<- предыдущая страница следующая ->

КУЛЬТУРА ДЕМОКРАТИИ

Митинги, дискуссии, многолюдные собрания... Они стали приметой времени, неотъемлемой частью нашей политической жизни. Что такое митинг? По каким законам он живет? Какое оказывает влияние на людей? Что требует от участников и организаторов? Какую диктует логику поведения?

МИТИНГИ И «НОРМАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА»
Е. ШЕСТОПАЛ,
кандидат философских наук

Митинг считается организованной формой политических действий. Но на самом деле у него двойственная природа: с одной стороны, у него есть организаторы, цели и задачи, в конце концов — место проведения, с другой — любая многочисленная сходка идет по законам массовой психологии.
Известно, что некоторые депутаты выиграли свои предвыборные кампании именно за счет противопоставления себя на митингах официальным структурам, возбуждения недовольства людей в адрес местных руководителей, тем самым выводя их из «игры». Причем было совершенно неважно, насколько критика соответствовала реальному положению дел. Это была зачастую умелая манипуляция, когда «неформальные» кандидаты в депутаты сначала «заводили» толпу, а затем подставляли объект для нападок — существующие власти. Стиль и средства, которыми пользовались организаторы митингов для удержания собственной инициативы, были подчас самыми что ни на есть авторитарными, т. е. все то же правдоподобие вместо правды, то же зажимание рта оппонентам и т. д. Мне кажется, что подобная практика является результатом широко распространенных авторитарных структур психики. Они равно присутствуют как у тех, кто представляет власть, так и у выступающих против нее. Отсутствие демократических навыков проявляется и в нарушении договоренностей предоставить слово, и в неумении держать взятые обязательства.
Представьте себе митинг. Выступают неформалы с резкими обвинениями в адрес городского руководства. Но вот, допустим, микрофон на митинге берет ветеран. Скорее всего речь у него была заранее написана, и это выступление является, так сказать, партийным поручением. Он представляется и начинает с того, что весь коллектив завода, все коммунисты поддерживают решения XIX партконференции и позицию областного и городского комитетов партии. В ответ — шум, свист, выкрики. Дальше — больше, он обвиняет неформалов в демагогии, обращается к авторитету партии, ветеранов, к своему жизненному опыту, но негативное восприятие только усиливается. Он был обречен на недоброжелательный прием потому, что, во-первых, апелляция к авторитетам не могла оказать сильного воздействия, поскольку они пошатнулись. Во-вторых, своим архаичным стилем выступления, языком, самой формой выступления он разделил всех на «черных» и «белых», и сам оказался по иную сторону «баррикад», как бы противопоставив себя, а значит, и власти, собравшимся людям. Надо ли говорить, сколь опасен такой подход.
В нашей типичной картине нередко есть и такой, тоже типичный штрих: официальные лидеры растеряны. Они упускают инициативу. Когда же один из руководителей города все же выступает на митинге, где он должен был быть центральной фигурой, то его тут же оттирают на третий план, выставляя власти как никчемные и неспособные. Появляясь на трибуне только в конце митинга, он дает возможность организаторам раздуть страсти, скомпрометировать любые принятые решения, создать негативное отношение к существующим структурам управления. Вступив в дискуссию в крайне неблагоприятный момент, он совершает ту же ошибку, тот же промах, что в свое время допустили руководители Грузии, долгое время отказывавшиеся от диалога с оппозицией...
Здесь есть определенная закономерность. Мне кажется, что она заключается в отсутствии чувства времени. Стиль работы таких руководителей сформировался, когда ситуация была стабильной, а в условиях изменившейся и меняющейся ежедневно реальности они еще не научились руководить. Другой вопрос: могут ли они вообще это сделать? И здесь оселком, на котором бы проверялась способность руководителя к требуемым изменениям, является принцип отождествления личности руководителя с самой партией. Думаю, что читатели вспомнят примеры, когда партийные руководители воспринимали любые критические замечания в свой адрес не иначе как попытки дискредитировать партию.
Само подобное отождествление выработано довольно долгим опытом, понятно каким и что было ему основой. Прежде руководитель требовал уважения к себе от аудитории уже потому, что он занимал ответственный пост. Когда же сегодня он свысока нисходит к людям, то такое обращение они уже не приемлют. То, что ситуацию надо коренным образом менять, понимают многие. Другое дело, что психологически продолжает оказывать влияние авторитарная традиция нашей политической культуры.
На языке социальных психологов речь идет о смене ролей для руководителя. То есть если раньше это была авторитарная роль, предполагавшая единоличное решение многих вопросов, то сейчас пора переходить к роли демократического лидера, который хотя и находится в центре руководимого коллектива, но решения принимает не один. Он один из многих, на какое-то время представляющий общие интересы. Из стоящего «сверху» и над всеми он должен встать в ряд вместе со всеми. Требование усвоить новые демократические роли относится не только к руководителям, но и к рядовым гражданам.
Мне кажется, нужно учить людей участвовать в политическом процессе. Кстати, в данном случае есть и опыт других стран, который можно было бы использовать. Не мы одни, оказавшись в ситуации кризиса, меняем стиль политических отношений. Во всех западных странах в 60-е годы произошел резкий скачок активности рядовых людей в политике. Общество столкнулось с необходимостью обучить граждан, ранее выключенных из сферы политики (такие группы, как женщины, национальные меньшинства), тем правилам игры, по которым живет демократическое общество. Для этого потребовались специальные издания, особые журналы, школьные уроки. Большой популярностью пользовались учебники гражданства, в которых просто и доступно объясняется политическая структура страны, место и роль в ней президента и полицейского и другие вопросы политического устройства. На конкретных ситуациях 15—16-летним объясняется, как себя должны вести граждане, какие у них права и обязанности, растолковываются основы законодательств. Подобные учебники начали распространяться в США где-то в 50—60-е гг., а затем стали переводиться для стран Латинской Америки.
Конечно, каждое учебное пособие пишется применительно к конкретной политической культуре. Скажем, для нас в равной степени не годятся как американский учебник, так и тот, которым пользуются ямайские школьники. Нам нужны собственные издания и учебные программы. И мне кажется, что общество плохо осознает, что пришло время очень серьезно заняться проблемой обучения политическим действиям. Практическое участие людей в выборных кампаниях было огромным шагом вперед в обучении новым ролям, но этого недостаточно. Я абсолютно убеждена, что и тем, кому сейчас 5 лет, и тем, кому 55 лет, придется пройти через какие-то новые формы политического воспитания. И наша уже сложившаяся структура политического образования вполне могла бы быть основой для них. Опыт мировой практики показывает, что почти все партии, как правящие, так и неправящие, имеют свои клубы, в которых учатся вести дискуссии, обучают способам политического решения сложных проблем. В отношении подготовки лидеров у нас здесь есть некоторый опыт, а вот многие рядовые граждане практически были вне этого процесса. Наши избиратели знают, чего они хотят, но они не знают, как этого добиться. Проблема политической социализации людей остро встала перед партией. Даже съезды народных депутатов, сессии Верховного Совета СССР продемонстрировали, что мы не всегда умеем работать в демократическом стиле.
Сейчас много стали заниматься проблемами общественного мнения. Это действительно очень важно, но при этом довольно часто считают, что с его помощью можно измерить отношение общества ко всему на свете. Но общественное мнение — это все-таки нечто устоявшееся, это сложившееся представление или позиция по тому или иному вопросу. Прежде чем мнение сформируется окончательно, доминирует общественное настроение. Оно способно к невероятным перепадам именно в силу того, что не оформилось окончательно. На митингах свистят всем: «правым» и «левым», представителям обкома и неформалам. Подчас свистят одни и те же люди. Все мы были свидетелями того, как настроение людей менялось на 180°. Хлопали предлагавшему закрыть кооперативы, а затем — призывающему поддерживать и возрождать кооперативное движение. Митинги как раз являются той средой, в которой не столько формируются мнения, сколько проявляются настроения за или против. Причем эти настроения могут в течение одного митинга меняться неоднократно, а если неопытные организаторы затягивают митинг, то обернуться и против них.
Одна из опасностей общей кризисной ситуации, в которой находится наше общество, в том, что и революционные, и контрнастроения обостряют иррациональность общественного сознания. И чем сложнее ситуация, тем меньше мы можем рассчитывать на разум, тем большую роль будут играть эта иррациональность и переменчивость настроения. Не нужно быть особо дальновидным политиком для понимания того, что сложные ситуации, обостренные эмоциями, рождают нетерпимость, нервозность, тягу к форсированию событий, к провокациям. Конечно, ни в коей мере нельзя объяснять все происходящие митинги, будь они в Москве, Грузии или в Молдавии, как провокации. Это вернет нас к тому образу врага, который мы с большим трудом преодолели во внешней политике, но далеко еще не избавились от него во внутренней.
Давайте посмотрим на складывающуюся ситуацию шире и увидим, что сама политическая и экономическая нестабильность толкает людей к эмоциональным взрывам, к поискам противника. Психологи и политологи, занимающиеся проблемой контрреволюции, знают, что она основывается именно на иррациональных чувствах. И сколько бы вы ни апеллировали к разуму людей, ваших призывов никто не услышит, более того, наиболее разумные доводы вызовут наибольшее противодействие.
Последнее время появилась точка зрения, что раз у нас демократия, то лидер не нужен. Наоборот, лидер на собрании, на митинге, когда нарастают стихийные процессы, особенно необходим для того, чтобы сплотить конкретную группу, повести ее за собой. Потребность в нем возрастает в ситуации стихийного поведения паникующей, агрессивной толпы. И он появляется, причем это может быть стихийное самоназначение.
Слово «толпа» я употребляю вовсе не из желания обидеть участников митинга, оно просто обозначает стихийность поведения. Почему человек так смел в толпе? Почему в обществе других людей человек может совершить нечто такое, на что один был бы не способен, будь то героизм или насилие? Потому что он — анонимен, и это ведет к меньшей рациональности поступков, к их большей рискованности. Конечно, есть разные типы стихийного поведения, есть толпа действующая, а есть толпа экспрессивная, которая, например, сейчас высказывает свое восхищение рок-кумиру, а через секунду начнет крушить его аппаратуру. В разных ситуациях на поведение людей оказывают влияние различные факторы, но есть и общие, которые «работают» всегда. И прежде всего, когда собирается большая масса людей, то нельзя абстрагироваться от чисто физических факторов: жара, духота, усталость. Не так уж и редко на митингах настроение людей «подогревается» не только ораторами, но и солнцем. Организовывая мероприятия на улице, необходимо учитывать и возможность употребления толпой алкоголя, наркотиков. События в Фергане выявили их сильное влияние на толпу, они способствовали многократному возрастанию эмоций, продуцировали самые крайние реакции.
Еще один фактор, воздействующий на массу людей, — психологический. Такие эмоции, как страх, неуверенность, недоверие к официальной информации, характерны для митингов, и в зависимости от задач, которые ставят организаторы, эти элементы либо снимаются, либо нагнетаются. В нашей традиции — длительные, растянутые мероприятия. Но фактор времени в таких условиях работает не столько «за», сколько «против» и ослабляет ожидаемый эффект.
Существует и понятие «география толпы». В учебниках по психологии обычно приводят даже фотоснимки массы людей с высоты, с которой очень хорошо видно, насколько она неоднородна. Есть ядро, образующееся вокруг того места, откуда говорят, есть периферийная часть, есть какие-то дорожки, по которым вы можете пройти к ядру или выйти из него. В соответствии с «географией» распределяются и эмоции. Там, где люди стоят гуще — эмоции сильнее. Так что поведение людей во многом еще будет зависеть от того, в какой части площади или улицы они находятся.
Нам всегда при подготовке демонстраций необходимо учитывать место проведения митинга. Обязательно должны быть приняты меры предосторожности, чтобы не началась давка, паника. Сколько раз уже было в истории, когда совершенно мирная демонстрация превращалась в толпу, которая бежит, не разбирая ничего на своем пути. И ее жертвами становились совершенно невинные люди. А все дело в том, что чувство одного человека, его настроение в толпе умножается многократно. Люди заражают друг друга эмоциями, как инфекционными заболеваниями. Происходит лавинообразное нагнетание чувств, управлять которыми после перехода через определенный рубеж довольно сложно.
Но митинги и собрания — это ведь не единственная форма политической деятельности. Я не считаю, что правы те, кто говорит, что пора переходить от митинговой демократии к демократии другого типа. Нужно реально видеть, что в обществе накопился большой потенциал деструктивных эмоций, которые не находили выражения в традиционных формах политической деятельности. И хотим мы этого или нет, но митинги и демонстрации позволяют людям проявлять их. Это же азбучная истина: когда существует потребность, то идет поиск формы для ее удовлетворения. Более того, если не развивать культуру митингов и демонстраций, запрещать их проведение, то эмоции найдут себе выход в активных антиобщественных проявлениях. Устоявшиеся же формы проведения массовых политических акций, их канонизация способствуют угасанию страстей, формированию чувства социальной ответственности.
Довольно расхожим штампом у журналистов, рассказывающих о состоявшихся митингах, стал упрек, что, мол, опять никто не выступал от имени властей. Не считаю, что диалог на площади — это лучшая форма разговора официальной власти с гражданами. Ее представителям нет смысла идти на любой митинг, а предпочтительнее избрать ту площадку, где разговор будет максимально эффективным. Тем более, что мы не используем всех возможностей, предоставляемых телевидением, радио, прессой. Кто-то из депутатов высказал пожелание, чтобы наш Председатель Верховного Совета СССР еженедельно обращался к стране. Может быть, нам такой американский опыт и не совсем подойдет. Но вот областным и городским руководителям следует не просто информировать граждан, но и наладить с ними обратную связь. Например, предусмотреть «горячие линии» с первыми лицами различных районов. Возвращаются и бывшие когда-то обычными встречи секретарей обкомов, других руководителей с рабочими и инженерами, тружениками села. Эта форма коммуникации более подвластна управлению в отличие от диалога с массой, которая анонимна и склонна к рискованным заявлениям и поступкам.
Некоторые наши руководители относятся к митингам, организуемым как неформалами, так и вполне официальными движениями, как к чему-то враждебному, угрожающему им лично или политической стабильности. Думаю, что такая позиция прежде всего опасна для них самих. Если они не смогут включить новые формы политического участия в обычную структуру политики и станут с ними конфликтовать, то они вполне могут потерпеть поражение. Наиболее разумный путь, по которому сейчас идут официальные власти во всем мире, есть путь компромиссов. Вышесказанное отнюдь не означает, что нужно брататься с политическими противниками, но признавать за ними право высказывать свое мнение, убеждать людей, а в ответ организовывать собственные акции — это нормальный, вполне естественный диалог.
Митинг или демонстрация вообще есть естественное право людей высказать свое мнение. Через какие каналы каждый отдельный человек может заявить о своей позиции? Через средства массовой информации? Но мы знаем, что далеко не каждое письмо будет опубликовано или прочитано. А люди ищут формы собственного участия в политике. Экологические, миротворческие, женские движения, движения за права этнических меньшинств во всем мире стали нормальной частью политической активности, хотя совсем недавно еще считались аномалией. Нужно и нам принять эту реальность и учиться работать в новых условиях.


АНОНС

ПОЛИТИЧЕСКАЯ БОРЬБА

ПО ЗАКОНАМ ГРАЖДАНСКОГО ВРЕМЕНИ
Л. СЕМИНА

ВСПОМНИМ ПОПУЛЯРНЫЙ афоризм начала перестройки: «Мы все в одной лодке»... Наша лодка — «корабль перестройки» — оказалась верткой посудиной, рыскающей вправо-влево столь проворно, что следить за ее маневрами стало занятием занимательным. Поначалу большинство из нас наблюдали эти удивительные пируэты со зрительских мест. Потом вдруг сообразили, что тоже связаны с движением корабля — не чем-нибудь, а собственной судьбой.
Образ лодки замечательно объясняет политические парадоксы нашего плавания. К примеру, почему для поворота влево требуется гребок справа, т. е. наоборот (так получилось, скажем, в ситуации с Ельциным и Ниной Андреевой, Тбилиси и Ферганой).
Постепенно у бортов «лодки» сосредоточиваются все более организованные экипажи, переходят к осмысленным действиям, стараясь придать курсу предпочтительное направление. (Правда, от перегрузок взбунтовались кочегарка и машинное отделение, но тут переговоры идут с капитанским мостиком, гребцы же усердно перегруппировываются, готовясь в случае сумятицы перехватить штурвал.)
Да, наше плаванье — теперь наше общее дело. Выйдя на траверс гражданского общества, когда все получают равные права на место в лодке и на участие в судовождении, мы в равной мере становимся ответственными за ход, слаженность и безопасность движения. Первый закон гражданского времени поэтому — находить равнодействующую. Только вот как, каким образом?
Вопрос для каждого из нас.
ПОЛНОКРОВНОЕ гражданское общество невозможно без устойчивой привычки к социальной инициативе и самостоятельности.
Лично для меня начало перестройки ассоциируется не с апрельским Пленумом 1985 г., не с XXVII съездом, не с поездками Генерального секретаря по стране, когда он призывал народ: «Раскачайся», не с выборами директора на РАФе, хотя все это, конечно, заметные ее вехи и стимуляторы. Символом того, что она действительно пошла вглубь, стал для меня наивный и пугливо-задорный вопрос, который задала мне родственница из глухой прииркутской провинции: «А вот если я захочу голодовку объявить и сесть в знак протеста напротив обкома?». Ей и самой не верилось, что можем дойти до такой степени гражданских свобод, до какой позволяют себе доходить разбалованные западной демократией иностранцы. Это был 1987-й, третий год перестройки. Сегодня, на пятом году, голодовками у обкомов никого уже не удивишь. И тот же Иркутск — теперь крупный центр обновляющейся политической жизни: там и «зеленые» на международный уровень вышли, и защитники России с манифестами выступают, и радикальный Социалистический клуб возжег журнал «Свеча», и Байкальский народный фронт сложился, вобрав в себя добрый десяток неформальных объединений.
А по всей стране? Как сообщают газеты, в предвыборную агитацию только в одной Латвии включилось более 60 общественно-политических организаций. В Российской Федерации в конце 1988 г. Московский народный фронт насчитал более 130 неформальных объединений. Думаю, сегодня эту цифру надо по меньшей мере удвоить, поскольку с середины 1989 г. активизировались группировки ортодоксально-социалистической ориентации, российское патриотическое движение. Повсюду дискуссионные партклубы, клубы избирателей. Прозвучала с высокой трибуны умопомрачительная цифра: 70 тысяч самодеятельных объединений! Этакий «девятый вал» плюрализма...

Слышны в связи с этим испуганные голоса: для кого-то половодье гражданской инициативы — потоп! Но согласимся: половодье — это и простор движению. В половодье люди учатся большому плаванью.
ЕСТЬ ЛИ какая-нибудь закономерность в том «броуновском» движении политгруппировок, которое мы наблюдаем чуть ли не из каждого окна? Что заставляет возникать платформы, блоки, союзы, ассоциации, фронты, конфедерации и прочие подвижно-неустойчивые политические новообразования?
Осенью 1986 г. при «Комсомольской правде» возник клуб социальных инициатив (КСИ). Сам термин «социальная инициатива» — пожалуй, первое слово перестройки, опередившее ее главный пароль — «гласность». Именно в раскрепощении социальной активности людей, в возможности свободного проявления и использования ими общественно полезной инициативы виделся смысл перемен.
Всю весну и лето 1987 г. гудели по Москве слухи о появившихся в преддверии XX съезда комсомола политизированных молодежных группировках. Названия их ошарашивали своей новизной и необъяснимостью: клуб «Община», клуб «Перестройка», независимое издание «Гласность», группа «Доверие», «Фонд социальных инициатив», Федерация социалистических общественных клубов, правозащитный семинар «Демократия и гуманизм», социологическое объединение «Ноосфера», Заочный социально-политический клуб, ассоциация «Кольцо общественных инициатив», группы «Юные коммунары - интернационалисты» и «Бригада имени Че Гевары»... Информация в газетах прорывалась скупая и недоверчивая. Но тем не менее всплывали фамилии лидеров — Кагарлицкий, Новодворская и Дебрянская, Румянцев, Пельмач, Малютин...
Голова шла кругом от этой чехарды. Но, припоминается, упорно держался такой слух: миротворческую миссию взял на себя КСИ (Кагарлицкий, Пельман, Малютин и другие). По его предложению проводилась встреча-диалог «Общественные инициативы в перестройке», где состоялось объединение неформалов в Федерацию социалистических общественных клубов. Антисоциалистические группы отмежевались, откололась и группа С. Скворцова, создавшая Фонд социальных инициатив. Затем еще одно крыло КСИ, объявившее себя марксистским, выделилось в группу «Социалистическая инициатива» (Кагарлицкий, Малютин). А летом 1988 г. произошло очередное объединение — на базе 46 клубов и групп учрежден Московский народный фронт (МНФ). В Координационном совете — Кагарлицкий, Малютин.
К осени 1988 г. сформировалась межклубная партийная группа (В. Лысенко, М. Малютин, И. Чубайс, С. Шеболдаев, В. Гусев). Весной 1989 г. она раскололась на межклубную группу (Малютин, Шеболдаев, Гусев) и партийный клуб «Коммунисты за перестройку» (Лысенко, Чубайс), Шеболдаев и Лысенко входят также в оргкомитет общества «Мемориал».
Наконец, осенью 1989 г. третья волна слияний: созданы Народный фронт России и МАДО (межрегиональная Ассоциация демократических организаций).
Подведем итог: осень 1986 г.— одна группа, осень 1989 г. вокруг тех же практически людей уже шесть-семь групп и три-четыре объединенных движения. Вокруг других людей (например, Новодворская, Дебрянская, Исаев) группы тоже роятся в геометрической прогрессии.
Есть свои активисты и объединения на периферии. Но они тоже в конечном итоге оказываются связаны пуповиной с центром. Посланцы столицы появляются всюду. То в Таллинне представители неформального московского партклуба ведут, если верить местной партийной газете — «по приглашению ЦК КП Эстонии»,— занятия с республиканским партактивом. То «Комсомолец Забайкалья» (г. Чита) представляет на своих страницах лекторов Московского народного фронта. То центральная пресса информирует о приезжих московских эмиссарах в Воркуте и Кузбассе.
Одним словом, очевидно: появление и развитие неформального движения — процесс, лишь отчасти стихийный, вбирающий в себя невостребованную обществом политическую активность и инициативу. Не в меньшей мере он и организован, стимулирован когортой новых функционеров, сознательно расширяющих базу своих движений методом размножения «дочерних» группировок и слияния их в «свободные» ассоциации, координируемые тем не менее из центра.
Повода для возмущения или протеста по этому случаю не вижу: всякое политическое движение стремится стать активной и мощной политической силой, а иначе зачем оно? Ведь политическое движение и возникает во имя проведения какого-либо интереса, для получения (или захвата) власти — полной или частичной, узаконенной (комсомол, профсоюзы) или «вырываемой» (неформалы). Рано или поздно всякое движение организуется и выдвигает своих штатных лидеров. Просто сегодня процесс ускорился и многих пугает.
Итак, отнюдь не «броуновское» движение видим мы из своих окон, а вполне оформленную и активно ведущуюся политическую борьбу в стадии ее организационного становления. Мы видим, как каждый интерес «накачивает» свою политическую мускулатуру, пожирая во имя собственной силы более мелкие и частные интересики, втягивая их в свои блоки и коалиции.
Но приходит и час противостояния: сила выходит на силу. И вот тут-то на наших глазах развертывается настоящее сражение. В ход соответственно идет военная терминология...

Окончание статьи будет опубликовано в следующем номере журнала

<- предыдущая страница следующая ->