<- предыдущая страница следующая ->

ПО ВАШЕЙ ПРОСЬБЕ

Братья Заволокины

«Кто вы больше: композиторы, артисты или собиратели?»
«Неужели и про студентов есть частушки?»
«Вы исполняли частушки села Сузун Новосибирской области. Это ваша родина?»
«Спасибо вам за частушки под гармонь! У нас в Горьковской области говорили: «Парень-то уже взрослый — под гармошку улицу проходит».
«У вас много частушек про тещу. А почему нет про тестя?»
«Урожай» записок на каждом концерте получают известные исполнители частушек — братья Александр и Геннадий Заволокины. И в редакцию «Крестьянки» приходят письма с просьбой рассказать о Заволокиных — тех, что пишут музыку и снимаются в кино, выпускают книги и осваивают игру на старинных русских народных инструментах: гармошке-однорядке, жалейке, свирели...
По вашей просьбе наш корреспондент Л. Ханбеков беседует с Геннадием ЗАВОЛОКИНЫМ.

— Поскольку в Москве время у вас ограничено и вы всегда спешите, давайте попробуем провести беседу, так сказать, экспромтом, как бы в стиле частушек...
— По принципу: от артиста к зрителям, от зрителей к артисту? Никаких барьеров? Как на вечерке? Прекрасно! Именно в этом — вся суть частушки. Иначе уже не частушка, что-то иное.
— Я знаю, что на ваших концертах слушатели сами «выдавали» частушки и присылали их вам на сцену.
— Случалось.
— А не было среди них частушек... про вас?
— Бывали.
— Так выкладывайте, как уговорились: от зрителей к артисту.
— Пожалуйста. Вот частушка, которой нас встретили на Каргатской птицефабрике. Это у нас в Сибири.
Все девчата навели
Глазки с поволокою...
К нам на фабрику пришли
Братья Заволокины.
— Выходит, тут вас встретили приветливой частушкой. Не погладили против шерсти.
— Было и против. Например, в селе Пихтовка Новосибирской области:
Не гордитесь вы собою,
Не смотрите свысока.
Если встретитесь в Пихтовке —
Наломаем вам бока!
— Узнаю. Сибиряки — народ боевой, им палец в рот не клади. — Москвичи тоже готовы к экспромтам. На московском заводе «Серп и молот» нам прислали такую частушку:
Разлюбила гитариста
Николая Фокина.
Полюбила гармониста
Сашу Заволокина!
— А интересно, где ваши выступления проходят лучше: там, где вы впервые, или где уже бывали?
— В каждом случае есть свои плюсы и свои минусы. Аудитория, с которой мы уже встречались, сразу доверяет нам. Зато возникает опасность повториться, что нежелательно.
Новых слушателей необходимо расположить к себе, увлечь, заинтересовать. Сегодня это не просто. Современный зритель, кажется, видел все. Ему подавай личность. В любом жанре.
— В села, конечно, ездите с удовольствием?
— Как к себе домой!
— Но по собственному опыту знаю: что ни село, то свои особенности. Двух одинаковых не встретишь...
— Точно. Я частенько перелистываю дневники-тетрадки поездок по сельским дорогам. Чего только нет в этих дорожных записках! Вот пометка, сделанная в одном алтайском селе: «На концерт приходили четыре кума... Чьи кумовья? Похоже, общие». Или в деревне Натальинка Новосибирской области: «В небольшой деревеньке — тридцать Ивановых. «Ивановщина» сплошная!» Сюжет для частушки. С таким примерно началом:
Что ни дом, то Ивановы
Во Натальинке живут...
— Продолжить можете?
По ошибке ту Натальинку
Натальинкой зовут!
— Неплохо! Видите — ничего сложного в сочинении частушек нет. Хотя, конечно, это преходящая, сиюминутная частушка.
— А что такое, на ваш взгляд, настоящая частушка?
— Когда язык не повернется сказать ничего, только «ах!» Она, настоящая, десятилетиями помнится, передается от поколения поколению. Собирать эти бесценные сокровища — огромное удовольствие.
— И читать их в сборниках тоже. Есть два заволокинских сборника сибирских частушек. Ожидаются ли новые?
— Конечно. В Алтайском книжном издательстве только что вышли «Частушки родины Шукшина», в Восточно-Сибирском готовятся «Иркутские частушки».
— А грампластинки?
— У нас уже выходили два диска большого формата. Записали третий под названием «Охи, вздохи, шуточки».
— И все это — результаты многочисленных поездок, встреч с людьми. Не устаете от частых выступлений?
— Иной раз поймаешь себя на мысли: «Как выступать сегодня? Напелись досыта, сил ну никаких!» Да и условия иного сельского клуба не всегда вдохновляют. Но увидишь людей, их глаза, их руки — и долой усталость. Доверчивость, отзывчивость сельского зрителя обязывают.
Многие из них частушкой живут или, точнее, живут в частушке. А чего стоит сибирский говор! Вот я в одном томском селе отзыв прочитал: «Почаще частушечки привозите — душечку радуйте! И улучшайте климат...»
А вот другая оценка. В ней ностальгия по забытым ныне танцам и пляскам, бытовавшим на вечерках и народных гуляньях: «Подрыгушки под вертиклюшки эти нам не глянутся». В переводе означает, что кое-какие современные танцы под магнитофоны не одобряются.
Порой не хочется уезжать. Хочется посидеть, потолковать с людьми, окунуться в их певучую речь, хотя бы мысленно побывать на далеких вечерках их юности. Им действительно есть что вспомнить. Их память сохранила много хорошего. Это вообще свойство памяти — помнить только хорошее. «Горевали-то вместе, горем делились: ты поможешь и тебе помогут». «Молодежи-то нашей кое-кому надо плеть хорошу, чтобы нервы-то успокоить!» А то вдруг такое услышишь: «Я ее, деревнюшку, ни на какой город не променяю...»
— Скажите, Геннадий, не иссякает ли «вечный родник», часто ли встречаете вы сегодня ярких и одаренных людей — хранителей и подлинных творцов частушки?
— Могу, не задумываясь, назвать хоть сотню сибирских песельниц-частушечниц с прекрасной фантазией: А. Т. Оловянишникова из Шегарского района Томской области, А. С. Градобоева из Усть-Ишимского района Омской области, А. Д. Калинина из Тюмени, наши землячки из сел Новосибирской области — М. П. Обухова, З. В. Зуева, Н. Г. Носова, А. И. Щенникова. В. А. Зеленова-Загадкина. А. Т. Манернова, В. Г. Тельнова... Достаточно для начала?
— А гармонисты? Не переводятся?
— Есть пока в Сибири и гармонисты настоящие. Особый это человеческий дар — быть гармонистом, заводилой веселья. Не так давно в Новосибирске мы совместно с телевидением провели большой концерт сибирских гармонистов. В нем приняли участие виртуозы-гармонисты, в основном ветераны войны и труда, жители Новосибирской области и города: Н. И. Рахманов, А. И. Кащеев, П. А. Степанов, А. П. Шлюбченко, Л. Д. Барабанов, Г. Ф. Белов, Е. Е. Молчанов и другие. Успех превзошел все ожидания. Вместо запланированных полутора часов концерт народных талантов продолжался почти три часа! Настолько интересным он оказался для зрителей и самих выступающих. Причем пришли люди, выступление которых не предполагалось. Просто потянуло бывалых игроков на люди, захотелось, наверное, «тряхнуть стариной» на народе, завернуть наигрыш покудрявее! Дескать, хватит гармошкам по чуланам да сундукам пылиться... А когда концерт сибиряков был показан по Центральному телевидению, началось настоящее движение за гармонь! И мы рады, что были у его истоков.
— Продолжите ли работу по пропаганде гармони?
— Безусловно. Недавно режиссером Ю. Шиллером на «Новосибирсктелефильме» снята лента о сибирских гармонистах по моему сценарию. А на ЦТ готовятся новые программы из других краев и областей, поскольку самобытных исполнителей обнаружилось — пруд пруди! Писем с предложениями сотни.
— Ну что ж, Геннадий, мне остается только пожелать вам с Александром успехов в вашем замечательном деле.
— Спасибо.


ВЕЧЕР В ДОМАШНЕМ КРУГУ

СЕМЕЙНЫЕ ЧТЕНИЯ

Константин ПАУСТОВСКИЙ
КРУЖЕВНИЦА НАСТЯ

Рассказ

Ночью в горах Алатау глухо гремела гроза. Испуганный громом, большой зеленый кузнечик прыгнул в окно госпиталя и сел на кружевную занавеску. Раненый лейтенант Руднев поднялся на койке и долго смотрел на кузнечика и на занавеску. На ней вспыхивал от синих пронзительных молний сложный узор — пышные розаны и маленькие хохлатые петухи.
Наступило утро. Грозовое желтое небо все еще дымилось за окном. Две радуги-подруги опрокинулись над вершинами. Мокрые цветы диких пионов горели на подоконнике, как раскаленные угли. Было душно. Пар подымался над сырыми скалами. В пропасти рычал и перекатывал камни ручей.
— Вот она, Азия!— вздохнул Руднев.— А кружево-то на занавеске наше, северное. И плела его какая-нибудь красавица Настя.
— Почему вы так думаете?
Руднев улыбнулся.
— Мне вспомнилась,— сказал он,— история, случившаяся на моей батарее под Ленинградом.
Он рассказал мне эту историю.

Летом 1940 года ленинградский художник Балашов уехал охотиться и работать на пустынный наш Север.
В первой же понравившейся ему деревушке Балашов сошел со старого речного парохода и поселился в доме сельского учителя.
В этой деревушке жила со своим отцом, лесным сторожем, девушка Настя, знаменитая в тех местах кружевница и красавица. Настя была молчалива и сероглаза, как все девушки-северянки.
Однажды на охоте отец Насти неосторожным выстрелом ранил Балашова в грудь. Раненого принесли в дом сельского учителя. Удрученный несчастьем, старик послал Настю ухаживать за раненым.
Настя выходила Балашова, и из жалости к раненому родилась первая ее девичья любовь. Но проявления этой любви были так застенчивы, что Балашов ничего не заметил.
У Балашова в Ленинграде была жена, но он ни разу никому не рассказывал о ней, даже Насте. Все в деревне были убеждены, что Балашов человек одинокий.
Как только рана зажила, Балашов уехал в Ленинград. Перед отъездом он пришел без зова в избу к Насте поблагодарить ее за заботу и принес ей подарки. Настя приняла их.
Балашов впервые попал на Север. Он не знал местных обычаев. Они на Севере очень устойчивы, держатся долго и не сразу сдаются под натиском нового времени. Балашов не знал, что мужчина, который пришел без зова в избу к девушке и принес ей подарок, считается, если подарок принят, ее женихом. Так на Севере говорят о любви.
Настя робко спросила Балашова, когда же он вернется из Ленинграда к ней в деревню. Балашов, ничего не подозревая, шутливо ответил, что вернется очень скоро.
Балашов уехал. Настя ждала его. Прошло светлое лето, прошла сырая и горькая осень, но Балашов не возвращался. Нетерпеливое радостное ожидание сменилось у Насти тревогой, отчаянием, стыдом. По деревне уже шептались, что жених ее обманул. Но Настя не верила этому. Она была убеждена, что с Балашовым случилось несчастье.
Весна принесла новые муки. Пришла она поздно, тянулась очень долго. Реки широко разлились и все никак не хотели входить в берега. Только в начале июня прошел мимо деревушки, не останавливаясь, первый пароход.
Настя решила тайком от отца бежать в Ленинград и разыскать там Балашова. Она ушла ночью из деревушки. Через два дня она дошла до железной дороги и узнала на станции, что утром этого дня началась война. Через огромную грозную страну никогда не видавшая поезда крестьянская девушка добралась до Ленинграда и разыскала квартиру Балашова.
Насте отворила дверь жена Балашова, худая женщина в пижаме, с папироской в зубах. Она с недоумением осмотрела Настю и сказала, что Балашова нет дома. Он на фронте под Ленинградом.
Настя узнала правду — Балашов был женат. Значит, он обманул ее, насмеялся над ее любовью. Насте было страшно говорить с женой Балашова. Ей было страшно в городской квартире, среди шелковых пыльных диванов, рассыпанной пудры, настойчивых телефонных звонков.
Настя убежала. Она шла в отчаянии по величественному городу, превращенному в вооруженный лагерь. Она не замечала ни зенитных пушек на площадях, ни памятников, заваленных мешками с землей, ни вековых прохладных садов, ни торжественных зданий.
Она вышла к Неве. Река несла черную воду в уровень с гранитными берегами. Вот здесь, в этой воде, должно быть, единственное избавление и от невыносимой обиды, и от любви.
Настя сняла с головы старенький платок, подарок матери, и повесила его на перила. Потом она поправила тяжелые косы и поставила ногу на завиток перил. Ее кто-то схватил за руку. Настя обернулась. Худой человек с полотерными щетками под мышкой стоял сзади. Его рабочий костюм был забрызган желтой краской.
Полотер только покачал головой и сказал:
— В такое время что задумала, дура!
Человек этот — полотер Трофимов — увел Настю к себе и сдал на руки своей жене — лифтерше, женщине шумной, решительной, презиравшей мужчин.
Трофимовы приютили Настю. Она долго болела, лежала у них в каморке. От лифтерши Настя впервые услышала, что Балашов ни в чем не виноват, что никто не обязан знать их северные обычаи и что только такие «тетехи», как она, Настя, могут без памяти полюбить первого встречного.
Лифтерша ругала Настю, а Настя радовалась. Радовалась, что она не обманута. И все еще надеялась увидеть Балашова.
Полотера вскоре взяли в армию, и лифтерша, с Настей остались одни.
Когда Настя выздоровела, лифтерша устроила ее на курсы медицинских сестер. Врачи — учителя Насти — были поражены ее способностью делать перевязки, ловкостью ее тонких сильных пальцев. «Да ведь я кружевница»,— отвечала она им, как бы оправдываясь.
Прошла осадная ленинградская зима с ее железными ночами, канонадой. Настя окончила курсы, ждала отправки на фронт и по ночам думала о Балашове, о старом отце,— он до конца жизни, должно быть, так и не поймет, зачем она ушла тайком из дому. Бранить ее не будет, все простит, но понять не поймет.
Весной Настю, наконец, отправили на фронт под Ленинград. Всюду — в разбитых дворцовых парках, среди развалин, пожарищ, в блиндажах, на батареях, в перелесках и на полях она искала Балашова, спрашивала о нем.
На фронте Настя встретила полотера, и болтливый этот человек рассказал бойцам из своей части о девушке-северянке, ингушей на фронте любимого человека. Слух об этой девушке начал быстро расти, шириться, как легенда. Он переходил из части в часть, с одной батареи на другую. Его разносили мотоциклисты, водители машин, санитары, связисты.
Бойцы завидовали неизвестному человеку, которого ищет девушка, и вспоминали своих любимых. У каждого были они в мирной жизни, и каждый берег в душе память о них. Рассказывая друг другу о девушке-северянке, бойцы меняли подробности этой истории в зависимости от силы воображения.
Каждый клялся, что Настя — девушка из его родных мест.
Украинцы считали ее своей, сибиряки тоже своей, рязанцы уверяли, что Настя, конечно, рязанская, и даже казахи из далеких азиатских степей говорили, что эта девушка пришла на фронт, должно быть, из Казахстана.
Слух о Насте дошел и до береговой батареи, где служил Баташов. Художник так же, как и бойцы, был взволнован историей неизвестной девушки, ищущей любимого, был поражен силой ее любви. Он часто думал об этой девушке и начал завидовать тому человеку, которого она любит. Откуда он мог знать, что завидует самому себе?
Личная жизнь не удалась Балашову. Из женитьбы ничего путного не вышло. А вот другим везет! Всю жизнь он мечтал о большой любви, но теперь уже было поздно думать об этом. На висках седина.
Случилось так, Настя нашла, наконец, батарею, где служил Балашов, но не нашла Балашова — он был убит за два дня до того и похоронен в сосновом лесу не берегу залива.

Руднев замолчал.
— Что же было потом?
— Потом? — переспросил Руднев.— А потом было то, что бойцы дрались, как одержимые, и мы снесли к черту линию немецкой обороны. Мы подняли ее на воздух и обрушили на землю в виде пыли и грязи. Я редко видел людей в таком священном, неистовом гневе.
— А Настя?
— Что Настя! Она отдает всю свою заботу раненым. Лучшая сестра на нашем участке фронта.

1942.

Рис. Е.НОВИКОВОЙ.

<- предыдущая страница следующая ->