каморка папыВлада
журнал Человек и закон 1983-02 текст-6
Меню сайта

Поиск

Статистика

Друзья

· RSS 29.03.2024, 07:53

скачать журнал


критика и библиография

Ремесло инспектора Коваля

Иной маститый писатель, актер, давая интервью или встречаясь с читателями, зрителями, нет-нет да и обронит как бы между прочим: «Мое писательское ремесло», «Мое актерское ремесло». И все мы понимаем, что признанный мастер тем самым желает подчеркнуть: творчество — это прежде всего труд и еще раз труд.
«Справедливость — мое ремесло» — так называется вышедшая в издательстве «Советский писатель» (1982 г.) книга украинского писателя В. Кашина. Посвящена она нелегкому и благородному труду работников милиции, стоящих на страже советского правопорядка. Книга включает в себя три романа: «Приговор приведен в исполнение», «Тайна забытого дела» и «Тени над Латорицей»,— объединенных в один сериал их главным героем — инспектором уголовного розыска подполковником Ковалем, посвятившим всю свою жизнь борьбе с преступностью.
Справедливость — понятие высокого социального звучания. И если инспектор Коваль несколько его приземлил, назвав ремеслом, значит, всем своим многолетним трудом он доказал право на это. С такими мыслями я открывал новую книгу.
Писатель не скрывает очевидной симпатии к своему герою. Коваль наделен высокими нравственными и профессиональными качествами, и они не лежат втуне, а активно проявляются в деле, которому он служит. У инспектора уголовного розыска нет недостатков, разве что он много курит. Наверное, таким и должен быть оперативный работник в приключенческой литературе. Ведь если читатель то и дело будет спотыкаться на ошибках «сыщика», книга его вряд ли заинтересует. Жанр есть жанр.
Впрочем, не о жанровых особенностях произведений В. Кашина хотелось бы здесь поговорить в первую очередь. Обращает на себя внимание правовая основа книги, авторское отношение к юридическим вопросам и проблемам, правовая канва, на которую положены описываемые события.
Книги о работе органов милиции, следствия очень близки к «производственному» роману. Тут важны конкретность и достоверность обстановки, узнаваемость ситуаций, точность деталей.
Если, к примеру, в книге о рыбаках автор назовет траулер шаландой, а невод — бреднем, мы вряд ли отнесемся с доверием к такому произведению.
И в книгах на правовую тематику герои действуют не в абстрактном пространстве, а в совершенно определенной обстановке, по совершенно определенным правилам, в рамках, совершенно определенно обозначенных правовыми нормами.
Поэтому, когда В. Кашин адвоката называет юрисконсультом, инспекторов уголовного розыска — следователями, криминологию — науку о причинах преступности — путает с криминалистикой и так далее, возникают весьма обоснованные сомнения в компетентности автора.
К сожалению, дело не ограничивается юридическими курьезами и терминологическими «накладками». Возникает немало вопросов и более принципиального свойства.
Впрочем, давайте по порядку. Фабулу романа «Приговор приведен в исполнение» составляет расследование убийства жены управляющего трестом «Артезианстрой» Нины Петровой. Труп молодой женщины обнаружили в лесу, недалеко от поселка, где у супругов Петровых была дача. Подозрение пало на художника Сосновского, жившего по соседству. На месте убийства было найдено орудие преступления — молоток, принадлежавший Сосновскому. Арестованный художник по совету соседа по камере взял вину на себя. Сосновского приговаривают к расстрелу. Собственно, с «после приговора» и начинается роман.
Раскрытием преступления занимались инспектор Коваль и следователь Тищенко. И хотя читателя пытаются убедить, что «по всем данным, Сосновский виновен», что «были убедительные доказательства вины художника», автор явно поскупился на эти доказательства. И с самого начала становится ясно, что Сосновский осужден невинно. Ход событий неумолимо приближает трагическую развязку. В камеру художника входит адвокат и разъясняет, что по закону Сосновский может «обратиться в Президиум Верховного Совета в течение трех суток. После этого наступает исполнение приговора». Сосновский отказывается подать ходатайство о помиловании, поскольку считает себя невиновным.
Как видим, автор стремился не просто к острому сюжету, а к кинжально острому. «Жизнь художника исчислялась теперь несколькими днями и могла оборваться в любую минуту»,— продолжает нагнетать страсти писатель. На четвертый день Сосновский решил все-таки подать ходатайство, но бумаги ему не дали, так как «срок истек».
В этом месте я не могу не прервать изложение фабулы, потому что писатель, взявшийся писать о столь серьезных вещах, не может, не имеет права в угоду занимательности сюжета извращать закон, извращать гарантии законности, существующие в нашем правосудии. Никакими сроками, никакими оговорками закон не ограничил право осужденного обращаться с жалобами и ходатайствами. Более того, если даже человек, приговоренный к исключительной мере наказания, откажется подать ходатайство о помиловании, дело все равно будет рассмотрено Президиумом Верховного Совета союзной республики. Причем заключение об обоснованности приговора дадут лично прокурор республики и председатель Верховного Суда.
Но это по закону, это в жизни. А в романе Сосновскому надеяться уже не на что... Впрочем, кажется, еще не все потеряно. У инспектора Коваля в самый драматический момент зародились неясные сомнения. «По всем данным, Сосновский виновен. Но вопреки логике, вопреки здравому смыслу и фактам я почему-то не могу сейчас этого утверждать». Между тем все его сомнения, утверждает автор, «были вызваны только подсознательными ощущениями».
У читателя наконец забрезжила надежда, что подсознание не обманет Коваля, что все в конце концов образуется. Так оно, конечно, и будет. Но какое впечатление вынесут люди, прочитавшие эту книгу, о гарантиях неприкосновенности личности, если даже вопрос о жизни и смерти решается на основе смутных, неясных ощущений одного человека.
Коваль, «повинуясь необъяснимому чувству, которое неожиданно возникло у него», начал действовать. А далее пошла уже сущая мистика. Инспектор направился осматривать двор дома, где жил супруг погибшей — Петров. «Как ни странно, было у него такое ощущение, словно не сам он здесь ходил, а кто-то водил его, пока не привел к высокому деревянному забору, за которым начинался ипподром». Чертовщина какая-то? Может быть, но она благополучно вывела Коваля на истинного убийцу, и это главное. Под забором Коваль поднял пожелтевший клочок бумаги. Это оказалась фотокарточка убийцы. Коваль, конечно, этого не знал вначале, но, подняв фотографию, он «не мог избавиться от странного ощущения, что ему обязательно нужно сделать что-то еще». И это «что-то» он сделал — размножил фотографию и разослал во все исправительно-трудовые колонии страны. Вскоре из одной поступило сообщение, что на фотографии изображен некто Семенов, освободившийся из колонии несколько лет назад и проживавший в Брянске. «Подполковник и сам не знал, что заставило его так заинтересоваться двойником Петрова (Семеновым.— Г. П.)... Но каким-то особым чутьем он угадывал, что в данном случае логика нелогична».
Вот так на «подсознании», с божьей помощью, как говорится, и вытащили из беды художника Сосновского. И так будет не только в романе «Приговор приведен в исполнение». Второй роман начинается аналогично: «...Сегодня неожиданно для самого себя, словно повинуясь какому-то внутреннему зову...», ну и так далее. А в третьем романе можно прочесть: «В последние дни испытывал он (Коваль.— Г. П.) некое душевное томление, какую-то неясную тревогу... Назревала разгадка тайны». Все это у В. Кашина называется профессиональной интуицией, которая роднит «сыщика» с людьми творческих профессий. Спору нет, интуиция в оперативной и следственной работе имеет место, чтобы там ни говорили. И творческий характер этой работы не вызывает сомнении. Но доводить дело до такого состояния, когда «логика нелогична»,— это уже слишком. В каком же положении оказываются читатели, когда взамен осязаемой логики поиска истины их вынуждают довольствоваться такими эфемерными субстанциями, как сверхпроницательность и сверхчувствительность? Ведь интерес к детективному жанру и обусловлен тем, что средства разгадки тайны находятся в зоне здравого смысла и доступны каждому непосвященному.
Итак, инспектор Коваль тайно затеял новое следствие. И вышел он на истинного преступника. Произвольно наделив Коваля полномочиями следователя, автор все же не рискнул пойти дальше: предоставить ему исключительные полномочия — самому освобождать невинно осужденных. Со следователем Тищенко разговора не получилось. Он благодушествует, «ожидаются поощрения и даже награды» за хорошую работу, и даже пытается шантажировать Коваля тем, что в случае подтверждения ошибки тому придется подать в отставку. Делать нечего, инспектор идет к заместителю прокурора области Компанийцу. Но и у Компанийца Коваль оказался непонятым. «В руках прокурора,— говорится в книге,— сосредоточены и надзор за соблюдением законности, и обязанности обвинения, и руководство следствием. Поэтому Компанией и не поддержал Коваля, когда он повел речь об ошибках расследования». Вот ведь как получается. Не поддержал не потому, что проявил грубейшее, а может, и преступное пренебрежение к своим служебным обязанностям, а потому, что прокуратура-де сама по себе организована не так, как нужно, и посему не может обеспечивать законность.
Ну, а судьи как же просмотрели? Ведь и Верховный Суд республики проверял дело. А судьи, говорит Коваль дочери, «которые имели в руках только факты, собранные нами, и у которых было значительно меньше времени на изучение дела, чем у нас», вполне возможно и введены в заблуждение. И суд, стало быть, тоже так устроен, что за неимением времени не в состоянии обеспечить безошибочное рассмотрение дел.
Ну, а коль так, то приходится инспектору Ковалю всю заботу о законности взвалить на свои плечи. «Он не мог не искать. Хотя бы для того, чтобы еще раз проверить самого себя и окончательно убедиться, что следствие по делу Сосновского велось правильно».
Никто не может упрекнуть автора в симпатии к своему любимому литературному герою. Но за деревьями нужно все же видеть лес. Сводить все гарантии законности к деятельности одного человека, пусть даже самого справедливого из справедливых,— значит допустить серьезное искажение сущности нашей правовой системы.
Кстати, даже древние греки не рискнули отдать полномочия по наведению правопорядка в одни руки, а разделили их между Фемидой и Немезидой, не без резона, видимо, рассудив, что даже богиня может ошибиться, если будет решать все дела в одиночку.
Ну, а в жизни, естественно, все гораздо сложнее. Людям, действительно, свойственно ошибаться. И поэтому гарантии правосудия созданы у нас с двойным, тройным запасом прочности. Это и прокурорский надзор, это и суды кассационной и надзорных инстанций, это и институт правовой защиты, осуществляемой адвокатами. В книге же В. Кашина все это не работает, работает один инспектор.
Допущенные автором ошибки тем более досадны, что в аннотации к книге объявлено: «В основе романов — невыдуманные истории. Работая над документами, писатель сумел создать подлинно художественные произведения». Не буду судить о подлинности художественной, но о подлинности документальной хотелось бы сказать. Над какими документами работал автор? Этот вопрос возникает не без оснований. В книге, например, фигурирует «частное поручение», хотя ни закон, ни практика такого документа не знают — есть «отдельное поручение». А на странице 133 говорится об «отдельном определении» областной прокуратуры. Между тем подобных документов не знает не только прокуратура, но и вся юриспруденция. Список курьезов, рассыпанных по страницам книги, можно было бы продолжить.
Справедливость. В этом высоком понятии заложена не только конечная цель правосудия, но и средства, которыми она достигается. Нельзя утверждать справедливость несправедливыми, незаконными методами. В книге В. Кашина много рассуждений о законности, справедливости, но, к сожалению, часто они остаются лишь абстрактными сентенциями, и не более.
Добиваясь «конечной» справедливости, Коваль вторгается на дачу Петрова, нарушая тем самым конституционный принцип неприкосновенности жилища. Позднее Коваль получает «устную» санкцию прокурора области на обыск у Петрова, хотя таковая законом не предусмотрена. Причем «санкцию» эту заспанный прокурор в пижаме дал у себя дома. После обыска Коваль арестовывает Петрова — на этот раз даже без устной санкции прокурора. На странице 154 взгляд споткнулся на «предупредительном аресте». Подумалось вначале, что это просто обмолвка, неудачно найденное слово. Но вот страницы 164, 180, 184, 210 — и опять «предупредительный арест». А означает он ни много ни мало, как право арестовывать человека лишь на основании голого подозрения, так сказать, в предупредительных целях. И выдается это «право» за реально существующее.
В романе «Тени над Латорицей» можно достаточно наглядно проследить, как пользуется этим «правом» инспектор Коваль. «Предупредительно» арестовывается Маркел Казанок, затем освобождается — ошиблись. «Предупредительно» арестовываются Самсонов и Кравцов — опять мимо цели. «Предупредительно» арестовывается Гострюк, причем Коваль получил санкцию не у прокурора, а у следователя Тура, которому закон не дал такого права. Но и с Гострюком вышла незадача — не он оказался убийцей, его освобождают. И все это преподносится как повседневная, нормальная практика.
Не знает наш уголовный процесс такого понятия, как «предупредительный арест». Немногого стоит «справедливость» той судебной системы, которая признает подобное понятие, потому что «предупредительный арест» — не что иное, как произвол в чистом виде. Только веские доказательства, а не голые подозрения являются у нас основанием для ареста. Предусмотренные законом правила избрания меры пресечения имеют целью не облегчить работу дознания и следствия, а создать твердые гарантии неприкосновенности личности.
В романах, о которых идет речь, В. Кашин затрагивает широкий спектр юридических проблем. Вот, например, вопрос о доказательствах и доказанности в уголовном процессе. Коваль разговаривает с дочерью Наташей: «...Бывает и так, что совокупность улик создает свою версию, внешне очень убедительную, а на самом деле — ошибочную, ложную». А это говорит адвокат (или, по В. Кашину, «юрисконсульт»): «Бывает и так, что ложные доказательства выглядят убедительнее истинных».
Нет, не бывает так! В противном случае правосудие лишилось бы вообще возможности выносить правильные решения. Истина — это истина, а ложь — это ложь. И уголовный процесс знает достаточно надежных средств отличать одно от другого. А если все же возникнут сомнения, то все они будут толковаться в пользу обвиняемого — таков принцип правосудия, вытекающий из презумпции невиновности.
Кстати, о презумпции. В книге говорится и об этом. Вот как на странице 333 раскрывается содержание презумпции невиновности: «...Юридическое правило, по которому подозреваемый считается невиновным до тех пор, пока органами следствия его вина не будет доказана». Утверждение принципа презумпции невиновности по праву относится к одному из крупнейших достижений мировой цивилизации. Статья 160 Конституции СССР гласит: «Никто не может быть признан виновным в совершении преступления, а также подвергнут уголовному наказанию иначе как по приговору суда и в соответствии с законом». Не органы следствия, таким образом, имеют право признавать человека виновным, как утверждает В. Кашин, а только суд, и исключительно суд. Расхождения в приведенных выше двух формулировках равны разнице между средневековьем и XX веком.
Или вот другие рассуждения Коваля: «Повинную голову меч не сечет. Тех, кто приходит с повинной, общество прощает. Потому что верит: они стали честными, порядочными». Это как же понять? Набезобразничал, значит, преступил закон, а потом пришел, повинился — и взятки гладки? Явка с повинной, по закону, является смягчающим ответственность обстоятельством, но отнюдь не освобождает от ответственности. Впрочем, это, пожалуй, знает каждый. Инспектор Коваль как-то посетовал: «Туру, так же как Субботе, наверно, кажется, что право на теоретические рассуждения имеют только следователи, а оперативные работники — это сыщики, исполнители, чернорабочие, которые существуют только для того, чтобы держать на своих плечах величественный храм следствия». Обиду Коваля можно понять, если следователи Тур и Суббота действительно так думают. Неправы они, конечно. Но и «теоретические рассуждения», которые автор вкладывает в уста, в общем-то, симпатичного и обаятельного инспектора Коваля, отнюдь не прибавляют ему авторитета и, я бы сказал, не украшают страницы книги.
А вообще инспектору Ковалю не повезло на следователей во всех трех романах. Тищенко — чванливый бюрократ и карьерист, Суббота — торопыга, человек поверхностный и безответственный. «Безапелляционно-менторский тон» молодого следователя Тура вообще обескураживает.
Не повезло Ковалю и на прокуроров. «После дела Сосновского и Петрова-Семенова, когда в прокуратуре пытались ответственность за ошибку свалить на нас, хорошо бы кое-кого убедить в наших профессиональных возможностях, — сказал комиссар, не глядя на Коваля»,— это из романа «Тайна забытого дела».
А все дело в том, что инспектору явно тесно в рамках его служебных обязанностей. Получив от автора роль главного носителя справедливости, Коваль не хочет делить ее ни с кем. Отсюда и мелочные амбиции и надуманные антагонизмы.
Поиск истины, изобличение преступника, утверждение справедливости — плод слаженного труда многих людей: следователей, оперативных работников, милиции, экспертов, адвокатов. В уголовном процессе у каждого свои обязанности. Оперативный работник, к примеру, выходит по «горячим следам» на преступника, обеспечивает его розыск, проводит неотложные действия по закреплению следов преступления. Следователь расследует дело в полном объеме, выявляет и закрепляет доказательства, изобличающие преступника либо оправдывающие невиновного, представляет дело прокурору с обвинительным заключением либо прекращает его, если закон к этому обязывает. Следователь несет всю полноту ответственности за принимаемые решения и окончательные результаты следствия.
В романах В. Кашина картина совсем иная. Коваль то и дело вмешивается в ход расследования. Не доверяя следователю, передопрашивает после него свидетелей и подозреваемых и так далее. Ну, а следователю остается вести в сторонке протоколы допросов, которые с присущим ему мастерством проводит инспектор Коваль.
Следователь Тур, правда, пытался изменить такое положение, считая, что оперативные работники после краткого дознания обязаны передавать всех подозреваемых следователю. Но инспектор Коваль этому деятельно воспротивился, потому что ему лично совершенно ясно, что без него в деле вряд ли кто разберется. А то, что отстаиваемое Туром положение не его прихоть, а требование закона,— это, по мнению автора, не суть важно.
«Работая над документами, писатель сумел создать подлинно художественные произведения»,— сказано в аннотации к книге. Судя по всему, и на литературную продукцию стали ставить знак качества. Видимо, эти рекламные «знаки» призваны рассеивать все сомнения привередливого читателя еще до того, как он перевернул титульный лист. Но что делать, если перевернута последняя страница, а сомнения остались? Вспоминается «испытующий взгляд» прокурора. И «недобрый взгляд» подозреваемого. Где-то я уже читал это, и не раз. Вспоминаются хорошо знакомые «две бандитские пули», которые хирурги удалили из тела инспектора, а «третью мог он ждать при каждой новой стычке». И всем хорошо известная «магическая тяга убийцы к месту преступления»! «Сколько было случаев, когда убийца шел в толпе за гробом своей жертвы!» — делится своими воспоминаниями инспектор Коваль. Ну и, наконец, как же обойтись без умения «читать человеческие характеры по лицам». Коваль, разумеется, в совершенстве владеет этим искусством.
Право же, охватывает чувство неловкости, когда то и дело приходится спотыкаться па ухабах жанровых штампов.
«Справедливость — мое ремесло» — название книги столь же эффектное, сколь и двусмысленное. Ведь можно и ремесло поднять до уровня Справедливости с большой буквы, и справедливость опустить до уровня ремесла.
Г. ПОЛОЗОВ,
помощник Генерального прокурора СССР, Государственный советник юстиции III класса


Copyright MyCorp © 2024
Конструктор сайтов - uCoz