скачать журнал

<- предыдущая страница

«ФЛОТАЦИОННЫЕ ХВОСТЫ» ЭПОХИ, ИЛИ ТЕАТР АБСУРДА ВРЕМЕН СОЦРЕАЛИЗМА

Соцреализм долго был священной коровой в нашей литературе, всякое посягательство на нее, как известно, считалось кощунством. Потом его (или ее?) принесли в жертву вольномыслию и прогрессу, теперь только ленивый его (или все-таки ее?) не лягает. Думаю, однако, что настает новый этап: когда по внутренностям жертвенного животного будут гадать, чтобы узнать прошлое. Уже делаются попытки показать: литература,— даже соцреалистическая, — всегда Сивилла, пророчица. Недавно «Огонек» опубликовал статью о том, что «Поднятая целина», строго говоря, правдивое произведение, зеркало русской коллективизации, что Шолохов там все сказал, и вольно ж нам было этого не понимать.
Беру на себя смелость утверждать, что существует и зеркало русской индустриализации, и это именно литература времен первых пятилеток. Она не только создавала «вторую действительность», но и достаточно точно запечатлела первую. Постараюсь показать это главным образом на примере романа Л. Леонова «Соть» (1928—1929 гг.). Во-первых, Леонов был при жизни объявлен классиком, как и Шолохов. Во-вторых, его совершенно невозможно упрекнуть в злопыхательстве. В-третьих, «Соть» — произведение о строительстве целлюлозно-бумажного комбината на севере страны, в известной степени есть заявка на эпос: вопя и разум разбуженных масс преобразуют глушь в своем роде образцовую.
Волю и разум проявляет председатель губисполкома Потемкин. Это он родит идею Сотьстроя. В прошлом рабочий-бумажник, Потемкин — человек маниакальный и не очень грамотный. Излагая другу свою дорогую, выношенную идею, он изъясняется о ней так: «Медь от серы отделяют, а получаются... как его,..— он бешено залистал страницы,— флотационные хвосты получаются. Я, может, и путаю, но, по-моему, именно так: флотационные».
Автор оговаривает, что в создании проекта участвовали «лучшие статистики губернии, химики, техники, инженеры». Плод их совместных усилий выглядит так: «Сперва шли экономические предпосылки целесообразности... затем, вслед за перспективами потребления, поминалось кое-что и вкратце о возможных или обещанных железных дорогах; потом дружные хоры цифр пели о лесной базе, и, наконец, проект заключался описаньями рек и их бассейнов, с высотами половодного и меженного уровней, с указанием мощности, а в некоторых случаях даже и химического анализа воды». Это «даже» прелестно: оно выдает цитату и обозначает уровень профессиональной компетентности «статистиков, химиков, техников, инженеров», а также и самого проекта.
Техническая информация, которой переполнены наши книги, не случайно стала едва ли не эстетической категорией: она, по сути, была и сюжетом, и идеологическим знаком, и существенной составной в характеристике персонажей. Продолжением утвердившейся ранее поляризации: ты за красных или за белых? И неизбежно в этом случае техническая информация должна была быть (и была) предельно простой, ее понимал любой читатель, она даже не отвлекала этого читателя от основного повествования, от беллетристики как таковой. Посмотрите с этой точки зрения на «Гидроцентраль» Шагинян, на роман «Человек меняет кожу» Ясенского, на «Цемент» Гладкова, на «День второй» и «Не переводя дыхания» Эренбурга — вплоть до «Черной металлургии» Фадеева,— тогда наступил кризис жанра, ибо сам автор, как оказалось, в процессах плавки все понял неправильно, и концепция романа рухнула. Из-за этого! Так что Потемкин как носитель ВСЯЧЕСКОГО прогресса — фигура характерная.
Леонов описывает его с нежным юмором, за которым только любовь. И если мы сегодня видим Потемкина не так, как автор, хотя основываем свое мнение на авторском же тексте, то это не вина его, а доказательство точности писательского взгляда. Бальзак, как известно, будучи легитимистом, показал обреченность аристократии. То же и у Леонова. Хочет он показать целеустремленность, одержимость героя, а изображает вот что: Потемкин пристает к другу, чтобы тот, работая в банке, дал денег на строительство. Но того, оказывается, «перекинули на резину».
«— А в банке кто?
— В банке Жеглов пока.
— Жеглов?.. Он в ревсовете семнадцатой не был? Я знал одного Жеглова... хотя тот, кажется, не Жеглов, а Жигалов... такая жалость».
По дороге в Москву — он едет туда выбивать средства — Потемкин встречает инженера, у которого та же задача: «клянчить денег на постройку того самого медеплавильного завода, с которого Потемкин собирался возить свои флотационные хвосты». Перспективы, как видим, получить эти хвосты самые туманные, как и с обещанными железными дорогами. Даже Жеглов — или Жигалов — с его банком все-таки реальнее. Если он, конечно, был в ревсовете семнадцатой. Блат выше наркома — это примерно в те годы было понято и стало поговоркой.
Но вот ученые-эксперты отнеслись к проекту скептически: «Вы как учитываете годовую грузоподъемность Соленги? Десять процентов баланса вам придется тащить по Нерчьме и против течения... иначе у вас на третью машину не хватит!». «Потемкин заволновался: эти очкастые, равнодушные чудаки не верили в его Соленгу!
—...грузоподъемность, все модные слова, товарищи!»
«Очкастые, равнодушные» гнут свое, а комбинат-то начинают строить! И предстоит по проекту сносить деревню, но жителям ее об этом не объявляют. Наоборот, торопятся нарыть и настроить как можно больше, пока в Макарьихе не догадались, что к чему. (Вы, читатель, подумали о канале Волга — Чограй? Я, конечно, тоже. Ситуация — один к одному.)
И вот стройка идет. С размахом: все больше материалов сваливают на Соти под открытым небом. При этом «вместо насущного кирпича, инструментов или рабочих чертежей присылали партии асбестита, тюки гудроненной пробки, бочки церезита и даже метлахские плитки, потребность в которых могла явиться не раньше года. Все эти преждевременные сокровища приходилось складывать прямо на земле...» Так же, как цемент и оборудование: «на полузакрытой платформе в железном забытьи валялись разные части крупных машин, которые частично уже начали поступать на строительство. Тут были всякие медные коленчатые шеи, хваткие стальные руки, готовые взяться за маховики, чугунные пищеводы, нужные, чтоб питать водой еще не родившегося гиганта. Иные части его сидели в сквозных ящиках и покорно ждали срока своего воссоединенья».
Тем временем в газетах появились статьи о вредных сторонах целлюлозно-бумажного производства, предложение сделать Соть заповедником.
Автор замечает по этому поводу: «Образец ученого слабоумия». От романа в защиту русского леса его отделяли тогда без малого тридцать лет. В «Русском лесе» будет обличен циничный спец Грацианский. Яркий, убедительный образ. Но только сравнивая действия Грацианского с тем, что происходило в «Соти», понимаешь: Грацианский всего лишь принял (цинично, конечно же) предложенные правила игры. Кто же предложил их?
Попутно выясняется, что «сотинская вода все равно не годится для отбелки целлюлозы из-за высокого процента гуминовых примесей». Надо же, какая неприятная неожиданность! А ведь при проектировании, как помним, провели «даже» химический анализ воды.
«Враги Сотьстроя» — так их аттестует автор — не дремлют. Некая газетка (и в те годы, видно, пресса была главным врагом.— Е. Д.) в разделе загадок и ребусов поместила задачу: «Какова общая сумма расточительства на Сотьстрое, если двугривенными его можно выложить весь путь от Москвы до Усть-Кажуги?» Надо думать, сумма астрономическая: ведь, не считая того, что сгнило, сломалось, потерялось, было украдено, привезено не по адресу, затрачено на ликвидацию аварий и борьбу со стихией, Потемкин, «имея обещание на восемь, размахнулся на двенадцать миллионов». (Вы вспомнили БАМ, читатель? И я тоже.)
Видимо, «враги» же поместили в стенгазете Сотьстроя карикатуру: «За колючей проволокой, чуть не повисая на ее шипах, толпились худые, рваные люди, бесчисленное множество людей, а среди них женщины с ребятами на руках,— посреди же трудился над каким-то ящиком Увадьев. весь в поту и один-одинешенек; его легко было узнать по взбежистым бровям и по скупым, в обтяжку, сапогам. Подпись разделана была цветными карандашами: «Социализм по Увадьеву». Каков прогноз!
Сегодня говорят и пишут о развале экономики «в последние годы». Господи, если бы так! Если бы только в последние годы! Но роман Леонова свидетельствует: последние годы таковы, каковы были и первые, только «социализм по Увадьеву» уже не так свирепствовал. И если «Поднятая целина» — это зеркало русской коллективизации, то «Соть» — энциклопедия советского экономического волюнтаризма. Я ведь пересказала только некоторые эпизоды романа, а он толстый, там еще столько интересного и до боли знакомого!
Возникает вопрос: а почему тогда «Котлован» Платонова не печатали, «Соть» же переиздавали без счета?
И вот тут самое время вспомнить о методе, о соцреализме. Потому что именно он позволял писать и печатать такое, что Дудинцеву с его «Не хлебом единым» и не снилось. Метод, как мы помним, предполагал изображение жизни в ее исторической — и заранее заданной — перспективе. Требовалось показать «ростки будущего» в реальности сегодняшних будней и точно по схеме расположить классовые силы.
Вот это и делалось. Один из главных героев романа все время думает о девочке из будущего по имени Катя, ради которой все муки строителей, их жен и детей. Все, что ставит под сомнение необходимость так мучиться, говорят, пишут, рисуют «враги Сотьстроя», отсталые спецы, бывший белогвардеец — не то ницшеанец, не то анархист, кулаки с подкулачниками. Все они чрезвычайно несимпатичны. Все по ходу романа разоблачены, устранены, убраны с «исторической сцены». Не вина автора, что их вражеские прогнозы оказались как раз правдой. Певцы первых пятилеток, авторы книг о великих стройках как люди, не связанные или очень слабо связанные с Атлантидой ушедшей, разгромленной культуры, совершенно честно могли не знать того, что знали и помнили «враги», и верить, что российская экономика, индустриализация — это письмена на совершенно девственном листе. И что на их глазах творится не развал, не хаос, а, наоборот, из хаоса возникает твердь социализма. И принимали признаки этого наступающего хаоса за «Русь уходящую». Тот же Леонов, как мы видели, показал почти все признаки рождающейся затратной экономики, колонизацию собственной страны, перепутав лишь настоящее время с будущим. Укрепилось то, что должно было умереть. Умерло то, что должно было укрепиться (энтузиазм, честность и азарт первостроителей и т. д.). Я ведь и есть та самая девочка Катя, что виделась Увадьеву «на сияющем рубеже, под радугами завоеванного будущего». На долю моего поколения достались разоренная, измученная страна, экологические катастрофы. И даже бумаги для нас нет, той самой, ради которой возводили Сотьстрой. А за финскую, на которой сегодня печатают правду о том, что было, нечем платить.
Как это начиналось, показали (разумеется, в рамках соцреализма и по его правилам) очень многие, едва ли не все писатели — кроме самых умных и циничных, которые сразу стали творить «вторую действительность», поняв, что происходит с первой. Как В. Катаев с его повестью «Время, вперед!». Но другой Катаев, Иван, в рассказе «Молоко», почти даже не трактуя ситуацию в духе Главного Метода, написал о том, что культурного, талантливого хозяина, того самого цивилизованного кооператора, у которого «к молоку подогнан весь земледельческий устав — и севооборот, и луговодство, и сбытовые связи, и каждый час трудового дня», губят, выталкивают из кооператива. Потому что эффективность его хозяйства, оказывается, не главное. Главное — помочь беднякам добиться столь же явных успехов, а хозяин этим не озабочен. И на его место правдами и неправдами сажают некоего Сысина. «Только вот беда,— говорит этот Сысин,— бухгалтерии я не обучен. Кредет, едет. Что это такое? Я прямо и не знаю». Уж как он поднимал при этом бедняцкие хозяйства — Бог весть. А потомки его — уже безо всяких комплексов насчет бухгалтерии — затравят потомков цивилизованного хозяина. Погибнут Хинт и Худенко, оплачут разгромленные теплицы кубанские и волгоградские земледельцы. И все та же логика будет торжествовать, по которой в экономике превыше всего идеология, а если при этом экономика рушится, то тем для нее хуже.
И. Катаев описал, как зарождалось то, что потом стало номенклатурой: «...Из десятков ни одного человека, который работал бы на своем месте больше года. Два месяца, полгода, с прошлой весны... Проштрафится на чем-нибудь секретарь ячейки, его посылают в соседнее село председателем Совета, а председателя — заведующим участком МТС, а заведующего — в совхоз, а из совхоза...» («Новый директор», 1933 г.) Ясно, что и грядущий путь Сысина таков. Потому и поныне мы «бухгалтерии не обучены», а тех, кто обучен, не понимаем и понимать, главное, не хотим. И как это ставить экономику с головы на ноги — «прямо даже не знаем». Весь мир, включая Сингапур и Кению, знает, а мы не знаем: «Кредет, едет...»
Точно те же процессы происходили на производстве, об этом тоже написано. В рассказе В. Гроссмана «Кухарка» (1936 г.) сокращают инженера — на том туманном основании, что он «не то прохладный, не то холодный работник». Проще говоря, нет в нем нерассуждающего энтузиазма, готовности творить чудеса вопреки технологии, и он это не очень умеет скрыть, хотя к тому всей душой и стремится. У этого инженера,— укоряет его автор рассказа,— разная степень откровенности в разговорах с женой, с приятелями и с сослуживцами. Его не видно насквозь, что ужасно. Когда инженер однажды, под винными парами, перепутал и был с гостем откровенен, как с женой, то вот что он сказал: «Конвейер! Он тянется от Одессы до Владивостока, с него сходят Магнитогорски и — Кузнецки, самолеты и турбины, а мы у этого конвейера делаем однообразные движения — один руками, другие мыслью. И вот я спрашиваю вас: когда же начнем жить мы, дающие жить машинам?» Судя по реакции собеседника и по интонации писателя, то, что инженер говорит, ужасно. Потому что о будущей девочке Кате под радугами уже нет речи — семь лет прошло с той поры, как написана «Соть», и за будущую прекрасную жизнь надо считать именно работу у конвейера и быть при этом счастливым. Гроссману инженер явно не нравится, он нам подбрасывает на него компромат: поесть любит, не хочет, чтобы его жена работала, нанимает кухарку. Профессиональные качества, однако, под сомнение не ставит.
И в этой же квартире живет некий Гриша, «лучший ударник завода», студент-заочник. «Наш Гриша инженером будет...» — гордятся его домочадцы. А Гриша, постигающий на коммунальной кухне сопромат, тоскливо отругивается: «Ну вас всех к монаху, не мешайте мне!» Только раз он берет слово: вспоминает, как он, плотник, пришел в город и не верил, что его, «деревянного человека», возьмут на завод, который весь железный: «Неужели я таким волосатиком десять лет тому назад был?» Когда этот Гриша поймет и узнает то, что понимает и знает сокращенный инженер? Ведь ему, похоже, под тридцать, а он пока на первом курсе. Зато у Гриши нет тайных мыслей, все — явные, какие есть. И потому он предпочтительнее инженера, его никто никогда не уволит. Отбор по линии «свой — чужой», стремление непременно читать в мыслях привели, как мы знаем, к анкетной селекции, к тому, что «за партийного двух беспартийных дают». Зато сегодня мы все хором спрашиваем о том же, о чем тот гроссмановский незадачливый инженер: когда же будем жить мы, дающие жить машинам? Дайте ответ! Вопрос, конечно, интересный.
Показали нам наши писатели и то, как менялось само понятие — профессиональная, квалифицированная работа. У того же Гроссмана в рассказе «Цейлонский графит» (1935 г.) есть очень милый автору герой, тоже, кстати, инженер по фамилии Кругляк. Он не «прохладный». Он с энтузиазмом налаживает производство карандашей, и это невероятно сложно. И не потому, что раньше, до Кругляка, в России карандашей не делали. «Виргинский можжевельник,— рассказывает Кругляк,— мы заменили сибирским кедром. Когда нам сказали, что нет вагонов, чтобы везти кедр (а куда, интересно, делся тот срубленный кедр, если его не вывезли? — Е. Д.), мы заменили кедр липой, липу — ольхой, а ольху — сосновыми досками. Сегодня один ваеймер предложил мне заменить древесину прессованным торфом. Заменим торфом, в чем дело?» На такие вот «замены» уходили энергия поколений и их талант. Это и называлось социалистической предприимчивостью. И вот что ни день — то фенолом водопровод отравили, то газопроводы рвутся. Да ведь и Чернобыль — следствие вот такой предприимчивости, таких замен. Только в роли Кругляка выступили академики.
Наивный, туповатый энтузиаст Кругляк выболтал и главный секрет нашей экономики. «Если бы я работал прокурором,— балагурит он,— поверьте мне, я бы обеспечил на три года всех наших итээров» (они не умеют делать из торфа карандаши). Варианта этого, впрочем, Кругляк не исключает и для себя: «А насчет посидеть — почему не посидеть в советских условиях?» Так возникает в рассказе тень ГУЛАГа, который одновременно и стимул трудового энтузиазма, и расплата за плохую работу — отказ делать карандаши из торфа. Как видим, все описано в полном соответствии с действительностью, которая считается открытой недавно. ГУЛАГ был двигателем в нашем поступательном движении вперед. Не стало ГУЛАГа — или, скажем, ослаблена его мощь — и все закачалось.
Все, все было показано, рассказано, предсказано. Среди бумажных роз соцреализма торчат вполне настоящие шипы реальности. Видимо, талант писателя заставляет его пристально всматриваться в жизнь, любить ее — как бы он потом ее ни трактовал. В сказке братьев Гримм детей уводят в лес, чтобы они там погибли, и они по дороге надламывают веточки, запоминая дорогу назад. Так и изуродованная наша литература сохранила для нас приметы ушедшей жизни, чтобы знали мы весь свой путь к сияющим вершинам. Жаль только, что оценить это можем только мы — «сурового времени дети», как писал автор многих песен Долматовский.
Ведь на Западе сейчас работы о соцреализме, о нашей литературе напоминают путеводители: в них описаны типичные сюжеты, коллизии, «коды», позволяющие увидеть изображаемое как бы глазами советского читателя. Иначе мир не понимает наших книг. Думаю, без «кодов» в них ничего не поймут и наши дети, отринут прошлое, как в свое время отринули прошлое их деды.
Э. Лимонов где-то писал, что соцреализм фантастичнее сюрреализма. Воистину. Хармс с его «Голубой тетрадью № 6» просто зануда по сравнению с классиками нашего Главного Метода. И когда у нас начнут их ставить, посмотрев на старые книги не с пренебрежением, но с любопытством, у нас наконец появится свой, совершенно оригинальный театр абсурда.
Екатерина ДАНИЛОВА


ОТЦЫ - ОДИНОЧКИ

Древняя мудрость советует мужчине каждое утро в молитве благодарить Бога за то, что тот не создал его женщиной. С расхожим мнением хочется не согласиться. В нашем отечестве гораздо вернее родиться женщиной. Тогда все наперед понятно и определено: охрана материнства и детства, пособия и отпуска, женские консультации и женсоветы... Вторая половина населения плывет против течения. Отец и дитя, отцовство и детство. Непривычное словосочетание режет слух. Тем, кто замахивается на равноправие с женщиной в воспитании собственных детей, опоры не найти.
Наверное, поэтому Николай Митрофанович Баринов, тридцати семи лет от роду, самостоятельно воспитывающий дочь и сына, разговор начинает с однозначного вывода: «Я живу не по закону, а по совести». Спорить с ним трудно, его семейная жизнь похожа на негативную пленку: все узнаваемо, но только наоборот. Едва стоящая на ногах жена катит коляску с грудным ребенком, или приходит невесть откуда за полночь, или устраивает пьяный скандал с дракой на потеху соседям. А он, муж, в рот не берет спиртного, всегда при детях, оберегает их от хулиганящей во хмелю мамаши, добивается лишения ее родительских прав, за что навлекает на себя угрозы, шантаж, а потом и расправу дружков жены.
Но Баринов человек сильный. За девять лет одинокого отцовства у него выработался отчаянный азарт в постоянном преодолении трудностей. Любимая его фраза: «Я не верю». В чудеса. В милосердие. В возможность счастья. Найти детям мать? Это почти нереально. Нет, конечно, друзья пытаются знакомить, толкают в бок — женись, не теряйся! Только зря все это. Николай Митрофанович не терпит компромиссов: либо дети, либо личная жизнь. Выбор всегда в пользу детей. Смешно сказать, но даже в кино одному пойти — это как предательство. Он, значит, будет развлекаться, а сын с дочкой одни дома сидеть?
Не маленькие они уже, правда. Старшему тринадцать лет, он по-взрослому рассудителен и домовит, решил, что женится только по любви. Младшей — десять, и она бегает к соседям нянчить малыша. Однако привыкли дети, что папа если не на работе, так дома. Пока глава семьи двенадцать часов сидит за рулем своего такси, они и сварят, и постирают, и в доме уберутся, но на следующий день, в выходной, он весь день обязательно проведет с ними.
Другая черта характера Баринова — чувство собственного достоинства. К примеру, мать-одиночка имеет право на укороченный рабочий день, на отпуск в летнее время и прочее. В 16-м таксомоторном парке Москвы, где работает Николай Митрофанович, наверняка знают про все эти льготы, но, видимо, полагают, что отцу-одиночке они ни к чему. А тот не подает голоса, поскольку не привык просить. Не мужское занятие — выпрашивать подачки. Сколько одних бумажек с печатями нужно собрать, чтобы бухгалтерия выписала сорок рублей материальной помощи. Или в школе. Дадут денег, но изволь чек из магазина принести, да еще в положенный срок. А если нет в это время товара в магазине? Унизительно как-то получается. Уж если проявляете заботу, так доверяйте, не контролируйте по мелочам. А то лучше совсем никуда не обращаться.
Однажды только сильно обиделся Баринов. Когда в таксопарке холодильники распределяли. Ему эта покупка позарез была нужна — старый холодильник дома окончательно развалился, и хранить продукты стало негде. Но никто не вспомнил про одинокого отца, а сам он, как водится, промолчал. Только теперь, по прошествии времени, позволил себе вслух поразмышлять: «Почему семьям с тремя детьми дают право на внеочередное обслуживание, а таким, как я,— нет? У них трое детей на двоих, а у меня двое на одного...»
У Василия Васильевича Славгородского тоже двое на одного — дочки четырнадцати и семи лет. В отличие от Баринова он улыбчивее и мягче. Это и понятно: в семье был счастлив, жил с женой в любви и согласии. Два года назад жены не стало. Внезапно, в одночасье. Благополучный муж и отец превратился во вдовца.
Для кого-то подобная ситуация могла обернуться катастрофой — за что хвататься? Как быть дальше? У Василия Васильевича паники не было: сковородка и корыто — предметы для него привычные, не гнушался он никогда женской работой. Дом сразу взял на себя, магазины. Горячие обеды для дочек взамен школьной казенной кормежки — это дело чести. Пусть дети учатся спокойно, не загружая себя житейскими хлопотами, на то у них отец имеется. Правда, пришлось режим свой слегка поменять. Подъем в 4.45 утра. До полудня возит пассажиров на автобусе под номером 71 от метро «Свиблово» до Бибирева и обратно. Потом трехчасовой перерыв на семейные заботы и до 21.30 вечера снова рейсы. С пониманием отнеслись к Василию Васильевичу в 7-м автобусном парке Москвы — освободили от ночных смен. А больше ничего и не надо. Он, как все отцы-одиночки, не любит кланяться, жаловаться. Уж лучше молча лишнюю смену отработать...
Как-то раз, правда, дал слабину — попросил в поликлинике, чтобы его с двумя дочками без очереди пропустили. Много в ответ про себя наслушался. Главная мысль у возмущенных мамаш, сидящих под дверью врачебного кабинета, была следующей: нечего такому молодому мужчине канючить, давно бы женился...
Да Славгородский, собственно, и не возражает, только не так все просто и быстро. Дочки не очень-то хотят новую маму, видно, им и с папой неплохо. Младшая с ним, как с подружкой, всеми секретами делится. А когда он чувствует свою явную некомпетентность в вопросах бантиков, нарядов, косичек, отсылает девчонок к своей сестре, живущей неподалеку. У той своя семья, и дети там не гости, а главные действующие лица. Продолжают внучки, как и прежде, ездить к своей бабушке, у Василия Васильевича с тещей всегда были хорошие отношения, смерть жены их только упрочила.
По поводу свободного времени и личных интересов Славгородский не терзает себя сомнениями: в сорок два года жизнь не остановилась. Если дочки пристроены, не зазорно поехать на рыбалку, встретиться с друзьями, в кино наведаться. Зачем на себе крест ставить? Детям нужен жизнерадостный, интересный папа. А когда совсем невмоготу — терпи, молчи и никому не жалуйся.
Все-таки сильно различаются мужчины и женщины. Ну какая мать ради своего ребенка лишний раз не поплачется, не посетует на судьбу, особенно если растит его одна? Поэтому государству с матерью-одиночкой просто: можно ограничиться более чем скромным пособием — и на том спасибо скажут. Зато какую громадную проблему решают отважные женщины: не дожидаясь личного счастья, вносят посильный вклад в повышение рождаемости в стране!
Все бы хорошо, но остаются не у дел отцы, без которых, как ни крути, не бывает матерей. «Я боюсь иметь своего ребенка,— пишет нам читатель из Куйбышева.— Мне тридцать лет, но я до сих пор не женат и не знаю, женюсь ли когда-нибудь. Мало того, что заводить ребенка сегодня — слишком дорогое удовольствие. Ты еще и не обладаешь никакими правами на свое дитя. Представьте: женился, родили малыша, потом в чем-то не сошлись взглядами — и развод. Алиментов я не боюсь, но знаю, что ребенка при разводе мне не видать, даже изредка общаться с ним жена может не разрешить. Все устроено так, чтобы женщина одна растила ребенка. А мы, мужчины, превращены в бессловесных исполнителей — сделал свое дело и уходи, больше не нужен. Я думаю, что матерей-одиночек не будет только тогда, когда исчезнут отцы-невидимки».
Николай Митрофанович Баринов, Василий Васильевич Славгородский пока в одиночестве, поскольку их отцовские возможности общество не принимает всерьез и делает ставку на матерей.
Но беречь мужчин — не лучший ли это способ беречь женщин? И детей, которые по замыслу природы должны расти в присутствии обоих родителей. Только что создана Московская региональная ассоциация одиноких отцов. Лед тронулся?
Людмила САЛЬНИКОВА
Фото Анатолия БОЧИНИНА


КРОССВОРД

ПО ГОРИЗОНТАЛИ: 5. Пьеса А. Н. Островского. 8. Подразделение в кавалерии. 9. Цирковой жанр. 13. Французский живописец. 14. Аппарат для глубоководных исследований. 15. Народный артист СССР, игравший во МХАТе, Герой Социалистического Труда. 18. Нарицательная стоимость ценных бумаг, денег, товара. 21. Ручное приспособление для вращения режущих инструментов. 22. Судно специального устройства. 23. Прибор для разбрызгивания жидкостей. 26. Река, впадающая в Берингово море. 27. Южное созвездие. 28. Фигура для примерки или показа одежды. 31. Цитрусовое дерево. 32. Спортивная игра с воланом и ракетками. 33. Химический элемент, металл. 36. Употребление слова или выражения в переносном значении. 37. Действующее лицо в опере Э. Ф. Направника «Дубровский». 38. Высшее учебное заведение.
ПО ВЕРТИКАЛИ: 1. Французский писатель, автор повести «Рыжик». 2. Всесоюзное спортивное общество. 3. Европейское государство. 4. Отдельная часть действия, акта пьесы. 6. Река в Гайане. 7. Персонаж романа И. С. Тургенева «Отцы и дети». 10. Характеристика размеров судна. 11. Русский математик XIX века. 12. Совокупность принципов, взглядов и убеждений, определяющих отношение к действительности. 16. Композитор, народная артистка СССР, Герой Социалистического Труда. 17. Областной центр в РСФСР. 19. Буфет для посуды. 20. Сборник стихов Т. Г. Шевченко. 24. Немецкий композитор, пианист и дирижер. 25. Горная система в Италии. 29. Город в Липецкой области. 30. Вид народного танцевального искусства. 34. Русский советский писатель, автор сказов «Малахитовая шкатулка». 35. Конструктор танков, тракторов, Герой Социалистического Труда.

ОТВЕТЫ НА КРОССВОРД, НАПЕЧАТАННЫЙ В № 2
ПО ГОРИЗОНТАЛИ: 4. «Риголетто». 7. Байрон. 8. Протва. 10. Направник. 13. Меломан. 14. Колизей. 15. Просо. 17. Хачатурян. 18. Рейсфедер. 21. «Асель». 23. Мезолит. 25. Елисеев. 26. Ярославль. 27. Плазма. 28. Оцелот. 29. Полтинник.
ПО ВЕРТИКАЛИ: 1. Шикотан. 2. Аллигатор. 3. Вторник. 5. Фаэтон. 6. Швеция. 9. Сервантес. 10. Настурция. 11. Коростель. 12. Менделеев. 15. Пряжа. 16. Орель. 19. Целлулоид. 20. Ковыль. 22. Остров. 24. Тромбон. 25. Елецкий.


ТИМП ЛИМИТЕД

ТИМП — это товары из металла и пластмассы. Общество с ограниченной ответственностью ТИМП ЛИМИТЕД работает четыре месяца. Председатель правления Владислав Балуев и генеральный директор Николай Тырин уверены, что это начало большого пути. Оба руководителя общества — научные работники, занимались теплофизикой, расчетом химических аппаратов. Друзья, единомышленники, партнеры. Что ими движет? Причин много. Но главное, появились возможности самим принимать непростые решения и видеть конечные результаты работы. Кстати, куда ближе стали наука и производство. При ТИМПе созданы малые предприятия, специализирующиеся на разработке новых технологий, выполнении научных заказов. Однако главное направление — товары для дома. Электрокамины, алюминиевая посуда, приспособления для кухни и ванной. В перспективе — тостеры, утюги, детские игрушки, в том числе электронные. Превратить перспективу в реальные товары ТИМПу помогает КОММЕРЧЕСКИЙ БАНК — «МОССТРОЙЭКОНОМБАНК».
Горят новогодние свечи в подсвечниках производства ТИМП ЛИМИТЕД. Настроение у Николая и Владислава праздничное. Пожелаем им удачи. Их успех — это и наши с вами маленькие радости уютной и комфортной жизни.
Пусть же Дед Мороз вытащит из своего новогоднего мешка как можно больше товаров. Пусть же будет больше ТИМПов.
С наступившим Новым годом, дорогие земляки!


1 руб. Индекс 70663

<- предыдущая страница