каморка папыВлада
журнал Сельская новь 1991-06 текст-3
Меню сайта

Поиск

Статистика

Друзья

· RSS 29.03.2024, 09:53

скачать журнал

<- предыдущая страница следующая ->

КУДА ИДЕМ?

Белая ворона

Перестройка разворачивалась в Пензенской области так же, как и везде: о ней объявили партийные лидеры. По их сигналу на местах приступили к обсуждению новых идей, не было недостатка в призывах и заверениях, началась кадровая перетряска, потому как потребовались люди, говоря языком докладов, «широко мыслящие и не боящиеся перемен»...

ЗАТРОНУЛИ эти перемены и Николая Михайловича Тактарова. Работал он тогда заместителем заведующего отделом обкома КПСС, жил с дружной семьей в пензенской квартире, имел определенные, хотя и не очень значительные привилегии, положенные людям соответствующего номенклатурного ранга.
И вдруг — заспинные разговоры, намеки, наводящие телефонные звонки и, наконец, вызов ко второму секретарю обкома Анатолию Федоровичу Ковлягину. Выбор пал на Тактарова не случайно: он слыл человеком деятельным, исполнительным, честным, пользовался доверием сослуживцев и начальства. Но то, что, по слухам, должны были предложить — пост первого секретаря Неверкинского райкома,— не очень-то радовало. Предстояло перебираться в глубинный район, а там — пугающая неизвестность, полная смена окружения, новые обязанности и никакой гарантии успеха. К этому прибавлялось и серьезное семейное обстоятельство: заболела мать, а в районе — найдутся ли хорошие врачи?
И вот — вызов. Вместе с заведующим орготделом к назначенному времени они пришли в приемную и ждали там, глядя на красную лампочку, которая горела на столе секретарши, предупреждая: хозяин кабинета занят, он разговаривает по телефону. Переминались с ноги на ногу, маялись, и Тактаров думал про себя, что в перестроечные времена эта лампочка — анахронизм, можно было бы войти, ничего страшного не случилось бы, но тормоза еще держали крепко, выучка в номенклатурной школе была хорошей, и, пряча друг от друга глаза, они с заворготделом покорно топтались перед красной пупочкой на пульте телефонного управления до тех пор, пока она наконец не погасла.
Вошли в просторный кабинет. Широким жестом их пригласили к столу. Ковлягин начал без обиняков, с места в карьер: дескать, ему, Тактарову, надо расти, он давно стоит в резерве на выдвижение. Николай Михайлович попытался слегка обозначить личные проблемы, в частности упомянул о болезни матери, но тон разговора тут же стал жестче, а твердые слова о партийной дисциплине совсем отбили охоту возражать.
Беседа перешла в практическое русло. Ковлягин не скрывал: Неверкинский район, куда предстояло ехать, тяжелый, хозяйства там слабоватые, но самое главное — в партийной организации сложилась нездоровая атмосфера. Бывший там «хозяином» Анатолий Егорович Аникеев, хотя и на своем месте, но порой слишком круто обходится с подчиненными, что само по себе и неплохо, однако перегнул палку и восстановил против себя всех членов бюро райкома. Они написали письмо, в котором потребовали убрать Аникеева. Ко всему прочему обострилась в Неверкине и национальная проблема: в районе живут и татары, и русские, и чуваши, и мордовцы. «Внизу» пока еще обстановка терпимая, но в верхних эшелонах идет борьба за власть с национальным оттенком, об этом можно судить и по письму, под ним — много татарских фамилий.
В общем, предстояло разобраться, навести порядок, достигнуть того, что определялось входившим тогда в моду словечком «консенсус», а по-обкомовски — привести всех «к общему знаменателю», повести партийную организацию, район «к новым рубежам».
— Уже в машине, по дороге в Неверкино, я думал — а что, если меня просто-напросто не примут, встретят в штыки и у них там есть своя кандидатура? — рассказывал мне позже Николай Михайлович.— Конечно, в глубине души сознавал: обком сломит любое сопротивление, но нормально работать уже не удастся. Не дадут.
На пленуме райкома Тактаров нервничал, видел, как прибывший с ним Ковлягин в кулуарах не давал и рта раскрыть недовольным, мол, «как область решила, так и будет!». Николай Михайлович, уже сидя в президиуме, потихоньку достал листок бумаги и начал считать — сколько «за» и «против», но особой арифметики не получилось, потому как все члены бюро проголосовали «за», а за ними и весь зал. И Тактаров воспрянул духом: раз так, работать можно.
Правда, несколько выступлений настораживали. Нашлись люди, которые потребовали переизбрать весь состав бюро райкома, чтобы «новый секретарь начал все по-новому с новыми людьми». Этих немногих «диссидентов» быстренько смяли, обвинив в демагогии, подстрекательстве, экстремизме. Ярлыки старательно навешивали те же члены бюро, которых критиковали, в зале стоял шумок, но не более того, и в конце концов предложение «бунтовщиков» не прошло. И показалось Тактарову, будто люди в зале как-то скисли, заскучали. Дальше все пошло без сучка и задоринки, пленум закончился, и Ковлягин отвез его в гостиницу.
Наутро Николая Михайловича, отоспавшегося и успокоившегося, дружно поздравляли в кабинете члены бюро и работники аппарата райкома. Заверяли в поддержке, говорили, что самодур Аникеев довел район до ручки, что давно пора было обкому прислать нового человека, способного на решительные перемены, что всем понравилась интеллигентность Николая Михайловича, доступность, простота в общении и демократичность взглядов, высказанных вчера на пленуме.
В первый же день ему положили на стол список людей, которые, оказывается, и есть самые «застойщики», тормозившие перестройку, их надо немедленно убрать.
Тактаров смутился: надо ли так спешить? Ведь он не знает тех, кто перечислен в «черном» списке, ему надо хотя бы немного осмотреться, познакомиться с людьми... Николай Михайлович поймал несколько недобрых взглядов, отметил про себя пару усмешек и вновь насторожился, тем более что среди инициаторов, или, как он про себя их назвал, «скоробыстроперестройщиков» были те, с кем предстояло работать бок о бок: второй секретарь Рашид Давыдович Куряев и председатель райисполкома Анатолий Александрович Сиротин.
А потом к нему пошли посетители, и он поразился, до чего однообразными были их просьбы. Шли доярки, механизаторы, колхозники и рабочие совхозов, и все с одним: помогите купить швейную или стиральную машину, другой дефицит, по десять лет в очереди стоим... Не с деловыми предложениями, не за советом шли люди, они видели в первом секретаре лишь справедливого распределителя дефицита.
Николай Михайлович вызвал председателя райпо и потребовал подробный список: что есть на районной базе, куда, кому и когда выделялись товары. Через пару дней список ему представили, и он ахнул: в документах против проданных стиральных машин, пылесосов, ковров, «видиков», автомашин стояли лишь суммы уплаченных денег, какие-то неразборчивые подписи, в разнарядке указывалось, что дефицит реализован труженикам деревни на такую-то сумму, но кому конкретно — неизвестно. Просто людям! И лишь в скобках, специально для него, было помечено — куда направлен товар: обком, облисполком, областные управления МВД и КГБ, РК и РИК.
Тактаров потребовал, чтобы председатель райпо регулярно сообщал ему, кто и на что претендует, в первую очередь удовлетворил заявки сельчан. Продажа — только по согласованию с ним, первым секретарем. И хотя он понимал, что это не его, партийного секретаря, дело, что других, гораздо более важных забот у него и так будет по горло, жизнь и привычная практика районного бытия помимо его воли втягивали в мелочи, в хозяйственную текучку.
А в райкомовском аппарате уже начали шептаться: «хозяин» вызвал второго секретаря и председателя райисполкома, шумно с ними говорил, до чутких ушей даже долетели слова: «Да вы берите с базы, но не наглейте! Нельзя же так в открытую, бессовестно грабить народ!» И вроде бы Куряев, второй секретарь, ответил Тактарову: «Вам будет здесь очень трудно!»
Да, Николай Михайлович не оправдал надежд своих ближайших помощников, членов бюро. И они, выждав какое-то время, начали с ним войну — на выживание здесь, в Неверкине.
Побывав в хозяйствах, первый секретарь познакомился с теми, кто упоминался в «черном» списке на увольнение, представленном ему в первый день. Это были как раз те самые люди, которые предлагали на пленуме райкома переизбрать бюро целиком. Все до единого были перечислены в списке. Никого не забыли бдительные «скоробыстроперестройщики».
— В ГЛУБИННОМ райцентре,— вспоминает Николай Михайлович,— родственные связи ценятся зачастую куда выше деловых качеств человека. Сват, брат, кум, которого ты пристроил на престижное, выгодное место,— это скорее повод для гордости, чем для осуждения. Это же здорово, если есть свои люди на ключевых позициях! А если к этому еще прибавляется национальный момент, то можете себе представить, каково приходится руководителю района, пытающемуся поддерживать хотя бы видимость порядка, как-то умерить аппетиты зарвавшихся «свояков».
Тактаров не хотел участвовать вместе с другими в кумовских и «национальных» играх. Он однозначно понимал партийные документы: социальная справедливость, национальное согласие, перестройка в экономике... Слова правильные. Но грубая проза жизни была сложнее деклараций. И Тактарова хватало лишь на то, чтобы более-менее справедливо распределять дефицит и улаживать конфликты в масштабе района.
Конечно, дефицит и при нем шел в область нужным людям, но не по каждому звонку, как раньше. И товары стали распределять с базы райпо более упорядочение. И простому люду больше доставалось с «барского стола», во всяком случае, очередь за стиральными машинами несколько поредела, чему Николай Михайлович искренне радовался и что считал личной заслугой.
Но вот национальный вопрос никак не поддавался решению. Усвоенные с детства лозунги о братской семье народов нашей страны оказывались абсолютно негодными при столкновении с житейскими конфликтами. В Неверкине и районе — большинство татар, почти пополам из оставшихся сорока процентов — русских и чувашей, совсем немного мордовцев. Николай Михайлович видел: люди жили бы мирно и дружно, если бы не нарочитое подогревание страстей. Его коробили высказывания вроде тех, что татары, мол, лучше живут, у них дома побогаче, потому как они умнее других, меньше грешат. Он старался не обращать внимания, относил это к «пережиткам прошлого», издержкам низкой культуры.
Но обострившихся отношений со своим ближайшим помощником, вторым секретарем райкома Рашидом Давыдовичем Куряевым и его братом, редактором районной газеты, он не мог не замечать. А началось все с того, что при выборах нового председателя райпо они предложили свою кандидатуру, но Тактаров ее отверг и настоял-таки на другом человеке. В ответ последовала... забастовка работников торговли в райцентре. Закончилась она также неожиданно, как и началась, но сигнал был серьезный.
А потом он выступил в местном ПМК, где пояснил свою позицию: он различает людей не по национальному признаку, а по деловым качествам, ему неважно, кто перед ним — татарин или русский, ему важно — честный он или лгун, порядочный или вор...
И вот через неделю, на встрече с другим коллективом, в притихшем зале вдруг поднялась по-городскому одетая женщина и заявила: «Это правда, что вы ненавидите татар? Кажется, в ПМК вы сказали: татар надо «давить», они обнаглели, распустились, хотят захватить власть в районе, и вы сделаете все, чтобы этого не произошло».
Онемев поначалу от столь наглой провокации, Николай Михайлович, конечно же, опровергнул злую ложь, но дело было сделано, по району поползли слухи.
Тактаров посоветовался с прокурором. Тот был настроен решительно: надо привлекать к ответственности за клевету. Как оказалось, та женщина работала продавцом в универмаге. Вызов к прокурору и угроза суда напугали ее, она признала факт клеветы и попросила прощения.
Ее письменное заявление Тактаров отдал редактору районной газеты: надо было публично сказать правду, чтобы прекратить слухи. Но, странное дело, редактор, обычно чутко улавливавший все оттенки воли начальства, больше недели продержал опровержение под сукном, а после повторной просьбы еще несколько дней под разными предлогами не находил места в газете для тридцатистрочной заметки.
Поутихли страсти по этому поводу — разгорелись новые. Особенно огорчали мелкие пакости, провокации. То ему подсунут фотографии, на которых бывший секретарь Аникеев что-то тащит с базы райпо: дескать, смотри, и за тобой, если надо, проследит фотоглаз! То пьянку в разгар жатвы, на виду у очумевших от пота и пыли комбайнеров, устроят «отцы района». С нарочитым вызовом: а что ты нам сделаешь? Тактаров, правда, однажды «прихватил» возвращавшихся с возлияний на природе братьев Куряевых и председателя райисполкома Сиротина. Их машину Николай Михайлович остановил вместе с начальником РОВД, тот жарко шептал на ухо: «Товарищ первый секретарь, воспользуйтесь случаем, пусть они переночуют у меня в каталажке, а утром позвоните в обком и — все! Им крышка! Вы их уничтожите! Мы же видим, как вам с ними приходится!» Но он тогда брезгливо отбросил совет районного милиционера. Отпустил домой всю компанию. Только утром вызвал Рашида Давыдовича, крепко поговорил с ним, да что толку?
Позже начальник РОВД укорял: «Эх, не послушали вы меня! А ваш предшественник, Аникеев-то, своего бы не упустил, вот они у него где были...» И показал здоровенный кулак.
Все сыпалось из рук, и всякое старание оборачивалось против самого же Тактарова. И некогда ему было заниматься делом, жизнью района и людей, некогда было бывать в хозяйствах. Он только успевал делить дефицит, отбивать атаки враждебного окружения, разбирать свары. Научился глотать всякие таблетки, чтобы меньше темнело в глазах и не очень болели виски, будто сдавленные чьими-то стальными лапами. И все чаще приходила простая мысль: «А зачем все это?»
А мать умирала. И жена упрашивала: «Коля, уедем! Я больше здесь не могу. И ты не можешь, я знаю, я вижу!»
А тут еще недовольные звонки из области: «Ты что там хозяйство распустил? Жалобы на тебя. Показатели низкие. Не можешь задавить, переломить, расшить? Или ты, как нам говорят, слабак?»
Да, Тактаров оказался «слабаком». У него было два выхода. Первый — стать Аникеевым, «жать», бить по головам, не выбирать средств в борьбе за власть. И оставаться своим человеком для обкома.
Мог он и пойти на попятную перед братьями Куряевыми, Сиротиным. Утвердиться главным среди них, закрыть глаза на то, куда уплывает дефицит, участвовать в пьянках, морочить начальство победными реляциями, обманывать людей. И тоже оставаться своим человеком для обкома.
А так он — «слабак». Не оправдавший надежд. И упустивший свой шанс...
ЧЕРЕЗ год Тактаров сдался. Его просьбу об отставке удовлетворили. И вновь был пленум. Он уныло отчитывался перед коммунистами района о проделанной работе. В президиуме сидел сменщик — претендент на пост первого секретаря, председатель колхоза имени Чапаева Тагир Алиевич Рамазанов, один из организаторов той самой пьянки в разгар жатвы. Рамазанов, помнится, отнекивался, дескать, ничего не видел, ничего не знаю... Что ж, теперь не придется ни перед кем оправдываться.
Тактаров на пленуме сделал последнюю попытку что-то изменить. Он предложил уйти в отставку всем членам бюро. И зал на этот раз дружно поддержал его. Да, тогда члены бюро ушли. Но, как говорится, ушли, чтобы остаться. Уцелели на своих постах и предрик Сиротин, и редактор районной газеты Рафик Куряев. И Рашид Давыдович Куряев лишь пересел в другое начальственное кресло.
А еще через полгода все они вновь стали членами бюро. И теперь, говорят, в Неверкине ни жалоб, ни ссор. Видимо, «стиралки», пылесосы и «видики» делят дружно. Тишь да гладь. Короче, «перестроились».
А Тактаров, как и следовало ожидать, выпал из обкомовской обоймы. Фанфар при встрече после неудавшегося секретарства, сами понимаете, не было. Его тихонечко, без особых хлопот «задвинули» начальником отдела кадров облагропрома, где он чувствует себя эдакой «белой вороной».
— И что же вы обо всем этом думаете, Николай Михайлович? — спросил я его.
— Проиграл, конечно,— отвечает он.— В одиночку хотел мир, пусть маленький, но перевернуть. Не учел, что нужно знать, когда открывается один глаз у первого секретаря обкома. И когда — второй. И когда молчать нужно, а когда — говорить. Не уразумел, что маленькая уступка себе оборачивается перерождением души. Что тогда делать? Заглушить голос совести водкой, бабами, хамством? Я видел, как это делают вокруг меня руководители разных рангов... Но ведь хотелось правды, справедливости!
Вот если бы был в обкоме стоявший за него грудью «добрый дядя», рассуждал Тактаров, который поддержал в борьбе против окружения, тогда бы он, секретарь райкома, оказался на коне. И все бы в районе переменил! Горы бы свернул. Но «дядя» не нашелся. «Белая ворона» всегда проигрывает»,— горестно махнул рукой Николай Михайлович.
Я слушал его, искренне сочувствовал и думал: нет, на звание «белой вороны» он не тянет. «Белая ворона» — это другое, совсем из ряда вон выходящее, личность-явление, нередко подвергавшаяся тотальному преследованию в нашем обществе. Наверное, «белой вороной» был академик Сахаров. Чуть побольше таких, кто способен, не испугавшись красной лампочки, войти в кабинет высокого начальства и сказать ему твердое «Нет!»
И все же я уважаю Тактарова за то, что он попытался хоть что-то сделать, изменить в жизни, уважаю за отказ принимать бесчестные правила аппаратной «игры», за достойный уход со сцены.
Признаться, я считаю, что сама система районной власти под эгидой райкома компартии не способна к прогрессивному обновлению. В глубинке райкомы остаются не только идеологической, но и хозяйственной силой, которая управляет всем и вся, контролирует, мобилизует и наказывает. Нет этой силе никакого противовеса ни в райсовете, ни в хозяйствах. Отдельные смельчаки, «бунтари» погоды не делают, их быстренько «задвигают».
На примере таких людей, как Тактаров, становится очевидным: связывать надежды на изменение существа партийной власти с присутствием и появлением в ней просто честных, а порой даже незаурядных личностей — беспочвенно. Скорее, эти личности меняются в сторону, нужную аппарату. Да и можно ли изменить ход машины, находясь внутри ее и будучи крохотной, автоматически заменяемой деталью?
Юрий ГОВОРУХИН
Пензенская область


БАРОМЕТР ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ

Земля и собственность

Закон СССР о земле был воспринят как первый шаг, дающий возможность человеку получить землю в индивидуальное пользование и уравнивающий, пусть для начала формально, его права с правами колхозов и совхозов. Во всяком случае, этот шаг соответствовал интересам большинства населения, что подтверждают и исследования ВЦИОМа, проведенные еще в январе прошлого года. Половина опрошенных сельчан высказались тогда за необходимость передать участки земли отдельным гражданам, а треть опрошенных посчитали это вполне допустимым. Однако закон не решил ключевого и наиболее спорного вопроса — о собственности на землю.
И по сей день страсти вокруг этой проблемы кипят. Одни считают, что без частной собственности на землю нечего и думать о развитии индивидуальных крестьянских хозяйств, ибо, только будучи собственником земли, крестьянин сможет чувствовать себя на ней уверенно, строить долговременные планы ее использования, развития своего хозяйства. Из такого утверждения исходил, например, Верховный Совет России, когда принимал свою программу аграрной реформы и возрождения села. Другие убеждены, что земля вообще не может быть объектом купли-продажи и что ее достаточно лишь передать в пожизненное владение с правом наследования тому, кто хочет на ней хозяйствовать,— но не в частную собственность. На такой позиции основывается сейчас аграрная политика Белоруссии.
Чем объяснить различия в подходе к одному и тому же вопросу? Причины этого кроются, видимо, и в разных традициях сельской жизни, и в историческом опыте хозяйствования на земле, и в настроениях людей, в их мировоззрении. Что же это за настроения? Как сами люди оценивают разные формы собственности на землю?
Судить об этом позволяют результаты всесоюзного опроса, проведенного ВЦИОМом. Участие в нем приняло 3400 человек, из которых одна треть — жители сельской местности. Опрос показал, что общественное мнение поддерживает передачу земли в индивидуальное пользование. Только один из десяти респондентов считает, что делать этого не стоит вообще. Что же касается форм собственности, то сколько-нибудь явных предпочтений пока не сложилось. Поддерживают в общем-то все формы, только с некоторой разницей во взглядах городских жителей и сельских.
На вопрос: «Какие формы передачи земли в индивидуальное пользование вы считаете сейчас наиболее правильными?» — ответы распределились так (см. график — данные в нем приведены в % ко всем опрошенным).
Как видим, среди горожан менее популярна аренда земли у государства. Пожизненное же владение и частная собственность на землю практически в равной степени поддерживаются как городскими жителями, так и сельскими. Но это данные — по Союзу в целом. Если же посмотреть отношение к формам передачи земли в индивидуальное пользование по отдельным республикам, то обнаружим серьезные различия. Наглядно об этом можно судить по тому же графику.
Итак, сторонников аренды больше всего в Узбекистане, причем их здесь в пять раз больше, чем в Эстонии. В то же время в Эстонии значительно преобладает число сторонников частной собственности. Их там в три раза больше, чем в Узбекистане, и в два с лишним раза больше, чем в России и на Украине. Все это необходимо учитывать при решении вопроса о форме собственности на землю.
Естественно, что желание самостоятельно хозяйствовать на земле более широко распространено среди сельских жителей. На вопрос: «Хотели бы вы стать фермером?» — четверть опрошенных сельчан ответили утвердительно. По нашим временам, когда условий для успешного развития фермерства в общем-то нет, 25 % «за» — это, надо признать, немало. И говорит о благожелательном отношении к фермерству, о его привлекательности для населения.
Интересно, что 51 % опрошенных горожан и сельчан считают, что накормить страну могут именно владельцы крестьянских хозяйств. Если же посмотреть результаты опроса сельчан и горожан раздельно, то увидим, что среди сельских жителей 40 % считают, что более эффективны в этом плане колхозы, 35 % — что фермеры и арендаторы. А среди горожан, наоборот, этим хозяйствам отдается некоторое предпочтение (40 %) по сравнению с колхозами (за них — 35 %). Четверть опрошенных как в городе, так и в селе наиболее эффективными считают совхозы.
Надо сказать, что здесь довольно существенны различия в оценках жителей разных республик. Но практически везде индивидуальное крестьянское хозяйство рассматривается как наиболее эффективная форма хозяйствования. Особенно высоко их оценивают в Эстонии, ниже всего в Узбекистане, где они получили такую же оценку, как и колхозы. В РСФСР за те или иные формы индивидуального хозяйства высказались 89 % опрошенных, а за колхозы и совхозы — 59 %, на Украине — соответственно 86 и 57 % (сумма превышает 100 %, поскольку респондентам предоставлялось право дать больше одного ответа).
Результаты опроса говорят о том, что каждая республика должна сама заниматься разработкой программ проведения земельной реформы. Надо учитывать не только специфические условия жизни людей, опыт хозяйствования, традиции, но и психологическую готовность населения принять те или иные формы хозяйствования на земле.
Людмила ХАХУЛИНА,
кандидат экономических наук

долгосрочная аренда у государства
пожизненное владение с правом наследования но без права продажи
частная собственность с правом наследования и продажи
против передачи земли в индивидуальное пользование
затруднились ответить
ГОРОЖАНЕ 12 32 31 10 15
СЕЛЬЧАНЕ 22 26 28 11 13
РСФСР 10 35 28 12 15
УКРАИНА 16 27 27 11 19
КАЗАХСТАН 15 24 35 12 14
УЗБЕКИСТАН 31 29 19 7 14
ЭСТОНИЯ 6 21 65 2 6


<- предыдущая страница следующая ->


Copyright MyCorp © 2024
Конструктор сайтов - uCoz