<- предыдущая страница следующая ->

Издалека

МИХАИЛ ПОГОДИН
Дело царевича АЛЕКСЕЯ

Важнейшим событием всей русской истории назвал дело царевича Алексея Петровича Михаил Погодин (1800—1875), а дабы столь жестким приговором не оставить в недоумении не только ему современного, но и будущего русского читателя, привыкшего в родной истории своей к иным — куда покруче — меркам, почтенный историк поясняет: «Это — граница между древнею и новою Россиею, граница, орошенная кровью сына, которую пролил отец».
Трудно спорить с таким приговором, но, думается, начала народной этой трагедии нужно искать не в одних только государственных сферах: многие из них ближе к «быту» и, увы, банальнее.
Семейная жизнь Петра с первой женой не задалась, и причин тут избыточно — в характерах, темпераментах, а главное, в обстоятельствах, им представленных. Помимо того, что жених и невеста сведены были без сердечного влечения, дело довершила ранняя и неравная женитьба: в день бракосочетания, 27 января 1689 года, Петру не минуло 17, Евдокия же Лопухина начинала 21-й свой год. Следующей зимой явился на свет царевич.
Первенец во всякой семье, в царской же особенно — наследник престола!— радость великая. А тут — начинается отсчет иных, к трагедии ведущих причин.
Став отцом, Петр все еще взрослел; но взрослел, как и рос, стремительно: «марсовые дела» и «нептуновые потехи» сопровождались другими, но столь же страстными и безоглядными, ибо ни в чем не знал меры сей государь. У себя в Преображенском, в Немецкой слободе, среди разгульных иноземцев с их дочерьми и женами, во всем ином тем под стать и в чужой, православной земле натуры не таившим, кинулся молодой, с едва отошедшим пушком над губою, государь во все тяжкие. Иноплеменкам оно будто и на руку, а своим кому было остеречь: гляди, царь, пупок развяжется!.. Срок тому покуда не виден; на 53-м году жизни окажет себя, последний приговор вынесут и молодость нечистая, и зрелость в грехах поверх головы. А покуда точат и точат могучий организм безмерное пьянство, безразборные любови: в Переславле, Воронеже, Архангельске, под Азовом — счет идет на еженощные перемены...
Какая-никакая, а жена в этакой жизни и властителю полумира — обуза, а коли так — то и с плеч долой. А что длиннобородые сказывают: обычай, мол, христианский не велит, так и окоротить не долго, ну а Бога-то гневить царям на Руси не впервой. Рюриковичи уже дорожку указали: великий князь московский Василий Иванович от духовных властей державою отмахнулся, насильно постриг Соломонию в монастырь, когда охота припала жениться на Елене Глинской... Об Иване-то Васильевиче что ж и толковать — творил, что хотел, дивил христианский мир до содрогания. А коли так, то и Романовым церковь не указ, а Господь — милостив.
Но, видно, свеж еще был кровавый след Иоаннова царствования, потому как с увещевания начал Петр — уговорами приступился, чтоб добровольно постриглась, да терпения ждать недостало: свезли царицу в Суздальский Покровский монастырь и в 1698 году постригли... (В скобках заметим: после Петра альковные дела при российском дворе идут ходко, и только начиная с Павла Петровича хотя и не угомонят Романовы свою плоть, но вести себя, отдадим должное, станут достойнее.)
Что бы ни говорили, как бы ни судили дела «северного исполина» три столетия подряд, а тяжкую, ох, и тяжкую от грехов оставил по себе память наш реформатор. И прав, по всему судя, выходит, М. П. Погодин, проложив роковую границу русской истории между отцом и сыном — Петром и Алексеем. А за первым другой поспевает. И тут не миновало.
Поломав порядок наследования по первородству, Петр предоставил единой государевой воле назначать наследником кого угодно. Сразу и вспомним: когда 25 января 1725 года слабеющая рука вывела: «Отдайте все...» — выронила перо и после тринадцатидневной мучительной агонии Петр испустил дух, полудня не прошло с его кончины, как порядок, им же введенный, явил свою «мудрость»: с обнаженною шпагою и с несколькими гренадерами Меншиков выломал дверь залы, где государственные сановники совещались об избрании наследника, и провозгласил императрицею Екатерину I. С того самого дня три четверти века чередою, один за другим, шли на Руси перевороты...
Не в этом ли странном заточении матери наследника и вкупе с разрушением установленного веками обычая престолонаследия искать нужно крючочек для петельки запутанного клубка русской истории, из которого свою версию вытягивает М. П. Погодин в предлагаемом читателю исследовании?..
Итак, в 1698 году, восьми лет и семи месяцев, от заточенной матери взят был Алексей к тетке, царевне Наталии Алексеевне, и, едва наученный грамоте, посажен за часовник.

Молодому Петру, полному сил и занятому с утра до вечера, не могла прийти мысль с первых лет об основательном воспитании наследника. Он сам только что наследовал, и не мог, естественно, подумать так скоро о преемстве; но по 9-му году мелькнула у Петра мысль отправить сына учиться в Германию. Но она не исполнилась — разгорелась Шведская война, и Петр, при неизвестности военных обстоятельств, решился воспитывать царевича дома, для чего и был к нему представлен саксонский подданный Мартин Нейгебауер. Но очень скоро этот последний поссорился с прежними воспитателями, Вяземским и Нарышкиным, которых сторону принял Меншиков; тем и решилось дело — саксонец был отстранен.
В начале 1703 года, когда царевичу пошел 12-й год, Петр приставил к нему гофмейстера барона Гизена, образованного немца на русской службе. В марте Гизен написал записку о воспитании царевича, прося, однако, царя предоставить главный надзор князю Меншикову.
В этом же году царевич был взят в поход и при штурме Ниеншанца находился в звании солдата бомбардирской роты. В Москве, после торжественного вшествия, Петр сказал Гизену в присутствии царевича, Меншикова, Головкина и других министров:
— Узнав о ваших добрых качествах и вашем добром поведении, я вверяю единственного моего сына и наследника моего государства вашему надзору и воспитанию. Вверяю его вам, зная, что не столько книги, сколько пример будет служить ему руководством.
Но в этом же году над головою царевича всходит и роковая звезда: Петр узнал в доме Меншикова мекленбургскую пленницу, Екатерину, которую взял к себе, и ее отношения, если даже не положительные действия, вместе с кознями Меншикова, решили впоследствии судьбу царевича. Но не станем упреждать событий. 14-й год его жизни прошел благополучно. По взятии Нарвы, среди торжества, Петр сказал бывшему с ним сыну и в присутствии всех генералов:
— Сын мой! Мы благодарим Бога за одержанную над неприятелем победу. Победы от Бога, но мы не должны быть нерадивы и все силы должны употреблять, чтобы их приобресть. Для того взял я тебя в поход, чтобы ты видел, что я не боюсь ни труда, ни опасностей. Понеже я, как смертный человек, сегодня или завтра могу умереть, то ты должен убедиться, что мало радости получишь, если не будешь следовать моему примеру. Ты должен любить все, что содействует благу и чести твоего отечества, верных советников и слуг, будут ли они чужие или свои, и не щадить никаких трудов для блага общего. Как мне невозможно с тобою всегда быть, то я приставил к тебе человека, который будет вести тебя ко всему доброму и хорошему. Если ты, как я надеюсь, будешь следовать моему отеческому совету и примешь правилом жизни страх Божий, справедливость и добродетель, над тобою будет всегда благословение Божие. Но если мои советы разнесет ветер и ты не захочешь делать то, чего желаю, я не признаю тебя своим сыном и буду молить Бога, чтоб он наказал тебя в сей жизни и будущей.
Царевич со слезами на глазах схватил руки государя, целовал, жал их с горестью и говорил:
— Всемилостивейший государь, батюшка! Я еще молод и делаю, что могу. Но уверяю ваше величество, что я, как покорный сын, буду всеми силами стараться подражать вашим деяниям и примеру. Боже сохрани вас на многие годы в постоянном здоровье, чтобы я еще долго мог радоваться столь знаменитым родителем!..
Возвратившись в Москву 19 декабря 1704 года, на триумфальном шествии у Воскресенских ворот царевич поздравил отца с победою, и, по окончании приветствия, стал в ряды Преображенского полка в строевом мундире.
Все шло, кажется, прекрасно, как вдруг Гизен отправлен с разными дипломатическими поручениями за границу, где и пробыл четыре года...
Что значит это удаление от царевича нужнейшего человека в самое важное для него время, от 15 до 20 почти лет? Поручения, данные Гизену, очень незначительны, и легко могли быть исполнены всяким другим. Куда девалась прежняя заботливость Петра о занятиях сына?.. Не видать ли уже здесь, в отстранении Гизена, как и прежде в удалении Нейгебауера, тайного намерения Меншикова приучить царевича к праздности и лени, давая ему простор и свободу для препровождения времени с его родными, приверженцами старины, с попами и монахами, к которым он получил известное расположение еще при матери,— и тем приготовил будущий разрыв с отцом? Меншиков вполне мог под каким-нибудь благовидным предлогом подать Петру злоумышленный совет послать Гизена в чужие края. С этой стороны можно поверить царевичу, который потом будет убеждать цесаря, что Меншиков с умыслом дал ему дурное воспитание, не заставляя учиться и окружая дурными людьми.
Ближе всех к царевичу были в это время его тетки, дочери царя Алексея Михайловича от первого брака, старые девицы, не терпевшие нововведений Петровых, окруженные попами и монахами, кои сообщали им разные видения, сулили перемену обстоятельств и лучшее время. Кроме теток, были и родственники его матери, дяди, возлагавшие на него всю свою надежду и ведшие к нему своих друзей и единомышленников. И все они внушали свои мысли племяннику, расположенному и от природы к старине и лени.
В 1706 году царевич самовольно ездил из Москвы к матери в Суздаль. Поступок смелый и значительный, хотя и очень естественный: как ни пожелать ему было увидеться с матерью, с которою жил до 9-го года и которую любил сердечно?!
Тетка Наталья Алексеевна донесла царю о тайном посещении. Петр потребовал сына к себе в Жолкву, в Галиции, и там выразил ему свое негодование. Из Жолквы царь тотчас же послал его в Смоленск заготовлять провиант и собирать рекрутов. После пяти месяцев исправной там работы царевич воротился в Москву, где ему было поручено укрепление Кремля, собирание солдат и присутствие в канцелярии министров. Пятьдесят с лишком собственноручных писем царевича из Москвы свидетельствуют об неусыпной его деятельности — к совершенному удовольствию царя.
Между тем царевич продолжал учиться по-немецки, а с возвращением в 1708 году Гизена, и по-французски.
Следующий, 1709 год, также прошел весьма хорошо. Царевич отвел собранные им пять полков в Сумы. На пути, однако, вероятно, от холода он так занемог, и болезнь его казалась так опасна, что царь не решался несколько дней выезжать из Сум; назначены были молебствия. Но в половине февраля царевич оправился и догнал отца уже в Воронеже, где присутствовал при спуске вновь построенных кораблей. 26 марта праздновались там его именины. Он хотел проводить отца до Азова, но по причине болезни отпущен в Москву — «над делами надзирать».
Воротившись к Светлому Празднику в Москву, царевич начал учиться фортификации и исполнял разные поручения отца. «Отец поручил мне управление государством,— говорил он потом в Вене об этом времени,— и все шло хорошо. Царь был доволен». Отношения между отцом и сыном, по всему судя, действительно продолжались хорошие.
После Полтавской победы царевич был призван в Киев и оттуда отряжен в корпус князя Меншикова, назначенный для изгнания Станислава Лещинского из Польши; а потом велено ему было ехать в Дрезден для занятия науками. «А когда геометрию и фортификацию кончишь,— писал ему Петр,— отпиши к нам».
По разным политическим обстоятельствам поездка задержалась, и он уже только весною 1710 года мог приехать в Карлсбад. Дорогою он увидел избранную для него еще в 1707 году Гизеном невесту, принцессу Брауншвейг-Вольфенбюттельскую.
Между тем сожительница Петрова, Екатерина, была объявлена супругою, с чем царевич поздравил ее, назвав матушкою, а прежде он писал к ней обыкновенно: «madame».
Брак царевича совершен, вероятно, по настоянию отца и убеждению приставленных к нему лиц, 14 октября 1711 года в присутствии Петра, который нарочно приехал для того из Торгау. Пиры продолжались несколько дней.
Из описания всех этих происшествий видно, что Петр в 1707 году, когда был заключен (брачный) контракт, а равно и в 1711 году, когда произошло бракосочетание, не имел к сыну никаких неприязненных отношений, и видел в нем своего наследника: иначе не стал бы вводить его в родство с знаменитою европейскою принцессою, сестрою императрицы немецкой и племянницею короля Англии. С другой стороны, царевич не подавал никакого повода к неудовольствию и держал себя в границах приличия и послушания. Ему был 21 год.
В четвертый день после свадьбы неутомимый Петр дал царевичу подробную инструкцию, что ему делать в Польше. Царевич отправился в Торн и, в исполнение отцовской инструкции, занялся там продовольствованием русских войск. Только через пять недель к нему приехала Шарлотта. Эта долгая и странная разлука новобрачных подала повод к разным слухам, которые достигли и Вены. Между тем царевич очень скоро получил приказание в Померанию, для военных действий. Принцесса осталась в Эльбинге.
Весну и лето 1712 года Алексей провел под Штетиным, осень и зиму в Мекленбурге,— один. Странно, весьма странно такое разлучение новобрачных!.. В конце 1712 года царевич должен был ехать с мачехою в Петербург и по дороге не застал жены в Эльбинге — она задолго перед тем отправилась к родным в Брауншвейг. И в Петербурге, уже в 1713 году, он не мог дождаться ее прибытия, потому что должен был ехать с отцовским поручением в Москву, потом провожать отца в Або, а воротясь, ехать в Старую Русу и Ладогу. Словом, только в августе он увиделся с женою в Петербурге.
Такая продолжительность разлуки с женою, полтора года, вскоре после брака (он жил с нею только полгода и то с промежутками) не могла не иметь вредного влияния на их отношения. Впрочем, упреков от отца никаких еще нет...

По возвращении в отечество около царевича собралось, вероятно, то же общество, которое собиралось и прежде — оппозиция того времени, которая ласкалась к нему, возлагая на него всю свою надежду в случае смерти царя, не берегшего себя ни на войне, ни в мире и потому часто болевшего. Мелькнула первая, должно быть, мысль о житье до того времени в чужих краях...
С женою царевич жил не совсем дружно и под пьяную руку выражал, говорят, негодование: «Вот Гаврило Иванович * с детьми своими навязали мне на шею жену-чертовку: как ни приду к ней, все сердитует и говорить не хочет».
* Головкин, канцлер (здесь и далее примеч. ред.).
Я воображаю себе кронпринцессу, высокую, сухощавую немку, набожную, аккуратную, вроде мадонн Гольбейновых, которой противны были полудикие выходки молодого скифа, и она старалась навести его на путь истинный, чем ему и досаждала. В обществе молодые супруги не пользовались большим почетом. Екатерина и Меншиков старались, кажется, причинить им много неудовольствий, огорчений и даже оскорблений. Видно, сказывалась уже перемена в расположении к царевичу...
С августа 1713 года царевич прожил в Петербурге до июня 1714 года и постоянно был нездоров. Опасаясь чахотки, врачи отправили его опять в Карлсбад. Он поехал туда, оставив жену беременною по осьмому месяцу. Царевич прибыл в Карлсбад в конце июля, и ему тотчас пустили кровь банками.
Пред разрешением от бремени царь, находившийся в отсутствии, желал, чтобы в это важное время рождения первого ребенка у наследника возле принцессы были знатные особы из русских, и приставил к ней генеральшу Брюс и князь-игуменью Ржевскую.
С корабля, из-под Ревеля, он писал невестке: «Я не хотел бы вас трудить; но отлучение супруга вашего, моего сына, принуждает меня к тому, дабы предварить лаятельство необузданных языков, которые обыкли истину превращать в ложь (...) дабы о том некоторый анштальт учинить, о чем вам донесет г. канцлер граф Головкин, по которому извольте неотменно учинить, дабы тем всем, ложь любящим, уста заграждены были».
Принцесса была очень огорчена, но желание свекра исполнила.
Что это значит? Какой анштальт учинить предполагал Петр? Какие подозрения и в ком возбуждала богобоязненная кронпринцесса? Не боялся ли он подлога в случае неблагоприятного разрешения?.. * Если же Петр боялся подлога, то, значит, рождение детей у сына занимало его сильно.
* С. М. Соловьев замечает: «Петр по собственному опыту знал, что иногда выдумывается неприязненными людьми насчет рождения царских детей, как его провозглашали подмененным сыном Лефорта; а теперь еще хуже: родит немка иноверная, окруженная только своими немцами...» Другой историк, М. И. Семевский, добавляет: «Не красавец ли Левенвольд, известный своими победами над женскими сердцами, состоявший в свите Шарлотты и пользовавшийся ее дружбой и доверием, не этот ли Левенвольд, впоследствии любимец двух императриц, Екатерины I и Анны I, не он ли возбудил сплетни, и не его ли заподозрил в связи с невесткою Петр?»
12 июня кронпринцесса родила благополучно дочь Наталью. На ласковое поздравление Петра она в шутливом тоне изъявила надежду исполнить, со временем, его желание — родить сына.
Царевич возвратился из Карлсбада в Петербург через шесть месяцев, в конце декабря 1714 года. К этому времени относится связь его с известною Ефросиньей, полоненной крепостною девкой его первого учителя, князя Вяземского. Впрочем, тотчас по возвращении царевича принцесса забеременела опять и 12 октября 1715 года разрешилась сыном Петром.
Но вскоре после родов она занемогла вследствие неосторожности, и болезнь в течение девяти дней приняла опасный характер. Петр сам в это время был болен тяжко (жена же его, Екатерина, была на сносях), не выходил из комнаты и не мог посетить принцессы. Она написала к нему письмо, благодарила его за оказанные милости, поручала ему своих детей и ни одним словом не выразила никакой жалобы.
Барону Левенвольду, гофмаршалу ее двора, она сказала: «При жизни моей много было говорено и писано злоковарных вымыслов; найдутся злые люди, вероятно, и по смерти моей, которые распустят слух, что болезнь моя произошла более от мыслей и внутренней печали, нежели от опасного состояния здоровья моего. Для отвращения такого зла донесите моим родным именем моим, что я всегда была довольна и хвалюсь любовию их величеств; не только все исполнено, что в брачном контракте обещано (экономическая черта!), но и сверх того многие благодеяния мне оказаны».
О разговорах или отношениях с мужем нет ни слова, как будто его и не было.
В первом часу пополудни навестил умирающую Петр; она просила его о детях и служителях. 22 октября в полночь кронпринцесса скончалась.
Царевич был вне себя от горести и несколько раз падал в обморок. На другой день новорожденный сын был крещен царем и сестрою. Кронпринцесса была погребена торжественно. И вдруг...
Вдруг Петр, возвратясь из Петропавловского собора в дом царевича, для поминовения усопшей, отдает публично сыну громовое письмо, которого смысл состоит в следующем: если не исправишься, то лишу наследства.
Алексей оказывается вдруг ни к чему и никуда неспособным и получает страшную угрозу, без всяких пред тем известных, вызывающих обстоятельств, без всяких по крайней мере видимых побудительных причин!
А писано было письмо за 16 дней до рождения сына у царевича, отдано накануне рождения сына у царя.
Что за странности? Царь пишет письмо к сыну с угрозою лишить его наследства, но не отдает письма, и на другой день по написании рождается у царевича сын, новый наследник; царь держит у себя письмо и отдает только через 16 дней, в день погребения кронпринцессы, а на другой день после отдачи рождается у него самого сын! *
* С. М. Соловьев говорит: «Письмо было написано до рождения внука, а теперь, на другой день после отдачи письма, царица родила и сына — царевича Петра. Алексей должен был помнить слова Куракина: «Покамест у мачехи сына нет, то к тебе добра; и, как у ней сын будет, не такова будет». Близкие люди рассказывали, что когда царевич Петр родился, то Алексей много дней был печален».
Вопросы один за другим теснятся у исследователя:
Если Петр написал письмо в показанный день, то почему не послал его тотчас к сыну? Почему держал 16 дней?
Рождение внука должно б было изменить решение: если сын провинился, то новорожденный внук получал неотъемлемое право на престол!
Зачем было бы определять именно число? Пролежало оно 16 дней в кармане, для чего же напоминать о том, для чего напирать, что письмо писано за 16 дней. Ясно, что была какая-то задняя мысль. Она видна и в подстрочном примечании к печатному розыскному делу: «Понеже писано то письмо до рождения царевича Петра Петровича за 18 дней, и тако в то время был он царевич Алексей Петрович один».
И что за странное намерение отдать письмо в руки царевича в публике, перед множеством свидетелей, в день погребения жены?
Письмо носит явные признаки сочинения, с риторикою: его, верно, писал грамотей на досуге, не Петр, выражавшийся и в таких случаях отрывисто.
Да и на что письмо? Разве нельзя было передать все на словах?
Во всем этом действии нельзя не видеть черного плана, сметанного, в тревоге, белыми нитками.
Как же объяснить это загадочное событие?
Верно, у Петра давно уже возникла мысль отрешить от наследства Алексея, рожденного от противной матери, не разделявшего его образа мыслей, не одобрявшего его нововведений, приверженного к ненавистной старине, склонного к его противникам. Верно, он возымел желание предоставить престол детям от любезной Екатерины. Екатерина, равно как и Меншиков, коих судьба подвергалась бы ежеминутной опасности в случае смерти царя, старались, разумеется, всеми силами питать эту мысль, пользуясь неосторожными выходками царевича. Они переносили Петру все его слова, толковали всякое движение в кривую сторону, раздражали Петра более и более. И вот лукавая совесть человеческая вместе с сильным умом, начала подбирать достаточные причины, убеждать в необходимости действия, оправдывать всякие меры, она пугала прошедшим, искажала настоящее, украшала будущее,— и Петр решился! Он решился, и уж, разумеется, ничто не могло мешать ему при его железной воле, пред которою пало столько препятствий. Погибель несчастного царевича была определена. В средствах нечего было ожидать строгой разборчивости: Петр в таких случаях ничего не видел, кроме своей цели, лишь бы скорее и вернее кончено было дело.
Сначала, разумеется, в голове Петра все было смутно, одним планом сменялся другой, ничего определенного, всякое новое обстоятельство могло изменить предположения, выжидались удобные случаи. Кронпринцесса начала рожать детей. Это увеличивало затруднения Петрова плана на пути к предположенной цели. Пора приступать к действию. Но вот она родила сына. Это уже совершенно расстраивает виды. Ждать нечего. Начертывается план атаки, говоря языком того времени, устраиваются траншеи, подводятся апроши, и только последний день штурма предоставлялся случаю. Внезапная кончина кронпринцессы, с которой, по слухам, жил муж не хорошо, подает сигнал. Сочиняется задним числом первое письмо и отдается в день ее погребения. Так начинается комедия, которая должна была разыграться страшной трагедией, беспримерной в летописях государств и народов, от которой содрогается сердце и приходит в недоумение рассудок.
Письмо — это обвинительный акт, на который предполагалось сослаться впоследствии.
Оно отдано в публике, чтобы приготовить заблаговременных свидетелей.
Оно подписано числом накануне рождения у царевича сына, ибо, по рождении этого внука, нельзя бы не упомянуть об нем, нельзя грозить лишением наследства, когда явился еще новый полноправный наследник.
Письмо отдано, и на другой день рождается у самого царя сын.
Какую тревожную ночь провели Петр и Екатерина в ожидании этого дорогого гостя. Какова радость должна была быть у них при первом крике этого младенца, который приводил их торжественно к цели и увенчивал все тяжелое темное дело. Петр мог подумать, что сам Бог благословил его намерение и его действия (но этот младенец пережил недолго своего брата).
Обратимся к содержанию письма и разберем его положения.
Главное обвинение Петра состоит в том, что царевич не показывает расположения к военному делу, которое необходимо вообще для всякого государства, а для России в особенности, и было предметом главных его попечений.
Но нерасположение к войне — разве это преступление?
В заключение Петр, правда, прибавляет: «Еще же и сие вспомяну, какого злого нрава и упрямого исполнен! Ибо сколь много за сие (т. е. за нерасположение к военному делу) тебя бранивал, и не точию бранивал, но и бивал: к тому же сколько лет почитай не говорю с тобою, но ничто сие не успело».
К какому времени, однако, могли относиться эти брань и битье? Перед браком Петр давал разные поручения царевичу и исполнениями его был доволен. «К тому же сколько лет почитай не говорю с тобою»,— пишет Петр. Что ж это за метод наставления, где тут видно желание успеха, желание поправить дело? Напротив, здесь видно нежелание, ибо если бы точно желал Петр исправления, то он умел бы принудить царевича к деятельности, умел бы принять нужные для того меры, задавать дело одно за другим и требовать отчета, как то было, например, в 1708 и 1709 годах: умел бы найти и приставить к царевичу людей, которые следили бы за всяким его шагом и напоминали ему о деле. В таком случае нельзя бы и вообразить его ослушания. Мы не имеем документов ни об одном неисполненном приказании.
Нет, Петр, увлеченный своим планом, в последнее время не хотел, чтобы Алексей действительно занимался делом и снискивал добрую славу, потому-то и оставил его на воле, а Меншиков даже употреблял и другие средства: споить его, как свидетельствовал сам царевич.
И когда Петр не говорил с сыном? О времени до брака мы рассуждали выше, а после брака царевич почти три года был в чужих краях — в армии, при Меншикове, с Гизеном, переписывался с отцом, и мы не находим никаких свидетельств о подобных отношениях.
Заключаем: обвинение натянутое, подьяческое, коварное. Но против рожна прати мудрено, особенно такому слабому человеку, как царевич. Последуем за событиями.
Получив письмо, царевич обратился за советом к Александру Кикину, который, некогда любимец Петров, попался под суд и по ходатайству царицы недавно получил обратно свое имение. Он служил теперь при дворе царевны Марии Алексеевны, ненавидевшей Петра, как и прочие наказанные им сестры: Софья, Марфа, Екатерина. Кикин подал совет: отрекись, чтоб успокоить отца. Царевич написал ответ, в котором отрекался от престола: «Хотя бы и брата у меня не было, а теперь брат у меня есть, которому дай Боже здравия».
В ноябре 1715 года Петр издает указ о наследстве, предоставляющий отцу полную власть назначать себе наследника без всякого уважения права старшинства. Заготовление указа подтверждает мнение о существовании плана, ясного даже для современников.
Надо же было случиться, что Петр тогда же занемог опять отчаянно. Положение его было так опасно, что несколько дней все министры и сенаторы ночевали в царских покоях. 2 декабря он приобщился Св. Тайн и до Рождества Христова не выходил из комнаты. Царевич посетил его только один раз.
— Отец твой не болен тяжко,— шептал ему Кикин,— он исповедывается и приобщается нарочно, являя людям, что гораздо болен, а всё — притвор!..

<- предыдущая страница следующая ->