурно взметнувшегося творческого огня, мы снова почувствовали этот бунт художника, это благородное недовольство собой, своими прежними достижениями, этот вольный порыв гражданина и коммуниста, сметающий барьеры успокоенности и рутины. Читаешь эти стихи и понимаешь умом, чувствуешь сердцем — поэт открывает
новую страницу в своей биографии, поэт стремится вперед, и нет силы, которая могла бы его удержать. Поэзия становится судьбой поэта. Я не могу не верить Веселину Ханчезу, когда он пишет:
О, надо выстрадать любую вещь, чтоб в мире
она возникла словно в первый раз,
и вспыхнет образ тот, что в сердце вырос.
тревожа слух и поражая глаз.
Пускай раздумий ножевые раны,
пусть размышлений долгие года
врастают в плоть живую, словно шрамы,
и остаются навсегда.
(«Посвящение». Перевод Я. Белинского)
Меня не может не тронуть благородный гнев гражданина и художника в стихотворении «Приговор» — поэт отвергает все, что тянуло его назад, что манило его к тихой пристани, что обещало ему спокойствие, что мешало ему выполнять свой долг коммуниста. Это приговор дружбе, не выдерживающей испытания бедой, приговор «большому рабству перед маленькими людьми и маленькими целями», приговор лжи, которой поэт наивно верил, приговор «солнцу из станиоля», которое он принимал за «настоящее солнце на горизонте».
Я всегда буду помнить и то волнение, с которым я читал поэму Валерия Петрова «Погожей осенью».
— Подъем! Тревога! Бейте по врагу!
Враг обошел нас! Враг забрался в души!
Он разрушает их. Он их довольством душит.
Гони его штыком и автоматом!
И вспоминаю я, каким богатым
я был, голодный и на лютой стуже,
имея лишь один доход, одно оружье —
ту, что сегодня я, уж как умею,
всегда пою — великую идею!
(Перевод М. Алигер)
В этом призыве слышна величайшая традиция нашей национальной поэзии — обращение поэта к сердцам и умам людей во имя высоких идеалов, высокой морали. И в то же время этот призыв звучит так современно, так актуально и злободневно! Это еще один яркий пример того, как поэзия перестает быть версификаторством и превращается в колокол, способный разбудить каждого, в ком задремала совесть.
Центральный комитет БКП, наше правительство отметили этих авторов и эти произведения самой высокой национальной наградой — Димитровской премией.
Говоря о процессе активизации, о ярком проявлении индивидуальности поэта как о наиболее очевидном признаке наступившего в нашей поэзии оживления, мы не должны забывать некоторые важные моменты.
Проблема творческой индивидуальности всегда бывала предметом, так сказать, эстетической спекуляции. Для нашей поэзии социалистического реализма любое, даже самое яркое проявление творческой индивидуальности не есть самоцель. Для нас важны в первую очередь идейная и нравственная сущность лирического характера, направление мыслей и чувств лирического героя. Быть может, кто-нибудь возразит — опять догмы, опять рамки! Нет, мы именно стремимся не ограничить свободу поэта, а раскрыть перед ним, как удачно выразился однажды Валерий Петров, широкие просторы нашей коммунистической идейности, нашего высокого коммунистического гуманизма, нашей благородной коммунистической нравственности.
Еще один момент. Осуждая поэтическую обезличку, мы совсем не склонны приветствовать и гипертрофию лирического «я», навязываемую нам кое-какими стихами. Об этом следовало бы подумать некоторым нашим молодым поэтам. Сказать в стихотворении «я» — ко многому обязывает. Привлечь внимание читателей, публики к собственной личности — ответственное дело. За лирическим «я» современного поэта должно чувствоваться коммунистическое отношение к миру, должен стоять богатый жизненный опыт, замечательный интеллект, глубина и значительность эмоций. Иначе поэту нечего будет сказать читателям, многие из которых по своему интеллектуальному и эмоциональному уровню бесспорно могут оказаться выше лирического героя.
Другим признаком наступившего у нас поэтического оживления является жанровое разнообразие нашей поэзии и, что более важно,— идейная зрелость и мастерство поэтов, работающих в разных жанрах.
Жанровое разнообразие есть результат широкого размаха поэтических исканий. Мыслящий и чувствующий новый лирический герой постепенно начинает обращаться к политическим и нравственным проблемам современности — и вот возрождается и обогащается жанр философской, интеллектуальной гражданской лирики. Новый лирический герой может быть ироничным, насмешливым — и вот вам условие для возрождения юмора в поэзии. Он может быть резок и беспощаден — и вот вам подъем сатиры. Он свободен в выражении своих любовных чувств — вот вам расцвет любовной лирики. Он не скрывает своего восхищения красотой природы — и вы видите оживление пейзажной лирики, и т. д. Для него нет запретных сфер. Он всюду входит властной поступью — активный, умный, сильно чувствующий современный лирический герой.
Разумеется, жанровое разнообразие не должно быть самоцелью. Мы стремимся не к разнообразию ради разнообразия, а к подлинно богатой поэзии, у которой два могучих источника — богатство жизни и идейно-эмоциональное богатство личности поэта.
•
Больным вопросом для нашей поэзии, особенно для молодой поэзии, несколько лет назад было противоречие между интимными переживаниями и гражданской позицией поэта. Сегодня уже не приходится всерьез говорить о таком раздвоении, хотя следы его порой можно видеть. И интимная, и политическая лирика все больше становятся органичным выражением мироощущения поэта, гражданский пафос все в большей мере окрашивает его интимные переживания.
Некоторые представляют себе процесс исчезновения различий между гражданской поэзией и интимной лирикой как процесс унификации жанров. Но это означало бы обеднение, а не обогащение поэзии. Сближение гражданской поэзии и интимной лирики не следует понимать и как, скажем, растворение любовной лирики в политической, как создание некоего гибридного любовно-политического жанра. Было бы грубым упрощенчеством требовать, чтобы любовная поэзия всегда была политически насыщена и заострена. Однако нельзя считать упрощенчеством, если мы требуем, чтобы политическая, гражданская поэзия всегда была бы в то же время и интимной. У нас есть уже высокие образцы такой политической поэзии, в которую поэт вкладывает свои самые сокровенные личные переживания, и политическая, социальная драма предстает как его личная драма. Примером в этом отношении является предсмертная поэма Пенё Пенева «Дни проверки», где личная судьба поэта проецируется на широкий политический, исторический фон.
«Дни проверки» на первый взгляд произведение декларативное. Но самые прямые утверждения и заявления перестают быть декларацией, если они проходят сквозь горнило сердца и окрашиваются искренним чувством. Поэма Пенё Пенева — это бурный всплеск накипевшей боли, это взрыв тревожных мыслей и переживаний, гневное осуждение прошлого и страстный порыв к осмысленной, чистой, целеустремленной жизни. Поэма написана с таким подъемом, с такой честной тревогой и болью, что даже те места, где поэт выступает от имени эпохи и говорит с будущими поколениями, не производят впечатления нескромности. Нескромно звучат стихи таких поэтов, которые пытаются прикрыть свои мелкие мысли и заботы героической позой и пышными фразами. Произведение Пенё Пенева написано кровью сердца. Эта поэма — трудный итог жизни, беспощадная проверка прожитых дней, прошедших в тревожных метаниях, не раз приводивших этого странного юношу к порогу полного отчаяния и смерти.
Пять лет назад Пенё Пенев трагически погиб. Но ни читатели, ни его товарищи — молодые поэты не могут представить себе его творчество как «литературное наследство». Поэт и сейчас в первом ряду строителей новой жизни.
В этом ключе написаны и некоторые из лучших стихотворений Димитра Методиева, включенные в его недавно вышедшую книгу «О времени и о себе». В таких стихотворениях, как «Песня о поверке», «Монолог в пути», и других, волнение, которого он не скрывает, относится не к «времени» и не к «себе», а к времени, пропущенному через личность поэта. Между поэтом и современностью нет дистанции. Пафос времени претворяется в неповторимо сильный пафос самого поэта.
То же можно сказать и о некоторых стихотворениях из книги Павла Матева «Родословная». В стихотворениях «Призыв», «Суд», в цикле «Прозрения» Матев не так ораторски пылок, как Методиев. Он более сдержан, лаконичен, склонен к раздумьям, но это ничуть не мешает силе воздействия лучших произведений его книги.
Высокий гражданский пафос характерен и для последней книги Младена Исаева «Зеленое дерево», где особенно интересен цикл революционных баллад.
В новой книге нашей замечательной поэтессы Елисаветы Багряны «От берега к берегу» есть несколько стихотворений, объединенных заглавием «Боянский цикл». На первый взгляд это интимная лирика в самом строгом смысле слова. Но какая социальная значимость заключена в этих произнесенных шепотом исповедях! Багряна часто пишет об отдельных событиях, стройках, поездках за границу, и эта ее поэтическая деятельность нужна и полезна. Но я никогда не ощущал более осязаемо, более зримо, более убедительно ее духовного обновления, ее внутреннего, сокровенного приобщения к молодому миру социализма, ее ненависти к миру прошлого, как в сдержанной исповеди, обращенной к тому, кто годами шел с ней плечом к плечу, кто открыл ей глаза на великие истины жизни.
Книга Доры Габе «Новые стихи» была единодушно отмечена критикой как большой успех на многолетнем творческом пути поэтессы. Душевная ясность, неиссякаемое жизнелюбие, чувство неразрывного единства с людьми, со своим народом — вот наиболее характерные черты этой книги и прежде всего самого зрелого в художественном отношении цикла «Интимное».
Итак, исчезает не различие жанров, не специфика эмоций, а внутреннее раздвоение лирического героя. Лирический герой становится монолитной, цельной личностью. И если, к примеру, в так называемой интимной лирике открывается образ индивидуалиста, антисоциального по сути своей человека, влюбленного в свой маленький мирок, пленника мелких, узколичных, мещанских радостей, которых достаточно, чтобы сделать его счастливым, у меня есть все основания предполагать, что самый пламенный пафос его гражданских заявлений будет фальшивым, что его социальные построения будут умозрительными, надуманными. Эту фальшь обычно не удается замаскировать даже утонченным мастерством.
В наши дни все реже появляются внешне патетические публицистические стихотворения. На их место приходит гражданская, политическая поэзия, в создании которой поэт участвует всем своим существом, которая является выражением его собственного эмоционального опыта.
В некоторых статьях и рецензиях иногда проявляется одна неправильная тенденция. Выражая свое вполне оправданное отрицательное отношение к внешнему пафосу и пустой риторике, некоторые авторы обрушиваются на поэзию высокого пафоса вообще. В рубрику стихотворений крикливых попадают и стихи, произнесенные во весь голос. Высказывается мнение, что современная политическая лирика должна иметь более интимное звучание, что политическая идея непременно должна быть завуалирована, должна «подразумеваться», существовать непременно в каком-то подтексте, должна быть упрятана в метафоры. Думается, что такая тенденция неверна. Неверно, будто прямо и громко высказанная политическая идея непременно ведет к внешней декларативности в поэзии. Я не побоялся бы заявить, что существует полноценная, художественная декларативная поэзия, если бы понятие «декларативная» не было бы так скомпрометировано. Дело не в терминах. Под образом в поэзии не следует понимать непременно изобразительный пластический образ. Основной образ поэзии — это образ поэта, лирического героя.
•
Несколько слов о наших молодых поэтах. Еще недавно число их выглядело весьма внушительно. Но неумолимое сито времени естественного отбора провело среди них в течение двух-трех лет свою беспощадную работу. И как это бывает всегда — уцелели немногие. Об этих немногих и пойдет речь.
В болгарскую поэзию пришли несомненно талантливые и разные по характеру своего дарования люди. Их присутствие, конечно, сказывалось на состоянии нашей литературы. Своеобразием своего видения и ощущения современности они внесли в нее нечто новое и свежее. Оказалось, что в нашей жизни есть явления, в восприятии которых они проявляют особую чуткость.
Центральная фигура среди молодых поэтов — бесспорно, Любомир Левчев. Левчев современен по ощущению, по восприятию жизни, у него острое чувство ее ритма и стиля, он смело ломает общественные традиции. Это было видно по первой его книге «Звезды — мои» и подтвердилось во второй и третьей его книгах. Образ его лирического героя жизнен и правдив, привлекателен своей постоянной неуспокоенностью, жадным интересом к новой жизни, открыто заявленным оптимизмом.
Владимир Башев — один из немногих «детей города» в нашей современной поэзии. Я отмечаю это потому, что у нас даже среди самых молодых мало поэтов, для которых большой современный социалистический город был бы родным домом, у которых было бы верное ощущение его могучего ритма, его своеобразной красоты и романтики. А в лирике Вл. Башева нет села — даже как воспоминания и мечты, даже как предмета сопоставлений и ассоциаций. Он — современный городской человек по всему своему мировоззрению, по строю мыслей и чувств. Я имею в виду такие стихотворения, как «Встреча», «У вагона», цикл «Шесть стихотворений по заказу моей любимой», «Каштан на тротуаре», «Полуночный дождь», «Вокзал» и другие.
Антиподом Вл. Башева в этом отношении является Слав Хр. Караславов. В группу тяготеющих к городу, к «модерну» молодых поэтов он вошел с каким-то гордым сознанием своей принадлежности к крестьянству, вошел как упорный защитник традиций и в быту, и в поэзии, а в известной степени — и как их пленник.
Чрезвычайно популярен среди молодежи Дамян Дамянов — человек, чья жизненная и поэтическая судьба близка судьбе Николая Островского. Читатели полюбили его за то, что в его стихах, нередко окрашенных страданием, преобладает неизменное жизнелюбие. Сила его поэзии — в готовности бороться с обрушившимся на него несчастьем, в героическом и очень человеческом стремлении к победе над ним, в решимости поэта жить полноценной, полнокровной жизнью — плечом к плечу с людьми.
Константин Павлов — талантливый сатирик, чья книга «Сатиры» вызвала многочисленные и противоречивые отзывы. Главным объектом своей сатиры К. Павлов, как и большинство наших молодых поэтов, делает самодовольное мещанство, счастливцев с вечно спокойными сердцами, которые могут быть до ужаса жестокими в своей притворной наивности («Любопытные»), которые могут дойти в своем эгоцентризме до животного образа жизни («Собачья психика»), до полного разрыва с тем, что делает человека человеком — с мечтой о прекрасном («Крылатые люди»). К сожалению, скептицизм придает некоторым сатирам К. Павлова чрезмерно мрачную окраску, отнимает у них точный социальный прицел. Их основная эмоциональная нота — одиночество, а иногда и пессимизм.
•
Когда поэт перестает быть «молодым поэтом»? Мне кажется, не тогда, когда он переступает порог какого-то предельного возраста, а тогда, когда общественность почувствует, во-первых, что перед ней художник с самостоятельным поэтическим голосом и, во-вторых, что этот поэт — сформировавшаяся личность, по праву занимающая определенное место в литературе.
Я не хочу сказать, что всего этого нет у наших молодых поэтов. Но мне кажется, что кое-чего в этом плане им все же недостает. Я не спешу свалить всю вину па них. Я говорил уже о периоде культа личности, который не способствовал воспитанию смелых, самостоятельных художников. В подобной атмосфере молодые художники без конца остаются несовершеннолетними, недозревшими, опекаемыми, без конца — «молодыми». Наша партия ликвидировала последствия ошибок, допущенных в период культа личности, но пострадавшее в эти годы сознание художников требует более продолжительного лечения. Иногда процесс лечения сопровождается и эксцессами. Мы стали свидетелями не только зрелого, оптимистического самораскрытия лирического героя, но и назойливых выходок мнимодерзкого и явно нескромного «я». Наряду со здоровым протестом против всего отрицательного в жизни мы видим и индивидуалистический бунт одиночки, выступающего с позиций скептицизма. Но скептицизм и пессимизм не могут быть идейно-эмоциональной платформой художников — членов общества, которому принадлежит будущее. Во всех стилях и «почерках» в поэзии должно сквозить мироощущение хозяев жизни.
Известное снижение гражданского коммунистического пафоса, усиление некоторых ложных «новаторских» тенденций в нашей молодой, да и не только в молодой, поэзии последних двух-трех лет явилось результатом недооценки опасности буржуазного влияния и необходимости борьбы против него. Речь Тодора Живкова, произнесенная на встрече Политбюро ЦК БКП с деятелями культуры в апреле 1963 года, помогла преодолеть эти заблуждения. Наши ошибки были указаны в речи Тодора Живкова совершенно недвусмысленно, но в то же время с большим тактом, с пониманием специфики художественного творчества; была отмечена в основном правильная реалистическая направленность социалистической литературы и искусства. Тема новаторства, подлинного и ложного, была одной из основных в докладе Тодора Живкова, она продолжает быть актуальной в дискуссиях и спорах о современной поэзии.
Широко распространено мнение, что новатор — это тот поэт, который смело берется за современную тематику. Говорят, что наша новая действительность сама по себе является новаторской и потому ее художественное отражение, ее поэтическая разработка предопределяют новаторское содержание поэзии. Отсюда — призыв к поэтам знакомиться с новой жизнью, новыми людьми, фактами строительства и т. п.
Все это, разумеется, абсолютно правильно. Плохо, что очень часто мы на этом и останавливаемся. Довольствуясь только этими, несомненно правильными, констатациями, рекомендациями, мерами, мы тем самым тормозим развитие нашей поэзии по пути подлинного новаторства. А факты подлинного новаторства в нашей поэзии, которых постепенно становится все больше, являются, в частности, результатом преодоления этой ограниченной точки зрения, согласно которой тема как таковая признавалась самодовлеющей ценностью, что нередко приводило к поэтическому объективизму, безликому описательству и в конечном счете — к снижению идейного и художественного уровня поэзии. Наша критика, робко атакующая догматизм, все еще не решается заявить в полный голос, что кроме новаторства тематики, объекта существует не менее важное и решающее новаторство видения, толкования, ощущения жизни.
Я совершенно не разделяю опасений тех опекунов поэзии, которые всегда склонны относиться с подозрением к поэтам, проявляющим особую, обостренную заботу о форме. У нас есть отдельные мастера стиха, но общий уровень поэтического мастерства недостаточно высок. В самой смелой, в самой подчеркнутой заботе о форме нет ничего опасного. Опасность возникает тогда, когда это превращается в заботу только о форме или почти только о форме, когда за этой заботой мы не видим ни серьезного жизненного опыта, ни высокой гражданской заинтересованности в судьбе человека, родины, коммунизма, ни стремления поделиться этой заинтересованностью с читателем. Опасность возникает тогда, когда поэт стремится прежде всего продемонстрировать мастерство, а не сказать о жизни что-то свое, сокровенное. И здесь проходит граница между новаторством и лженоваторством, граница, которую мы должны знать и охранять. Именно на этой границе и должны стоять посты критики.
До сих пор я говорил главным образом о признаках зрелости, к которой идет наша поэзия. Теперь я хочу сказать несколько слов о явлениях, свидетельствующих, на мой взгляд, о поэтической незрелости.
Признаком поэтической незрелости является дурно понятый интеллектуализм, под власть которого подпали иные поэты среднего и младшего поколения.
Некоторые поэты, многие годы мучившие читателей скучной умозрительностью, теперь вздохнули с облегчением — «интеллектуализм», объявленный стилем нашего времени, дает им право на законном, так сказать, основании нагонять уныние и скуку. Другие поэты боятся выказать свою эмоциональность. И мы становимся свидетелями упорных, комических усилий: прирожденные лирики изо всех сил тщатся выглядеть глубокомысленными философами.
Формой, наиболее подходящей для выражения «интеллектуальных» премудростей, оказался свободный стих. Поэты, в течение многих лет не сумевшие выработать для себя стих сжатый, мастерский, вздохнули с облегчением. Свободный стих дает им право свободно публиковать свою неуклюжую прозу и настойчиво требовать от нас, чтоб мы признали ее поэзией.
И свободный, и белый стих — великолепное поэтическое оружие. Но это коварное оружие. Чтобы превратить не организованную метрически и нерифмованную речь в поэзию, необходима большая сила и максимальная концентрация чувства и мысли, предельный лаконизм лирического рисунка.
Некоторые наши поэты, преимущественно молодые, видимо, с трудом представляют себе, как может новаторство сочетаться с использованием классических форм, с нашей поэтической традицией. Происходит это потому, что для них первый признак новаторства — форма. Нет, первый признак новаторства — это душевный строй лирического героя, современность его мыслей и чувств, его идейно-эмоциональное отношение к жизни, к темам, которые он разрабатывает. Если это генеральное условие налицо, поэту открываются широкие возможности формальных решений, в выборе которых будет играть роль его эстетическая эрудиция и поэтическая культура. Тогда исчезнет и недоверие к некоторым великолепным видам оружия формы, выкованным и завешанным нам великими мастерами не для временных целей, а для постоянного и умелого пользования.
В воспоминаниях Младена Исаева о последних днях Николы Вапцарова есть такой эпизод. Вапцарова и его товарищей после страшных пыток приводят в фашистский суд, где они должны услышать свой смертный приговор. «Коле чувствовал, что наступили его последние часы. Но и теперь он не дрогнул. Он протянул мне записную книжку в черном кожаном переплете:
— Возьми это и сохрани.
А в этой записной книжке были новые стихотворения, написанные в дирекции полиции и в тюрьме. В этой записной книжке были его известные предсмертные стихи».
Стихи, написанные между пытками в дирекции полиции, стихи, написанные перед смертью... Когда я думаю о поэзии, о ее сущности, о ее истоках, о ее месте в жизни, борьбе, труде людей, перед глазами у меня всегда встает этот образ поэта — измученный, лишенный надежды снова войти в жизнь, которую он так страстно любил (он написал ведь и песню об этой своей любви!), в камере-могиле, с карандашом в руке он пишет стихи. Писать стихи в такие минуты может только человек, для которого поэзия — не просто сочинение стихов, а великое, единственное средство выполнить свой высший долг перед людьми, перед народом. Какая для этого нужна вера в мощь поэзии, в силу ее воздействия! Да, поэзия, когда она подлинная поэзия, по значимости своей встает в один ряд с самыми благородными, самыми высокими общественными свершениями. Это сознание высокой общественной миссии поэзии мы встретим у всех ее крупных представителей.
Разумеется, сейчас другое время. До Девятого сентября 1944 года все силы народа, руководимого партией, нужно было сосредоточить, собрать в стальной кулак во имя одной цели — свержения тирании, завоевания свободы. Революционная поэзия занимала ответственное место в этой борьбе. Если мы будем подходить к этой поэзии с точки зрения жанрового разнообразия, мы будем разочарованы. Тогда господствовал один жанр — гражданско-революционный. Поэтическая муза была одета в боевую форму. В «хмурых и коротких» (Вапцаров) стихах наших поэтов не было слез, вздохов, сомнений, потому что — пусть в груди у них билось нежное сердце — коммунисты в борьбе должны были быть неумолимы не только к врагам, но и к самим себе. Долгу коммуниста они умели подчинить и чувство к любимой, и тоску по родному дому, и нежную материнскую и отцовскую привязанность к детям. Во многих сердцах разыгрывались потрясающие драмы, но глаза оставались сухими и строгими, а губы — сурово сжатыми.
И сейчас существует два фронта, и сейчас необходима зоркость взгляда, мобилизация сознания и воли, но все-таки на нашей родине картина теперь другая — кипит мирный труд, строится социализм, о котором столько мечтали и ради которого принесли столько жертв, создаются смелые планы коммунистического будущего.
Другое сейчас время и для поэзии. Сейчас уже трудно характеризовать ее задачи в жизни одним только призывом, брошенным когда-то Маяковским: «В наши дни писатель тот, кто напишет марш и лозунг!». Наша современная поэзия смело входит во все сферы жизни — всюду, где работают, мечтают, радуются, страдают, любят люди современной Болгарии. Поэзия входит в глубину их сердец и умов, отображая их психологию, их духовный мир. Поэзия должна это делать, если она хочет идти в ногу с жизнью, быть правдивой эмоциональной летописью нашего сложного, трудного, но величавого и героического времени.

г. София

<- предыдущая страница следующая ->