скачать журнал

<- предыдущая страница следующая ->

СОБЕСЕДНИК

ЖИТЕЙСКИЕ ИСТОРИИ

А. БЕЛЕНЬКАЯ
Прости меня...

Вот и закончилась эта история. Совещание в роно, на которое все так уповали, позади. «Один из вас должен отречься от ребенка,— было сказано Малышевым.— До тех пор, пока дочь не вырастет и сама рассудит, кто прав, кто виноват. Советуем решиться на этот шаг. Для блага самой девочки».
Эти слова напомнили мне старую легенду о мудром суде некоего царя, порешившего отдать ребенка той из двух спорящих женщин, которая согласна была отречься от него, лишь бы остался живым. Однако в роно звучал какой-то странный вариант древней притчи. Ведь официальные лица, как мне показалось, взывали к отречению не ради жизни ребенка, а от собственного бессилия: слишком долго безрезультатно решалось здесь дело Малышевых.
В самом деле, что значит отречься от дочки? Уйти? Исчезнуть? Переехать в другой город и никогда не попадаться ей на глаза? Будет ли это благом для девятилетней Марины и так уж слишком много пережившей? И кто должен отречься? Мать? Или отец?
Дело зашло в некий тупик!
Из окна в коридоре роно мне видно, как расходятся Малышевы по домам. Вот решительной походкой прошел впереди всех отец, и засеменила за ним Марина. Шагах в двадцати плетется, с трудом передвигая ноги, мать. Марина вдруг останавливается, смотрит назад. Несколько секунд ждет маму. А потом, словно выдернув занозу, бежит за отцом, быстро нагоняет его. Тот сначала не хочет смотреть на дочку, потом решительно берет ее за руку и уводит прочь...
Читая о Малышевых, иной с облегчением подумает: «Тут не про меня!» Однако человеческие чувства, намерения, мысли, поступки не так уж трудно узнаваемы, если посмотреть на себя честно, непредвзято. Присмотритесь, может, найдете кое-что с собой схожее. Думается, история Малышевых (фамилия, конечно, изменена) поучительна для многих.

«...Я начну с конца,— писала в редакцию Людмила Вадимовна Малышева,— с того самого счастливого дня в моей жизни, когда летом 1980 года решением нарсуда я была восстановлена в родительских правах на двух дочерей — Катю и Марину. Не буду писать обо всех трудностях, через которые прошла, но поверьте: я сделала все, чтобы восстановиться. Если бы потребовалось этот путь пройти заново, я бы, не задумываясь, прошла его еще раз...»
Людмила Вадимовна не пишет о предыстории — ей тяжело ворошить старое. Но чтобы понять все, что произошло дальше, надо вернуться назад.
«...Как-то муж ни за что оскорбил мою старшую дочь, Катю,— объясняет спустя годы Людмила Вадимовна,— и сердце мое не выдержало. Если мог одно плохое слово о ней сказать, значит, эти мысли жили в нем постоянно. С горя я стала прикладываться к рюмочке».
Нет, «рюмочка» вошла в ее жизнь раньше. Работала Малышева официанткой в большом ресторане. Когда Игорь Петрович познакомился с ней, Людмила уже давно выпивала. Вроде бы помаленьку. Друзья предупреждали его: смотри, трудно будет. Но он безоглядно полюбил красивую Людмилу, ее дочку Катю и все их заботы взял на себя.
«На первые два года нашей жизни нельзя пожаловаться,— рассказывала Людмила Вадимовна.— Жили душа в душу. А потом все пошло наперекосяк. Рождение нашей общей дочки не остановило кризиса».
Когда появилась Марина, Кате было уже семь лет. Ссоры, скандалы стали в семье привычными. И причины развала, видимо, были не только в водке.
Малышев подал на развод. Об «отобрании» крошечной Марины мать рассказывает со слезами на глазах. Муж пришел с работником инспекции по делам несовершеннолетних, объявил, что жена не справляется с воспитанием девочки и они с бабушкой забирают ее к себе. Людмила умоляла его не делать этого, но он не послушал. «Ничего этого не было!— доказывает теперь Игорь Петрович.— Она была до бесчувствия пьяной, а когда протрезвела, даже не попросила дочку обратно. И как только может женщина докатиться до такого?»
А спустя некоторое время народный суд лишил Малышеву родительских прав на обеих дочерей — на основании того, что «гражданка Малышева часто является домой в позднее время в нетрезвом состоянии, и старшая дочь — свидетель аморального поведения матери». На пять лет судьба сестер сложилась по-разному: Марина жила с отцом и бабушкой, Катю отправили в детский дом. Отца своего она не знает, так как брак с ним Людмила Вадимовна, по ее собственному выражению, «не заметила».
«Мысли о детях спасли меня,— рассказывает сегодня Малышева.— Я сама, добровольно пошла на лечение. Угар кончился. Поняла, что почти погубила дочерей. Как подумаю, в какую бездну я могла скатиться, не по себе делается. Великое спасибо тем людям, которые помогли мне в трудные минуты жизни окончательно не упасть, поверили в мою искренность».
Пройдя курс лечения и закрепив его, Малышева решила многое изменить в своей жизни. Пошла работать на завод. «Как семнадцатилетние девчонки, стала ученицей. Освоила специальность. Неловко было стоять рядом с ними, но как только вспоминала, из какой ямы я выбралась, стыд улетучивался. Работой тоже лечилась. Трудилась, тружусь, получаю достаточно. Родители мои говорили: «Давай все тебе купим». Я отказалась: сама буду поднимать доченек».
С трудом узнала Людмила Вадимовна, в каком детском доме воспитывается старшая дочь, Катя, и зачастила туда. Директор и воспитатели сначала возражали, но, видя горе матери, искреннее ее раскаяние, стали разрешать встречи. «Видела я детей в детском доме,— рассказывала Малышева в письме.— Они окружены заботой, вниманием, одеты, сыты, но лишены самого главного: ласки матери. Я много занималась не только Катей, но и другими, они называли меня мамой. Как могла, вселяла в Катю надежду на то, что обязательно восстановлюсь в правах...»
Характеристика Людмилы Вадимовны с сегодняшнего места работы сугубо положительная: «Хорошо освоила специальность, получила высший квалификационный разряд. Перевыполняет план, пользуется уважением коллектива. Дисциплинарных взысканий не имеет. Принимает участие в общественной жизни цеха. Ударник коммунистического труда».
Пять лет спустя после первого процесса суд выносит решение: восстановить Малышеву в родительских правах на обеих дочерей. Основание: мать исправилась, не пьет, хорошо работает, любит дочерей, хочет участвовать в их воспитании.
С Катей решилось просто: она вернулась из детдома к маме. Хорошая, скромная, работящая девочка, учится теперь в десятом классе. Трудности начались с младшей дочерью. Как было рассказать Марине, которую не растила и почти не видела шесть лет, что мама «нашлась»? Людмила Вадимовна придумала сложный план: устроила Катю в Маринину школу, благо, живут они близко; рассказала обо всем директору; попросила назначить Катю вожатой в 3 «Б», где училась Марина. Директор пошла навстречу, разрешила. Мать и сама стала частой гостьей в школе. И как-то показала она Марине фотографии, где стоит рядом с ее папой, в свадебной фате...
В первую минуту девочка растерялась. А потом глаза заблестели. «Хотите, я для вас сейчас сделаю... сделаю... Самое трудное!» И, скинув туфли, разогналась по школьному коридору колесом, только пятки засверкали над головой...
Чувства девочки так понятны! Многие годы провела Марина в тоске: почему-то у всех детей есть мама, а у нее нет. Кто знает, сколько ночей проплакала она, спрятав голову в подушку... И вдруг — мама нашлась!
«Девочка всей душой потянулась к нам,— рассказывала Малышева.— Но начались угрозы со стороны отца, и Марина стала нас избегать. Он ей так и заявил: «Будешь ходить к ним — забудь мой дом».
В постановлении роно, принятом после решения суда, сказано: «Рассмотрев заявление гражданки Малышевой о порядке общения с несовершеннолетней дочерью Мариной, 9 лет, и принимая во внимание, что отец не возражает против общения матери с дочерью, если дочь пойдет к ней добровольно, руководствуясь статьей 56 Кодекса о браке и семье РСФСР, отдел народного образования постановляет: разрешить гр. Малышевой общаться с дочерью Мариной во вторник и четверг после школы, в воскресенье с 10 часов утра до 19 часов, после чего возвращать ребенка отцу». Однако Марина побывала в доме матери всего один раз и, хотя вернулась оттуда с подарками, в дальнейшем ходить отказывалась.
«Как мать, я оказалась бессильна перед злом,— писала Малышева в редакцию.— Что мне делать? Помогите во имя всего доброго на земле, чтобы дети мои были вместе, чтобы Мариночка наконец узнала радость материнской ласки. Картина получается неприглядная: Марина понимает, что папа делает плохо, но видит, что ему это дозволено. Какой вырастет она при таком влиянии?»
Вот такая история... Алкоголизм — болезнь тяжелая и сложная. Нередко бывает: даже решившийся на лечение человек не выдерживает до конца. Врачи в таких случаях говорят о недостаточности волевого фактора. Но воля должна «питаться» какой-то целью, тогда она становится могучим нравственным рычагом. В случае с Малышевой цель была поистине великой: снова стать матерью своим детям. Женщина бросила пить, вернулась в ряды нормальных людей. Суд восстановил ее в родительских правах. Работники районной комиссии по делам несовершеннолетних, судья, ведший дело, отзываются о Малышевой с уважением. И поставить бы здесь точку, пожелав Людмиле Вадимовне дать счастье детям и впредь никогда не совершать столь страшных ошибок...
Однако реальной возможности стать снова матерью Марине Людмила Вадимовна не видит, потому и обратилась в суд с просьбой пересмотреть вопрос о месте проживания младшей дочери, вернуть обратно к себе домой. Основания: девочка подрастает и нуждается в материнской руке; Малышев был вторично женат, но мачеха плохо относилась к падчерице, главное же, что отец не соблюдает постановление роно, не считается с решением суда — словом, произвол.
...Признаться, к дому Игоря Петровича Малышева и его матери Лидии Кузьминичны я подходила в смутном состоянии духа. По рассказам Людмилы Вадимовны, с одной стороны, видела в своем воображении крепкую женщину, которую и годы не берут; твердой рукой правит она своей большой семьей — вырастила пятерых дочерей и сына. Людмила Вадимовна говорила, что Игорь Петрович давно бы простил ее, да вот свекровь не позволяет. Видно, трудный человек — бабушка!
С другой стороны, не стоило забывать, что именно она вырастила внучку.
Квартира Малышевых оказалась просторной, чистой, многолюдной. Чувствовалось, что здесь живут по-родственному. В большой комнате у окна — широкая бабушкина кровать. Рядом — Маришкин диванчик. И еще в комнате ситцевый полог, закрывающий белоснежную постель прабабушки. И сама она суетилась рядом, хрупкая, как лучина, старушка далеко за восемьдесят. Не верилось сейчас в слова Людмилы о том, что Лидия Кузьминична «всю жизнь поедом ест» свою старую свекровь. Как бы сумели они тогда вместе растить и воспитывать маленькую Маринку?
— Мы никогда не настраивали Марину против матери,— опережая мои вопросы, сказала Лидия Кузьминична.
Когда Марина впервые спросила о маме, ей было года три. «Нету у нас мамки»,— заявил отец. Похоже, девочка надолго забыла о своем мучительном вопросе. Однако года через два повторила его: «Ну кто же меня родил? Разве ты, бабушка?» И услышала, что мама у нее была, да вот плохо вела себя, водку пила, а потом и вовсе бросила папу и дочку. С тем Марина и выросла. Наверное, чтобы легче было ее детскому сердечку смириться с такой несправедливостью судьбы, сама придумала, что мама ее умерла. А в доме слово «мама» никогда не произносилось, и все шестеро детей Лидии Кузьминичны поэтому величали ее только бабушкой. Чтобы зря не травмировать девочку. Был отец вторично женат, но, увидев, что жена совершенно равнодушна к его маленькой дочке, развелся.
А потом Маринина мама «нашлась»! Но девочка замкнулась, ушла в себя, маму стала избегать и, чтобы не сталкиваться с ней в школе, удирала кружным путем.
— Как же можно простить такую женщину? — недоумевает Игорь Петрович.— Ведь она забыла самое главное — свой материнский долг! Да если женщина утратила инстинкт матери, она конченый человек!
— Пять лет о Маришке не вспоминала,— жалуется бабушка.— И ведь рядом жила, через дом. И не все ж двадцать четыре часа в сутки пьяной была, правда? Ни разу не зашла, не позвонила... Значит, не нужна была ей Маринка, вот что!
— А сколько раз Маринка болела,— рассказывает отец.— Эпидемии гриппа, детские инфекции. Думаете, мамаша хоть что-нибудь знала? Да ей до девчонки дела не было!
— Но как могла она приходить, если была лишена родительских прав? — удивляюсь я.— Вы бы и на порог ее не пустили!
— Так дело же в чувствах,— не согласен отец.— Где они были?
— Теперь подарки приносит,— сетует бабушка.— Ясное дело: заласкивает ребенка — подарки-то кому ж не нравятся? Сумку принесла, платье дорогое. Зачем это Марине? Все необходимое у нее есть. Она у нас выросла неизбалованная, добрая. Никогда себе ничего не попросит — сначала выяснит: не надо ли отцу чего, мне, прабабушке. Как бы Людка не испортила ребенка своими подношениями!
— Придумала версию: будто я не пускаю Марину в тот дом,— с горечью говорит Игорь Петрович.— Да ее туда на аркане не затянешь! А Людка чернит меня на каждом углу. Отомстить хочет — за то, что тогда я ушел от нее, девочку забрал. Да как я мог не забрать? Она погибла бы у такой матери!
— Скажите, разве это справедливо? — волнуется бабушка.— Шесть лет растили ребенка, а теперь ей отдать...
— Как же быть с Катей? — перевожу я разговор на другую тему.— Надо ли отрывать сестер друг от друга?
— Людмила хитрая, знает, как в самую больную точку попасть. Катя ее во всем слушает, а сейчас, боюсь, не сестринские чувства толкают ее к Марине, а волю матери выполняет, переманить Марину в тот дом хочет.
— Сама-то Катя без указки матери не интересуется Маринкой,— добавляет бабушка.— Самого простого не спросит: может, помочь с уроками надо? Нет, это не сестра! У Маринки с нашей стороны много есть сестер и братьев. Неважно, что двоюродные,— они к ней как к родной относятся, и она их любит.
— Я с нетерпением жду суда,— заключил наш разговор Игорь Петрович.— Марине скоро десять, ее спросят, с кем она хочет жить. Мы уверены: с нами. Да вы сами можете с ней об этом поговорить.
Пока я сижу в уютной квартире Малышевых, мной владеют очень противоречивые чувства. Подумать, то упреки Людмиле Вадимовне довольно логичны. И отец, и бабушка Малышевы, и все их родные заслуживают большого уважения — сумели вырастить девочку; ни в материальном, ни в моральном отношении она ущерба не знала, внимания и ласки видела достаточно. Но... Только ли родственные чувства к девочке руководят сейчас всеми их действиями?
Явно чувствуется: ни за что не только не хотят отдать Марину матери, в чем их вряд ли можно упрекнуть, но и против ее свиданий с Людмилой Вадимовной возражают. Нет ли здесь мстительных мотивов? Или действительно боятся дурного влияния со стороны матери? Не верят в то, что та полностью исправилась? Зачем, не пожалев черных красок, рассказали Марине всю правду о матери? Подумали ли о том, какой тяжестью ляжет на ее хрупкое сердечко эта правда? И как они могут быть уверены, что мать никогда не будет нужна Марине? А главное — на пользу ли ребенку этот злой настрой? При всем уважении к отцовским чувствам Малышева его объективность что-то кажется мне сомнительной... И вот довод — мы вырастили девочку, значит, она наша — тоже вызывает возражения: ребенок не вещь, и никто из родственников не может претендовать на «единоличное владение» им...
...Есть ли что-нибудь более сложное, чем выступать судьей чужих поступков и отношений? Трудно представить себя на месте этих людей. Ты не жил их чувствами, не знаешь до глубины всех причин, которые привели к драме. Да и человек сложен — не всегда отрицательный его поступок перечеркивает все хорошее в нем. Судить трудно даже с точки зрения закона, где предусмотрены смягчающие и отягчающие вину обстоятельства и разные варианты наказания. С точки зрения морали судить не менее трудно.
И потому, желая составить объективное мнение о Малышевых, я обошла многих людей, хорошо с ними знакомых.
— Людмила Вадимовна сумела побороть свою слабость, бросила пить, восстановилась в родительских правах. Но я не могу простить ей прошлого! — говорит учительница Марины по начальной школе.
— Малышева так горда собой, что чуть ли не награды ждет, — вторит учительнице инспектор роно по опеке.— Да, сейчас в дом чисто, Катя хорошо учится, мать работает. А у меня перед глазами по-прежнему стоят те картины, которые я видела в этом ломе раньше. Жуткая грязь, дети заброшены. Катя пристроится с уроками на кухне или на лестнице, а младшая стоит в кроватке голодная, мокрая... А мамаше хоть бы хны: пьяная. Одумалась она? А вдруг все начнется сначала? Опять лишим родительских прав, только для детей какая травма...
— Почему считаете, что Малышевой движет желание снова стать матерью девочек? — спрашивают прежние соседи Людмилы.— А вдруг у нее совсем иные цели? Например, алименты с мужа получить — зарплата-то у него солидная. Или жилплощадь увеличить: сейчас они с Катей в четырнадцатиметровой комнате живут, а пропишут младшую — дадут им отдельную квартиру.
Слушаю, слушаю разные мнения... Чувства в душе возникают сложные!
Удивляюсь: почему все те, кто берется судить Малышеву сегодня, так хорошо помнят прошлое и не принимают в расчет те трудности, которые она преодолела на пути к возрождению? Почему решение о восстановлении Малышевой в родительских правах, как выходит, не уважается ни отцом, ни окружающими — мать фактически не может видеться с дочерью? На высоте ли оказались некоторые работники органов народного образования? И «невооруженным глазом» видно, что они целиком на стороне отца; их слова на последнем заседании роно - «Отрекитесь от дочери!» — обращены, по сути, только к матери.
Конечно, Людмила Вадимовна сильно запятнала свою репутацию. Но все-таки теперь она иная, а положение ее, отношение к ней остается прежним. Что же ей делать? Официальные лица обязаны в своих действиях руководствоваться не личными симпатиями и антипатиями, а законом, объективным положением дел.
К моменту встречи с Мариной Малышевой дома я ее неплохо знала: сидела на уроках в ее классе, наблюдала на переменах, беседовала о ней с учителями. Опрятная, ухоженная девочка, учится хорошо. Очень любит отца. Кажется доброй, покладистой, разумной.
И все же сейчас я боялась встречи с ней. Как говорить о самом больном? Как объяснить ребенку всю сложность человеческих отношений? Да и вправе ли я поколебать сомнениями ту относительно спокойную жизнь, к которой Марина привыкла?
Сначала беседуем о школе, потом о кино и театре.
— А с мамой ты куда-нибудь ходишь? — спрашиваю будто невзначай.
— Нет! — резко меняет тон Марина. И пунцовеет.— Я от нее убегаю. Не хочу, чтобы она приходила в школу. Поймает меня, заведет в уголок и допрашивает. Не хочу ей ничего рассказывать!
— А с подружками или соседями ты ходишь в кино?
— Конечно, но это другое дело: с ними пошла, и все. А она... Чего пристает ко мне? Раньше не нужна была ей, а теперь она мне не нужна!
...Как узнавались в словах ребенка слова взрослых!
— Ты не права, Марина.
Чего ожидала я в ответ? Не знаю. Наверное, всплеска детских чувств. А в ответ ни слова.
Чувства девочки понятны: она считает, что мать предала ее. Есть ли что-нибудь горше, чем обиды маленького, у которого мать есть — вместе с тем нет? Покопаемся в своей душе — став взрослыми, с горечью вспоминаем даже мелкие обиды детства, а здесь такие переживания...
И однако... Я видела лицо девочки. На нем удовлетворение, что сумела произнести жестокие слова. Видела, как расслабились от напряжения взрослые,— Марина не подвела, мы победили, девочка наша. Но не рано ли радовались папа и бабушка? Жестокость и черствость, поселившиеся в сердце в столь ранние годы, могут стать постоянными свойствами человека. Кто знает, не отвернется ли Марина со временем и от отца с его родными, как отворачивается сейчас от матери?
Взрослые настраивают Марину — не столько, может быть, прямыми словами, сколько всем своим отношением к Малышевой,— на то, чтобы она никогда не простила мать. Тяжелым бременем ляжет все это на детское сердце. Человек, живущий злобой, неспособный простить, духовно обедняет себя как личность, постепенно становится ограниченным, необъективным, предвзятым, не умеющим широко смотреть на жизнь.
Способность прощать означает способность понимать тех, кто рядом,— животворнейшее свойство человеческой души. Если бы Марина увидела, что бабушкин и отцовский дом больше не пышет ненавистью к ее матери, это помогло бы даже такому измученному сердцу ребенка снова согреться. Речь ведь идет о возрождении человечного отношения к матери. Добрые чувства взрослых помогли бы этому очень обиженному судьбой ребенку жить и расти нормально.
Мы против всепрощения, оправдывающего любое зло. Это чуждо нашей морали. На свете действительно есть преступления, которые нельзя простить ни при каких обстоятельствах. Но мы за прощение того, кто осознал и искупил свою вину.
Людская доброта обладает неизмеримой силой — она способна вернуть к жизни оступившегося. Прощение означает возрождение веры в человека. Только веря в себя, мы можем быть полноценными людьми; неверие выбивает главную платформу, на которой стоим. Прощение окружающих делает человека способным на моральное творчество, то есть на совершенствование своей души и жизни, порождает сильнейшее желание отплатить людям той же добротой, которой они спасли его. Мораль нашего общества проникнута верой в человека. Это значит, что мы способны уважать не только тех, кто всегда жил гладко, но и тех, кто оступился, но вину свою полностью осознал и искупил. Эту мораль мы должны внушать и детям — им перенимать от взрослых эстафету жизни и наших духовных ценностей.
Может быть, если бы люди были настроены к Малышевой благожелательнее — причем именно те, кто знал о ее моральном падении, кто способен оценить ее возрождение,— это помогло бы ей понять, что на сегодняшний день она, по сути, прошла лишь первую половину трудного пути возвращения к нормальной жизни: исправилась сама. Вторая половина этого пути будет не легче: вернуть чувства дочери очень трудно. Как просто то, что дает нам природа, и как трудно, однажды это простое утеряв, снова вернуть его!
Людмила Вадимовна гордится тем, что сама, без подталкивания, вылечилась от алкоголизма, стала труженицей. Но все то время, пока занималась я ее делом, не покидало меня чувство досады. Не надо на каждом углу кричать о своем «героизме» — это подрывает веру, создает ощущение, что Малышева больно быстро сама себя простила. И сейчас слишком форсирует события, требовательно высекая искры любви из детского сердца. Мне кажется, только неназойливое внимание, доброжелательность, неспешность действий могут помочь Людмиле Вадимовне вернуть чувства дочери. Наверное, и само время поможет девочке понять, что мать действительно искупила свои ошибки.
При всей остроте, драматичности, необычности эта история похожа на многие другие бракоразводные истории — прежде всего тем, что и мать и отец, как доказывают они своими действиями, все-таки больше думают о себе, чем о ребенке. Оба очень эмоционально, яростно доказывают, что думают о благе дочери, но на самом деле это благо только отдаляют, борясь за то, чтобы дочка не досталась другому. Обоим родителям (да и всем людям, кто связан с жизнью Марины Малышевой) надо постараться как можно меньше травмировать детское сердце дальше — оно и так слишком измучено; даже в такой трудной ситуации пытаться искать пути душевного сотрудничества ради ребенка. Сделать все, чтобы девочка росла физически и психически здоровой, жила полноценной, насыщенной жизнью. Это возможно, хотя и трудно. Любовь к детям — это прежде всего отречение от своего эгоизма ради них. Во имя их счастья.
• • •

<- предыдущая страница следующая ->