<- предыдущая страница следующая ->

ИДЕИ И КОНЦЕПЦИИ

В ПОИСКАХ ДИАЛЕКТИЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ
(Приглашение к дискуссии)
В. ПОПОВ
ПОПОВ Владимир Дмитриевич, профессор, доктор философских наук.

Ищут, как известно, то, что теряют, либо то, чего не имеют, но хотят иметь. Однажды в одной серьезной научной дискуссии я столкнулся с тем, что и мне, как философу, равно как и другим моим коллегам, ученым-естественникам, партийным работникам, идеологам, депутатам, хозяйственным руководителям, явно недостает истинно диалектического мышления. Стал думать — почему? И оказался в плену мучительных вопросов. О чем и хотел бы поделиться с читателем.

«СПАСТИ ИДЕАЛ СВОБОДНОГО ИССЛЕДОВАНИЯ»
Многие философы, знаю из общения, весьма эмоционально переживают прошлое и настоящее нашей страны. Но философы в настоящую дискуссию почему-то робко вступают, хотя в условиях всеохватывающего кризиса общества они могли бы сказать свое веское слово. Ведь знаю, что многие задаются вопросами: что за общество мы построили? Какое должны строить? Почему начинаемые ранее перестройки и реформы не удавалось довести до ума? Реально мы себя осознаем в современной перестройке? Почему Западная Европа объединяется, а мы? Как долго молодежь может жить без общественного идеала при вскрытии «черной дыры» и и некоей пустоты в жизни отцов и дедов? Почему преступность так возросла, что оторопь все общество взяла? Как восстановить потерянное уважение к властям? Что будет с партией?.. Вопросы можно продолжать. Конечно, мне могут возразить, что проблемы эти лежат больше в области политологии, а не философии. Возможно. Но, во-первых, политологию как науку мы не признавали, не развивали, посему она находится у нас в зачаточном состоянии. И, во-вторых, а как же в поисках ответа на данные вопросы можно обойтись без методологического основания, которое дает прежде всего философия. И, наконец, есть вопросы, на которые должны ответить прежде всего философы. Чего стоит проблема перестройки самих общественных наук и в первую очередь методологического их обновления. Не отсюда ли вытекает другой вопрос: не есть ли кризис в разработке современной концепции социализма следствие кризиса методологии?
Разве не мучителен для философов, всех обществоведов вопрос: почему с приходом нового руководства страны мы переписываем учебники по общественным дисциплинам, «переделываем» науку? Так была ли настоящая наука в наших общественных науках? Почему общественное сознание на долгие годы оказалось в плену «Краткого курса» и не может от него освободиться полностью, несмотря на оттепели, потепления, осуждения сталинизма и реформы управления обществом?
Очевидно, одна из главных причин заключена в механизме взаимодействия политики и науки, взаимоотношений политиков и ученых. Дело в том, что монархо-абсолютистская или командно-бюрократическая система власти объективно несет в себе субъективизм, волюнтаризм и ком-чванство и, значит, отсутствие истинной потребности в истинной науке. При таком социальном порядке подспудно доминирует принцип: у кого власть — у того и право на истину. От науки же при этом берется то, что изволит властелин «истины». Наука и ученые в таких условиях обречены на отупение, на серость в оболочке политического конформизма, авторитарно-научного идолопоклонства, кланового монополизма, а отсюда — неизбежного догматизма и дидактизма.
Перестройка вызвала острую потребность в истине, в демократизации механизма взаимодействия политики и науки. Сегодня, как это уже бывало в нашем отечестве, стоит задача «спасти идеал свободного исследования» (М. Е. Салтыков-Щедрин). И перестройка создает для этого условия. Многие ученые остро осознали, что им «без истины стыдно жить» (А. Платонов). Поэтому, может, и с запозданием, но все-таки зададимся вопросом: может ли перестраиваться общество и одновременно не перестраиваться общественные науки? И могут ли они развиваться сами по себе, вне контекста общественного развития, его объективного анализа, иначе что это за науки? Командно-бюрократическая система правления обществом пустила глубокие корни, она сформировала адекватный себе тип духовности, а значит, соответствующий тип научного, общественного мышления, идеологии и общественной психологии. Хотя, разумеется, этими феноменами не исчерпывается все многообразие духовного мира наших народов. Но была стандартизированная идеологическая «линия», в контексте которой развивались и общественные науки. Если обратиться к новой и новейшей истории нашего общества, то следует признать, что, начиная, видимо, с «Краткого курса», а может, и раньше командно-монархическая система деформировала диалектическое, методологическое мышление.
Сегодня стоит задача не просто о перестройке преподавания общественных наук, а о глубоком, то есть о методологическом и мировоззренческом их обновлении. Значит, прежде всего о философском. Но встает вопрос: какая философия нам сегодня нужна?
Известно, что в центре марксистско-ленинской философии — диалектика. Она же — методологическое основание нашего обществознания. Поэтому, если правомерна постановка задачи о методологической перестройке общественных наук, то, следовательно, она относится прежде всего к диалектике. Но если диалектика есть «наука о всеобщих законах движения и развития природы, человеческого общества и мышления»1, то встает естественный вопрос: можно ли диалектику перестраивать? Можно ли отменить или заменить ее законы? Вот тут-то и начинаются муки философского мышления.
1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 145.

ЕСЛИ БЫ КТО-ТО ПРЕДЛОЖИЛ НОВУЮ МЕТОДОЛОГИЮ?
Может, сегодня надо перестроить марксизм-ленинизм или, более того, отменить или заменить его? Все чаще со страниц наших изданий марксизм за устарелость критикуют, дескать, он уже изжил себя. Но будучи на последнем Всемирном философском конгрессе в Брайтоне (Англия, 1988 г.), лично я еще раз убедился, что марксизм живет и развивается во многих странах Запада. Его методология (хотя часто и не называется марксистской) применяется многими философами мира, но в контексте мировой общественной мысли, как одно из ее направлений, как достояние мировой культуры. Думается, и нам не следует превращать марксизм в некий философский, мировоззренческий абсолют, в вечную истину. Иначе мы наносим вред и марксизму, и самим себе. Сегодня требуется, на мой взгляд, критическо-позитивное отношение к марксизму. Я бы даже сказал так: необходимо марксистское отношение к оценке марксизма. Здесь мы прилично поотстали от мировой марксистской мысли.
Дискуссия о «кризисе марксизма» среди западных марксистов началась примерно десять — пятнадцать лет назад, и здесь мы (если уж идти по этому пути) на столько же, если не больше, опоздали в переоценке марксизма ввиду приобретения, по определению М. Н. Грецкого, комплекса «изоляционизма»2. Работы западных марксистов (А. Грамши, Л. Альтюсера, Делла Вольпе, Н. Пулантзаса, Л. Джеймоната, Э. Хобсбаума, М. Корнфорта, Л. Сэва, А. Тозеля и др.), особенно, пожалуй, представителей «аналитического марксизма» (Дж. Коэна, Дж. Ремера, Дж. Элстера, А. Вуда и др.)3, получили широкое признание. Пока мы соревновались в цитатничестве, демонстрируя тем самым якобы защитников марксизма, западные марксисты уходили во многом вперед в его объективной оценке и развитии. И перед теми из них, кто пытался или отменить, или заменить, или «похоронить» марксизм, вставала одна и та же главная проблема — наличие адекватного методологического инструментария. Марксизм, как мы знаем, вырос не на пустом месте, не на голом отрицании, а на развитии идей своих предшественников. Было и отрицание, но при этом предлагалась позитивная точка зрения.
2 См. Грецкий М. Н. Мы и марксисты Запада.— Вопросы философии. 1989. № 7.
3 См. подробно там же.
К сожалению, в традиции нашего мышления просматривается принцип маятника: качание, точнее, шараханье из одной крайности в другую. Мы научились как-то быстро отменять, заменять, отбрасывать, ничего адекватного взамен не предлагая. Так мы «отменили» отечественную философскую мысль в лице Соловьева, Бердяева, Флоренского, Федорова, Шпета и многих других. И только сейчас широкая советская общественность узнает неординарные работы своих соотечественников из приложения к «Вопросам философии» «Из истории отечественной философской мысли». В крайнем преклонении перед марксизмом мы позабыли о Герцене, Писареве, Чернышевском, Добролюбове. Может, позже мы оценим и философские работы наших современников?
Оценивая марксизм с современных позиций, с позиций мировой и отечественной исторической практики, следует признать, что частные выводы марксизма, правильные для своего времени, действительно устарели. И нечего за них цепляться. Но методология? Конечно, немало у нас и за рубежом появилось интересных работ и видных философских имен. Есть сильные, но все-таки узкие в методологическом отношении философские течения. Кто не согласен, пусть докажет обратное. Мне же представляется, что пока просто не на что заменить методологию марксизма. Однако и ограничиваться ею нельзя. Не случайно появились среди западных философов известные формулы: надо говорить не о «кризисе марксизма», а о «кризисе в марксизме» (Э. Хобсбаум), о «плохо понятом» марксизме (П. Фурт) и о необходимости обратить «кризис марксизма» на пользу самому марксизму (Л. Альтюсер). Следовательно, речь идет о развитии марксизма в соотношении с другими философскими школами в мире и прежде всего со своим отечественным наследием. Некоторые теоретики социал-демократии, по существу, солидаризировались с марксизмом и на его основе разработали новые теории, не объясняясь при этом каждый раз в платонической любви к марксизму. Мы же, действительно, долго страдали комплексом замкнутости на «свой» марксизм. Перестройка потребовала нового подхода, иного отношения к марксизму, нового его прочтения. Возможно, общественная мысль сейчас находится на том этапе развития, как это было в естествознании с классической механикой, когда на ее основе получили развитие квантовая и другие новые направления механики. Но классическая тем не менее не перечеркнута. Известно, что кризисная ситуация в любой теории является часто предвестником качественного рывка в ее развитии. Если мы действительно являемся свидетелями четвертой глобальной революции, когда осуществляется переход от классической к постнеклассической науке4, то может ли оставаться при этом неизменным марксистско-ленинское учение? Очевидно, нет. Но может ли оно быть полностью отброшено? Это бы противоречило объективной логике социального познания. Где же выход? Видимо, в развитии этого учения. Но как его развивать? Вот тут мы и выходим на самый сложный вопрос. Вероятно, вначале надо определиться отношением к марксизму как классической теории.
4 Степин В. С. Научное познание и ценности техногенной цивилизации.— Вопросы философии, 1989, № 10, с. 15.
Думаю, что нам следует говорить не о кризисе марксизма вообще, а о кризисе его применения и развития в СССР. Если вопрос об отношении общественного бытия к общественному мышлению — основной, то марксизм как система мышления, включенная в общественное сознание, какое имеет отношение к бытию в каждой стране? Нас же интересует, насколько адекватно он описывает развитие нашей страны. Широко известный в мире философ Ортега-и-Гассет, ставший для нас сегодня тоже счастливым достоянием, писал в «Восстании масс», что «Москва прикрывается тонкой пленкой европейских идей — марксизмом, созданным в Европе применительно к европейским делам и проблемам. Под этой пленкой — народ, который отличается от Европы не только этнически, но, что еще важнее, по возрасту; народ еще не перебродивший, молодой. Если бы марксизм победил в России, где нет никакой индустрии, это было бы величайшим парадоксом, какой только может случиться с марксизмом» 5.
5 Вопросы философии, 1989, № 4, с. 131.
Случился ли этот «величайший парадокс»? Мучительный вопрос. Но ответ на него надо, очевидно, искать не по принципу: случился или не случился, а по принципу: в чем-то свершился, а в чем-то нет. Известно, что Ленин не во всем соглашался с Марксом, прочитывая его учение применительно к России, к особенностям ее исторического состояния. Поэтому правомерно сказать, что в определенной мере марксизм «случился» в России на ленинском этапе социализма, а позже и марксизм деформировался, ибо деформировались общество, его идеалы и ценности.
Теперь о том, что марксизм — учение, применимое только к Европе, куда Россию Ортега не включает. И на этот вопрос тоже трудно дать однозначный ответ. В части методологической ценности марксизм в значительной степени, как мне представляется, универсален и потому не есть чисто европейский феномен. А вот в части выводов, основанных на применении этой методологии к анализу общественной практики европейских стран, здесь, видимо, Ортега прав. С ним нельзя не согласиться на предмет учета исторического опыта, особенностей объекта и субъекта социального процесса, глубинных традиций общества и народа, уровня его культуры. Думается, что мы должны были осуществить отечественное прочтение марксизма (вспомним дискуссии отечественных мыслителей начала XX века), но впоследствии началась (со ссылками на марксизм) общая уравниловка и усредненность, например, одни и те же навязываемые методы хозяйствования и «социалистического быта» в деревне, на хуторе, в ауле, кишлаке. Есть ли самобытность в социальном характере народов нашей страны? Что такое Россия? Не отсюда ли у многих и сегодня тоска по доброму и умному «царю», «железной руке»? Не на этой ли традиции «умело» сыграл Сталин? Не мешает ли эта традиция и сегодня в развитии демократии? Есть над чем поразмыслить, не правда ли?
Вспомним Бердяева, который отмечал, что Россия — это не Запад, но и не Восток. Она есть «великий Востоко-Запад» 6. С. С. Аверинцев считает, что корни духовности Руси исходят от Византии, отсюда берет начало тысячелетняя традиция, по которой «мотив русской традиционной психологии» сводится к тому, что Бог и Царь отождествляются в народном сознании 7, образец власти — строго централизованное государство, «христианская монархия», где «особа государя» прагматически соответствует величию державы.
6 См. Глобус, 1988, № 47, с. 30.
7 Новый мир, 1988, № 7, 9.
В качестве другой традиции нашего народа называют рабскую психологию. О том, есть ли она или нет в нас на самом деле и была ли,— спорят сегодня писатели, ученые, публицисты. Была и есть и рабская психология. Но были и есть: свободолюбие, яростное неповиновение, бунтарство и прорыв к демократии (не забудем реформы и три революции). А Пугачев? А декабристы? А свободолюбие донского казачества? Но опять же важно увидеть за многообразием некий «гвоздь», пронизывающий наши традиции, стереотипы в психологии мышления.
Одни ученые утверждают, что мы отстали от Европы чуть ли не на 100 лет, другие считают — навсегда. Третьи доказывают, что у нас в стране и сейчас консервируются докапиталистические отношения. Все это из области полемики. Важны опять же методология, критерии оценки.
Главный способ научного доказательства, часто к месту и не к месту,— цитаты классиков, нередко относящиеся к анализу частного факта той исторической действительности, в которой жили К. Маркс и Ф. Энгельс. У нас, очевидно, произошло то, что на Западе назвали кризисом «плохо понятого» марксизма. Мое личное мнение: мы (разумеется, не все) скатились постепенно на позиции ортодоксального псевдомарксизма. У Булгакова в «Собачьем сердце» очень точно схвачена именно эта сторона: «Почему калоши нужно до сих пор еще запирать под замок? — возмущается профессор Преображенский.— И еще приставлять к ним солдата, чтобы кто-либо их не стащил? Почему убрали ковер с парадной лестницы? Разве Карл Маркс запрещает держать на лестнице ковры? Разве где-нибудь у Карла Маркса сказано, что 2-й подъезд Калабуховского дома на Пречистенке следует забить досками и ходить кругом через черный двор?» 8. Вопросы подобного характера можно продолжить. Скажем, разве марксизм нам указал именно к восьмидесятым годам построить коммунизм? Разве классики марксизма-ленинизма предопределяли этап «развитого социализма»? Разве марксизм виноват в нашем застое и кризисе? Где у Маркса сказано, что социализм — это вечный дефицит, карточки, талоны и очереди? Может, и действия нашей мафии — тоже от марксизма?
8 Булгаков М. Ханский огонь. Повести и рассказы. М., Художественная литература, 1988, с. 166.
Всякое жизненное учение надо выстрадать. И тут-то упираемся в сложнейший вопрос: а готовы ли мы сейчас психологически «пропустить» через себя марксизм, из которого Запад извлек для себя очень много полезного? Не слишком ли кое-кто постарался сформировать негативную установку к марксизму? А если поставить вопрос так: может, у нас и не было достаточного материала, необходимых социальных условий для реализации и оценки марксизма во всей его полноте и методологической значимости? Возможно, только перестройка создает условия для истинного прочтения марксизма-ленинизма. Прочтения в контексте нового мышления, развития мировой общественной мысли и, конечно же, контексте истории отечественной философской мысли. Думаю, что не на голом отрицании классиков, а на их основе, на основе диалектической оценки их трудов появятся новые классики XXI века. Был бы Маркс великим Марксом, если бы он не воспользовался философией великого Гегеля? Если бы Ленин отверг с порога марксизм, не воспользовался им, не оценил критически некоторые его положения через призму новых условий, не развил его? И с другой стороны, если бы Сталин не манипулировал марксизмом-ленинизмом? Словом, проблема стоит так: даже великое учение можно обратить либо во благо, либо во вред, либо вообще пройти мимо него. Поэтому, на мой взгляд, мы должны в теории и на практике воспользоваться всем тем ценным в марксизме-ленинизме, чем, может, еще и не сумели воспользоваться, прежде всего его методологией. А потому сегодня марксизм — это не только работы Маркса, Энгельса, Ленина. Это целое философское направление, обогащенное последователями классиков.
Методология марксизма-ленинизма и сегодня — это прежде всего диалектико-материалистический метод анализа исторической действительности. Его гранями выступают: конкретно-исторический, онтологический (то есть такой, когда решается вопрос о сущности, о природе существующего явления, о его субстанции, зарождении), гносеологический (т. е. такой, когда дается ответ на вопросы: что, как и в какой форме отражается, познается), социологический (гносеолого-социологический, т. е. кто, какой субъект познает, а главное — действует) и другие подходы 9. Каждый из них имеет самостоятельное методологическое значение. Но путь к истине пролегает только через их единство, системность, иначе неизбежна односторонность и даже ошибочность выводов.
9 См. подробно: Ойзерман Т. И. Главные философские направления. М., Мысль, 1984; Уледов А. К. Духовная жизнь общества. М., Мысль, 1985 и др.

ВТОРИЧНОЕ — НЕ ЗНАЧИТ ВТОРОСТЕПЕННОЕ
Возьмем святая святых — основной вопрос философии: отношение мышления к бытию, сознания к материи. Каждый грамотный человек знает, что материя первична, сознание вторично. И каждый материалист воспринимает это основополагающее положение марксизма бесспорным, очевидным. Но таковым соотношение материи и сознания является лишь в онтологическом и гносеологическом аспектах его рассмотрения. И они есть первичные, определяющие, но именно аспекты более общего подхода — диалектико-материалистического. А вот при социологическом, функциональном аспектах, да еще применяемых к анализу динамично развивающейся исторической действительности, особенно на переломных, революционных этапах развития общества и личности, соотношение бытия и мышления, материи и сознания, объективных обстоятельств и сознательной, субъективной деятельности, закономерно имеет обратную связь и другое паритетное соотношение. Главное — следует усматривать единство, взаимосвязь (прямую и обратную сторон), а не их застывшее состояние, представшее перед нами в форме некоего клише, оторванного от жизни. Мы зациклились в однобоком представлении положений классиков марксизма, нескончаемо цитируя, что общественное бытие определяет общественное сознание или общественное сознание отражает общественное бытие. Да! Онтологически, гносеологически это так. Но для диалектики, для полного представления этой проблемы недостаточно. Мы недочитываем Маркса и Энгельса, а они, будучи диалектиками, не могли тут поставить точки. Они писали, что «определенному сознанию соответствуют также определенные люди и определенные обстоятельства» 10. То есть нельзя упускать из виду социологический, функциональный подход, при котором становится очевидным, что сознание так же может определять, воздействовать на бытие, как и бытие на сознание. Не есть тому подтверждение современное состояние общества, когда перестройка бытия буквально уперлась в перестройку сознания, особенно психологии, последняя стала едва ли не определяющим фактором обновления?
10 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. т. 3, с. 239.
И вообще: столь ли уж безобидным оказалось одностороннее понимание основного философского вопроса для нашей общественной практики? Многие привыкли к мысли, что философия и философы далеки от жизни. Вспомним распространенный в «деловых кругах» упрек: «Хватит философствовать, надо делом заниматься». Как будто наше мировоззрение никак не влияет на нашу общественную жизнь. Не одностороннее ли, а по сути метафизическое, понимание первичности материи, бытия и вторичности мышления и сознания превратило нашего человека в подсобный винтик механического экономизма? Не отсюда ли вытекала явно или подспудно такая логика: если сознание вторично, то и человек (как единственный носитель сознания) тоже вторичен? Не отсюда ли примат материального производства над духовным (последнее ведь не входило в понятие «общественное производство»)? Не от основного ли вопроса «логически» выстроилась политическая и экономическая традиция — осуществлять производство ради производства, а не ради потребления (т. е. не ради человека) и в итоге дикая отсталость самого производства? Не от разрыва ли материи и сознания, не от бездуховности ли это произошло? И, наконец, не отсюда ли растут корни остаточного принципа в развитии социальной (читай человеческой) сферы и сферы духа (образование, здравоохранение и т. п.)? Социализм — это прежде всего гармония материального и духовного, чего, кстати, не может при всем своем материальном успехе достичь капитализм. Разве не так?

<- предыдущая страница следующая ->