скачать журнал

<- предыдущая страница следующая ->

ВЕРОНИКА КОНОНЕНКО
«ДАМА В ЧЕРНОМ» И ДРУГИЕ

СУДЕБНЫЙ ОЧЕРК

В комнате, где обычно шумели, громко спорили, то и дело звонил телефон, в тот день стояла странная, непривычная тишина. Люди двигались осторожно, словно по льду, разговаривали вполголоса. У всех был какой-то растроганный, размягченный вид. На прежде суровых, озабоченных лицах мужчин было несвойственное им выражение почти детского восторга. Женщины, прибегавшие из соседних отделов, ахали и тут же замолкали, как будто боялись спугнуть то приподнятое состояние души, которое бывает у людей только в присутствии прекрасного.
Прекрасное было рядом, вошло в эту комнату вместе с картинами. Они были развешаны на стенах, стояли на стульях и письменных столах. Взглянув на них, даже непосвященный понимал: это работы старинных мастеров, великолепные работы! Присутствовала здесь и научный сотрудник музея — худенькая женщине в строгом платье. Она подошла к столу, взяла с него миниатюру, изображавшую женщину с ребенком — картина была написана маслом на фарфоре,— и сказала:
— Удивительно поэтичная вещь, не правда ли? А теперь взгляните на сельский пейзаж,— сотрудник музея протянула руку к другой картине.— Какой пленэр, сколько воздуха и света! Очень интересная живопись. А вот та жанровая сцена принадлежит кисти Александра Кернера, художника середины прошлого века. Как тепло и непосредственно рассказывает он о своих современниках! Веришь, что это живые, списанные с натуры люди! Рядом полотно несколько более позднего времени. Полагаю, что это бельгийская школа. Ну, а этого живописца вы все знаете. Да, да, Айвазовский, выдающийся русский маринист.— Помолчав немного, научный работник продолжала чуть срывающимся голосом: — Вы меня извините, товарищи, если я окажусь не права — эксперты еще выскажут свое мнение, но, по моему убеждению, многие галереи страны были бы счастливы выставить у себя эти полотна!
Люди зашумели, заулыбались, что-то шептали друг другу, одобрительно кивали головами. Одни окружили сотрудника музея, о чем-то ее расспрашивали, другие снова и снова подходили к полотнам, вздыхали. Общение с искусством — всегда радость, встреча с этой коллекцией — радость вдвойне. Почему? Но об этом чуть позже. Скажу только, что она была как награда за тяжкий, кропотливый труд. Мужчины поздравляли друг друга, благодарили сотрудника музея, долго стояли у картин.
Особенно много народа собралось у работы К. Маковского, написанной в 1876 году. «Я видел его картину «Дети, бегущие от грозы» в «Третьяковке». Замечательный художник!» — с восхищением воскликнул кто-то.
Полотно Маковского находилось в центре комнаты. Из окна падал яркий дневной свет, как прожектор, подсвечивая картину, и она казалась объятой пламенем. Это полыхал пурпур бархата, на фоне которого была изображена дама в черном. На милом лице — добрая, пленительная улыбка, во всем облике — достоинство, непринужденная грация. Черный атлас, расшитый букетами роз, плотно облегал стройный стан и тяжелыми складками ниспадал к ногам красавицы. В ней было столько жизни, столько движения, что, казалось, еще минута, и она выйдет из рамы...
Как же попали сюда «Дама в черном» и другие шедевры, и здесь ли им место? Такие работы обычно хранятся в специальных помещениях, где всегда поддерживается определенная температура и влажность воздуха. Строгие смотрители музея следят, чтобы кто-нибудь невзначай к ним и пальцем не прикоснулся. Сокровище берегут как зеницу ока... Вот о том, как выдающиеся произведения искусства оказались в весьма уважаемом, но совсем не приспособленном под художественную галерею учреждении, я и хочу рассказать.

Весна выдалась ранняя. Наступили погожие солнечные дни, и Мария Ивановна Орехова принялась приводить в порядок свой сад, обрезала сучья, окопала деревья. В углу сада, где давно ничего не росло, Мария Ивановна решила сделать грядки. Земля была твердой, старушка устала и только хотела отдохнуть, как вдруг под лопатой что-то звякнуло. Тетя Маша разрыла землю и увидела чугунный горшок, с трудом сняла с него крышку и обмерла: в ящике блестели золотые и серебряные монеты! У старушки сердце зашлось. «Только бы никто не увидел!» — думала она, ссыпая монеты в подол фартука. Опрометью кинулась к дому, плотно закрыла ставни и снова вернулась в сад. Перетащив все содержимое клада, тетя Маша трясущимися руками начала пересчитывать монеты. В чугунке оказалось 120 золотых и 600 серебряных монет да еще золотая пластина весом 43 грамма.
Дом Ореховой находился в местах, где когда-то было имение графа Бенкендорфа — начальника царской охранки, участвовавшего в подавлении восстания декабристов. До революции в усадьбе жил владелец суконной мануфактуры, который в семнадцатом году сбежал за границу. Вероятно, он и припрятал часть своих ценностей. Их-то и обнаружила Мария Ивановна Орехова.
Нет, наверное, такого человека, который бы не знал, что по закону (статья 148 ГК РСФСР) клад является собственностью государства. И тот, кто нашел клад, обязан сдать его финансовым органам. Обнаружившему золотые, серебряные монеты, жемчуг, советскую или иностранную валюту, драгоценные камни и металлы в слитках и ломе и сдавшему их выдается вознаграждение в размере двадцати пяти процентов сданных ценностей. Женщина об этом знала, но монеты утаила, а потом отдала их своему сыну, Борису Васильевичу Орехову, который плавал электромехаником на судах Северного морского пароходства. Борис Васильевич тоже никуда о кладе не заявил, а стал думать, кому бы сбыть золото. И покупатель скоро нашелся.
Однажды в квартире И. В. Шнейвейса раздался телефонный звонок. «Слушаю,— сняв трубку, ответил хозяин.— Иду!» Из верхнего ящика стола он вытащил плотный конверт, бережно положил его в левый карман пиджака и, надев поношенное зимнее пальто, покинул квартиру. На улице было холодно. Старик плотнее закутал шею шарфом и быстрыми шагами направился к набережной. Во дворе столкнулся с соседкой, которая возвращалась домой с вечерней смены. «Гуляете?» — спросила его женщина. «Да, хочу подышать воздухом»,— замедлив шаг, ответил Шнейвейс. Он проводил соседку глазами и, убедившись, что она скрылась в подъезде, вышел к реке.
Поздний час, на набережной ни души. Только какая-то девушка играет с черным долговязым псом. Старик подошел к фонарю, взглянул на часы и в тот же миг услышал, как на снегу заскрипели чьи-то шаги. Мимо качающейся походкой моряка прошел человек и направился к дому старика. Шнейвейс медленно двинулся следом. В подъезде моряк остановился и, когда старик начал подниматься по ступенькам, протянул ему сверток. Едва взглянув на мужчину, Израиль Вульфович сунул в его карман конверт, подошел к лифту и нажал кнопку.
Много лет И. В. Шнейвейс работал врачом в первой городской стоматологической поликлинике, и его как хорошего протезиста знал весь Архангельск. Однако в последние годы к Шнейвейсу могли попасть только избранные. Он принимал их в рабочее время, квитанции не оформлял, зубные протезы делал из своего золота, получая со своих пациентов солидные гонорары. Частная практика Шнейвейса процветала, никто, кроме посвященных, о ней не догадывался, только вот золото доставать было сложно. Но сегодня протезисту повезло: Орехов не обманул, принес 20 царских монет из золота высшей пробы. Борису Васильевичу было невдомек, что продал он их по дешевке, всего за две тысячи рублей, а старик от радости потирал руки — сделал прекрасный бизнес: клиентов хоть отбавляй, деньги окупятся с лихвой. Он то раскладывал монеты стопками, то рассыпал их по столу, любуясь блеском драгоценного металла. Отец старого Шнейвейса, Вульф Карлович, был стоматологом, имел богатую клиентуру, нажил немалое состояние, но революция лишила его сыновей наследства. Шнейвейс вздохнул... Отец славно пожил, были времена: «Ну, бог даст, и он поживет, еще как поживет...»
Тишину квартиры пронзил резкий звонок. Один, еще один. «Откройте, милиция!» Старик заметался. Навалился грудью на стол, словно хотел прикрыть золото телом, опомнился, сгреб монеты и начал судорожно распихивать их по карманам. Потом бросился в туалет. Но все было тщетно. Час Шнейвейса пробил. Его «клинике» пришел конец.
«Клиника» Шнейвейса имела два отделения. Первое, как мы помним, находилось в служебном кабинете врача-протезиста в городской стоматологической поликлинике, второе — в квартире его сына. Владимир Шнейвейс был весь в отца — такой же деловой, предприимчивый. После окончания Архангельского мединститута он устроился на скромную должность фельдшера в трест «Архгоргаз». Работа была несложная — осматривать водителей машин перед рейсами, много времени не требовала, и Шнейвейс-младший занялся тем, о чем мечтал,— частной практикой. С помощью лапы оборудовал дома зубопротезный кабинет, нанял на работу двух техников. Разделение труда на «фирме» было простое: протезы делали техники, расчеты с клиентами производил Владимир. Иногда он обманывал посетителей «клиники», вставлял коронки из золота более низкой, чем следует, пробы. Клиенты, конечно, ни о чем не догадывались, расплачивались сполна. Естественно, львиную долю дохода брал себе Шнейвейс, техникам Точилову и Макееву доставались крохи. Однако Владимир все время жаловался на недостаток средств, ходил, как и отец, в одном пальто, жену и детей не баловал...
Старший следователь, майор милиции В. Д. Баженов, расследовавший дело о подпольной фирме, рассказывал мне, что, когда у Владимира делали обыск, его жена, Неля, была «удивлена», увидев, как извлекают из тайника диски для изготовления зубных коронок, а из серванта золотой браслет и цепочку. Неля никак не могла объяснить, откуда все это у мужа. Старый Шнейвейс тоже жил аскетом. В его квартире была довольно скромная обстановка. Заработанные нечестным путем деньги он припрятывал или вкладывал в ценности.
Стяжатели умело заметали следы своей деятельности, тщательно соблюдали конспирацию, принимали только «верных» людей, двери открывали на условный звонок, инструктировали пациентов, что нужно говорить в случае чего... Следователям Владимиру Дмитриевичу Баженову и Юрию Ильичу Бессонову пришлось выявить и допросить сотни посетителей подпольной «клиники», не раз проводить опознания владельцев «фирмы» и очные ставки, допросить огромное количество свидетелей. Много времени и сил для того, чтобы разоблачить преступников, потратили и сотрудники ОБХСС УВД старшие инспекторы С. Н. Абрамчук и В. Г. Павленко.
И вот состоялся суд. Известно, что по закону нашей страны золото, серебро, платина и металлы платиновой группы в любом виде и состоянии, в том числе и в монетах, относятся к валютным ценностям и какие-либо операции с ними без разрешения Государственного банка СССР запрещены. Электромеханик Северного морского пароходства Б. В. Орехов, продавший Шнейвейсу золотые монеты, этот закон нарушил и был приговорен к четырем годам лишения свободы в исправительно-трудовой колонии общего режима. Имущество и валютные ценности у него конфисковали. И. В. Шнейвейс, виновный, как и Орехов, в нарушении правил о валютных операциях и в том, что в рабочее время занимался незаконным промыслом в помещении поликлиники, используя государственное оборудование и инструменты, приговорен (по части I статьи 88 и по части I статьи 153 УК РСФСР) к четырем годам лишения свободы в трудовой колонии строгого режима. Тот же срок и тоже с конфискацией имущества получил и его сын. Частная клиника Шнейвейсов закончила свое существование, владельцы «фирмы» отбыли в места заключения. Но какое отношение, спрашивается, имеют ко всей этой истории картины? Самое прямое.
Зима стояла суровая, понятые мерзли и с нетерпением ожидали, когда же закончится обыск гаража старого Шнейвейса. «Ничего тут нет»,— махнул рукой один из приглашенных, оглядываясь вокруг. Действительно, машину давно продали, гараж использовался как сарай. Никто его не отапливал, стены покрылись инеем, железная крыша проржавела. В сарае повсюду были раскиданы тряпки, пустые консервные банки, канистры из-под бензина, обои, стеклянная посуда. Свалка рухляди и все! Но следователь Бессонов и сотрудники ОБХСС думали иначе и, засучив рукава, принялись разбирать хлам. «Эту помойку за неделю не разгребешь»,— ворчали понятые. Пытаясь согреться, они уныло топтались на месте, с тоской поглядывая на сотрудников милиции.
Прошло уже несколько часов — результата никакого. К вечеру следователь Бессонов, отодвинув от стенки полусгнивший диван, обнаружил полку, а в ней сваленные в кучу какие-то рулоны. «Наверное, рубероид»,— подумал Юрий Ильич, вытащил один из рулонов и... чуть не задохнулся от пыли. Он смертельно устал — сказались бессонные ночи и напряжение последних дней — и уже не верил, что сможет найти в гараже что-нибудь ценное, но продолжал дотошно осматривать каждую вещь просто потому, что привык старательно и скрупулезно делать свое дело. Юрий Ильич снял обертку с рулона, развернул его — на темной покрытой пылью поверхности белела чья-то рука — она словно взывала к нему о помощи. Картина! Бессонов протер ее и увидел милое лицо, добрые печальные глаза...
В гараже оказалось большое собрание картин. Потускневшие, помятые, они все же сияли всеми красками мира, утверждая непобедимость света, справедливости и добра. Сотрудники милиции бережно, как детей из огня, вынесли полотна к машине. Под штабелями досок и кипами старых газет обнаружили и треснувшие, с облупившейся позолотой рамы. Бессонов ползал по грязному полу, отыскивая обломки рам; он так и приехал к себе на работу, держа в ладонях отвалившиеся кусочки деревянной резьбы.
Когда картины были доставлены в областное управление внутренних дел, туда немедленно прибыла заместитель директора по научной работе музея изобразительных искусств города Архангельска Е. И. Ружникова. Затем из Ленинграда пригласили эксперта — заведующего сектором живописи XIX—XX вв. отдела Западноевропейского искусства Государственного Эрмитажа. Эксперт Б. И. Асварищ установил авторство и время создания полотен, пытался выяснить, из чьих собраний они перешли к Шнейвейсам. В коллекции, кроме работ русских живописцев, были произведения западноевропейских мастеров прошлого и семнадцатого веков. Не о них ли просил друзей Шнейвейс: «Если меня заберут, гараж сожгите, чтобы гадам ничего не досталось!»
Где взять слова, которые смогли бы выразить признательность и благодарность сотрудникам милиции за то, что они вовремя нашли и спасли от варваров шедевры?! Нет таких слов. Пусть радость тех, кто увидит полотна в музее, будет им наградой.
Итак, свет победил тьму, справедливость восторжествовала. Виновные отбыли в места заключения, их незаконно нажитое имущество, в том числе и картины, конфисковано. Напрасно надеялось зло, что оно неуязвимо. Как бы ни хитрили, ни изворачивались те, кто преступил закон, их настигла рука правосудия! Свершилось оно и в наших сердцах. Пусть Шнейвейсы, эти современные геростраты знают, как велико наше презрение к ним, алчным и суетным, посягнувшим на бессмертные творения лучших сынов человечества! Презрение это безгранично. У него нет срока.
* Герострат, грек из г. Эфес (Малая Азия), сжег в 356 году до н. э. храм Артемиды Эфесской.
Здесь можно поставить точку. История с картинами Шнейвейсов закончилась благополучно, но не может не волновать и другое, пожалуй, самое главное: в частных коллекциях граждан находится много художественных ценностей — как охраняется это не только личное, но и национальное достояние.
В нашей стране памятники истории и культуры являются достоянием народа. В статьях 2 и 4 Закона об охране и использовании памятников истории и культуры говорится, что произведения изобразительного искусства, предметы старины, рукописи, коллекции, редкие печатные издания, находящиеся у граждан и представляющие значительную историческую, научную, художественную ценность, признаются памятниками истории и культуры и подлежат государственному учету. Продавать или дарить памятники культуры можно только после того, как владелец сообщил об этом в государственные органы охраны памятников. При продаже памятников государство имеет преимущественное право покупки.
Однако Шнейвейсы свои картины на учет не ставили. Больше того, никто никогда не видел, чтобы стены квартиры Владимира украшали произведения искусства. Совершенно ясно, картины этим людям были нужны отнюдь не для эстетического наслаждения и духовных радостей, а совсем для других целей. Вероятно, они собирались контрабандным путем переправить свою коллекцию за границу: ведь Архангельск — крупный морской порт! Потому-то и прятали полотна от людских глаз и государственных органов. Но Шнейвейсы — исключение. Только те, для кого нет ничего святого, кроме хрустящих купюр и золота, способны подвергать подобной опасности свои художественные коллекции, как это делали старый протезист и его отпрыск. Однако есть еще люди, и об этом нельзя умолчать, которые недостаточно бережно, а иногда и просто халатно относятся к произведениям искусства, которыми обладают.
Недавно была я у одной молодой супружеской пары. Хозяин полез на антресоли, чтобы отыскать там кеды, а вытащил... древнюю русскую книгу, написанную полууставом. Ему и в голову не приходило, что, может быть, эту рукопись давно ищут ученые, что она им очень нужна. А вот другой случай. В Вологодской области мне рассказали о женщине, которая рубила капусту на какой-то доске. Когда в деревню приехали работники музея, оказалось, что доска эта не что иное, как икона шестнадцатого века, вернее ее останки. Сколько картин, фарфора и других предметов старины, доставшихся по наследству, хранится в домах Москвы, Ленинграда, Киева и других городов? Этого никто не знает. Сколько прялок, утвари, предметов быта наших предков пылится на чердаках в деревнях и селах? Нет им числа. А ведь можно было бы собрать их, создать сельский музей, и вещи бы заговорили: это твоя прабабка сидела за прялкой, кувшин изваял твой дед, а бабушка сплела дивные кружева... И каждый еще раз бы осознал, откуда он родом, где его корни, понял, что история народа не с него началась и не им кончится...
Музей всегда посредник между культурой прошлого и будущего, он не только приобщает к прекрасному, но и пробуждает его, делает человека талантливее, добрее, чище. Маленькие хранилища прошлого, где живет память о предках, где трепетно относятся к творениям их рук, уже созданы во многих селах, аулах и деревнях. Эти музеи любят, часто посещают и пополняют. И все-таки их до обидного мало, наследие прошлого гибнет, теряется безвозвратно.
Как-то умерла старая женщина, дальние родственники получили наследство. Я видела, как один нетрезвого вида субъект свалил в кучу старые вещи, запихнул в мешок картину, а амура с отбитым крылом выбросил на свалку. Не только этот человек, но и многие другие не понимают истинной ценности вещей, которыми владеют, не берегут их, не реставрируют картины — не хотят или не могут найти мастера,— и произведения искусства ветшают, приходят в негодность. А между тем в гражданских кодексах всех союзных республик (в ГК РСФСР статья 142) говорится о том, что, если гражданин бесхозяйственно обращается с имуществом, имеющим значительную историческую, художественную или иную ценность для общества, государственные организации, задача которых — охранять такого рода имущество, предупреждают собственника о том, что он должен немедленно прекратить такое отношение к ценностям. Если это требование не выполняется, суд вправе изъять данное имущество, возместив его стоимость. Но как можно «предупредить» или «изъять», если владелец не поставил на учет свои художественные ценности? Кто должен таких людей выявлять, помогать бороться с нарушителями Закона? Прежде всего, конечно, работники государственных органов охраны памятников. Министерству культуры СССР надо бы разработать все нормативные документы, которые определяли бы взаимоотношения владельцев частных коллекций с государством. Только тогда Закон об охране и использовании памятников истории и культуры будет выполняться.
У нас в стране более 30 миллионов членов добровольного общества охраны памятников, среди них тысячи комсомольцев и пионеров — огромная сила! И надо, чтобы они активнее осуществляли контроль за тем, как владельцы обращаются с произведениями искусства, берегут ли их, ставят ли на учет, соблюдают ли Закон? Члены общества и каждый человек, у которого душа болит за наше национальное достояние, должны сообщать местным Советам народных депутатов, музеям, всем государственным органам охраны памятников о выявленных ими фактах нарушения Закона и других обстоятельствах, угрожающих сохранности этих памятников. Этого требует и устав общества по охране памятников. И его надо неукоснительно выполнять. Иначе многое из художественного наследия прошлого будет утрачено.
Собрание картин Шнейвейсов чудом спасли, а что будет с другими? Это зависит от каждого из нас. Если человек любит свою Родину, чтит историю своего народа, с уважением относится к общечеловеческой культуре, он не допустит, чтобы кто-либо варварски обращался с наследием прошлого. Тот, кто по-настоящему ценит искусство, поклоняется ему, сделает все, чтобы и другие приобщились к прекрасному. Он постарается бережно донести и передать следующим поколениям нетленные сокровища предков.
В Москве есть дом, где двери открыты для всех. Здесь жил выдающийся пианист, профессор Московской консерватории Александр Борисович Гольденвейзер. Друг Льва Толстого, Рахманинова, Скрябина, Гедике, он хранил их письма, рукописи, ноты. И еще при жизни отдал государству все свое состояние: памятные вещи великих, картины знаменитых художников, огромную библиотеку, редкие музыкальные записи, два великолепных концертных рояля. Гольденвейзера давно нет с нами, но его дом не опустел. Он по-прежнему центр доброго общения. Каждый четверг в большой гостиной зажигается люстра, люди рассаживаются вокруг роялей, слушают пианистов и скрипачей, и сердце каждого зажигается любовью и вдохновением.
Когда вы будете проходить по залам Русского музея в Ленинграде, обратите внимание на выставку пейзажей Шишкина, Левитана, Поленова, Васнецова, Саврасова. Сорок две картины выдающихся художников подарил музею доктор технических наук профессор Михаил Васильевич Семенов. Подарил, несмотря на то, что сам живет скромно, никаких доходов и заработков, кроме пенсии, не имеет. Экспонируется в Русском музее и выставка прикладного искусства прошлого столетия. Вы увидите изумительные изделия из фаянса и серебра, уникальный сервиз восемнадцатого века, старинный фарфор, шитье бисером — всего пятьсот предметов. Их безвозмездно передала музею преподавательница Людмила Ивановна Караводина.
Я могла бы назвать еще множество имен тех, кто подарил свое богатство музеям Якутска и Костромы, Ярославля и Иркутска. Все это люди неодинокие, имеющие наследников. Они создавали свои коллекции годами, порой отказывая себе в самом необходимом, тратили драгоценное время и силы, чтобы собрать то, о чем мечтали. Они любили свои коллекции больше всего на свете и именно поэтому отдали их народу. Жизнь человеческая коротка, жизнь человечества бесконечна. И если каждое поколение будет бережно передавать другому произведения искусства, сокровища сохранятся надолго, навсегда. Сохранится и выпестованное веками духовное богатство и высокая нравственность народа.
Будем же подлинными наследниками прекрасного. Только тогда будут прекрасными наши внуки и правнуки, все, кто сменит нас на родной земле.
• • •


наш календарь

«Основой семьи признается...»

Развитию и укреплению семейных отношений, основанных на новой социалистической морали, особое внимание уделялось с первых дней существования молодой Советской республики. Уже в декабре 1917 года были приняты два декрета, сформулировавшие основные положения семейного права первого в мире социалистического государства. Согласно им церковь полностью отстранялась от ведения книг актов гражданского состояния. Эта функция передавалась загсам. Закреплялось равноправие мужчины и женщины в семейных отношениях. Декреты законодательно решали и другие столь же существенные стороны жизни советской семьи.
Именно на их основе 16 сентября 1918 года, шестьдесят пять лет назад, ВЦИК принял Кодекс законов об актах гражданского состояния, брачном, семейном и опекунском праве. Этот первый советский семейный кодекс вобрал в себя и тот пока небольшой опыт работы, связанный с регулированием брачно-семейных отношений.
Большое внимание в кодексе уделено брачному праву, включающему в себя такие существенные вопросы, как порядок регистрации брака и его прекращения, права и обязанности супругов. Признавался только гражданский брак, зарегистрированный в загсе или в заменяющих его нотариальных отделах при местных Советах. Брак, совершенный по религиозным обрядам и при содействии духовных лиц, не порождал супружеских прав и обязанностей.
Для регистрации брака необходимы были определенные условия. Прежде всего достижение брачного возраста. Женщина могла вступить в брак в шестнадцать лет, мужчина — в восемнадцать. Брак регистрировался только при взаимном согласии мужчины и женщины образовать семью. Одновременно кодекс предусматривал условия, которые препятствовали образованию семьи. Утверждая принцип единобрачия, закон запрещал вступать в брак лицам, уже состоящим в зарегистрированном браке или в браке, имеющем силу зарегистрированного (к ним относились церковные и религиозные браки, заключенные до революции, а также до принятия первых декретов, о которых говорилось выше). Не допускались браки между родственниками по прямой восходящей и нисходящей линии, полнородными и неполнородными братьями и сестрами. И в то же время подчеркивалось, что «не служит препятствием для заключения брака разноверие лиц, желающих вступить в брак».
Центральное место в кодексе занимал раздел, регулировавший взаимоотношения родителей и детей. Раз и навсегда устранялось бытовавшее до революции понятие «незаконнорожденные дети» и связанные с этим различные ограничения. Дети, рожденные вне брака, полностью уравнивались в правах с детьми, рожденными от лиц, состоящих в зарегистрированном браке. Отцом и матерью считались лица, записанные родителями в книге записей рождений.
В отношении своих детей родители наделялись равными правами и несли равные обязанности. В законе подчеркивалось, что они «обязаны заботиться о личности несовершеннолетних детей, об их воспитании и подготовлении их к полезной деятельности». На них возлагалась защита интересов детей во всех учреждениях, в том числе и в суде. Если родители по каким-то причинам не проживали вместе, то от их соглашения зависело, с кем из них должны были находиться несовершеннолетние дети. Если они не приходили к единому мнению, спор решался в судебном порядке. Естественно, при этом в первую очередь учитывались интересы ребенка.
Вообще родительские права, подчеркивалось в кодексе, осуществлялись исключительно в интересах детей. При неправомерном их осуществлении суду предоставлялось право применить строгую меру — лишить мать и отца родительских прав.
На родителей возлагалась обязанность материально содержать своих детей. Причем эта обязанность сохранялась за ними и после расторжения брака. При разрешении дел, связанных со взысканием содержания на детей, суд принимал во внимание «как средства и трудоспособность обоих родителей, так и невозможность трудоспособной матери иметь заработок по причине необходимости ухода за детьми или беременности». В кодексе было введено важное положение, действующее и поныне, о том, что лишение родительских прав не освобождает родителей от издержек на содержание детей.
Став взрослыми, дети, в свою очередь, обязаны были проявлять заботу о родителях.
Принятие семейного кодекса в 1918 году было примечательным явлением. Это был вообще первый советский кодекс. В нем очень удачно кодифицировано революционное законодательство в области семейных отношений. В основу его были положены новые принципы, отвечающие тем коренным социалистическим преобразованиям, которые происходили в жизни страны. Кодекс практически решал вековые проблемы брака и семьи и прежде всего покончил с неравноправным положением женщины в семье. Не случайно он послужил образцом при создании семейных кодексов в других советских республиках.
Сегодня, в условиях развитого социализма, семейные отношения в нашей стране регулируются Конституцией СССР, Основами законодательства Союза ССР и союзных республик и кодексами о браке и семье союзных республик. Переняв и развив лучшее в области законодательства, накопленное со времени принятия первого советского семейного кодекса, они прежде всего направлены на укрепление советской семьи.
• • •

<- предыдущая страница следующая ->