скачать журнал

<- предыдущая страница следующая ->

СВОБОДНАЯ ТРИБУНА

ВЗГЛЯД ИЗНУТРИ
С Владимиром МУКУСЕВЫМ беседует наш корреспондент Анастасия НИТОЧКИНА

— А ты случайно не сотрудник Комитета государственной безопасности? Мне не раз говорили об этом.
— Кто говорил?
— Разве важно — кто?
— Про меня множество слухов ходит, хотя такую версию я слышу, честно говоря, впервые... Но меня действительно пытались несколько раз завербовать. А в молодости даже сам хотел.
— Как же происходит эта пресловутая вербовка?
— Однажды, когда я работал еще в Ленинграде, раздался телефонный звонок: «Владимир Викторович?! Здравствуйте. Вас беспокоит сотрудник госбезопасности Иван Иванович. (Они, видимо, всегда так представляются — без фамилии.) Не могли бы вы прийти поговорить туда-то и туда-то?» Прихожу. Обыкновенный исполкомовский коридор. (Вот уж никогда бы не подумал, что в исполкоме!) Дверь без вывески с номером. Звонок. Звоню. Моментально открывается дверь, словно только и ждали, что приду. За дверью еще один коридор. Вхожу в первую комнату — один стол и два стула. Больше ничего нет, только пепельница. Кстати, накурено так, что топор вешай. Видимо, все приходящие сразу за сигареты хватаются. «Владимир Викторович! Мы знаем, что вы были в командировке за рубежом. Страна находится в очень серьезном положении. Мы знаем вас как честного советского человека, гражданина...» Здесь главное вовремя сказать: «Я действительно честный советский человек, поэтому...» Они теряются от противопоставления их понятиям честности — твоих... Но это было уже давно. Впрочем, в Москве такой же случай был. На этот раз человек сразу понял: если скажет еще слово, я дам ему по морде. К тому времени я был уже достаточно популярным... Я понимаю, что иметь Мукусева в качестве агента — кусок для них очень лакомый, потому что я все время на виду. Больше тебе скажу, я не исключаю, что этот слух — попытка меня дискредитировать в отместку за отказ с ними сотрудничать. Огромное количество людей так и ищет любой повод подорвать наш авторитет.
— Например?
— Мы, люди, которые делают «Взгляд», очень страдаем от отсутствия транспорта. А многие из нас еще и депутаты — забот хоть отбавляй. Территория округа (Нижегородского, третьего национально-территориального), в котором меня избрали народным депутатом, огромна — пять районов Москвы. Я катастрофически никуда не успеваю, даже в родной Театр на Таганке, коллектив которого выдвинул меня кандидатом в депутаты. На такси уходит почти вся зарплата. И вот однажды состоялся разговор по телефону с представителем одного автомобильного завода, который предложил нам приехать и выступить перед рабочими. За это мы получали возможность приобрести машины по государственным ценам и без очереди. Через некоторое время местные журналисты, наши друзья, позвонили и сказали: «Ребята, мы тут узнали, что вы собираетесь к нам приехать. Так вот знайте, уже готовится специальная палатка, в которой, по всей видимости, будет стоять кинокамера и определенные люди очень вас ждут». Они собирались снимать репортаж о ребятах из «Взгляда», без очереди получающих автомобили.
— Если бы тебя не предупредили, ты бы поехал получать машину?
— Честно? Я бы это сделал. Машина для нас не роскошь. И я надеюсь, что намерение I Съезда народных депутатов России предоставить депутатам возможность для выполнения депутатских обязанностей приобрести за государственную цену автомобили будет, наконец, осуществлено.
— Твое депутатство — это попытка обезопасить себя как журналиста?
— Да избави Бог! Если я буду думать о собственной безопасности, я перестану делать «Взгляд» и вообще заниматься журналистикой. Существует достаточно частных лиц и организаций, которые бы мечтали меня уничтожить. Есть, например, организация в одном украинском городе, в программе которой одним из пунктов черным по белому записано: физическое уничтожение Мукусева.
— Но ты стал смелее себя вести с тех пор, как стал депутатом...
— Это неверно. В нашей стране депутатство ничего не дает, кроме новых забот. К нам всегда приходили люди, как в последнюю инстанцию, отчаявшись найти поддержку в исполкоме, райкоме, ЦК, Политбюро. И мы людям помогали, как могли. В этом смысле я всегда занимался депутатской работой. Другое дело, что депутатский мандат дает мне возможность проходить туда, куда журналиста Мукусева просто бы не пустили.
А миф о попытке обезопасить себя лично придуман людьми, которые опять же хотят нас скомпрометировать. Дело в том, что я мог согласиться на выдвижение в народные депутаты СССР два года назад. Но тогда я отказался, так как считал, что журналист «Взгляда» может сделать больше, чем депутат. Но прошел год, жизнь в стране изменилась к худшему. Я понял, что нужно действовать не только в рамках своей профессии.
— А ваши руководители как относятся к вашему депутатству?
— Плевать они хотели на это. Шевелев, заместитель председателя Гостелерадио СССР, нам всегда говорит: «Свое депутатство оставьте за дверями моего кабинета. Здесь вы журналисты и никто больше». Ну кто сегодня серьезно относится к депутатам?
— Ты всегда производил впечатление очень осторожного человека, и тем не менее, по слухам, тебе доставалось от начальства больше всех. Так ли это?
— Почему-то считается, что «Взгляд» сделан перестройкой. А ведь еще в самые застойные годы были передачи, которые по праву можно назвать фундаментом «Взгляда». Я имею в виду «Адреса молодых», «Мир и молодежь», «Двенадцатый этаж». Я прошел эти передачи не просто как ведущий, но как автор, журналист. Многие наши газеты и журналы, телепередачи грешили и грешат замахом на рубль, а ударом на копейку. В моих передачах никогда не было этого несоответствия. Я всегда замахивался ровно настолько, насколько мог ударить. И мои удары были ощутимы. Слава Богу, про захоронение Ленина и про «Аврору» было сказано в моих программах. События в Тбилиси я предвосхитил почти за год. И этим горжусь. Таких историй множество. Я получал нарекания, а сегодня очевидно, что получал-то я их из-за амбиций наших замечательных руководителей.
— Кого ты имеешь в виду?
— У нас два руководителя: главный редактор программ для молодежи Пономарев и секретарь партийной организации редакции Шипилов. Эти люди не имеют никакого отношения к журналистике. А Пономарев раньше работал в аппарате ЦК ВЛКСМ. Единственное, чему он там научился,— это оформлять командировки. С этим пришел к нам и дослужился до должности главного редактора. С этого момента редакция резко стала сползать вниз как коллектив.
— Предположим, в эфире прозвучало что-то не устраивающее начальство. Что происходило дальше? Какими методами борьбы они пользовались?
— Наступал понедельник. И какой-нибудь лизоблюд на большой летучке разбегался и бил сапогом ниже пояса. То же самое происходило в кабинетах различного уровня редакторов. Шевелева ли, Решетова ли, Ненашева ли, Аксенова ли, Лапина. Раньше нас всегда били Лапин и Мамедов — вдвоем. Особенно за «Мир и молодежь». Я думаю сегодня: Господи! Если бы мы задумывались над будущим, мы собрали бы все, что вырезали из наших прошлых программ, и это был бы серьезный аргумент, когда все партийные функционеры сядут на скамью подсудимых. Я тоже был членом партии и, конечно, должен разделить часть вины... Но я бы продемонстрировал эти вырезки, сегодня уже смешные и нелепые,— то, о чем я хотел рассказать все эти годы и не мог. Не было прямого эфира. Сегодня он появился, и появились выматывающие, чудовищные разборки... Да что там говорить: еще год назад, когда началась наша предвыборная кампания, редакция получила несколько гневных писем якобы от зрителей. Но странно: письма были написаны разными людьми, но было в них и нечто общее — факты, которые в них излагались, могли знать только сотрудники редакции, вернее, ее руководство. Есть вещи, о которых просто невозможно догадаться по эфиру.
— А что вообще пишут вам в редакцию?
— Например: «Как ты посмел, сукин ты сын, сопляк, в день рождения величайшего из великих людей — Ленина — пригласить двух пархатых жидов... функционер, двурушник, негодяй...» Правда, сегодня такие письма перестали приходить. Ветераны стали писать другие письма, предпочитают теперь обращение «сынок». «Сынок, побереги себя...» То, что происходит сегодня, очень страшно: старшее поколение (я сужу по своему отцу), которое честно отпахало всю свою жизнь, в том числе и на фронте, приходит к убеждению, что жизнь прожита зря. В этот страшный момент нельзя их оставлять, добивать. Ведь корнями мы оттуда же, откуда они. Просто мы прожили меньше, нас били меньше, мы знаем меньше. Так вот им надо доказать этим судом над партией, кто виноват в наших бедах. Старики поймут. И тогда все проблемы с Лениным, с коммунистическими идеалами отпадут.
— Я так поняла, что ты уже не член партии...
— Я вступил в партию из карьерных (именно карьерных, а не карьеристских!) соображений. И сегодня глупо это скрывать. Тогда действовала система, при которой нельзя было занять следующую ступеньку в иерархической лестнице, не будучи членом партии. Что это означало для меня? Возможность работать еще больше... Например, разве смог бы я пробить лапинский щит и поехать в Афганистан, если бы не был членом КПСС? Конечно, нет. Кстати, такая ситуация была не только у нас в редакции — везде. Например, в Ленинградском НИИ, где я работал до телевидения, мне сказали: «Запишитесь в список желающих. Через пять лет подойдет ваша очередь, вступите в партию и начнете движение вверх». Я отказался, заявив, что партия — не очередь за картошкой... Так я поставил на себе как на инженере крест. Хотя тогда искренне мечтал стать коммунистом.
Для меня карьерное вступление в партию не попытка получать большие деньги. Для журналиста это пропуск в иную профессиональную сферу.
— А почему ты вышел из партии? Модно стало? Валом люди повалили?
— Я вышел не из партии Полозкова, как многие. Это фигура одиозная, но значительно менее крутая, чем Лигачев. У него нет будущего, коммунисты сами рано или поздно от него откажутся. Я ушел из партии пономаревых и шипиловых, гораздо более страшных людей, вцепившихся зубами и когтями в кресла, которые достались им перестроечными веяниями. Они жутко боятся уйти с того места, на котором пригрелись, просто потому, что у них нет профессий. Они ничего не умеют. Партия дала им возможность нормально жить и руководить. Конечно, мы могли устроить грандиозное шоу, чтобы о нашем выходе узнала вся страна. Но мы приходили в эту партию по одному, значит, и выходить должны поодиночке.
— Давай все же начнем сначала. Однажды я спросила Сергея Шолохова, как он стал журналистом. Он рассказал мне душераздирающую историю о том, как работал механизатором в селе Привольное. В то время Белла Куркова поехала на встречу с Михаилом Сергеевичем Горбачевым, случайно заметила Шолохова и пригласила в «Пятое колесо». А что тебя привело на телевидение?
— Мне было лет десять, когда я попал на Ленинградское телевидение. Таскал фонари, провода и был счастлив, что меня не выгоняют такие люди, как Латышев и Правдюк. Ведь именно такие, как они, уже тогда сделали Ленинградское телевидение знаменитым на всю страну. Тогда-то я и вкусил яд телестудии. Потом, однако, учился в физико-математической школе, в Ленинградском электротехническом институте связи имени профессора М. А. Бонч-Бруевича. Четыре года проработал в конструкторском бюро. Одна из разработок, в которой я принимал посильное участие, до сих пор летает в ТУ-154. Сегодня ты можешь войти в кабину самолета, увидеть черный ящик с экраном в центре между двумя пилотами и сказать, что ты знаешь одного из авторов этого «произведения». Параллельно я работал на Ленинградском телевидении. Вел передачи. Принимал участие в телеконкурсе ЦТ «Салют! Фестиваль!» и стал лауреатом. Поехал на фестиваль в Гавану. Получил приглашение на ЦТ и прошел весь путь, начиная с администратора.
— Ты сказал, что еще в детстве вкусил яд телевизионной работы. Значит, уходя в инженеры, изменил себе?
— Могу честно сказать, что ни об одном дне в своей жизни я не жалею. Я счастлив, потому что знаю о конструкторских бюро и летных испытаниях не понаслышке. Я поступил в «Бонч» осознанно: мечтал быть инженером. Вероятно, сказалось влияние «Девяти дней одного года». Мы все были покорены образом человека, который идет по коридору КБ в белом халате с развевающимися полами и рассуждает о непонятных и оттого еще более интригующих вещах. Уже потом стало ясно, что это прежде всего чудовищная рутина и никакой романтики.
Я прошел серьезную жизненную школу, окончил еще и творческий вуз. Я убежден, что настоящим журналистом стать очень трудно. Наши мальчики, которые пришли в самый пик создания «Взгляда», не приложив к этому никаких усилий, так пока и не стали настоящими журналистами. Может быть, за исключением Димы Захарова. Они стали просто телевизионными людьми.
— Ребята где-то писали, что, когда начинался «Взгляд», они придумали себе маски: Любимов — шоумен, Захаров — серьезный интеллектуал, Листьев — нечто среднее между ними, Политковский — этакий свой парень и т. д. Теперь все поменялось. Листьев стал шоуменом, Любимов — серьезным руководителем программы и т. д. С чем пришел в программу Мукусев, и изменилась ли его маска?
— Я во «Взгляд» не пришел, я его придумывал.
— Я имею в виду момент, когда тебя увидели зрители.
— Я стал вести программу, потому что ее надо было спасать. Это стало ясно Сагалаеву, который был в то время главным редактором «Молодежки», и он посадил меня за стол ведущих. Я не собирался быть ни Шоуменом, ни Балбесом, ни Трусом, ни еще кем-то. Я пришел как журналист. Смею надеяться, что являюсь им до сих пор. Таким образом удалось спасти программу.
— Разве она погибала?
— Конечно. Началась развлекуха. Эдакое блям-бляманье понемногу обо всем.
— Но почему передача стала сразу же такой популярной?
— Популярность? Бог с тобой. Не было никакой популярности.
— Все запомнили программу с первого выпуска. Ждали каждого последующего.
— Это ерунда. Миф. Такой же миф, как выдуманная история про Сашу Любимова как руководителя программы. Он ведь руководитель максимум той программы, которую сам делает. Еще не став профессиональным журналистом, он пытается журналистами руководить.
— Сейчас демократия: руководителей выбирают. Значит, коллектив его выбрал в руководители программы?
— Конечно, нет.
— Его назначили сверху?
— Нет. Никакого приказа я не видел. Он сам себя назначил. Он просто сказал: «Ребята, теперь я буду вами руководить». Мы посмеялись, думая, что это шутка. А он написал себя в титрах.
— Бред какой-то. Я завтра приду в «Огонек» и скажу: «Ребята, баста, надоели ваши игры, теперь я буду вами руководить».
— Я могу только покивать головой, потому что это все действительно бред.
— Значит, я поймала тебя на том, что ваши титры врут?
— К моим передачам Любимов никакого отношения не имел, не имеет и иметь не будет. Так что руководство программой — игра.
— Лысенко тоже играл в руководителя?
— Нет. Это был профессионал высочайшего класса. Он такой же телевизионный «динозавр», как Прошутинская, Малкин, Сагалаев, Масляков, Ворошилов, Стеценко. Именно они сделали молодежную редакцию редакцией. Это люди, прошедшие очень серьезный журналистский путь. Когда Лысенко был руководителем программы, с ним по крайней мере можно было посоветоваться.
— С Любимовым ты не советуешься?
— Сейчас нет. Раньше, когда мы были коллегами, мне было интересно его мнение. Но не сейчас, когда он пытается мною руководить. Пойми, все началось с того, что эти ребята просто стояли в кадре с микрофонами, а мы за кадром задавали за них вопросы. И не нужно от этого отказываться: это было! Но я не могу отзываться о них пренебрежительно — это ведь как мои дети. Я их люблю. Но особенно гордиться тоже, честно говоря, нечем. Мне всегда казалось, что нужно в глазах телезрителей сохранять видимость единства команды, которая делает одно дело. Правда, единства-то этого никогда не было.
Но я прощал и прощаю им многие промахи. Даже когда они предавали меня перед начальством. Понимаю, что их запугали, пригрозили, да и в интригах они раньше не очень разбирались. Я рад, что они берут у нас с Политковским все лучшее. Мне не жалко. Мы их многому научили. Замечательно, что Влад Листьев нашел себя в передаче «Поле чудес». Это дело, которым можно заниматься всю жизнь. В этом смысле у него блестящее будущее. Я рад, что Дима Захаров нашел себя. Он единственный из нас человек с энциклопедическими знаниями. Мы ведь часто создаем себе стереотипы. Дима придумал себе новый образ и тем самым разрушил стереотип. Это очень сложно. Кроме того, он многое понял про Сашу Любимова и, бесспорно, больше никогда не сядет с ним за стол ведущих. Они все состоялись настолько, насколько каждый из них был способен. Это замечательно.
— У тебя не возникает ощущения, что с созданием «ВИДа» «Взгляд» развалился?
— Нет. Он утонул во времени, которого нам всегда очень не хватало. Идея была хорошая: вытащить из программы экономические проблемы, которые становились едва ли не единственной темой каждого выпуска. Вытащить музыку... Другое дело, что пока не получилась передача «500», но изначальный посыл был верным. Я в этом убежден. Хотели вытащить историю, и получилась программа «ВЕДИ». И Дима Захаров, на мой взгляд, делает свои выпуски блестяще. Он еще не привык к своему новому образу, но, уверяю тебя, пройдет немного времени — и все обалдеют. Мы с нетерпением будем ждать каждого его выпуска. Пока он только ищет свое лицо. Он из этой троицы, набранной в телевизионных коридорах, наиболее глубокий и талантливый человек.
— То, что происходит сегодня со «Взглядом», тебя устраивает?
— Конечно, нет. Последние передачи, которые делают Саша Любимов с Женей Додолевым,— на уровне детской песочницы. К сожалению, попытки сделать «Взгляд» по образу и подобию подсмотренных у американцев программ привели к провалам, которых мы не допускали уже года два. Конечно, можно, условно говоря, на «Запорожец» приклеить эмблему «мерседеса». Но от этого он «мерседесом» не станет. Никогда... Снова нужно выкарабкиваться и добиваться, чтобы «Взгляд» стал центральной передачей «ВИДа».
— Взглядовцы уверены в успехе?
— Не берусь отвечать за всех. Думаю, что пока я работаю в этой передаче, она будет держаться на должном уровне.
— Ты считаешь себя главным человеком во «Взгляде»?
— Я считаю себя главным в тех выпусках, которые делаю сам.
— Не говорят ли в тебе личные амбиции и обиды, что тебя обошел твой ученик? Ты ведь считаешь Любимова учеником.
— Страдает дело. А для меня всегда на первом плане были дела, а потом уже амбиции. А то, что ученики обходят — нормально. У меня было много учеников и практикантов, которые сегодня руководят различными программами во всех уголках нашей необъятной страны. Я ими горжусь. Обидно, когда вперед вырываются конъюнктурщики. Если Саша Любимов действительно начнет мной руководить, я уйду из «Взгляда» и сделаю альтернативный «Взгляд-2» на кабельном телевидении. Кстати, я совсем недавно назначен генеральным директором исполнительной дирекции Союза организаций кабельного и эфирного телевидения СССР. Раз удалось создать «Взгляд» как альтернативную программу всего ЦТ, думаю, что мы сможем сделать альтернативную телевизионную сеть всему Гостелерадио СССР, руководство которого не собирается менять свои сугубо партийные (на платформе КПСС) позиции. А, кстати, президент этого Союза — Эдуард Сагалаев, отец «Взгляда».
— Давит на тебя ощущение прямого эфира? Ты себя контролируешь, сдерживаешь? Было страшно, когда понимал, что приглашенные тобой люди выходят из-под контроля?
— Этого я не боялся никогда, потому что «Взгляд» богат и знаменит не смелыми журналистами, а людьми, которых приглашал в свою студию. Так что к своей «роли в искусстве» я отношусь очень спокойно. Я отдаю себе отчет, что во мне сидит маленький Лапин. Он сидит, и режет, и кромсает. Его с каждым днем все меньше и меньше. Но процесс избавления от него пока не завершен.
«Взгляд» начинался с того, что в пустой студии сидели милые мальчики, а все напряжение было в сюжетах, которые снимали мы. Сюжеты, естественно, шли в записи и заранее резались. Тогда я научился излагать свои мысли таким образом, что это одновременно отражало мою точку зрения и не нервировало начальство.
— Ох уж этот эзопов язык!
— Конечно. Когда появился прямой эфир, вечное лавирование между реальным начальством и внутренним Лапиным приводило к тому, что некоторые говорили: «А чего это Мукусев так прохладно об этом сказал? Трус, что ли?» Чушь собачья! Не в трусости дело. А в том, что я знаю, что говорю. За каждым словом, которое я произношу с экрана,— еще десятки документов. Ни разу не было информации, которую я бы выдал на 200-миллионную аудиторию, узнав ее в лифте, на улице, в подъезде или даже услышав по радио или прочитав в хронике. Одно дело оскорбить Лигачева, скажем, а другое дело планомерно добиваться его отставки. Я всегда делал второе. Уверен: это заслуга позначительнее, чем обвинения и крики на площадях. Я абсолютно убежден, что весь мой цикл военных сюжетов приведет в конечном итоге к отставке Язова.
— Ты следишь за судьбой своих героев?
— Всегда.
— Бывает им худо?
— Практически всем и всегда.
— У тебя есть возможность их защитить?
— После появления депутатского значка возможность эта появилась. До того я мог лишь чисто по-человечески их поддерживать, писать письма в инстанции. Но к конкретным результатам это не приводило.
— Если у тебя не было возможности обезопасить своих героев, как же ты мог взять на себя ответственность за этих людей: ты ведь знал, что они пострадают?
— Ни один из моих героев ни в эфире, ни в записи ни разу не говорил то, в чем не был уверен на сто процентов и что я не перепроверил десятки раз. Прежде чем включить микрофон, я всегда предупреждаю людей о последствиях. Я всегда просчитывал судьбу своего героя и рассказывал, что его ожидает. Я знаю, что представляет собой эта система, чем она сильна и как она больно бьет. И только после того, как, зная все грядущие неприятности, человек соглашался говорить, я его снимал. А потом практически всегда показывал людям смонтированный материал, чтобы меня не упрекали, что в монтаже были переставлены акценты.
За все время работы во «Взгляде» я не допустил ни одной ошибки. Фортуна частенько бывает со мной заодно... Может, поэтому и родилась легенда, что я осторожен. Я действительно осторожен, поскольку прекрасно осознаю, что человек, открывшийся мне, пострадает больше меня. За себя я не так боюсь.
— Наверняка у вас есть какие-то секреты. Я уверена, что с Марком Захаровым вы договорились заранее, что на «Орбиту» он не скажет про Ленина, а вечером скажет.
— Конечно. И люди, живущие за Уралом, так и не поняли, какая крамола прозвучала в передаче, что ее обсуждали аж на Пленуме ЦК КПСС. Первую «Орбиту» смотрит не только наше начальство, кабель идет и на Старую площадь, и на Лубянку. Часто человека, выступающего на «Орбите», зовут к себе в кабинет попить чайку и в очень доброжелательной, хорошей форме советуют не говорить о чем-то так резко. Частенько люди теряются: ведь не указали, не пригрозили, что завтра расстреляют, а всего-навсего попросили. Может, и не стоит людей подводить? И во время вечернего эфира человек невольно начинает себя сдерживать, искать другие слова — и сразу пропадает интерес. У нас бывали случаи, когда после «Орбиты» подходили к гостю и говорили: «Вы так прекрасно, замечательно выступили, и мы решили пустить передачу в записи. Вы не сможете повторить то же самое с таким блеском второй раз». А однажды нас просто выгнали из студии, вырезали то, что не устраивало начальство, и передача выходила в кастрированном виде — в записи. Это было в тот раз, когда к нам в студию должен был прийти А. Д. Сахаров. Перед студией даже поставили милицейский пост, и никого из нас не впустили. Зная все это, я категорически запретил Марку Захарову говорить о Ленине на «Орбиту».
— Кто принимает подобные решения?
— На уровне министра и его заместителей. Аксенов. Ненашев. Решетов. Шевелев. Когда кто.
— Ты пережил многих телевизионных начальников. Кто из них тебе симпатичнее?
— Мамедов. Из его кабинета можно было выйти либо возрожденным, либо вообще без удостоверения. Это — настоящее чудовище. Человек восточных кровей, он был очень импульсивным, эмоциональным, решения принимал ежесекундно. Но был он глубочайшим профессионалом, за что его нельзя было не уважать. Ему не нужно было показывать весь сюжет или всю передачу, чтобы он понял, какая «бомба» в ней заложена. Он сек и вырезал эти вещи моментально. Еще мне симпатичен покойный ныне Попов, который в самый разгар борьбы с алкоголизмом, когда даже запрещали показывать на экране стакан, за один из сюжетов подарил мне бутылку коньяка. Мне и Кире Прошутинской. Он тоже был профессионалом. Остальным руководителям не важно, чем руководить — бардаком, мукомольной фабрикой, редакцией или чем-то еще. Я освоил все телевизионные профессии и смог бы руководить сотней шипиловых и пономаревых. Но я бы даже администраторами не взял их к себе.
Все происходящее сегодня в молодежной редакции — страшная девальвация тех ценностей, которые, между прочим, были накоплены в те самые страшные застойные годы. Сегодня действительно важно, где ты был и чем занимался до 1985 года. Так вот, мне не приходится краснеть ни за одну передачу, ни за один свой фильм того времени. И это не моя заслуга. Это заслуга молодежной редакции: она так воспитывала. Когда мы делали «Мир и молодежь», было правило: передача шла по первой программе, а через несколько дней повторялась по второй. Если попадала в какой-то сюжет какая-то крамола, передачу, естественно, с повторного эфира снимали. Так вот, Сагалаев всегда за такие передачи давал премии и поздравлял. Его школа: «Бейся в кровь, набивай шишки, пусть тебя мордуют, я всегда прикрою». Работать локоть к локтю — вот его система. И если тебе бьют за что-то морду, значит, ты чего-то стоишь.
— Зачем вы пригласили в «ВИД» Игоря Кириллова и одели его в домашнюю кофту?
— Меня всегда мучает долг перед стариками, которые попали в двусмысленную ситуацию, оказались просто ненужными. Они не нужны нам, эдаким перестроечным петушкам, которые кричат и визжат о том, о чем раньше можно было лишь думать про себя, да и за одно это пострадать. Кириллов — интеллигент по большому счету, человек огромной внутренней культуры и, кстати, русского языка тоже.
Всю жизнь Игорь Кириллов воспринимался нами как рупор идей Старой площади. Было непонятно: есть ли у него вторая половина туловища, или нет. Мы даже не всегда понимали, кто написал тот или иной указ, постановление, заявление — Брежнев, Андропов или Кириллов. Он потрясающий артист. Любой текст, который произносит, делает своим. Нам хотелось дать понять тем самым старикам, что все происходившее с Кирилловым на телевидении в те годы,— впрочем, и с ними самими тоже! — было лишь скорлупой, о которую бились живые сердца нормальных людей. Поэтому мы считали, что, если снять с Кириллова пиджак и посадить не за стол, а в уютное кресло, на наших глазах произойдет перевоплощение.
— Не произошло...
— Не произошло, потому что под пиджаком Кириллова еще скафандр космонавта. Под ним, наверное, скафандр водолаза. Потом еще один пиджак. И лишь потом спортивная майка, в которой мы работаем уже три года. Мы сами не ожидали, что ему так сложно будет привыкнуть к новой роли. Самое удивительное, что и он этого не ожидал. Ну дайте ему поработать два-три месяца, не травите его гневными выпадами, дайте человеку привыкнуть к своей новой ипостаси. Я уверен, мы еще услышим его блестящие монологи.
— Ты сказал, что вы уже три года сидите в майках с советской символикой. Прости, но это уже немодно.
— Я согласен. Но это стало своего рода маской. Впрочем, не такая уж и маска, ведь точно в таких же майках мы ходим в Кремль на сессии и съезды, шокируя как минимум половину Верховного Совета России. Мы делаем это специально. Мне, например, больше нравятся галстук и пиджак, это было бы естественнее. Но ведь большинство депутатов сидит в мягких сапожках, в сталинских мундирах и с трубками в зубах. Наша форма одежды — своего рода противовес, пусть детский, примитивный, но все же ощутимый.
— В детство впадаете?
— Называй как угодно. Рано или поздно, конечно, мы вырастем из детских одежд, и галстуки с пиджаками займут достойное место на наших телах. Сегодня мы болеем этой болезнью сознательно: пытаемся показать свою незашоренность, даже внешнюю. Мне бы очень хотелось, чтобы в студию «Взгляда» пришел М. Горбачев в свитере или в майке, например. Для него это принципиально, а он, к сожалению, этого не понимает. Он всю жизнь затянут в свой галстук, и падение его популярности связано и с этим обстоятельством тоже. А еще с тем, что он говорит то же самое, что говорил пять лет назад. А я уверен: в его душе происходят колоссальные глубинные процессы. Так приди, расслабься, скинь пиджак и поговори с народом.
— Горбачев знает об этом вашем желании?
— Мы его дважды приглашали. Он ответил: «Пока наши взгляды не совпадут, я к вам не приду». Мы все прекрасно понимаем, что наши взгляды никогда не совпадут со взглядами Генерального секретаря ЦК КПСС. И в этом качестве он нам неинтересен. А вот Президент должен разговаривать с людьми, придерживающимися противоположных точек зрения. Странная история: он все время рассуждает о согласии, а сделать шаг навстречу, поговорить по душам, попытаться на деле прийти к этому самому согласию не хочет. — Ты тщеславный человек?
— Конечно, тщеславный в какой-то степени. Я горд, что у меня дома стоит телевизионный «Оскар» — американская премия «Эмми». И приятно, что, когда я приезжал в Вашингтонский университет, меня узнавали. И знают там Мукусева не по «Взгляду», а по телевизионным мостам — «Ленинград — Сиэтл» и «Ленинград — Бостон». Я знаю, что с моим мнением считаются политические лидеры некоторых республик. В конце концов именно ко мне иногда приходит молодежь из КГБ и МВД и рассказывает о своих бедах...
— Кто-то из ребят в эфире провозгласил, что компания «ВИД» отныне независимая и хозрасчетная. Что это значит?
— Хозрасчет в том, что стало больше рекламы, больше денег. Наши начальники получают в два раза больше журналистов, делающих дело. У меня зарплата не прибавилась. Как не было никогда машин и камер, так и нет. Не выделяли нам достаточно времени для монтажа — и не выделяют. Мало того, я из собственного кармана плачу за перезапись того или иного клипа. От этого липового хозрасчета журналисту не стало легче работать. Зато вокруг программы появились десятки людей, которые просто кормятся за счет «Взгляда». Например, создали малое предприятие. Чем оно занимается — для меня загадка.
— А от кого вы перестали зависеть?
— Мы зависели всегда от телевизионных начальников и зависим точно так же. Никакой свободы не прибавилось.
— Вам всегда верили, а вы, оказывается, дурите зрителей?
— В смысле независимости дурим. Но я не имею к этому никакого отношения.
— Ты не боишься, что за эту нашу беседу тебя отстранят от прямого эфира?
- Меня много раз отстраняли, и, конечно, это неприятно*. Но у меня нет страха потерять работу. Я знаю, что я — профессионал. И пока у меня есть эфирное время, я хочу помочь как можно большему количеству людей. Не вообще стране, не вообще перестройке. А конкретным людям. Что и делаю.
* Как в воду глядели: о беседе еще до публикации стало известно сотрудникам и руководству молодежной редакции. И даже начался переполох: говорили, что Мукусев будто бы сообщал о «Взгляде» нечто такое!.. Но беседа эта перед вами. Судите сами. На наш взгляд, честность и искренность нашего собеседника не могут повредить делу.
— Рейтинги телевизионных журналистов нынче в моде. Кто из твоих коллег тебе нравится?
— Молчанов. Мне не очень нравится придуманный им образ в «До и после полуночи», но то, что он делает как журналист, замечательно. Вадим Медведев — настоящий петербургский интеллигент. Таня Миткова. Конечно, Саша Политковский. Он репортер высочайшего класса, на несколько порядков выше Невзорова. Невзоров занимается тем, чем мы занимались в программе «Мир и молодежь», когда открывали ногами двери различных начальников и спрашивали: «Кто с тобой работает?» А вообще я надеюсь, что рано или поздно Политковский откроет независимую репортерскую школу и воспитает не одно поколение профессиональных журналистов. Он прирожденный педагог.
— Какое место в этом рейтинге ты отводишь себе?
— Рейтинг — это результат опроса. Пусть меня в этот список поставят читатели «Огонька».

<- предыдущая страница следующая ->