<- предыдущая страница следующая ->

ПРЯМАЯ РЕЧЬ

ДИАЛОГ — ЭТО ПОИСК ИСТИНЫ

Мне кажется, что название журнала — «Диалог» — имеет очень глубокий смысл. Диалог — это не просто набор двух или нескольких мнений, из которых одно должно быть признано истинным, а остальные могут быть отброшены. Диалог — это форма существования самой истины. Еще древние греки, начиная с Сократа, говорили о диалогической природе истины и человеческой мысли о ней. Истина — это процесс, процесс диалога, сопоставления различных суждений и мнений. Она не изрекается, она не монологична. Об этом, в частности, хорошо писал видный советский литературовед М. М. Бахтин в книге «Проблемы поэтики Достоевского» (М., 1972, изд. 3-е).
По словам Бахтина, «диалогический способ искания истины противопоставлялся официальному монологизму, претендующему на обладание готовой истиной, противопоставлялся и наивной самоуверенности людей, думающих, что они что-то знают, то есть владеют какими-то истинами. Истина не рождается и не находится в голове отдельного человека, она рождается между людьми, совместно ищущими истину, в процессе их диалогического общения» (с. 184—185).
Каждый мыслящий человек может (и должен) вносить свою лепту в общее дело всех людей — поиск истины, движение к ней. «Без меня народ неполный»,— заявлял один из героев Платонова. «Без учета моего взгляда истина будет неполной»,— мог бы добавить он. Истина всегда конкретна. Известно, что лучший способ дискредитировать, опорочить любую истину — это довести ее до абсурда. Учет всего спектра мнений, взглядов, суждений, возражений позволяет не выйти за те рамки, за те пределы, за которыми истина перестает быть истиной и превращается в заблуждение, пусть и самое добросовестное.
Бахтин отмечал, что до тех пор, пока признание диалогической природы истины сохранялось в философском мировоззрении Платона, его диалоги еще не превращались в «простой способ изложения готовых идей (в педагогических целях)», и Сократ не превращался в «учителя». Однако позднее «монологизм содержания» начал «разрушать форму «сократического диалога». «Впоследствии, когда жанр «сократического диалога» перешел на службу сложившимся догматическим мировоззрениям различных философских школ и религиозных учений, он... превратился в простую форму изложения уже найденной, готовой и непререкаемой истины и, наконец, вовсе выродился в вопросно-ответную форму научения неофитов (катехизисы)» (с. 185—186). Хотелось бы надеяться, что журнал «Диалог» избежит подобной участи.
Позволю себе привести в заключение следующие слова М. М. Бахтина: «Быть — значит общаться диалогически. Когда диалог кончается, все кончается. Поэтому диалог, в сущности, не может и не должен кончиться» (с. 434).

А. ГОЛУБЕВ,
философ
г. Москва

НА КАКОМ ЯЗЫКЕ

Знаете, как обычно представляют себе «диалог» в просторных комнатах административного корпуса большого и важного (на всю страну!) завода? Они нам: социальные условия. Мы им: план превыше всего! А они: экология, рост заболеваемости... Ну а мы: а деньги откуда? Работать надо! Они: вы бы в цех заглянули. А мы им: бери лопату и разгребай! А они... И пошло-поехало. Чувствуете? Вроде бы и на одном языке говорим, а связного обмена мыслями нет.
Самое страшное, что умению понимать вряд ли можно научить специально. Оно зависит во многом от того, насколько человек соответствует занимаемому посту.
А критерии становятся все жестче. За последние годы на местах получили множество директив. Но самая трудная из них: «Жить своим умом». А тут еще в печати меньше «шпаргалок» для выступлений публикуют. Выходит такой руководитель к людям, а сказать им своего слова не способен. Народ раздражается: доколе такого держать будут в «вождях»? Оттого толпа (лучше — когда коллектив) выдвигает своего лидера. Правда, пока нередко его достоинства сводятся к бойко подвешенному языку...
Времена меняются, и вот наступает пора выдвигать в лидеры повсеместно людей, способных вести за собой к лучшей жизни не посулами, а конкретными делами — повседневными, будничными. Мы и без того сильно «раскачали лодку», вместо того чтобы вычерпывать из нее воду и латать дыры. Катастрофы, аварии, разбалансированность планов — это ведь наши собственные недоработки на протяжении десятков лет, когда трудились спустя рукава. Так что прежде всего необходим диалог на языке конкретных дел.

В. ХОРОШКО,
зам. директора Амвросиевского цементного завода
Донецкая область

О ЧЕМ ГОВОРИТЬ?

Море преступности явно проламывает борта баркасику социальной защищенности, угрожает личной безопасности. В иных городах без «Калашникова» после 9 вечера на улицах лучше не появляться. Полный набор сицилийской экзотики: мафия, рэкет, заложники, наркотики, перестрелки, коррупция, миллиарды. Я не говорю уже о такой «мелочи», как массовые драки молодежи, для разгона которых стражам порядка приходится применять современное оружие. Что там Алапаевск, когда и Таганрог, город относительно спокойный, не обошла стороной эта «мода». Вот и хочу спросить: а с кем вести диалог, скажем, о гарантиях порядка — элементарного, который имел место в пресловутые «застойные» времена? С парламентарием? Милиционером? Или выходить на прямой контакт с бандитом?
Конечно, демократизация нашей жизни, гуманизация законов, в том числе и уголовного права, в принципе явления положительные. Но как порой нам недостает взвешенного подхода к нашим «перестроечным» словам и чувства ответственности, да что там ответственности, просто чувства меры! Потому что пока мало дела.

Е. ШИБАЕВ,
студент
г. Таганрог

КТО, КОМУ И О ЧЕМ

Сейчас мы еще находимся не на том уровне развития духовных связей в обществе, когда в принципе стал бы возможен равноправный диалог между журналом ЦК КПСС и теми, кого принято в последнее время не особенно удачно называть «неформалами». Конечно, я здесь сильно сужаю проблему — «неформалы» не пуп современности, «диалогизировать» можно и с кем-нибудь другим... Но все же: здесь мне чрезвычайно важной представляется проблема «социального менторства» ряда наших «формальных» структур по отношению к «непричесанному», зачастую откровенно стихийному движению «снизу» (к сожалению, здесь я стеснен рамками русской стилистики: общественное мнение, конечно же, не бывает «снизу»...).
Сейчас можно сколько угодно сетовать на то, что руководство (неважно какое — советское, партийное, профсоюзное, центральное или местное) якобы не всегда идет на контакт (если хотите, тот же диалог) с массами, будь то забастовки шахтеров или митинг одной из множества экологических групп. Ну, хорошо, придут — а что скажут? «Под нашим чутким руководством...», «бюро обкома рассмотрело...», «как учит нас партия...» Это скорее монолог, причем далеко не в гамлетовском стиле. Общественное движение потому и «неформально», что оно ни от каких структур не зависит и им не подотчетно, а следовательно, и не нуждается в покровительстве того же обкома, бюро которого «слушало и постановило...». Оно равно и равноправно. И только тогда, когда это будет понято и прочувствовано, «диалог» станет диалогом...

Е. БАРАНОВ,
сотрудник Института этнографии АН СССР
г. Москва

«ВРЕМЯ ЖИТЬ...»

А не слишком ли много мы в последнее время говорим? Этот чисто риторический вопрос мне хотелось бы немножко «заземлить» и «продолжить» в сторону обычной нашей повседневности. Опубликованные данные свидетельствуют, что тираж большинства печатных изданий упал. Внятного объяснения этому феномену на страницах «пострадавшей» прессы я еще не нашел. Хотя за объяснением этого неожиданного понижения «уровня грамотности» нашего народа далеко ходить не нужно. Все просто: страницы нашей печати в последнее время превратились в сцену для известного итальянского развлечения — игры «кто громче крикнет». Через какое-то время, поверьте, это оглушает. Усугублялось положение еще и тем, что «крик» этот далеко не у всех был «криком души». Порой звучало какое-то монотонное бормотание, причем на одной и той же ноте — историко-разоблачительной. Перестарались тут, что и говорить, по-стахановски — свергая культ Сталина, мифологизировали его заново, только со «знаком минус». Но ведь этот результат не стоит того, чтобы обсуждать его каждый день миллионными тиражами в сотнях вариантов.
Человек в своем духовном развитии проходит как бы два этапа. Первый — «говорильня», в процессе которой вырабатываются какие-то общие представления, основа мировоззрения. Второй — стадия действия, когда уже сформировавшийся человек начинает жить в соответствии с теми принципами, которые он до этого выработал. Эта стадия («время жить», по Ремарку) наступает далеко не у всех. Не наступила она и у нашей прессы. Так что зря ее обвиняют в «забегании вперед». Именно этого ей и недостает. Может, начнете «исправляться»?

Я. КРУМИНИТИС,
рыбак
г. Вентспилс


ЗАМЕТКИ ПАРЛАМЕНТСКОГО КОРРЕСПОНДЕНТА

Д. ВЕРИН
ЭМОЦИИ И РАЗУМ

В условиях тотального дефицита мы покорно свыклись с очередями. Даже нетерпеливой толпой к микрофонам в Кремлевском Дворце, где работал второй Съезд народных депутатов, вряд ли кого из телезрителей, а уж тем более депутатов можно было удивить. Полгода назад — на первом Съезде это казалось внове. Нынче трансформировалось в обыденность. И это тоже штрих к мозаичному портрету Съезда второго, казалось бы, куда как отличного от первого...
Тогда, в конце мая прошлого года, в этих же стенах царила атмосфера какой-то всеобщей приподнятости, ожидания. Словно через тридцать лет должна была вдруг обрести материальное воплощение немудреная формула, провозглашенная поэтом в пору хрущевской оттепели: «Чтоб каждому мужчине по паре пиджаков, чтоб ноги в сапогах...» Так понимала еще весной свою миссию по крайней мере значительная часть депутатов. Да и социологи, проводившие зондаж общественного мнения в канун первого Съезда, в ходе его работы и по окончании, зафиксировали такие данные: 46% опрошенных исповедовали перед началом первого Съезда определенный оптимизм, 19% испытывали душевный подъем, 37% связывали с предстоящей работой первого Съезда немалые надежды. И лишь 1% респондентов высказал некое раздражение...
Хотя были и иные мнения: один из писателей, обласканный в годы застоя, нынче народный депутат бросил мне с горечью в те дни: «Нет, не отдадут они нам власть...»
Я вспомнил эти слова, потому что в той реплике сконцентрировалось наше тогдашнее однолинейное видение сути власти, наша всеобщая аберрация зрения на преувеличенные возможности аппарата, и наша наивная вера в безграничные возможности подступившего народовластия. Словно Арал в одночасье вернется в первоначальные берега. Полки магазинов разом наполнятся товарами. В долинах Кавказа воцарится если не благоденствие, то по крайней мере уважение к человеческой жизни. Так нам казалось. Хотя те же данные социологических опросов свидетельствовали: число исповедовавших «оптимизм» в ходе работы первого Съезда снизилось до 11%, а после окончания Съезда и вовсе до 7%. Что определенный душевный подъем к концу первого Съезда сохранили лишь 2%. Зато среди опрошенных возросло до 40% количество людей, испытавших по завершении работы первого Съезда «раздражение». Только индекс «надежды» почти не изменился — 28%.
И мало кто тогда, в дни разгоравшегося лета, даже из членов вновь избранного Верховного Совета, отчетливо представлял, что же на самом деле таит в себе столь всеобъемлющее понятие — «народовластие». Какая тяжесть ответственности, не призрачной — реальной, легла на их плечи.
Многие в нашей стране в те месяцы с увлечением следили по телевизору за работой первого, действующего не по принципу всеобщего «одобрям-с» отечественного парламента. Многие заново осознали нехитрую истину: страна наша богата талантами. Не вообще, а конкретными личностями новоявленных политиков: Алексеев и Щербак, Гаер и Собчак, Бочаров и Калмыков... Их выступления, реплики обсуждали на следующий день в автобусах, очередях, курилках. Впервые будущие министры проходили собеседование не где-то «там» — на неведомом «верху», а с членами комитетов и комиссий парламента. Впервые принародно, под око телекамер должны были излагать всей стране концепцию будущей деятельности и отвечать на занозистые вопросы.
Но сито депутатского мнения по претендентам на министерские портфели, по-моему, заслонило от парламентариев циферблат «часов», по которым они должны были нарабатывать конструктивные концепции — точнее, прокладывать новый курс к порту назначения — «правовое демократическое государство». Наблюдая за тем «чистилищем», я задавался вопросом: не теряют ли драгоценное время наши парламентарии? Ведь есть глава правительства. И не проще ли, как это делается во многих цивилизованных странах, дать возможность Н. И. Рыжкову самому «собрать команду», а уж затем...
Пожалуй, только внезапный гром шахтерских забастовок и вернул нашим парламентариям чувство времени. Напомнил: на их плечах тяжкая ноша — страна, живущая по талонам, пребывающая в дефиците мыла, необходимых медикаментов, растущих цен. И пора от «флюорографии» министров переходить к выработке стратегической концепции.
Оговорюсь сразу, это сугубо личный взгляд на первые шаги нашего парламента, повлиявшие, как мне думается, через несколько месяцев на драматургию второго Съезда.
Да, после окончания осенней сессии Верховного Совета были подведены итоги работы: столько-то законов принято, столько-то прошло первое чтение, столько-то вынесено на всенародное обсуждение. Но в этом хоре оптимистических похвал в который раз просматривалась наша, рожденная командно-административной системой привычка: главное подбить бабки. А между тем...
Многое, как ни странно, во всей полноте проявилось лишь на втором Съезде. Да, с одной стороны, шел интенсивный слом административно-командной системы, методики силового управления экономикой. А с другой? С другой — декларировались бесспорно прекрасные идеи о создании рыночных отношений в экономике и об «окрестьянивании» сельских жителей, внедрении повсеместных арендных отношений и наполнении современным содержанием лозунгов Октября: «Вся власть Советам!», «Земля крестьянам!», «Фабрики и заводы рабочим!» Но как претворить эти лозунги в жизнь? С помощью каких рычагов, не ввергнув при этом страну в пучину экономического хаоса? Ведь пирамида любой многоукладной экономики опирается не только на стихию рынка, но и на монолит законодательных уложений, наработанных развитыми странами столетиями. В одном из привычных комментариев М. С. Горбачева по ходу второго Съезда прозвучала формула: «Что такое политика? Это искусство возможного».
Исчерпал ли до конца «искусство возможного» в предсъездовской работе наш парламент? Подвел ли он под наш будущий экономический дом новый законодательный фундамент? Все, с кем мне пришлось беседовать на втором Съезде, при всем разномыслии, уровне понимания подлинного состояния нашей экономики, сходились в одном: страна подошла к Съезду, на котором предстояло принять или отвергнуть предложенную правительством концепцию развития экономики, без законодательного фундамента. При этом собеседники, не сговариваясь, перечисляли одни и те же законы. О собственности. О землепользовании. О местном самоуправлении. Закон о едином налогообложении. Кстати, по данным социологов, до 60% опрошенных, как оказалось, были не удовлетворены деятельностью Верховного Совета именно по стабилизации социально-экономической обстановки в стране.
Но зато правительство, на мой взгляд, использовало «искусство возможного» сполна. Хотя и с трибуны Съезда, и в кулуарах не раз прослушивалась мысль: «Меры, предложенные правительством по оздоровлению нашей экономики, недостаточно решительные». Один из депутатов так образно сформулировал свое недовольство: «Правительство подошло к высокой стене и осторожненько предлагает по кирпичику начинать разбирать ее. Вместо того, чтобы пробить разом, тогда...»
«Но под обломками, может статься, похоронены будут и все благие пожелания?» — возразил я.
«Иногда выхода нет. Вы знаете, я, как марафонец, затылком чувствую жаркое дыхание своих избирателей».
Теперь уже мало, кто столь решительно, как это было при социологических опросах перед Съездом первым, исповедовал оптимизм и уверенность. Всего — 8%. Беспокойство и тревогу испытывали 28%. И только «надежда», которой жив человек всегда, преобладала в тех опросах. Ей отдавали предпочтение перед началом работы второго Съезда 67% респондентов.
То «жаркое дыхание» в дни Съезда ощущали многие. Но не менее остро чувствовало его и правительство во главе с Н. И. Рыжковым. Когда на нашей памяти доклад премьер-министра был озаглавлен, как всеобъемлющая политическая формула: «Эффективность, консолидация, реформа — путь к здоровой экономике»? И когда ставился столь беспощадный диагноз нашему хозяйству: расстроенное денежное обращение, разбалансированные финансы, хронически больная инвестиционная деятельность, монополизация производства, беды экологические, замедление научно-технического прогресса, деформированная внешнеэкономическая политика. Не обладай страна запасом природных ресурсов, людским потенциалом, отсутствуй у нее политико-нравственный стержень, даже малой части из этого «диагностического» букета хватило, чтобы наступил экономический и политический коллапс. И было от чего части депутатов предлагать свой, радикально-тоталитарный план. Где жесточайшая карточная система соседствовала с требованием разом перейти к рыночным отношениям.
И еще одним подкупал доклад правительства второму Съезду. Отсутствием тонно-километров, киловатт-часов, турбино-штук, человеко-дней, пассажиро-рейсов, койко-операций... Нет, в концептуальном, более объемном документе, разосланном всем народным депутатам заранее, цифр содержалось немало. В докладе же основным, на мой взгляд, достоинством явилось то, что курс нашего экономического корабля наконец-то развернулся на самом деле к человеку. К его конкретным житейским нуждам. Не случайно в одном из интервью в дни, когда по докладу только начинались весьма жаркие дебаты, видный экономист, народный депутат П. Бунич сказал:

Из диктофонной записи:
«Я не ожидал, что правительство пойдет на такие крутые меры... Правительство жертвует тяжелой промышленностью (имеются в виду сокращения ассигнований группы «А».— Д. В.), То есть, чтобы когда-нибудь хорошо жить, сегодня надо выжить»...
Хотя подход к конструированию тринадцатой пятилетки вызвал у этого оппонента далеко не однозначную реакцию.
Вообще четыре дня, когда обсуждался доклад правительства, оказались весьма бурными. И вряд ли можно согласиться с мнением некоторых моих коллег, что дебаты те чем-то напоминали традиционные партхозактивы. Просто выводы, предложения, особенно требования, что адресовались правительству, не всегда соответствовали орбите тех социально-экономических концепций, на которую уже запустили наш экономический корабль авторы проекта будущей пятилетки. Я спросил народного депутата Н. Шмелева, как он оценивает первоначальные меры, предложенные правительством по оздоровлению нашей экономики.

Из диктофонной записи:
«Я мог бы поддержать все, что выдвинуто правительством, или почти все, с одной-единственной капитальной оговоркой. Того, что выдвинуто,— недостаточно. Но то, что выдвинуто, дает надежду, некоторый шанс, что ли,— в девяностом году положение не ухудшится. Но я не вижу пока реальных возможностей, чтобы наше экономическое положение начало улучшаться. Может быть, удастся притормозить ухудшение. Это моя самая общая оценка. Что же касается обсуждения доклада, то оно мне не нравится... На мой взгляд, выступает слишком много непрофессионалов. И разговор очень часто ведется по частностям».
Да, быть может, дискуссия по основополагающему вопросу в повестке Съезда действительно протекала сумбурно. Но внутреннюю сущность ее предельно точно сформулировал заместитель Председателя Совета Министров академик Л. И. Абалкин:

Из диктофонной записи:
«Нельзя вселять людям несбыточные надежды. Надо говорить правду во всем: нет легкого пути. Из тупика, в котором мы находимся, за год не выйти при всем желании. Этот дефицит бюджета, колоссальный, непомерный, за год мы не ликвидируем. За год нельзя стабилизировать потребительский рынок. Это неправда. Конечно, хотелось бы сразу все это сделать. Но в этом, я бы сказал, и реализм правительственной программы, подкрепленность и взвешенность ее оценок для того, чтобы давать какие-то обещания... За всем этим стоят расчет ресурсов, возможностей и в определенной мере осторожность в обещаниях. Нельзя обманывать доверие народа...
Главный же принцип на будущее — жестко увязать эффективность работы с социальными программами, результатами уровня жизни... Найти такую связку для работника, для коллектива, для области, для республики — жесткую зависимость повышения уровня жизни, решения социальных проблем — от повышения эффективности труда. Без этого ничего не будет. Я не говорю уже о рынке, к которому мы идем. Это тоже требует программного обеспечения. Какие вводить организационные меры, правовые нормы? Какие задействовать антиинфляционные регуляторы, методы социальной защиты населения? Это же целая программа. В докладе правительства все это обозначено.
— Что Вы чувствуете, Леонид Иванович, когда позади остались жаркие споры?
— Груз ответственности.
— А чувство горечи?
— Нет.
— А обиды к оппонентам?
— Нет! Я готов и уже достаточно приучен выдерживать удары, как справа, так и слева.

— Леонид Иванович, не жалеете, что пошли на этот пост, ввязались в эту драку?

— Судьба страны и народа — это единственное, что оправдывает меня и мой выбор».
Этот разговор проходил, когда миновал, быть может, первый в истории нашей страны возможный кризис правительства. Именно так оценили зарубежные коллеги те минуты в зале Кремлевского Дворца, после выступления народного депутата, главного инженера «Мосгипротранса» Ю. Э. Андреева, который сказал: «Во время обсуждения мер, предложенных правительством для оздоровления экономики... на Съезде выступили 112 депутатов и 50 — на заседаниях секции. Даже среди тех выступлений... есть такие, в которых выражается недоверие правительству... Прошу вынести на голосование следующее: меры по оздоровлению экономики, представленные правительством Съезду, по своей сути не отвечают радикальной экономической реформе. А точнее, они отдаляют реальное улучшение жизни народа, поэтому правительству выражается недоверие... Доклад главы правительства необходимо возвратить на переработку...» Надо было находиться в зале, чтобы ощутить, как вдруг уплотнился, насытился тяжестью воздух. То был кульминационный момент в драматургии второго Съезда, многотрудный перевал в его работе на пути к согласию в выборе ближайшего пути для всей страны. Я помню, как шел в звенящей тишине к трибуне Н. И. Рыжков. Помню, как сначала дрогнул, а затем обрел привычную, твердо-рассудочную интонацию его голос: «...Считаю, что решение принять к сведению программу правительства СССР будет означать, что этот важнейший документ не получает поддержку Съезда. Именно так надо и трактовать расплывчатую формулировку «принять к сведению». Просил бы учесть это перед тем, как начнется голосование».
Невидимая субстанция времени, с его минутами и секундами, материализовалась в зале, когда шло по этому основному вопросу голосование. Может быть, впервые за все дни работы Съезда я подумал, что и заграничная электронная система подсчета голосов далека от совершенства. Так напряглись нервы. И когда на табло загорелось бесстрастное «Решение принято» и раздались аплодисменты, чувство опустошенности вдруг разом навалилось на меня. Такова была в тот день эмоциональная атмосфера в зале Кремлевского Дворца.
Сегодня все те перипетии — уже история. Пусть недавняя, но история. И как у всякого значительного события в жизни нашего общества, у Съезда второго есть и свои плюсы, и свои минусы. Время достаточно скоро не только проявит, а и материализует их. Во всяком случае, сами народные депутаты, по данным социологического опроса, так оценили свою работу в декабре минувшего года: 49% — положительно, 24% — отрицательно, 28% — не определили своего отношения. Любопытно, что их оценки практически совпали с мнением людей «со стороны». 49% опрошенных считают работу второго Съезда более плодотворной, чем первого. 26% не видят в работах первого и второго Съездов особых различий. 14% респондентов высказали мнение, что плодотворность работы снизилась.
Но мне думается, главная значимость Съезда второго все же в ином. Сделан очень важный шаг к гражданскому возмужанию нашего общества в целом, к подлинному многовариантному пониманию нами самой сути «народовластия», к консолидации лучших сил страны в деле переустройства общественных структур и устоявшихся за десятилетие экономических институтов. «Повзрослели» и наши народные избранники. Изменились их лексика, видение процессов, проистекающих в обществе, понимание своей роли и возможностей влияния на происходящее. Политические наивность и порывистость, проявляемые на Съезде первом, в декабре 89-го все чаще уступали место политической сдержанности, а точнее, зрелости, взвешенности в оценках. Хотя, повторяю, на многие вопросы, рассматриваемые вторым Съездом, страна, несмотря на бурные дебаты, так и не получила четкого ответа. Почему? Это, по-видимому, тема отдельных статей.
Но один вопрос, который рассматривал второй Съезд в последний день своей работы, в моем сознании все же конкретно сомкнулся с той многокилометровой очередью, что протянулась в декабрьское воскресенье к столичному Дворцу молодежи. Точнее, к... Сахарову.
Это о политической оценке решения ввода советских войск в Афганистан ровно 10 лет назад. Когда, наконец-то, названы были поименно лица, ответственные за акцию, которую потом оплачивали своими жизнями, увечьями наши ни в чем не повинные мальчики. Ту акцию, против которой поднял свой голос в тяжкую застойную пору Андрей Дмитриевич Сахаров. Именно за свой протест против ввода наших войск в Афганистан Андрей Дмитриевич Сахаров поплатился ссылкой в Горький.
Я слушал слова, которые звучали с самой высокой трибуны народовластия в нашей стране: «Применение силовых методов нанесло урон авторитету советской политики среди значительной части международной общественности. Этой акцией мы противопоставили себя большинству мирового сообщества...» А в памяти вставало промороженное Садовое кольцо. Подъезд серого многоэтажного дома, возле которого под портретом А. Д. Сахарова на самодельных стеллажах лежали горы цветов, и солдата-афганца, еще не свыкшегося с протезом, тщетно пытавшегося укрепить в пазах меж гранитной облицовкой здания мятущуюся на ветру свечу.
И еще я вспомнил научно-фантастический роман «Черное облако», написанный английским астрофизиком Фредом Хойлом, переведенный тоже физиком Д. А. Франк-Каменецким, вышедший у нас в год, когда А. Д. Сахаров уже сделал шаг к приоритету общечеловеческих ценностей. Читал ли он тот роман? Обратил ли внимание на его последнюю мысль, столь необходимую сегодня нам всем: «Хотим ли мы остаться большими людьми в маленьком мире или стать маленькими людьми в более обширном мире?»
Сегодня, когда у определенной части нашего общества просматривается тенденция растащить наш Союз по национальным ли, региональным «квартирам», эта мысль обретает особое звучание. Ведь впереди второй этап политической реформы в нашей стране. Минувший Съезд подвел под нее экономический фундамент. Какими будут возведены стены нового «здания», зависит только от нас.

<- предыдущая страница следующая ->