каморка папыВлада
журнал Новая Игрушечка 1998-32 текст-3
Меню сайта

Поиск

Статистика

Друзья

· RSS 28.03.2024, 11:39

скачать журнал

<- предыдущая страница

Нинель Кондакова
ПАПИНА КНИГА

До пяти лет я не знала, что такое дружить и играть с детьми. Как это вышло? Отец служил начальником погранзаставы. Детей, кроме меня и младенца-брата, там не было.
Зато, где бы я не оказалась, мне все были рады. И солдаты, курившие на лавочке, и повар на кухне, и дневальный в казарме, служебные собаки Смок и Динка, мой личный конь Козырёк, который приветствовал меня в конюшне громким фырканьем.
На Козырьке, если меня сажали в седло, я уже могла ездить. Разумеется, только в окрестностях заставы, когда конюх выводил Козырька размяться, или на конной прогулке с родителями. В дальней дороге я сидела в седле с сопровождающим солдатом. Обузу-то терпел он, а утешали меня, говоря, что в следующий раз буду править конём сама.
Застава охраняла участок границы высоко в горах Памира. До комендатуры — двое суток верхом по горным тропам. Ни электричества, ни радио. Даже часы, считавшиеся в те времена роскошью, имелись в погранотряде только у отца.
По ним застава жила чёткой и строгой армейской жизнью. Вечером, когда ложились спать, отец вешал часы на раму окна. Дежурный, чиркая спичкой, смотрел ночью, который час, чтобы вовремя отправить наряд в дозор.
В прыгающем свете спички лица дежурных менялись до неузнаваемости, казались мне чужими. Я пугалась: чужой на границе — враг.
Взрослые подсмеивались над моими ночными страхами. Солдаты говорили, что я трусиха и никогда не стану пограничницей. Это у них была шутка номер два насчёт меня. Шуткой номер один было измерять, не подросла ли я за ночь настолько, что можно на мне жениться.
В городке, где жила бабушка, как раз открылся детский сад, и родители в отпуске определили меня на месяц в детское общество.
Ничем особенным первая встреча с ватагой сверстников мне не запомнилась. Гораздо большее впечатление произвели на меня две большие, в мой рост, куклы — мальчик и девочка. Они стояли по стойке «смирно» на входе. Но не были часовыми, а демонстрировали, как должен одеваться ребёнок в сад. Тёмный низ, светлый верх и главное — носовой платок, приколотый булавкой к нагрудному карману рубашки.
За примерное поведение нам давали кукол поиграть. Я сразу придумала, как мне их заслужить. К отпуску мама приготовила дюжину батистовых платков, вышив на каждом по розочке разного цвета. Теперь по моему настоянию она каждый день снаряжала меня в сад с новой розочкой. Мы не успели показать и половины платков, а я уже была поставлена в пример и заполучила в руки кукольных мальчика и девочку.
Как вдруг сделала потрясающее открытие. Дочка заведующей умела читать! Я-то думала, что читают только взрослые. Почему? Потому что много раз видела — чтение имеет отношение к охране границы. Отец пользовался книгами для занятий с солдатами. Он уносил их в своём командирском планшете. Я уважала книги, которые подходили по формату к планшету, — значит, сделаны так, чтобы находиться под рукой у командира. Идеальной по размеру была книга, которую отец на занятия не брал, но привёз в планшете из комендатуры. К тому же она была защитного, армейского цвета. Я запомнила её непонятное название: «Капитальный ремонт».
Как я могла относиться к девочке, которая умела читать? Со стороны можно было подумать, что мы крепко подружились. На самом деле я завидовала ей.
Оказывается, не только любовь привязывает одного человека к другому. Зависть тоже. Я ходила за девочкой по пятам, вертелась рядом, тайком наблюдала за ней издали. А желала одно — понять, как из букв получаются слова.
Несколько раз я напросилась поиграть у неё дома. Обыкновенно наступал момент, когда нашу шумную беготню нужно было утихомирить. Мама-заведующая знала безотказный приём. Она надувала игрушечную резиновую черепаху, задвигала под кровать и говорила: «Будете сидеть тихо — выползет». Было самое время попросить девочку почитать. Мы садились рядом, и я сосредоточенно провожала взглядом её указательный палец, ползающий по строчкам. Я даже приставляла радом свой, и они двигались парой. Однако тайна превращения букв в слова не открывалась. Не помогло и то, что я запомнила алфавит.
Родители пообещали по приезду на заставу научить меня читать. Но нам не было суждено туда вернуться. Когда в Москве мы пересаживались с поезда на поезд, по радио объявили о начале войны.
Отец ушёл в ближайший военкомат, оттуда на фронт и вскоре погиб. Мама со мной и грудным братом хотела было ехать назад к бабушке. Но туда уже подступали немцы. Мы узнали бомбёжку, эвакуацию, жизнь у чужих людей. В конце концов поселились в столице Таджикистана.
Там я пошла в школу и научилась читать.
После четвёртого класса школьников записывали в городскую библиотеку, где два дня в неделю выдавали книги детям.
Читателей в библиотеке было много, на хорошие книжки мы занимали очередь. У библиотекарши водились любимчики среди ребят, которые читали с толком. Она в обход всяких очередей приносила им книги из книгохранилища. О, эта комната давно манила меня. Но её створчатые двери так экономно раскрывались и так быстро смыкались, что и глазком не удавалось заглянуть внутрь.
Ко мне библиотекарша тоже благоволила. Может быть, ещё за две моих русых косы, которые на фоне множества мелких и чёрных косичек у девочек-таджичек казались особенными. И однажды она разрешила мне самой выбрать книги в книгохранилище.
Я попала в большую комнату, тесно заставленную книжными стеллажами. Такого количества книг я ещё не видела. Но из всего богатства, по правилам библиотеки, могла взять только две книги.
Меня же обуяла жадность. Я стала складывать на руку книгу за книгой, якобы для того, чтобы потом выбрать лучшие. В действительности не могла справиться с желанием взять их все. Стопка быстро выросла до плеча и грозилась рухнуть.
И тут мой взгляд выхватил на полке книгу защитного, армейского цвета, размером с командирский планшет. Папина книжка?
Да, это была точно такая книга, какую отец привёз из комендатуры. Я впервые не услышала, а прочитала её название: «Капитальный ремонт». И с удивлением обнаружила, что её написал Леонид Соболев, уже известный мне по рассказам из сборника «Морская душа», которые нам читали в школе.
Книги, вынутые с полок, сразу стали мне не нужны. Но не зря мама говорила, что жадность добром не кончается. Я не запомнила, какую книгу откуда взяла. Как вернуть их на свои места?
Поставить стопку было некуда, а руки размыкались от тяжести. Я села на пол, рассыпав книги по подолу платья. В таком виде меня и застала библиотекарша.
Хотя мы получили похоронное извещение с фронта, и война уже кончилась, я не верила, что отец не вернётся. Папина книга была мне как привет от него. Но оказалась совсем не по силам для чтения. Не одолев начала, я заглянула в середину, в конец, прочитала несколько страниц наугад — бесполезно. Разобрала только, что события происходят до революции, на большом военном корабле.
И опять совсем не поняла смысла названия. Спросила у мамы. Она объяснила, что большая приборка называется генеральной, а большой ремонт капитальным. Но в романе мне ни слова не попалось о ремонте. Продержав книгу дома полный срок, я виновато отнесла её в библиотеку.
А прочла гораздо позже, когда стала студенткой филологического факультета. На этом факультете подробно изучают историю литературы. И я узнала, что в предвоенные годы роман Леонида Соболева имел большой успех. Капитальным ремонтом писатель назвал перемены, в которых нуждались царский флот и армия. Книгу много раз переиздавали, читали и обсуждали, особенно в офицерской среде.
Я по-новому поняла отца, которому честь офицера не позволяла отстать от жизни даже в такой глуши, как наша застава. Студенткой я ещё не отрешилась до конца от надежды дождаться его. И мысленно пересчитывая возраст отца, много раз представляла себе, как он, постаревший, всё-таки возвращается.
...Жадничать мне случалось в жизни ещё не раз. К моему стыду, и по менее извинительным поводам, чем книги. Но такой зависти, как к девочке, умевшей читать, я не испытывала больше никогда.

Рисунки Владимира Гальдяева


АЛЕКСАНДР СТАРОСТИН
ЧЁРНЫЙ ДЯТЕЛ

Чёрный дятел желна размером с голубя, на голове красная шапочка. Он деловит и трудолюбив, людей не боится. Летает, часто взмахивая крыльями, потом их складывает, падает по дуге, снова подбрасывает себя кверху и вдруг припечатывается к стволу. Подпирается хвостом и пробует клювом кору. Потом откидывает голову и крепко бьёт, на землю сыплется древесная труха и кусочки коры. А клюв у него большой, беловатый, с конца затемнённый и плоский, как долото.
Язык у дятлов длинный, много длиннее клюва, с шипами на конце. Таким языком можно пролезть в самый извилистый канал, просверлённый личинкой короеда. И наколоть её, точно вилкой.
***
И тайга может умереть, как всякое живое существо. Только не сразу сообразишь, что она мертва: деревья-то стоят и даже как-то по-своему шумят. Только на них вместо иголок сине-зелёный мох, который местные жители называют бородой. Борода на живом и здоровом дереве не растёт.
А бывает, наступишь на поваленную поперёк тропы лесину, а из-под сапога так и фукнет древесной пылью — это пустая кора.
Малейший ветер — и мёртвая тайга наполняется треском и скрипом, будто повсюду раскрываются ворота на ржавых петлях, и время от времени вдруг валится с грохотом и стоном огромное дерево. И выворачивает корнями землю, ломает сучья на соседних, впрочем, тоже мёртвых деревьях. Тогда держи ухо востро: того и гляди самого придавит. На лесоповале хоть знаешь, какое дерево должно упасть, а тут не поймёшь, так как рухнуть может любое.
Особенно жутко в такой тайге ночью, когда поднимается сильный ветер. Невольно вздрагиваешь от каждого удара. И в голову лезут самые невесёлые мысли, будто рядом ходит смерть и любезно раскрывает перед тобой скрипучие ворота.
Всё живое уходит из таких мест, только дятлы стучат — продолжают воевать с вредителями леса.
Мы жили в зимовье — охотничьей избушке. Нас было трое: молодой зоолог Владимир Архипович, я и кобелёк по имени Саян. Вёрст за десять от нас мы видели следы двух человек: кривоногого в новых резиновых сапогах и высокого в ичигах.
Летом тайгу, ещё не успевшую окончательно погибнуть, опрыскивали с самолёта ядом, чтобы потравить гусениц сибирского шелкопряда, главного врага здешних лесов. Потом задумались: «Гусениц-то мы потравили. А что, если это отразится и на полезных животных?»
Наша работа заключалась в уяснении, как повлияла борьба с насекомыми на всё остальное население тайги. И дать советы леспромхозу, главному добытчику леса.
Каждое утро нас поднимал осенний холод и стук дятла. И как бы рано мы ни просыпались, чёрный дятел опережал нас. До ночи мы слышали его стук.
Когда нам не хотелось работать, чёрный дятел своим стуком будил нашу совесть. Ведь мы делали одно дело: пытались хоть как-то сохранить оставшийся в живых лес.
Наконец наши дела подошли к концу, и мы приготовились на другой день выбираться.
Мы не торопились. Нужно было навести в зимовье порядок, подмести пол, наготовить дров и подвесить оставшиеся продукты к потолку на проволоке, чтобы мыши не достали.
Только Саян бездельничал. Залез на сплочённые у зимовья брёвна — учуял там крысу — и попробовал просунуть между ними морду. Никак не лезет. Обошёл вокруг, хотел снизу подлезть, встал на локотки, в спине прогнулся — застрял. Выбрался на волю. И вдруг залаял. Но только не на крысу, о которой забыл. Мы поглядели, куда направлен его нос, и услышали, что кто-то идёт. По такой тайге трудно пройти без шума.
Появились сначала две собаки и потом два охотника: высокий старик в мягких самодельных ичигах и молодой кривоногий малый в новых резиновых сапогах.
В тайге радуешься каждому человеку. Мы вышли навстречу и поздоровались. Даже псы не затеяли драки. Повертели хвостами, понюхались, с неподдельным интересом проверили пустую лохань Саяна — интересовались, что он ел, — и улеглись у костра.
— Может, чаю попьёте? — предложил я.
— Можно, — согласился старик, присаживаясь на чурбак.
Сели, покурили, помолчали.
— Промышляли три дня, — сказал старик. — Я так — впустую — не люблю охотиться. Весь зверь ушёл.
Кривоногий малый чему-то улыбался и посматривал по сторонам.
— Можно поглядеть ружье? — спросил он.
— Поглядите, — сказал я.
Ружьё висело под навесом, срубленным над печкой у зимовья.
Малый отставил кружку с чаем и принялся разглядывать ружьё.
— А какая здесь весёлая тайга была года три назад, до того как сюда не наехал лесоповал, — разговорился старик. — Они, сволочи, валят наш лес, как попало, без понятия. Оно и понятно: сани не наши, хомут не свой — погоняй, не стой. Хапай! На север отсюда, на втором ручье взял, помню, медведя. Поднял его голову — и вся моя сила: здоровущий. А теперь редко встретишь зверя.
— Как бьёт? — спросил малый, заглядывая в стволы.
— Ничего, — ответил я.
— Можно попробовать?
Я достал патрон и листок бумаги.
— Всё зло от насекомых-шелкопрядов, — продолжал ворчать старик.
А малый тем временем приколол листок бумаги, отошёл шагов на тридцать, зарядил ружьё и прицелился. И в этот момент раздался стук дятла. Ружьё повернулось на стук, и грянул выстрел.
Парень побежал, пошарил в кустах и принёс чёрного дятла. Теперь не только его голова, но и крылья сделались красными. Он глядел на нас своим глазом, похожим на белое кольцо, и кричал от страха и боли. Он нас считал предателями: ведь доверял нам, и вдруг такая подлость.
— Вот вам дичь! — осклабился малый.
— Кто тебя просил? — разозлился я. — Ты что, совсем... того? — я повертел пальцем у своего виска.
— Так просто, — ответил малый.
— Охотник! — процедил зоолог Владимир Архипович и плюнул.
Малый ничего не понимал. Он был попросту глуп, как пень.
Старик смущённо закашлялся, поставил недопитую кружку на чурбак и свистнул собак.
— Вы уж извиняйте, — пробормотал он.
Выпавший из рук кривоногого болвана дятел ударился грудью о землю, вскрикнул и неуклюже запрыгал к печке, чтобы спрятаться от нас.
Саян было бросился к птице, но я огрел его веником. Пёс обиделся, поджал уши и косился на меня, не понимая своей вины и моего наказания.
Охотники ушли.
Мне на душе было так тоскливо и так стыдно за весь род людской, к которому и я принадлежу.
— Вдруг выживет, — сказал Владимир Архипович. — Посажу на дерево.
Он нагнулся к печке, залез в неё руками и осторожно вытащил дятла. Но тот клюнул зоолога, вырвался и полез по столбу навеса, по привычке ударяя клювом в кору, как бы отыскивая врагов леса. Саян застонал, ему хотелось пустить дятловы перья по ветру.
Дятел упёрся головой в навес, сжался в комочек, затих. Он хотел спрятаться от нас.
Я снял его и отнёс в сторону от зимовья на повреждённое, но ещё крепкое дерево.
На другой день мы надели рюкзаки и двинулись в сторону леспромхоза. И увидели чёрного дятла. Он держался на дереве, и его клюв был воткнут в кору. Мы остановились. Саян осторожно тявкнул. Дятел был мёртв.

Рисунки Николая Устинова


Елена Александровна Благинина

ОГОНЁК
Хрустит за окошком
Морозный денёк.
Стоит на окошке
Цветок-огонёк.
Малиновым цветом
Цветут лепестки,
Как будто и вправду
Зажглись огоньки.
Его поливаю,
Его берегу,
Его подарить
Никому не могу!
Уж больно он ярок,
Уж больно хорош,
Уж больно на мамину
Сказку похож!

СНЕГУРКА
Я вылепил снегурку,
Поставил на виду
Снегурушку-девчурку —
Под яблоней в саду.
Стоит моя царевна
Под круглым деревцом —
Царевна-королевна,
Пригожая лицом.
В парчовой душегрейке
Стоит светлей зари,
И крупные на шейке
Играют янтари.
Она мой сад оставит,
Лишь солнце припечёт:
Расплещется, растает,
С ручьями утечёт.
Но кликну — отзовётся
Снегурушка моя
То эхом из колодца,
То голосом ручья.
То лебедью, плывущей
В заоблачном пруду,
То яблоней, цветущей
В моём родном саду.

ТЮЛЮЛЮЙ
Был да жил
Тюлюлюй.
Не тужил
Тюлюлюй.
Рано утром маменька
Несёт хлебца мякенька,
А бабушка — молочка,
А тётушка — пирожка:
Ешь, пей, Тюлюлюй,
На здоровьице!
Тюлюлюй поест-попьёт,
После ляжет отдохнёт.
Полежит на месте
Минуточек двести,
А проснётся в полдень —
Глядь, уж снова голоден.
— Встань, проснись,
Тюлюлюй,
Не ленись,
Тюлюлюй!
А Тюлюлюй отвечает:
— Сами плохо накормили,
а Тюлюлюй виноват! Есть хочу!
Несёт, несёт маменька
Жареной говядинки,
А бабушка — кренделёк,
А тётушка — киселёк
И леденчиков кулёк:
— На досуге, птенчик,
Пососи леденчик!
Был да жил
Тюлюлюй,
Нажил жир
Тюлюлюй.
Все дружки на речке,
А Тюлюлюй на печке.
Все дружки — по травке,
А Тюлюлюй — на лавке.
Все дружки на воле —
В поле, на футболе,
А Тюлюлюй лежит в тени:
«Враг себе я, что ли?!»
— День-то — рай,
Тюлюлюй!
Погуляй,
Тюлюлюй!
А Тюлюлюй отвечает:
— Да-а, сами кормят до отвала,
а Тюлюлюй виноват. Не пойду!
Стал вял
Тюлюлюй,
Стал бел
Тюлюлюй.
Тюлюлюя все жалеют:
— Заболел Тюлюлюй!
— Ах!
— Ох!
— Дюже плох! —
Тюлюлюя мать взяла
И в больницу повезла.
За машиной гонится
Шустрый ветерок.
Тюлюлюй наш клонится
Всё на левый бок.
— Не срамись,
Тюлюлюй!
Распрямись,
Тюлюлюй!
Тюлюлюй глаза скосил,
Загудел, заголосил:
— Да-а! Сами криво посадили,
а Тюлюлюй виноват! У-у-у-у!
Вот какой Тюлюлюй,
Тюлюлююшка!

Рисунки Татьяны Васильевой


страница отсутствует
страница отсутствует


Нинель Кондакова
ПОЛХОВСКИЕ «ТАРАРУШКИ»

Что за «тарарушки»? Что за удивительное и забавное слово?
Заметим: оно ещё и особенное — понятное даже тому, кто его впервые слышит. Ведь сразу ясно, что это небольшие, весёлые безделушки, верно?
Раньше, когда хлеб не покупали, а пекли дома, хозяйки поглубже в печь сажали большие хлеба, а с краю на радость детворе — всякую разную мелкоту: лепёшки, крендельки, хлебцы. Их называли тарарушками.
Теперь это слово забылось. Но в селе Полхов-Майдан Нижегородской области его знают все. Правда, полховские «тарарушки» совсем другие. Их съесть нельзя — они деревянные! Но тоже весёлые и тоже доставляют много радости.
Это расписанные яркими красками куколки-матрёшки, пасхальные яйца, птички-свистульки, яблоки-копилки, вазочки, круглые шкатулки и пеналы, грибы для штопки, солонки. Уже полвека славится Полхов-Майдан своим ремеслом. В селе семьсот домов, и в каждом точат и красят «тарарушки».
Любо-дорого посмотреть, как это делается в большой, дружной семье. Занятие находится и для мужчин, и для женщин, и для старого, и для малого.
Мужчины летом заготовляют в лесу липовые и осиновые чурки, следят, чтобы они хорошо просушились. Это важный момент. Сырая древесина в дело не годится. Она лохматится, ворсится, плохо шлифуется и полируется.
С осени дома начинает петь токарный станок. К станку приставлен кто-нибудь из молодёжи — старшеклассник, уважающий технику. От токаря зависит половина дела! Если у парня руки не крюки и сам не ленив, то к зиме, когда крестьяне освобождаются от сельскохозяйственных работ, все полки в доме уставлены так называемым «бельём». То есть выточенными, но ещё не покрашенными, «не одетыми» поделками.
Наступает черёд приложить женские руки. Это самая ответственная часть семейного труда — покраска. В Полхове-Майдане женщины не считают себя художницами, скромно называют красильщицами. Самую опытную в семье красильщицу (обыкновенно она и старшая по возрасту) безоговорочно слушаются и с ней сверяются все остальные. Так поддерживается золотое правило народных мастеров — продолжать те художнические приёмы, которые проверены временем и многократным повторением.
На подхвате у женщин отряд рьяных помощников — дети. Им поручается грунтовка — натирка «белья» разведённым крахмалом, необходимая для того, чтобы ровно легла краска. Смышлёным доверяют самостоятельно расписать пасхальное яичко, свистульку. Те, что повзрослее, набивают руку на более сложных предметах.
И вот будто летнее солнце заглянуло в дом через зимние окна. Это засветились красками готовые «тарарушки». На них лето в самом разгаре алеют розы, спелые лесные ягоды, огромные яблоки.
Полховскую матрёшку сразу отличишь от сестрёнок из других мест. У куколки тонкий стан, строгий вид, большие красные цветы на переднике и чёрные завитушки вокруг лба. Завитушки напоминают об интересной детали старинной местной одежды. Не подумайте, что у красавицы выбились пряди из-под платка. Волосы в те времена женщины наглухо прятали под кокошником или лентой. А украшали себя завитыми в тугие кудряшки пёрышками селезня.
Свой нынешний облик полховские «тарарушки» обрели не сразу. Когда в селе появился первый токарный станок, выточенные на нём миски и солонки шли в продажу в том виде, в каком снимались со станка. Выглядели они безликими, но в хозяйстве-то годились!
Потом их стали украшать. Однако и тогда ещё не красили, а раскалённой иглой выжигали на дереве контуры цветов и плодов.
«Тарарушки» хранят след того времени. Видите, все рисунки очерчены чёрной линией? Красильщицы начинают покраску с того, что, как раньше, наносят на каждую поделку контурный рисунок. Только не жжёной дорожкой, а чёрной краской. Ведь теперь это подготовительная часть работы.
Раскрашивают рисунки в самые яркие цвета, какие только есть. Можно даже удивиться — откуда такие берутся? Всё дело в анилиновых красках. Они химического происхождения, то есть неприродные, ненатуральные. И цвет лают неестественно яркий. За что их не очень-то жалуют многие художники.
Но вот для «тарарушек» анилиновые краски подходят как нельзя лучше, делают их нарядными и весёлыми.


Цена договорная
Подписной индекс 73570


<- предыдущая страница  


Copyright MyCorp © 2024
Конструктор сайтов - uCoz