скачать журнал

<- предыдущая страница следующая ->

Нестандартный ребёнок
Фото А. Дилиса (г. Вильнюс)

Отрывки из книги. Начало в № 6, 7.

С неба на землю
(перевод с детского)
...Я еще совсем-совсем маленький. А ты — ты такой громадный, такой необъятный, такой всемогущий, всеведущий!.. Ты все умеешь, ты можешь все! Вот захочешь, и ночью, в страшной темноте: чик-чик — и светло! А сколько ты знаешь сказок — все-все на свете!
Ты волшебник, ты можешь исполнить любое мое желание! Ты знаешь все мои мысли, я весь открыт тебе, весь во власти... Ну не совсем, конечно... Не слушаюсь, упрямлюсь, капризничаю и озорничаю, а когда я совсем плохой, даже иногда хочу, чтобы тебя не было, и мне от этого так сразу страшно и одиноко... Но ведь тебя не может не быть! И что скажешь — все правда, и все будет.
Не уходи, не отдавай, не оставь!.. Приласкай...
...Только вот почему-то ты делаешься все меньше и меньше... Тебе уже тяжело таскать меня на закорках, да я уже и сам этого не хочу, мне неинтересно. У тебя нет настоящего вертолета, он мне не нужен, но у тебя мог бы быть... У тебя даже и машины нет настоящей, а которая есть, не лучшая, но дело не в этом, конечно, это все ерунда... Дело в том, что я уже начинаю понимать, что ты не все можешь, не все знаешь, не все даже хочешь знать и уметь. Я вижу, что ты кое-чего боишься. Теперь я знаю, что мои мысли и чувства тебе неизвестны, что я могу, если захочу, даже обмануть тебя. Скоро уже узнаю, как я у тебя получился...
Открываю, что ты не бог.
...И вот ты спущен с небес на землю — да, что ж поделаешь, но ведь оно, пожалуй, и к лучшему?.. Я уже не жду от тебя невозможного, и тебе со мной проще должно быть, а?.. Я и сам очень многое уже умею, хочу уметь, только ты не даешь... Да, ты не все знаешь, не все можешь, не все умеешь, ты и задачку не всякую решишь, и пишешь, и говоришь иногда неправильно... Ну и что же, все равно мне с тобой интересно и весело, ты самый хороший! Ты можешь и защитить, и утешить, а когда тебя нет, я по тебе скучаю...
Плохо только, что ты не понимаешь некоторых самых простых вещей. Ну зачем, например, ты требуешь, чтобы у меня на столике был этот дурацкий порядок? Он мне только мешает, твой порядок, я в нем ничего не могу понять, мне от него тоскливо! Ведь это все живое, а не мертвое, а живое всегда должно быть в беспорядке! Зачем заставляешь меня заниматься музыкой, я не люблю эту музыку, она глупая. Зачем ругаешься, я не виноват в этой двойке! Зачем сердишься и кричишь? Я теперь знаю, что ты не всегда добрый, я знаю, что ты часто меня обманываешь.
Открываю, что ты и не бог, и не бог весть что.
Ты, конечно, имеешь такую обязанность, а может, просто привычку — следить за моей учебой и поведением, я понимаю... Нет, нет, при тебе я еще не курю. Что ты, что ты, не пью, в рот не брал еще, только так, нюхал. Ты не знаешь, что я уже... Я бы тебе все сам рассказал, так ведь разве поймешь, разве выслушаешь?.. У тебя на все сразу готовое мнение — а у меня свое тоже! Ты не знаешь и девяти десятых моей настоящей жизни, а уж что там, внутри...
Я уже не знаю, люблю тебя или нет. Ты не бог весть что, я давно уже понял, но ты-то не понимаешь или не хочешь понять, что я понял... Десять раз в сутки, не меньше, ты убеждаешь меня тем или иным способом, что я глуп и незрел, никчемен и злонамерен — и так оно и выходит! И не только в том дело, что я все еще боюсь и твоего гнева, и твоего огорчения, потому что я тебя все-таки... Ужас в том, что ты заставляешь меня не верить себе самому — потому что я все еще тебе верю, ты меня все еще гипнотизируешь...
А еще в том ужас, что я от тебя все так же завишу: ты меня все еще кормишь, одеваешь, снабжаешь карманной мелочью и жилплощадью. И самое страшное — попрекаешь, как будто я нарочно задумал еще там, в животике, повиснуть на твоей шее.
Нет, не попрекаешь, наоборот, безропотно отдаешь последнее, вкладываешь все силенки?.. Не требуя благодарности, не ища моего сочувствия и понимания, все прощая заранее? Так ведь это же еще хуже! Ты ведь ставишь меня перед адским выбором: либо чувствовать себя полным скотом, либо быть им. Не могу я оплатить тебе долги, не могу! И должником быть не желаю больше!..
Еще немного пережмешь, еще раз обидишь недоверием или придавишь благородством — и все, я открою, что ты... ...Нет, ну что ты, что ты, не бойся, ну успокойся!.. Все не так страшно, я преувеличил, взял самые крайние положения, для наглядности...
...Мне уже 20, 25, уже 30, 40... А тебе 40, 50, 60, 70... Какой же я был... Как не понимал вашу любовь и страдания, как вам было трудно со мной — мерзкий глупый маленький эгоцентрик, обидчивое животное... Вот теперь и свое такое что-то растет, забавное, страшненькое... Нет, не бог и не бог весть что — но моя мама, мой папа, мой старичок, старушка моя. Родные, единственные...

Отпечатки
Может быть, ребенок забыл тебя и не вспоминает долгие годы, может быть, и не всегда хочет знать — но ты в нем навсегда, до конца.
Всю свою жизнь он будет искать тебя и с тобой бороться, будет ждать и любить, находить и не узнавать. Всю жизнь — прижиматься и убегать, улыбаться и плакать, защищаться и лгать, и бредить тобою...
От того, как сложатся у твоего ребенка отношения с тобой и с другим родителем, равно как и от наших межродительских отношений — в большой мере зависит, как сложатся у него отношения сначала со сверстниками и учителями; потом с друзьями, с возлюбленными; потом с сотрудниками, с начальством; потом с мужем, женой, тещей, свекровью; потом с собственными детьми и внуками... И дальше, и в следующих поколениях... И ты тоже несешь в себе отпечатки прежних жизней и отношений и многое не осознаешь...
Всего не переучесть и не предусмотреть, разумеется; да и не надо. Но будем помнить: каждый конфликт, каждая ссора, каждый удар по самолюбию, каждая ложь оставляют в душе незримые следы на всю жизнь.
Приходится с ребенком воевать, бороться за каждодневное, кое-что скрывать, не во всем доверять, все понятно... Но если конфликты, обиды, недоверие и напряженность составляют основной фон ваших отношений, он понесет их с собою и дальше, будет вносить и в самые благополучные обстоятельства, отравлять душу себе и другим. Конфликты неразрешенные, скрытые, подавленные — тем более. Забытые, вытесненные из сознания, они потом вылезают из всевозможных щелей поведения, самочувствия, отношения к миру, к людям, к себе; могут принимать вид болезни, невроза или психоза, переноситься на все и вся; пролезают и в творчество, и в любовь...
Плоха, однако же, и стерильная идиллия, скверен и безоблачный штиль. Сын, влюбленный в прекрасную мать, имеет пониженные шансы на счастье в браке — он будет бессознательно искать в жене ее повторение и вряд ли найдет... Дочь, обожающая отца, чересчур завышенными притязаниями будет отгонять поклонников, изведет мужа, а если родит сына, скорее всего, сотворит из него кумира — со всеми последствиями. Идиллия сына с отцом или дочери с матерью может помешать им в будущем находить друзей, грозит поздним одиночеством — да, все обоюдоостро, и за все приходится когда-то платить. Нужны в семье и конфликты, нужно, в некоей дозе, и взаимное недовольство. Но, конечно, лучше счастье сегодня, чем нечто неизвестное завтра...

Пример под вопросом
Часто слышим речи о том, что нам надлежит показывать детям пример, давать образец, воспитывать собственной безупречностью...
Возражать не приходится; но, как убеждает практика, в том числе и врачебная,— если дело идет о семейном воспитании, то заботиться стоит не столько о безупречности, сколько о духе взаимоотношений.
Если они доверительны, искренни и полны любви с обеих сторон, то и особой безупречности не потребуется. В этом случае ребенок берет наше лучшее — сколько сможет и как сможет. Самые скромные наши достоинства смогут вырасти у него в блистательные совершенства, а самые тяжкие пороки нейтрализуются, растворятся — такова природа добра.
Если же, при всей своей образцовости, мы не найдем встречной радостной воли в его душе, а особенно если будем требовать соответствия — рискуем получить нечто с обратным знаком.
Пример, положительный ли, отрицательный ли,— всегда под вопросом, всегда неизвестно, в какую сторону повернется. Родитель может оказаться и убийственно хорош, и спасительно плох; в недостатках ребенка может усмотреть оправдание своего существования, а в достоинствах — доказательство своего ничтожества. Положительным примером можно накормить так, что потом всю жизнь не излечишь болезнь, которая на языке медиков называется «привычная рвота». Отрицательный, с другой стороны, может стать превосходным духовным стимулом. Этот молокосос пьет отнюдь не молоко, потому что не молоко пьют все вокруг, и отец в том числе и в первую очередь. Но вот этот как раз не пьет, потому что пьет отец. Самые фанатичные трезвенники происходят из семей алкоголиков.
Будем трезвы и мы. Полного соответствия, «по образу и подобию» не будет ни в каком случае. Дети отклоняются от родителей не только из-за воспитательных промахов и из-за тысяч неуследимых посторонних влияний, но и просто потому, что они другие, потому что дети должны быть другими. Будь дело иначе, мы бы, наверное, до сих пор сидели в пещерах.

Лакмусовая бумажка
В каждодневное общение с ребенком мы вносим, вместе с любовью и благими намерениями, и свой характер, с его изъянами и кривизнами, и свое переменчивое настроение, и свое невежество, и свой эгоизм, и болезни, и душевные кризисы — все наше лучшее и все худшее.
Все то же самое, в своем виде, вносит в общение с нами и наш ребенок.
Каким будет результат столкновения, взаимодействия, противоборства, взаимопроникновения?..
Мы не ведаем, мы можем лишь смутно догадываться, как ребенок воспринимает нас, как толкует слова и поступки. Ограничены и искажены множеством помех и его средства сообщения о своих чувствах и своем понимании, и средства нашего восприятия его восприятия, понимания его понимания.
Всем и каждому ясно, мы приходим в родительство не со знаком качества: у каждого свои слабости и дисгармонии, свои сдвиги. Но ведь и ребенок не ангел и не tabula rasa, «чистая доска», с самого зачатия он несет в себе определенные склонности, и физические, и психические — и задатки характера, и уйму всяческих отклонений... Нельзя, невозможно свести все к схеме, что мы только воздействием, а ребенок получается — и ребенок на нас воздействует, и мы получаемся! С самого начала зависимости обоюдные, и наше временное взрослое преимущество только в том, что мы можем эти зависимости хотя бы частично осознавать. Но как раз этого осознания, как правило, и не хватает...
Ребенок — лакмусовая бумажка, наш проявитель.
Если серьезно заболевает или получает травму ребенок спокойной, уравновешенной матери — это одно, а если у мнительной, сверхтревожной — другое, такой матери, можно сказать, обеспечена длительная невротическая реакция с судорожным стремлением держать чадо под колпаком. Уравновешенный и жизнерадостный ребенок такую реакцию выдержит и, если и не успокоит мать, то по крайней мере не впадет в панику сам, из-под колпака вылезет. Но если ребенок и сам по характеру чрезмерно тревожен, то в результате такой ситуации обеспечен уже и его невроз — цепная реакция отрицательного взаимовнушения. А там уже недалеко и до деформации личности, до ипохондрии или психастении...
Ребенок сверхактивный, подвижный и возбудимый — если родители относительно флегматичны, может легко выйти из-под контроля и причинить много неприятностей и себе, и другим. Если и родители таковы, как он, все может быть и прекрасно. Но страшновато, если вдобавок к повышенной активности у одной или обеих сторон повышена и агрессивность...
Ребенок вялый, пассивный, медлительный, слабо ориентирующийся может побудить и вполне уравновешенного родителя к сверхопеке, которая будет лишь еще больше загонять ребенка в пассивность, которая... Цепная реакция, замкнутый круг.
Все это, конечно, лишь грубые схемы...

«Я виноват уж тем, что я родитель»
Я родил(а) беспомощное существо, не подумав, каково ему будет. Я наградил(а) его сотнями собственных несовершенств и дефектов. Я бросил(а) его в мир, далекий от совершенства, на растерзание тысячам случайностей и болезней. Я стал(а) его судьбой — произвел(а) на свет — но не в состоянии защитить от судьбы, не умею ни унять его боль, ни просто понять... Я родил(а) страдание, виноват(а).
Одно из глубиннейших родительских чувств, может быть, самое главное, неизменный спутник любви: чувство вины и жалости — вины и тревоги — вины и опять вины — от тысяч разных причин. Очень часто, почти всегда подавляет неопытных матерей и отцов: эта непредвиденная беспомощность, это море непонятных страданий, неотвратимых болезней... Болезнь, явно связанная с наследственностью, врожденный дефект... Невозможность оказать необходимую помощь, обеспечить, уделить необходимое время; собственная болезнь, ограниченность сил... Необходимость отдать в ясли, в детсад, в школу — может быть, и хорошие; но ему все равно плохо... Развод, невозможность сохранить цельность семьи и атмосферу любви; вынужденная отдаленность... Нежеланность ребенка, бывшая или настоящая, скрываемая от самой (самого) себя... Усталость чувств — мучительно переживаемая холодность к ребенку, кажущаяся нелюбовь (те редкие родители, у которых родительская любовь действительно отсутствует, никогда этим не мучаются). Вспышка гнева, несправедливое наказание — раскаяние и опять... Наконец, просто склад собственного характера, склонность к самообвинению, излишняя совестливость — впрочем, что такое излишняя, определить очень трудно...
Столь понятное, неизбежное и нормальное чувство это, однако, оказывается объективно вредным — прежде всего для самого ребенка, — если переходит в позицию, в стиль общения. Родитель, постоянно чувствующий себя виноватым, ни в чем не уверен, нерешителен, непоследователен, не умеет быть строгим, не умеет приказать, настоять, наказать. Не умеет быть ни веселым, ни непосредственным, не может разделить радость ребенка, ибо всегда полон мрачных предчувствий, слишком хорошо знает, как все ненадежно, всего боится, не доверяет ни себе, ни ребенку. Своими предчувствиями действительно подчас навлекает болезни и беды, которых могло и не быть...
У ребенка, инстинктивно всегда безошибочно чувствующего истинное отношение, такой родитель может вызвать пренебрежение, презрение и отвращение. Все позволено, раз он (она) так виноват(а) передо мной, а я так несчастен... Более пассивные и внушаемые, копируя родителя подсознательно, становятся тревожно-мнительными, депрессивными, ипохондричными. Более чуткие (чаще девочки) начинают мучиться уже тем, что служат причиной мучений своих родителей, начинают сознательно, из альтруистических побуждений, играть, перед ними в благополучие, утрачивают искренность...
Был и такой случай. Мать одной шестилетней девочки, после разрыва с мужем, в чем она считала себя виноватой, в порыве раскаяния решила исповедаться перед ребенком. «Твоя мама очень плохая, Людочка. Твоя мама прогнала твоего папу... Твоя мама не хотела тебя родить...»
Может быть, эта женщина ждала подсознательно, что дочка ее утешит, скажет: «Нет, мамочка, ты все равно самая хорошая». Но вышло иначе. Девочка впала в тяжелейшее реактивное состояние, последствия психотравмы сказывались еще несколько лет...
В психотерапевтической практике достаточно иногда чуть подробнее рассмотреть поводы, пробуждающие чувство вины, и все встает на места. Родителям, склонным к самообвинению, можно напомнить, что воистину плохие родители к чувству вины не склонны, обвиняют кого угодно, кроме себя. А главное — и самое трудное — научиться принимать себя и ребенка таким, как есть, научиться доверять жизни, начинать каждый день сначала... Имея чувство вины, так сказать, в философском запасе, удалить его из общения, конкретных отношений каждого дня. Твоя вина или беда — твое личное дело, ребенка это не касается! (Когда сможет на должном уровне понимать сам, дело другое, придет время и для родительской исповеди.) Не забывать простое и очевидное: ребенку нужна твоя правота и уверенность, твоя решительность, твоя непосредственность, твоя радость и воля к жизни, а на твое совершенство и безошибочность он и не претендует, если только, конечно, ты сам не внушишь ему чересчур завышенных ожиданий...

«Ты виноват уж тем, что ты ребенок»
Не предусмотреть вариантов, не прописать дозы строгости и мягкости, требовательности и снисходительности. Есть у каждого родителя право на свой стиль общения, право сердиться и негодовать, есть, наконец, и дети, на которых «зла не хватает»... И не уловить момента, когда наше, быть может, трижды оправданное негодование уже по инерции переходит в постоянное отношение к ребенку, в обвинительную позицию, в непрерывный и страшный суд...
«Мама!
Опишу тебе вчерашний день, как я его провел. Встал рано (я теперь всегда так встаю) и пошел в школу в десять минут девятого. В школе получил «5» по истории. Когда мы уходили из школы, я немного поссорился с Ереминым и, когда я стоял в очереди в раздевалку, он схватил мой портфель и спрятал его куда-то, а сам ушел. Я стал искать портфель, спрашивал везде, в раздевалке, в кладовке — нигде не было. Тогда я пошел домой без портфеля... Пообедав и помыв тарелку, я поехал отвозить тебе кардиограмму. Приехал из больницы в пять часов, позанимался музыкой, и мне почему-то захотелось спать. Я лег и проспал до половины восьмого. В восемь часов пришел папа, я ему рассказал о случае с портфелем. Он рассердился, ругал меня и послал в школу за портфелем. Я спросил его, можно ли мне будет погулять после того, как найду портфель? Он сказал: «Можно, но только до девяти часов». Я пошел, но в школе очень долго ждал Антонину Николаевну — у нее было совещание. Я все-таки дождался ее, затем мы нашли портфель (он был в бытовом уголке), и я опять ждал Антонину Николаевну, потому что она хотела идти вместе со мной домой. Возвратился домой я в двадцать минут одиннадцатого. Гляжу — у папы очень сердитое лицо. Он еще ничего не сказал, как я ему все объяснил, почему я так долго задержался. Но папа оставался сердитым. Он показал мне книжку, на которой была на лицевой стороне обложки вот такая чернильная полоска, а сзади — два чернильных пятнышка. Он стал ругать меня за то, что я «испортил» книгу. Я действительно читал эту книгу, но я не помню, чтобы я пачкал ее, может быть, это не я. Но дело не в этом. Папа показал мне далее стул, на спинке которого была большая свежая царапина. Это ошеломило меня. Я никогда ничего не клал на стулья, ни ног, ни всяких вещей (с тех пор, как ты меня научила), однако папа утверждал, что это сделал я. Я клялся, давал честное пионерское, но ничего не помогало, напротив, папа еще больше сердился. Кстати, еще я помыл только посуду, а кастрюлю не помыл. Это тоже один из предметов обвинения. В заключение папа сказал, что коньки у меня забирает... А мне стало так горьго... Взгляд упал на «Пионерскую правду», на которой нарисованы мальчики с коньками под мышками, а у меня теперь нет коньков. Коньки мне подарили на день рождения, и, заметь, все подарки ко дню рождения у меня отобрали! И часы, и самописку, теперь коньки! Если ты меня хоть немного любишь и жалеешь, попроси папу, чтобы он вернул коньки, или я не смогу больше жить! Твой Алик.
Р. S. Я сейчас пообедаю и еду передавать тебе передачу. Там яблоки, книжки и газета. Я чувствую себя хорошо, только вчера долго плакал ночью и не выспался. Всего хорошего! Скорей поправляйся и не волнуйся за меня».
Это письмо одиннадцатилетнего мальчика, написанное матери в больницу, я храню у себя уже много лет. Мать отдала его мне сама, спрашивая совета, как быть: пришлось познакомиться и с мальчиком, и с отцом. Алик оказался чрезвычайно подвижным ребенком, с умственным развитием, опережающим возраст. Я сразу заметил у него некоторую рассеянность; отвечал он на вопросы мои скупо, сказал, что уже давно не хочется ни во что играть... Картина детской депрессии. Об отношениях с отцом мы не говорили. Этот человек, как я убедился, вовсе не был жесток. Сына он нежно любил; но в те времена у него было изрядное перенапряжение, неприятности по работе, обиды на жизнь... Он искренне удивился, когда я сказал ему, что он подводит ребенка к грани непоправимого. «Вы его не знаете. Он склонен к распущенности и безответственности. С ним иначе нельзя».
Тогда я показал ему это письмо...
Наказывая и обвиняя ребенка в чем бы то ни было, пусть и тысячу раз справедливо, мы расписываемся в своем непонимании и бессилии как перед ним, так и перед самим собой.
Мы добьемся, быть может, послушания и правильного поведения, но сознательной дисциплины и самовоспитания не добьемся. Вежливости и благопристойности, но не доброты; вынужденной откровенности — но не искренности.
Заставим смириться, заставим бояться — но любить не заставим.
Владимир Леви

<- предыдущая страница следующая ->