каморка папыВлада
журнал Дружба народов 1972-08 текст-9
Меню сайта

Поиск

Статистика

Друзья

· RSS 29.03.2024, 14:58

скачать журнал

<- предыдущая страница следующая ->


Прошло два месяца. Кукуруза на заречных полях обросла молочными початками, обвисли гроздьями лозы, а щедро увешанные плодами деревья напоминали чичилаки 1. Пугала в садах, сделанные руками Джанико, были заклеваны и обтрепаны.
1 Ветка, украшенная наподобие елки, для встречи Нового года.
Крестьяне готовились снимать урожай. Мудрый Савле и храбрый страж с подзорной трубой бдительно охраняли Сабалахо, сам же Джанико никак не заявлял о своем существовании. Савле торжествовал в душе победу и уж намерился освободить Шакро от его высокого поста, как вдруг средь бела дня с макушки горы покатился, высоко подлетая, исполинский камень. За ним по обугленной борозде клубилась пыль. На площади валун, как бы между прочим, поддал пушке, походя разворотил чей-то хлев и, гигантскими скачками перемахнув через селение, грохнулся в реку, забрызгав работавших поблизости крестьян.
Зашумели, загалдели люди, забегали суматошно по проулкам. Крестьяне в поле побросали работу и кинулись к реке. Некоторое время топтались на берегу, бессмысленно пялясь на мутные волны, а потом повалили к подножью горы, оглашая воздух криками.
Посередине площади запрокинута была кургузая пушка — камень начисто отбил ей ствол. Ствол ударился, оказывается, в ядро, а ядро угодило Савле в бок. Не лучше пришлось и стражу: при виде летящего камня у него со страха отшибло ум — он рванулся с крыши и грянулся оземь. Возле лавки суетились женщины, старуха-лекарка накладывала Савле повязку на ушибленные ребра. По зареванному лицу прекрасной Цирунии, стоявшей около отца, расползались потеки грязи.
До сумерек просидел Савле перед лавкой в угрюмом молчании. Безгласно стояли и окружавшие его сельчане.
Когда ветерок задул в сторону горы, Савле проковылял к середине площади. Опершись рукой о безносую пушку, он уставился на гору Джанико разящим, изничтожающим взглядом.
— Вконец лишился совести, басурман?! Ни знакомых для тебя, ни соседей, ни с кем не считаешься?! — крикнул он зло и прислушался.
Гора Голиаф не издала ни звука.
— Погоди, час своего рождения заставлю клясть, свинья эдакая! Увидишь, что с тобой будет! Самый большой чури велю врыть в твоем дворе, да не для вина, олух! Тебя самого затолкаю в него! Поймаю и засажу, до конца дней посидишь голый и голодный! — пригрозил Савле и обернулся к народу. — Верно, перебить нас задумал, выродок!
Гора продолжала молчать.
— Есть же у этого медвежьего прихвостня жена, родня?! — Всех схватим — и жену, и тещу с тестем, всех упрячем в чури! Девятого колена родич объявится, и тому спуску не дадим! — разорялся Савле, будто бы говоря односельчанам, но лицо его обращено было к горе и орал он во всю глотку.
Савле перевел дух, и мужики, не упуская мига, послали Джанико с ветерком несколько крепких слов.
— Может, думаешь, отвагу проявляешь!? Ты трус! Самым легким путем пошел!.. — надсаживался Савле. — Ежели недоволен был чем, сказал бы, поняли б тебя как-нибудь и помогли, жил бы себе тихо... Да какой спрос с зверя! Соскучился зверь по сырому мясу, вот и потянулся в лес!
— Ежели сойдет и бухнется в ноги да станет виниться, пока кожу на коленях не обдерет, может, и простим! — крикнул в сторону горы злосчастный страж.
— Да, пока еще большого вреда не причинил, ежели бухнется на колени, может, и проявим милость,— смягчил тон Савле.
Исполинская гора все так же безмолвствовала.
На площади стали судить и рядить, как быть.
Сначала порешили послать в лес вооруженных людей и поймать разбойника Джанико, но очень скоро сообразили нелепость своей затеи. Лесом на склоне крутой горы сабалаховцы не пользовались вот уже полвека, деревья рубили поблизости от реки — сподручнее было сплавлять. И за долгие годы лес зарос непроходимо, оплелся ползучкой. Зверья в нем расплодилось, понятно, видимо-невидимо. Забираться теперь в эту дремучую чащобу — значило идти на гибель.
Поломав себе головы, но так и не придумав, как расправиться с Джанико, сельчане снова принялись бранить разбойника и ругали его на все корки, пока не охрипли и не изнемогли.
По указу Савле осиротевший дом Джанико, давно клонившийся долу, обращен был в щепки, а бывшая жена его отдана за колченогого Датико. И назло разбойнику закатили такую развеселую свадьбу, что всполошили все зверье в лесу. Произошли и другие события. Цирюльник Габо с малых лет мечтал стать мясником, а когда сбежал скот, зависть к Михе лишила его сна — в ту зиму у лавки мясника всегда толкались покупатели, Миха поднажился — и, как думал Габо, мог бы потягаться с самим Савле. Свое заветное желание Габо долго таил про себя, а тут настал подходящий момент. Он напомнил главе Сабалахо о добрых отношениях Джанико и Михи, и вскоре по высочайшему указу Савле цирюльник Габо стоял за прилавком мясника, а Михе сунули в руки бритву и ножницы и перевели в цирюльню.
Миха обозлился, и как было не злиться, если заросшему волосами сабалаховцу не так-то часто приходило в голову постричься или побриться в цирюльне! Миха затаил обиду, выражать ее вслух он не осмеливался.
Крестьяне чуть свет уходили в поле, а с наступлением сумерек сходились на площади и, дождавшись, когда ветер задует в сторону горы Джанико, принимались ругательски ругать соседа-разбойника. Бывший моряк хранил в памяти неистощимый запас крепких выражений и делился своими знаниями с мужиками. Невинные деревенские девушки, стыдясь слушать непотребную брань, затыкали уши и на ружейный выстрел отлетали от базарной площади. Миха же сидел на пороге пустой цирюльни и тоскливо слушал, как изощрялись Савле и его подвластные.
Джанико упорно хранил молчание.
На исходе октября сабалаховцы привели в порядок арбы в надежде, что купцы не сегодня завтра пригонят скот, промыли чури для вина и понемногу стали снимать урожай. Помогая друг другу, с печальными песнями переходили с поля на поле, опасливо поглядывая на меченную пожарищем гору.
В тихий полдень, когда и Габо вместе с другими находился в поле, бывший мясник дал волю своей обиде — вышел на середину площади и зычным басом доложил горе:
— Джанико! Братец! Цирюльник Габо дом твой снес и только и знает, что поносит тебя!
Не успел он рта закрыть, как с вершины горы сорвался увесистый камень и хватил дом Габо — он стоял тут же, с края площади,— прямо по железной макушке. Примятая кровля раскрытым зонтом пронеслась над селом, упала на трухлявый, хлипкий мост и вместе с ним рухнула в воду.
На другой день снова растворились ворота великолепной усадьбы Савле и выпустили восседавшего на муле повелителя Сабалахо. Мул и в этот раз тащил тележку, но набита она была пухлыми книжищами. За тележкой с саблей наголо привычно выступал Шакро.
Всадник на муле держал путь к подножью горы, где сельчане понуро ждали своего владыку.
Мул степенно одолел подъем и остановился у лавки. Шакро вложил саблю в ножны, подхватил Савле, как малое дитя, и спустил на землю. Миха, бездельно сидевший на пороге цирюльни, поспешил спрятаться. Савле потребовал принести ему стол. Сельчане кинулись в цирюльню и выволокли единственный бывший там столик.
В середине площади Савле соорудил нечто вроде кафедры, а Шакро перетащил на нее толстые фолианты. Выждав, пока ветер подует в сторону горы Джанико, Савле бодро начал:
— Видишь ли ты, болван стоеросовый, это множество книг?!.. Гляди, гляди сюда со своей горы!.. И оттуда разглядишь, какие они толстые и прекрасные! Ты, понятно, и одной книги в жизни не прочел, оттого и отупел совсем! Да будет же тебе известно, в книгах написано про все, что было и может быть на земле,— просвещал разбойника Савле, листая том с золоченым обрезом и не спуская с горы пристального взора. — В книгах говорится о добродетелях и о том, как должно вести себя благонравным людям... Однако авторы их не упустили и тебе подобных выродков и недоумков, психика их досконально исследована и описана! Психика! Психология!.. Это не китайские слова, рожденный в злосчастный день! Психология — наука, а не темная китайская грамота!.. Замечательная наука! Она изучила с головы до пят обитателей всех уголков земли, изучила все их особенности. Психология также ясно различает внутреннюю природу человека, как я — эту гору... И ничего странного, если в книгах и про тебя нашлось несколько слов... Так развесь свои ослиные уши, раскрой их пошире и слушай хорошенько! За эти два месяца я перечел все книги по психологии, не пропустил ни строчки! И вот сопоставил все, продумал, взвесил и, опираясь на выводы ученых мужей, пришел к заключению, что ты... — Савле выдержал долгую паузу,— ... что ты не существуешь! Да, не существуешь, нет тебя! — Он расправил плечи, выпятил грудь и смерил гору победоносным взглядом.
Потрясенные сабалаховцы округлили глаза.
— Да, да, это так! — продолжал Савле. — Пока ты был в деревне и ковырял лопатой землю, еще можно было сказать, что ты живешь, в самом деле существуешь... Но теперь — нет и нет! Как подался в лес, начисто исчез из этого мира!— Савле обернулся к крестьянам:— Не верите, докажу,— и тут же опять впился взглядом в гору.— Первое: тебя, твоего физического «я» не видно, и ни один из моих органов чувств не указывает на твое существование, ушибленные ребра не в счет, не принимаю их во внимание! Камни катятся сами по себе, это я тоже установил с помощью науки. Гора эта скалистая, так ведь? Скалистая! Во время пожара она, видимо, растрескалась, время от времени от нее откалываются глыбы и летят по склону, а борозда, оставленная огнем, прекрасно обкатывает их — пока камень докатится до нас, успевает округлиться, как арбуз... Вот и все! Слышите? — вопрос Савле относился к онемевшим сельчанам. — Доказательство второе: я расспросил о тебе всех, и каждый говорил одно и то же: Джанико ленивый, жалкий и никчемный мужик, жена отлупила его и бросила, а он, трус, не проучил бабу! И мне яснее ясного — ничтожное ты существо, безликое и беспомощное! Так спрашивается, способен ли подобный тебе трус столько времени провести в лесу, где полным полно хищников? Люди, скажите, разве может сухая стружка упасть в огонь и не сгореть? — патетически спросил Савле толпу и снова перешел к психологической атаке на разбойника.— Третье: сказано мудрыми — «Все беды, человек, от тебя самого!..» И наконец, четвертое, самое веское доказательство: поступки имеют причины связи. Это бесспорная истина, а следовательно, бесспорно и то, что жалкий, забитый мужичонка, беспомощный, как мурашка, не посмел бы вступить в единоборство с целым селением. Нет, не посмеет овца косо глянуть на волка! Так утверждают и умнейшие отцы науки. Утверждают единодушно. Правда, оговариваются, что в одном случае из ста тысяч допустимо исключение, но и оно должно быть закономерным. Если трус расхрабрится так, что не побоится жить в лесу один, то у него достанет мужества хоть раз показаться односельчанам! Не покажется — значит, нет его! Нет в реальном мире, он существует только в воображении людей. Такого мнения придерживаются знаменитый сингапурец Мак-Блебей, занзибарец Ден-Ден, светозарный солипсист Непхи Ашенели, европеец Крафт и многие другие светлейшего ума мужи науки. Вот мы стоим перед тобой, батоно, стоим в действительности, реально, и если ты существуешь, явись нам!..
До петухов топтались у горы сабалаховцы, тщетно ожидая появления Джанико, стараясь выманить его из лесу, Савле без устали молотил языком — блеснул всеми знаниями, всем красноречием, но гора, казалось, ничего не слышала. В конце концов люди в самом деле усомнились в существовании Джанико и, весело переговариваясь, разбрелись по домам.
На беду бывшего мясника Михи, какой-то женщине довелось слышать, как он доносил на Габо. Она тайком поведала мужу о проступке мясника, после чего это сразу же стало достоянием всего Сабалахо. Миху скрутили и засадили в смрадный чури во дворе Савле, давно не пригодный для вина. Стеречь преступника и давать ему хлеб и воду глава Сабалахо приставил Шакро. Габо же, не на шутку перетрусив, отказался от лавки и, перекрыв покалеченный дом черепицей, вернулся в свою цирюльню.
Камни, слетевшие с горы, нагнали страху не только на Габо, но и на степенных деревенских женщин. Суеверные обитательницы Сабалахо клали под крышу ладанку, без конца шушукались о нежданной напасти, а по ночам шептали заклинания над спящими мужьями:
Сохрани его, боже,
от всякой беды,
от долга скупцу,
от огня и воды,
от навета распутниц,
от беспутной игры
и от глыбы проклятой,
летящей с горы!
Худо пришлось сабалаховцам без моста и скотины. Урожай оставался на заречной стороне, груды кукурузных початков и плодов лежали под открытым небом, а во дворах запрокинуты были бесполезные арбы — торговцы так и не пригнали скот.
Прождав еще какое-то время, крестьяне собрали перезревший виноград и стали перетаскивать его на собственной спине. Закатав штанины, кряхтя и кляня на чем свет стоит Джанико, шлепали они через брод и плелись в гору, до земли пригибаясь под тяжелым годори 1, а Савле подбадривал и подстегивал их, объезжая село верхом на муле.
1 Высокая корзина цилиндрической формы.
Осень прошла невесело, люди измучились, надорвались и все равно не управились со всем урожаем, добрая его половина была загублена.
Странно повела себя с некоторых пор дочь главы Сабалахо. Цируния каждый день выряжалась в новое, наводила красоту и с утра до вечера слонялась по базарной площади, напевая песенку и кидая на гору пылкие взгляды. Савле сердился, грозился запереть ее, но строптивая красавица все бродила лунатиком у подножья горы, надеясь увидеть разбойника.
Свадьбы в эту осень не играли и веселых здравиц не произносили. Повеяло холодом. Люди вдоволь напасли дров и жарко растопили очаги, но зима, как бы в издевку, наступила на редкость теплая и бесснежная.
Под самый Новый год торговцы пригнали наконец скот. Крестьяне оживились и, выудив из тюфяков припрятанные монеты, запрудили площадь. За костлявых быков и коров — кожа да кости — и беспородных свиней заламывали безбожно дорого, и мужики торговались целыми днями, сбивая цены.
Однажды к вечеру в самый разгар торга с горы по черной прогалине, как по торной дороге, уверенно двинулась на селение каменная глыба. На площади она ловко подскочила и, прихватив плюгавенького бычка, пришлепнула его к новенькой крыше цирюльничьего дома. Разлетевшиеся куски черепицы поранили несколько человек и животин. Расправившись с домом Габо, каменище сшибло с подпорок его кукурузник 2 и обессиленно замерло посреди двора.
2 Плетеное хранилище для кукурузы на очень высоких деревянных подпорках.
Поднялся переполох. Женщины голосили, скотина мычала и блеяла. Как настеганные, удирали к реке сабалаховцы. Струхнули и толстопузые купцы, вскочили на неоседланных коней и без оглядки поскакали прочь. Брошенная всеми скотина ошалело заметалась по площади. Быки повалили лавку, вскинули на рога цирюльню и понеслись за лихими всадниками. За быками ринулись буйволы, за буйволами коровы, вслед им увязалась четвероногая мелюзга, и вскоре частый топот смешанного стада эхом отдавался в дальних горах.
Люди на берегу реки с тоской прислушивались к глухому, все удалявшемуся топоту и, когда он окончательно стих, опомнились, сообразили, что надо бы помочь раненным черепицей. Женщины засуетились, захлопотали, раздели пострадавших, уложили на землю и осторожно промыли им раны водой. Изувеченные жалостно стонали... Внезапно кряжистый мужик, брат одного из них, дико взревел и дал Савле здоровенного пинка. Мужики сначала оторопели, окаменели от ужаса, но потом словно очнулись и разом припомнили все — как назло Джанико Савле отдал его жену хромоногому Датико, а дом велел разворотить, как всю жизнь даром гнули горб на высокомерного главу,— и разом взъярились. Угрожающе подступили они к своему властителю, но Савле живо оценил положение и, одним духом одолев склон, исчез в проулке. Распаленные гневом крестьяне не погнались, однако, за ним, а тут же у реки стали держать совет.
Савле ворвался в свою усадьбу, и первый, кто попался ему на глаза, был Шакро, с саблей наголо красовался он у чури, браво выпятив грудь. Савле подлетел к нему и ни слова не говоря с силой лягнул под зад. От неожиданности у того оружие выпало из рук, а патрон влепил обалдевшему стражу еще и увесистую оплеуху. Потом Савле припал на колени у чури и заглянул в темную глубину.
— Здравствуй, мясник Миха!.. Как ты тут? — заботливо спросил он заточенного в кувшине горемыку.
Миха дремал, упершись коленками в глиняную стену своей темницы. Он всполошенно вскинул голову и, завидев над собой знакомое лицо, с перепугу еще глубже ушел в чури.
Савле повторил вопрос и слащаво заулыбался. По запавшим щекам узника поползли слезы, он всхлипнул и жалобно проскулил:
— Худо, батоно Савле! Больно уж крутой уважаемый Шакро!
Савле извлек из кармана кусок сахару и протянул заключенному.
— Ни за что пострадал ты, мой Миха!..— заворковал он.— И все бессердечные мужики! Надо же, без вины наказали хорошего человека, так мало того, истового осла приставили стеречь, во всем Сабалахо не сыскать такого олуха! Хотя все они тут одного ума, один дурей другого! С ножом к горлу подступили, хочешь не хочешь засадим Миху в чури!.. У тебя, говорят, самый большой кувшин, туда и упрячем! Но с меня хватит! Знаю, как быть! Хочешь, братец Миха, стать моей правой рукой?.. Вместо дурака Шакро?
— Неужто не хочу? Понятно, хочу! — Слезы по щекам Михи потекли обильней.— Сделай меня своим рабом, батоно Савле, дозволь служить тебе, не пожалеешь, не ударю лицом в грязь...
— Нет, нет, братец, не пристало тебе быть слугой!— дружески интимно зашептал Савле и, обернувшись к жалко поникшему стражу, круто повелел:— Подойди, бездушный предатель, помоги выбраться страдальцу!
При слове «предатель» Шакро сжался в комок, будто собирался исчезнуть, и заковылял к чури, почему-то волоча одну ногу.
— Брось саблю, болван!— рявкнул Савле.— Палач, кровопийца! Проси прощения у уважаемого Михи и лезь в чури, помоги человеку!
Разжалованный страж хотел оправдаться, но не сумел выдавить из себя ни слова и расплакался. Савле дал ему тумака и заставил рухнуть на колени у края чури. Шакро перегнулся и опустил в глубину свою мускулистую руку. Миха крепко ухватился за нее, но вылезти не сумел, зато нечаянно втащил в чури своего стража. Тяжкий смрад ударил тому в нос, и, потеряв сознание, он мешком повис на узнике. Миха встряхнул плечами и ловко скинул с себя нежданную ношу. Шакро стукнулся головой о дно, открыл на миг глаза, но тут же погрузился в мрак небытия.
— Страж-изверг! Сейчас же подыми на плечи Миху! Помоги замученному тобой человеку! — грозно потребовал сверху Савле.
— Стражу малость сознание замутило,— крикнул Миха.— Скрючился, ровно стружка, и глаза закатились...
— Так ему и следует! — сказал Савле.— Потерпи немного, братец, сбегаю за лесенкой.
Савле вбежал в дом и раздраженно встряхнул спящую дочь.
— Достань-ка чоху 1 из тех, что я в молодости носил! Выбери получше, какую моль не побила, и вынеси мне во двор мыло.
1 Род верхней мужской одежды.
Цируния равнодушно выслушала отца и преспокойно повернулась на другой бок. Савле взбесился, ухватил свою прекрасную дочь за волосы, стащил с постели и поволок к старинному, окованному железом сундуку. Перепуганная Цируния покорно откинула тяжеленную крышку:
Пока девушка рылась в залежалом тряпье, Савле помчался с лесенкой к чури и спустил ее заключенному. Миха выбрался на землю, глотнул свежего воздуха и зашатался, точно пьяный.
— Возьми-ка саблю, братец, и стой тут, как высунется этот осел, тяпни его по башке,— наказал Савле.— А я сбегаю приготовлю тебе поесть и переодеться.
Конфузливо улыбаясь, Миха крепко стиснул рукоятку сабли и стал у чури, раскорячив ноги.
Супругу, подарившую ему Цирунию, Савле оставил где-то в Азии, но в доме у него, как всегда в богатых семьях, крутилось много людей, не в меру чтившие его соседи и родичи, прислуживали по хозяйству, но в этот час все многочисленные доброхотцы тоже были на берегу реки, и непривычный к работе Савле бестолково носился по двору, призывая на их голову проклятья.
Цируния выудила из недр сундука чоху цвета кизила и вынесла на веранду выбить пыль.
— Польсти, дура, этой образине, молви ласковое словцо,— напустился Савле на дочь, в немом удивлении взиравшую на арестанта с саблей в руке.
— Здравствуй, Миха-мясник! — придя в себя, прощебетала Цируния.
— Не мясник он больше,— поправил ее Савле. Он, кряхтя, волочил через двор огромный котел.— Отныне Миха — моя правая рука!
— А ты постройнел, Миха, покрасивел, к лицу тебе худоба,— Цируния притворно улыбнулась.— Как раз про тебя сказано — не было бы счастья, да несчастье помогло. И брюшко спало и щеки не лоснятся! Бедная твоя жена, тебе ж спасения от баб не будет, проходу не дадут!
Миха зарделся и смущенно прикрыл рукой прореху у самой ширинки.
Савле доволок котел до родника, подставил под длинный желобок и ласково обратился к бывшему арестанту.
— Скидывай свои лохмотья, Миха, я тебя в чоху с царского плеча выряжу! Помойся только сначала! Вот и мыло есть... Подогрею воду и сам тебе полью.— Савле побежал в дом за ковшом.
Вскинув саблю на плечо, точно ружье, Миха растерянно хлопал глазами, на лице его застыла нелепая ухмылка.
— А правда, славная чоха,— восторгалась Цируния, развешивая чоху и архалук на перилах веранды.— Отец с пленного царя снял в Индии... А как пойдет кизиловый цвет к твоему бледному лицу... Знаешь, что я тебе скажу, Миха, ни днем ни ночью даже во сне не выпускай сабли из рук, будет чем отбиваться от мужей-рогачей!
Миха глупо осклабился и, опустив саблю, стал вольно. На пороге дома показался Савле. В одной руке он нес большой медный кувшин с горячей водой, в другой — ковш с длинной ручкой. Глава Сабалахо протрусил к роднику, на ходу сыпля словами:
— Ну как, братец Миха, оттяпал ему голову?.. Дай-ка мне ее сюда, вздерну на кол... Нет, недостоин Шакро и голову иметь и туловище... Многовато для него... А-а, все без памяти валяется?! Хорошо, мы с ним иначе разделаемся! Пустим воду из желоба прямо в чури и утопим! Не успеет луна взойти, как прикончим твоего мучителя. — Савле гнусно хихикнул.— Поди-ка сюда, братец Миха!
Стараясь идти по-строевому, но сбиваясь с шага и спотыкаясь, Миха затопал к роднику. Савле слил горячую воду из кувшина в котел и, ухватив поудобнее ковш, забрался на чурбак.
— Ну, скидывай тряпье, Миха! — повторил он все еще робевшему мяснику и напустился на дочь.— Ступай в дом, не пристало девушке глазеть на голого молодца!
Цируния скрылась в комнате, а Миха нерешительно сбросил с себя лохмотья и, дрожа от холода, покорно стал нагишом у чурбака. Савле протянул ему мыло и ополоснул теплой водой.
Между тем на берегу реки все продолжался совет. Как ни раскидывали умом сабалаховцы, ничего дельного не придумали и, горя жаждой расправы, двинулись к усадьбе Савле...
Глава Сабалахо поливал водой Миху и мылил ему голову, не переставая хулить крестьян. Непривычное внимание и забота Савле ошарашили Миху, однако он довольно быстро освоился и старательно помыл заплесневевшее тело, а под конец дерзнул даже подставить властителю Сабалахо свою чумазую сальную спину.
— Нет, ты скажи мне, как посмел этот хромуша Датико, этот мозгляк, отнять супругу у Джанико?! — негодовал Савле, потирая мяснику спину.— Немного вины и на нас лежит, понятно, дозволили хромой кляче оставить Джанико без жены, но сам он, сам как посмел?! В чури надо его упрятать за такое, сбил с пути добродетельную женщину! Что ж нам за Датико в ответе быть?! Нет уж, пусть об его башку переломается палка! А мы с тобой, мой Миха, призваны вправить все вывихи, я старший в Сабалахо, ты моя правая рука, кому же, кроме нас, исправить дело?! Не мужикам ведь трусливым... Вот оденешься и пойдем к Датико, заберем супругу Джанико у этого калеки, он и без бабы обойдется! Ну все, беги в дом!..
В комнате нижнего этажа Савле накинул Михе полотенце на плечи и, усадив за низенький столик, поставил перед ним холодный чади 1, овечий сыр и соленья. Потом измерил ему прутиком ступню и поднялся на верхний этаж за сапогами и чоха-архалуком.
1 Кукурузная лепешка (черствеет почти сразу же).
Полуголый Миха за обе щеки уминал еду, когда сверху донесся приглушенный разговор Савле и Цирунии — отец с дочерью вовсю расхваливали рябого мясника. Миха, навострив уши, слушал тешащие душу слова и проникался уважением к собственной персоне.
Чоха цвета кизила пришлась мяснику в самый раз. Впору оказались и мягкие азиатские сапоги. Миха приосанился, самодовольно оглядел себя в зеркало и до того загордился, что потребовал серебряный пояс с кинжалом.
— Серебряный?! Да ты золотого достоин, мой Миха! — польстил ему Савле и повернулся к Цирунии.— Смотри, какой красавец! Не найти в Сабалахо такого молодца!
Напыжившись, Миха все не мог налюбоваться на себя в зеркале.
— Знал бы, как похорошеешь, давно бы залез в чури, правда, Миха? — сладенько улыбнулась Цируния.
Миха не отрывал взгляда от зеркала. Савле дал ему расческу и пошел за поясом с кинжалом. Миха расчесал свои космы, заодно дремучие брови и с чванным видом важно прошелся по комнате.
Прекрасная Цируния, опустившись на колени перед камином, пыталась разжечь угасавший огонь. Бывший арестант подбоченился, некоторое время пялился на девушку и вдруг, плутовато ухмыльнувшись, наклонился и ущипнул за мягкое место. Цирунию так и подбросило! Схватила кувшин с водой и двинула им с размаху обнаглевшего мясника по зубам. Тот, будто слюну, сглотнул обломочек черепка. Красавица потянулась за медным кувшинчиком, но Миха не зевал — рванулся к двери и вылетел во двор.
Оскорбленная Цируния выглянула в окно — Миха стоял у чури, облизывая разбухшую губу. К нему подошел Савле, неся перекинутый через руку пояс с кинжалом. Посрамленный Миха застенчиво отказался от великолепного оружия, однако поднял валявшуюся у чури саблю и, вскинув на плечо, смиренно стал за спиной своего господина. Савле удивился, но выяснять причины не стал — швырнул пояс на веранду, заглянул в чури, крикнул что-то Шакро. Тот не отозвался.
Властелин и раб торопливо зашагали со двора.
Сплоченными рядами, плечом к плечу, сабалаховцы надвигались на усадьбу Савле. Их угрюмые лица не сулили ничего доброго. Покалеченные черепицами брели, повиснув на руках односельчан. А вслед за мужчинами, плача и причитая, плелись женщины. Особенно ярились братья пострадавших, рычали и молотили себя в грудь кулачищами.
Железные ворота усадьбы оказались на запоре. Во дворе никого не было видно. Дюжие мужики подхватили лежавшее поблизости бревно, вскинули на плечи и уж разнесли было ворота, как с базарной площади отчетливо донесся зычный голос Михи:
— Здравствуй, Джанико!.. Как ты там, брат?
А через миг слух крестьян потряс дрожащий женский голос.
— Это я, мой Джаникия, жена твоя!.. На руке твоей славной жажду полежать!
Датико глупо разинул рот. Бревно, покоившееся на могучих плечах, описало полукруг и придавило его к высокой изгороди, охромив и на вторую ногу.
— Сабалаховец Джанико!.. Мы, односельчане твои, поговорить с тобой хотим! — вслед за женщиной обратился к горе повелитель Сабалахо.
Мужики смущенно переглянулись, аккуратно положили бревно на старое место и, обозвав скулившего Датико скверным словом, затрусили к подножью горы.
...До рассвета простояли сабалаховцы на площади, с надеждой воззрившись на перекошенную гору. Миха и жена Джанико обезголосели, улещая разбойника, Изощрялся Савле, надсаживались сельчане, но Джанико так и не показался. Удрученный Савле выместил свою незадачу на кряжистом мужике, том самом, что дал ему пинка — велел Михе вздуть его как следует. Приунывшие люди медленно разбрелись по домам.


<- предыдущая страница следующая ->


Copyright MyCorp © 2024
Конструктор сайтов - uCoz