каморка папыВлада
журнал Иностранная литература 1964-08 текст-8
Меню сайта

Поиск

Статистика

Друзья

· RSS 29.03.2024, 18:41

скачать журнал

<- предыдущая страница следующая ->

*
В подворотне стоял грузовик, а на нем большая оплетенная бутыль: Кто-то в субботу вечером поставил сюда машину, загородив проезд. В бутыли было семьдесят пять килограммов уксусной эссенции, ее никак нельзя было оставлять без присмотра. Мюллер заглянул в окна первого этажа. Свет выключен повсюду. За окошечком в проходной сидел, скрючившись, сонный вахтер, он дожидался смены.
Мюллеру не раз приходилось таскать на себе мешки по сто килограммов весом. В лагере он работал в каменоломнях. Под тяжестью бутыли он, конечно, не развалится. Мюллер потрогал бутыль и еще раз посмотрел на выступ стены возле лестницы. Вот туда он ее и поставит. Прислонившись спиной к машине, Мюллер взялся за ушко плетенки, нагнулся, и бутыль легла ему на спину. Если она упадет, он задохнется в парах кислоты... Спокойно! Мюллер наклонился, и бутыль всей тяжестью навалилась на него. Он покачнулся, но устоял. Придерживая бутыль правой рукой, он осторожно занес левую через плечо, но никак не мог нащупать второе ушко плетенки. Мюллер невольно опустился на колени, рука его вывернулась в запястье, и бутыль заскользила на землю.
В эту секунду Хольт соскочил с лестницы и подхватил бутыль.
— Отпускайте!..
Мюллер отпустил. Хольту показалось, что от напряжения у него что-то лопнуло внутри. Но ему удалось поставить бутыль на выступ в стене.
Оба стояли, задыхаясь, и смотрели друг на друга.
— Без малого два центнера,— произнес наконец Мюллер.
— Я чуть не свалился,— ответил Хольт.
— Обезвоженная уксусная эссенция. Могло произойти несчастье,— сказал Мюллер.
— Нет, вы и сами справились бы с ней!
Оба засмеялись.
— Спасибо,— сказал Мюллер.
Хольт отвернулся. На выщербленной каменной ступени, освещенной фонарем, сверкал кусочек слюды. Лицо Хольта приняло обычное замкнутое выражение.
— От буржуйского сынка вы такого не ждали?
— Разве вас кто-нибудь так назвал? — Тень улыбки промелькнула на лице Мюллера.— Вернер Хольт! Дружище! Почему вы не хотите взять себя в руки? Мы все вас ждем!
«Мы», сказал он. Нет, словечко «мы» относилось не к Хольту. Оно относилось к другим: к Гундель, Шнайдерайту, Мюллеру. Вот их оно объединяло. Его оно исключало. И Хольт задумчиво сказал:
— Мы с вами говорим на разных языках.
— Ваш язык понять нетрудно,— сказал Мюллер.— «Мчится наш танк»... Этого разве что глухой не поймет.
— Это... не я пел... Это мой приятель.
Мюллер спустился со ступенек.
— Вы и ваш приятель один другого стоите! Оба деклассированы!
*
Хольт нащупал в кармане несколько кредиток. Чего нужно этому вахтеру? Гундель здесь. Она могла каждую минуту... Хольт торопился. Только этого не хватало — столкнуться сейчас с Гундель.
Он пошел быстрее, свернул в переулок. Во всем виновата бессонная ночь. У него сдали нервы, вот ему и чудится, что за ним кто-то идет.
Танцзал Ноймана. Бар «Вечный покой». Прибежище... Скорее затеряться в этом бешеном балагане. У входа Хольт увидел свободный столик. Кто-то тотчас подсел к нему. Блондинка, навязчивая. Он отдал последние деньги за бутылку разбавленной сивухи.
- Выпей со мной!
Он пил. О чем это она спрашивает? Почему он грустный? Не надо об этом. Вовсе он не грустный. Грусть наступила позднее. Он пил быстро и много. Лампочки должны сегодня гореть ярче. Уже поднялось к потолку облако табачного дыма. Уже куда-то далеко отодвинулся шум. Интересно, что за существо сидит рядом? Может, из нее получится вторая Мехтильда? Хольт жадно тянулся ко всему, что затуманивало мысли.
Он не сразу заметил, что возле его столика стоит Гундель. Она была бледна. Снежинки таяли на ее коричневом пальтишке, превращаясь в сверкающие капли.
Хольт встал, пошатываясь.
— Пойдем,— сказала Гундель.— Пожалуйста! Пойдем!
Он старался шагать ровно. На морозе ему стало лучше. Они шли по безлюдным улицам. Гундель знала — ему дано сорок восемь часов сроку.
— Вернер, прошу тебя, сделай так, как требует отец.
Хольт не отвечал. Он боролся с опьянением. Слишком быстро влил в себя сивуху, и алкоголь начал действовать только теперь. Наконец они пришли. Перед ее комнатой в конце коридора волна снова подняла его и снова поставила на ноги.
— Ступай спать, сейчас же,— приказала Гундель.
Его опять закружило. Он взял Гундель за плечи. Теперь он твердо стоял на ногах, но сознание его и воля были парализованы. Он схватил Гундель в объятия. Она вырвалась.
— Если ты впустишь меня к себе... я подчинюсь отцу... Только впусти!
— Такой ты мне противен! — Гундель толкнула его изо всех сил, он зашатался.
*
Гудок паровоза разбудил Хольта, спавшего мертвым сном. Он вскочил, подошел к окну. На часах было начало четвертого. Во дворе горели фонари. По новой ветке на завод въезжал первый товарной состав. Паровоз опять пронзительно закричал, потом крик его заглох в облаке пара. Несколько человек подошли к паровозу, Блом поднял над головой горшок с цветами и передал его машинисту. Цепь вагонов, груженных углем, исчезла в темноте.
Хольт бросился на постель, но заснуть уже не мог. Сознание его было ясным, он помнил все. Возврата к Гундель нет. Он сам убрал себя с ее пути.
*
Перед обедом явился Фетер, потребовавший, чтобы его впустили. Тупая головная боль мучила Хольта. Он провел Фетера к себе. Фетер долго бранил — сначала этот паршивый чулан, потом подсушенный хлеб.
— Это весь твой завтрак? Постой-ка, у меня в чемодане консервы, принеси только горячей воды.
Две чашки крепкого кофе уничтожили наконец действие сивухи. Фетер заговорил о своих делах. Конъюнктура улучшается, спрос на рынке растет, фирму можно расширить. Поглощая мясные консервы, он громко и добродушно болтал:
— Ты станешь моим компаньоном. На самых выгодных условиях. Уж мы-то с тобой сойдемся. Скажи — да, и через два года будем богачами.
Хольт сидел на кровати, подперев голову. Он уедет к матери. Но чтобы уехать, нужны деньги.
— Так как же? — спросил Фетер.— Кончаешь здесь свою волынку?
— Выбрось это из головы, Кристиан. Спекулянт... Нет, это не для меня.
— Ну что ж! — Фетер, казалось, не был особенно разочарован. Он достал из чемодана бутылку ямайского рома, налил большую порцию в кофе Хольту, потом, выглянув в коридор, затворил двери и сел.— Меня так же тошнит от штатской жизни, как и тебя,— заговорил он, понизив голос.— Слишком много покоя, слишком мало событий для таких старых вояк, как мы с тобой. А кроме того, придется слишком долго ждать, пока я наскребу сто тысяч.
— А зачем тебе сто тысяч?
— Видишь ли, я хочу скупить здешние развалины. Скоро amis начнут войну против большевиков, войну с атомными бомбами. А когда здесь все перейдет к американцам, я со своими руинами сделаю большой бизнес. Я прочел книгу «Как они стали великими и богатыми» — об американских миллионерах, они здорово разбогатели на продаже земельных участков.
Уж не шутит ли Фетер? Нет, он совершенно серьезен.
Фетер знал конъюнктуру решительно на всех рынках.
— Вот, послушай-ка! Что дает грандиозную прибыль, так это мясо. А уж как добыть свинью из хлева, это мы с тобой знаем.
Хольт безмолвно уставился на Фетера.
— Мне бы только съездить в Дюссельдорф,— продолжал Фетер.— Там я достану пару хороших пистолетов, потом мы наденем русскую военную форму и отправимся по деревням. Пистолет к брюху, орем что есть мочи разные непонятные слова и — закалываем хрюшку. Тут даже никакого риска-то нет. Полиция вооружена одними дубинками, а население и так трясется от страха, завидя Ивана.— Фетер выжидательно посмотрел на Хольта и подлил в чашки ром.
Хольт, вероятно, никогда не относился к Фетеру серьезно. Ни к тому толстому парнишке, который постоянно чувствовал себя приниженным, ни к тому псу Вольцова, который стоял в подвале с веревкой в руках. Фетер вздернул бы тогда на грушу не только Вейнерта. Подай ему Вольцов знак, он вздернул бы и Хольта! А вот сейчас он сидит тут, в комнате, пьет кофе с ромом и хлопает себя по ляжкам: «Погоди только, мы с тобой станем миллионерами!» Да он и сейчас готов, не задумываясь, повесить человека, если это ему выгодно. Вечному ребенку с розовым лицом угрызения совести неведомы.
Хольт ясно увидел, как он и дальше пойдет одной дорогой с Фетером, той самой дорогой, по которой они так долго шли вместе. Он закрыл глаза. Ему вспомнилась ночь, какой-то двор, он стоит, приставив пистолет к груди человека. Хольт увидел, как он снова стреляет в людей, может быть, в подбежавшего полицейского с красным треугольником на груди...
Нет! Хольт потерпел крушение. Он вел себя как скотина. Только не думать о Гундель! Может быть, он скоро подохнет в какой-нибудь канаве. Но одного с ним не будет: он не станет еще раз участвовать в преступлении. Хольт допил кофе.
— Это безумие! Выбрось из головы, Кристиан.
Фетер разозлился не на шутку.
— Раз ты не хочешь принять участие в деле, изволь вернуть мне тысячу марок.— Он швырнул долговую расписку на чемодан.
— Заткнись,— крикнул Хольт.— Тысяча марок подождет. А сейчас ты дашь мне еще, и не вздумай сквалыжить, слышишь! Мне нужна по меньшей мере еще тысяча.
Фетер рассмеялся и постучал себя пальцем по лбу.
— Чего захотел! Дружба дружбой, а денежки врозь! Еще денег? Как бы не так! Если не отдашь, я предъявлю расписку твоему старику. Ну и рожу скорчит он. Вот будет потеха.
Угроза звучала весьма недвусмысленно. Хольт наклонился к Фетеру.
— Помнишь, я давал тебе в морду? Когда только мне вздумается. Могу и сейчас дать!
Фетер защелкнул замки чемоданов и надел пальто.
— Как бы не так!— И уже в дверях сказал: — Я человек миролюбивый. Но что слишком, то слишком! Теперь тебе придется оказывать услуги мне.
— Что это еще значит?
— Ничего. Ровно ничего. В крайнем случае лишь то, что мои дела действительно идут отлично. Тысяча марок для меня ничего не составляет. Но дарить их тоже не собираюсь. Я согласен разорвать расписку и дать тебе еще денег. Только сперва ты достанешь мне спирт — вон оттуда!..
Хольт бросился к Фетеру, но тот предусмотрительно укрылся за чемоданами.
— Мне казалось, что тебе нужны деньги,— сказал Фетер, держась за ручку двери.
Да, чтобы уехать, Хольту действительно нужны были деньги. Ярость улеглась, его охватило чувство бессилия. Выбора не было. И не все ли равно, одной кражей больше, одной меньше. А все-таки удивительно: оказывается, он может опуститься еще на ступеньку ниже!
— Подожди здесь,— сказал Хольт. Он вышел в коридор и прислушался. Снизу доносилось жужжание электромоторов. Хольт прошел через лабораторию в кладовую.
К Фетеру вернулось благодушное настроение. Он поглядел на содержимое бутыли.
— Четыре литра? Маловато! — Он понюхал.— Надеюсь, не разбавленный? — Поглубже вбив кулаком пробку в горлышко, он отдал Хольту расписку.
— Так, теперь мы квиты!
Хольту было уже все безразлично. Он притащил и вторую бутыль, побольше.
— А теперь таблетки!
Фетер внимательно осмотрел коробочки.
— Альбуцид. Товар — первый сорт.— И он отсчитал двадцать ассигнаций с ярко-красным рисунком на фиолетовом фоне, по сто марок каждая, выпущенных оккупационными властями.
Наконец Хольт выпроводил Фетера. Вернувшись наверх, он завернул свои жалкие пожитки в плащ-палатку.
В переполненном пассажирском поезде Хольт ехал на север. Он стоял в проходе и смотрел в окно. Чудовищным усилием воли ему удалось вытеснить из памяти сегодняшний день — Фетера, его вымогательство, кражу. Поезд шел и шел в вечерней мгле, и Хольт думал, что время, прожитое у отца и теперь безвозвратно канувшее в вечность, он отбросит, как ненужную тяжесть. Он надеялся, что сразу же почувствует облегчение, свободу. Напрасно, он испытывал только грусть. Да, он грустил по всему, что здесь проиграл и утратил. Но грусть и раскаяние всегда приходят слишком поздно.
10
Свет погас.
В темном зале и на галерее, тесно прижавшись друг к другу, сидели люди — около тысячи человек всех возрастов и профессий. Здесь были железнодорожники, женщины, работающие на расчистке развалин, рабочие химического завода, девушки с прядильных и ткацких фабрик. Здесь был и Мюллер в красном галстуке, и профессор Хольт, и старый Эберсбах со своей остывшей трубкой, и даже Блом. Люди в зале ничего не знали друг о друге. Они жили бок о бок в стране, которую не выбирали себе. Каждый был скроен на свой особый лад. Но у всех было общее: холодная печь дома, пустая корзинка для хлеба и прошлое. Некоторые понимали, какие скрытые силы несут ответственность за их нищету и несчастья. Другие порой трезво, порой в смятении старались разобраться в случившемся. Третьи роптали на судьбу.
Свет, казалось, никогда не зажжется. В зале начали было шуметь, но вскоре успокоились. Здесь было тепло, и темнота после тяжелого трудового дня подействовала на людей усыпляюще. Когда же в зале чуть посветлело, зрителям показалось, что им снится сон.
Страшный сон. Кто из них не знал этих снов, когда просыпаешься, обливаясь потом? Снов, которые пудовой тяжестью давят на грудь? Они увидели какое-то серое пространство, окутанное зловещим туманом. Туман фосфоресцировал, и сквозь него можно было различить стоящих людей, вернее, их силуэты, расплывчатые, как воспоминания. И люди в зале старались припомнить, где же находятся те, что на сцене,— может быть, возле завода или у биржи труда? Нет. Люди стояли, сгрудившись, как бессмысленно стоят иногда во сне. Должно быть, и они живут бок о бок в стране, которую себе не выбирали. Положение их тоже вовсе не идеально. Туман этот вреден, пространство, в котором они живут, стиснуто шаткой кулисой, отбрасывающей зловещую тень на толпу. Но кто же обрек этих людей на существование теней? Кто не пускает их к солнцу?
Теперь стоявших на сцене можно было разглядеть лучше. Каждый был скроен на свой особый лад. Один коренастый, мускулистый, видно, он обладает огромной физической силой. Другой высокий с перекошенным лицом, должно быть, очень нервный. Много здесь было разного люда, но у всех было нечто общее: над всеми нависла страшная опасность. Она уже зримо ощущалась в тревожном свете, мерцавшем словно отблески зарниц. Она врывалась в сон звуками, ритмами, еще далекими, но уже грозными. Она ворвалась в воспоминания... Люди, стоящие в тумане, знали, что им грозит опасность, таящаяся там, за кулисами. Они не были в неведении. О нет, никто в этом зале не был в неведении. Но никто ничего не предпринял. Все вели себя по-разному. Один, очень образованный, одаренный, презирал обывательские страхи. Какое ему дело до приближающегося топота кованых сапог? Другие, по глупости или по злобе, посмеивались в кулак, будто ждали добра от надвигающейся на них катастрофы. Третьи собирали почтовые марки и делали вид, что ничего не происходит. Они думали, что с человеком, который стоит в стороне, ничего не может случиться. В конце концов, дело было не в них... Решали все вот эти, которых было большинство. А большинство не презирало опасность, не посмеивалось в кулак, не пряталось за маской беспечности. Они были в силах справиться с любой опасностью. Они расшатали нависшую над ними кулису. Но среди них не было единства. Некоторые, в том числе и тот, коренастый, мускулистый, видели вещи более или менее ясно. Они хотели действовать без промедления. Они не скрывали своих взглядов и намерений. Им нечего было терять, кроме своих цепей. Они твердо знали, что их не спасет ни бог, ни царь и ни герой, что они сами должны добиться своего освобождения. Другие — среди которых стоял тот высокий, нервный,— в сущности, тоже хотели избавиться от беды. Но они не знали твердо, чего хотят, у них были дурные советчики, и их легко сбили с толку. Эти люди хотели, с одной стороны, выступить против опасности, а с другой, боялись причинить кому-нибудь зло. Из-за этого они так и не сумели объединиться. Все ближе раздавался грохот кованых сапог, все ярче вспыхивали в небе зарницы, все больше и больше признаков предвещало беду. Вот-вот разразится катастрофа... Прежде, когда зарницы мерцали над крышами больших городов, женщины — вот эти самые, что сейчас сидели в зале, бросались во двор, хватали играющих детей и уносили их прочь, а мужчины прятали в подвал свои велосипеды. Но там, во мгле воспоминаний, никто не уносил детей, никто не прятал велосипеды и никто не прогонял призрак, хотя толпа бушевала, как вулкан... Они и теперь еще не были едины. Коренастый предостерегал, настаивал, умолял, и те, кто сейчас вспоминали, не могли понять, как же это они тогда не прислушались к его словам.
Человек с перекошенным лицом все время отделывался отговорками. Он окончательно заблудился, перебегая с одной стороны на другую. У него были и впрямь дурные советчики. А среди его приятелей были даже такие, которые слушали, что им нашептывают из-за кулис. И, кроме того, эти величественные пренебрежительные жесты (зал вспоминал их с удручающей ясностью): право, ничего страшного не случится. «Подождем, перебесятся и утихнут». А буря уже грянула. Факельная процессия с ревом ворвалась в Бранденбургские ворота. Но еще можно было спастись. Коренастый призывал города и села, он звал весь рабочий люд выйти на последний решительный бой. Теперь уже всем стало ясно, что грозит большое несчастье. Но, с другой стороны... Тут с чудовищной силой ударила молния... Наступила темная ночь, Варфоломеевская ночь. Колонна маршем прошла по площадям. Она растоптала всех — и ученых, и глупцов, и наивных. Она шла, топча всех без разбора. Это была длинная ночь насилия и сопротивления, ночь убийства. Огонь охватил уже весь мир. А они шли и шли в кроваво-красном пламени, покуда все вокруг не превратилось в развалины... Постепенно на востоке забрезжил рассвет. Но только когда уже все превратилось в развалины, наступило утро.
Утро пришло бледное и холодное, пропитанное запахом пожарищ. Но туман рассеялся, зловещая кулиса рухнула, и за ней до самого горизонта открылась даль. Всюду были одни руины. Все оказалось еще ужаснее, чем можно было вообразить. Было пролито много крови — и здесь, и на всей земле. Нигде ничего не осталось. Все надо было начинать сначала. И никогда еще начало не было таким трудным. Печь была холодной, корзинка для хлеба пуста. В сером рассвете виднелся силуэт коренастого. Он и несколько его товарищей уцелели. И вот он стоял, седой, в полосатой арестантской одежде, искалеченный, и смотрел на чудовищные разрушения. А потом взялся за работу.
Послышался отрывистый стук. Еле различимый в сумеречном свете, приковылял на костылях высокий одноногий человек. Из его товарищей несколько тоже остались в живых. Все вместе собрались они около развалин. Ведь им снова придется жить бок о бок в этой стране, которую не они себе выбирали. Но если они снова начнут спорить... И каждый в этом зале почувствовал, что его снова душит кошмар, ибо за горизонтом лежит старый мир и может настать день, когда вновь засверкают зарницы... И если сейчас опять начнется «с одной стороны» и «с другой стороны»... От этой мысли у тысячи зрителей перехватило дыхание... Если они и теперь не сумеют объединиться... Но тут, в свете разгорающегося утра, руки их сомкнулись. Весь зал вздохнул, как один человек. И старый Эберсбах, и Мюллер, и тысяча зрителей, все стремительно встали со своих мест... Гром аплодисментов утонул в стихийно зазвучавшей песне «Смело, товарищи, в ногу...» А наверху, на балконе, сидел Шнайдерайт. Страшное напряжение, владевшее им, улеглось. Он видел, что его поняли.
*
В комнате за сценой Гундель надевала пальто. Она бесконечно устала. Возбуждение прошло, и к ней вновь вернулось тяжелое настроение последних дней. Преодолеть его она была не в силах.
Зрители расходились медленно, и Шнайдерайт задержался в зале. Гундель ждала его с нетерпением. Рядом с ним все становилось легче. А у нее на сердце лежал камень. Скольких бы людей ни убедил сегодняшний спектакль, но того человека, которого ей так хотелось убедить, з зале не было. Утром ей сказали, что Хольт исчез, забрав свои скудные пожитки. А это означало, что он никогда не вернется, что он ушел навсегда.
Зимней ночью, идя рядом со Шнайдерайтом, Гундель постепенно успокаивалась. Они шли, окутанные метелью. Со Шнайдерайтом она была в безопасности. И счастливое чувство свободы охватило ее. Шнайдерайт строил планы на Новый год, на предстоящие праздники. Гундель соглашалась с ним во всем.
— Мы всегда видимся с тобой только в группе. Мне хочется, наконец, поговорить с тобой наедине.
— А о чем же ты хочешь поговорить со мной наедине? — спросила Гундель серьезно, мягко й с таким затаенным лукавством, что Шнайдерайт ничего не ответил и только крепче взял ее под руку. Он не заметил лампочки, горевшей в заводской подворотне. В ее тусклом свете он видел только глаза Гундель. Без всякого усилия он поднял ее на руки. Она со вздохом облегчения обхватила его голову и поцеловала в губы. Шнайдерайт нежно и покровительственно прижал ее к себе.

(Продолжение следует)


<- предыдущая страница следующая ->


Copyright MyCorp © 2024
Конструктор сайтов - uCoz