скачать журнал

<- предыдущая страница следующая ->

ЖЕНЩИНЫ НА ВОЙНЕ
ФОТОАЛЬБОМ КРЕСТЬЯНКИ»

ТРИ СЕСТРЫ МИЛОСЕРДНЫХ

...Сорок лет назад, 13 октября 1944 года, 23-й гвардейский полк 8-й гвардейской стрелковой Панфиловской дивизии 10-й гвардейской армии 2-го Прибалтийского фронта подошел к городу Риге.
Ева, Мария и Лиза прошли всю войну. Три повозки, запряженные разномастными лошадками, три с лишним года медленно двигались с востока на запад. Завязали в болотах и пережидали обстрелы в лесу, останавливались поблизости от передовой и двигались дальше. Три повозки: на одной палатка и медикаменты, две другие под легкими ранеными — санрота.
Ева Колпакова — 21 год, родом из города Бузулук Оренбургской области, досрочный выпуск Военно-медицинской академии Красной Армии 1941 года, комсомолка, не замужем, врач полка.
Мария Поликут — 22 года, москвичка, выпускница 2-го Московского медицинского института 1941 года, замужем, дочь Катя трех лет, муж воюет на Центральном фронте, начальник санроты полка.
Лиза Алиманова — 36 лет, из Казахстана, образование среднее специальное, разведена, дочь тринадцати лет осталась с бабушкой в Алма-Ате, фельдшер. Член партии.
...В Риге цвели жасмин и чайные розы...
Ева Ивановна вытряхнула письмо из почтового ящика.
«...А особенно рад за то, что дети ваши, как вы пишете, Ева Ивановна, все встали на ноги, как говорится, и успевают в жизни. Лично мне в декабре 26-го числа исполнится 67 годиков. Седой, лысый, лицо как гармошка, глаза слезятся, а душа, как и прежде, веселая.
Я очень часто вспоминаю войну. И мне иногда кажется, что все хорошее и трудное в нашей фронтовой жизни — это сон, кошмарный и в то же время прекрасный. Иногда даже не верится, что остались мы живы. Вася Зыков, баянист».
— Ну какой же он Вася теперь?— легко вздыхает Ева Ивановна.— Василий Артемьевич. Вместе воевали...
600 курсантов-выпускников Военно-медицинской академии явились по сигналу ночной тревоги (решили, что учебной) и гадали, почему линейка не начинается и начальство медлит. А это война началась. С войны вернулись 124. Все больше девушки из медсанбатов и госпиталей. «Я что думаю? Если б мы тогда знали, что вернется только каждый шестой, ничто б в нас не изменилось».
Через полмесяца их отправили на фронт. Не доезжая станции Бологое — бомбежка, первые убитые. Ужас, липкий, холодный, «как лягушка на сердце вскочила».
Она не знала, что мама сбережет все ее письма домой. Вот первое, с дороги:
«Здравствуйте, мои дорогие! Сколько еще проедем, неизвестно. Ехать очень хорошо. Кормят нас хорошо. Чувствую себя хорошо. Ева».
— Первое время мы плакали. Сделаем все, что полагается, и плачем. Нельзя привыкнуть.
Был обстрелян командный пункт, и к ним привезли командира полка, комиссара и начальника штаба. У командира было тяжелейшее ранение грудной клетки. «Милая,— хрипел он,— сделай все, чтоб я умер». На память завещал докторше свой пистолет ТТ. Запомнилась фамилия — Луговкин.
— А у комиссара, у него, знаете, вот какое ранение оказалось: осколок вошел в поясницу с правой стороны, а вышел в левой ягодице. Его я уже знала: Ломов Георгий Иванович, Жора. Он потом стал моим мужем. Даже в медсанбат не поехал, так и остался в санроте. Все, говорит, сделаешь, чтобы я выжил.
Я его спрашиваю: «Ну за что ты меня любишь, я же некрасивая, у меня нос длинный». Он смеется: «А у меня короткий». Он был последним командиром нашей Панфиловской дивизии, с ним и Латвию освобождали.
Там, в санроте, они и встретились — Ева, Мария и Лиза. Шла зима 1942 года.
Вспоминает Мария Игнатьевна Поликут:
— Труден и страшен был этот год, второй от начала войны. День-ночь-день-ночь идут раненые, несут раненых, на волокушах тянут раненых. Вернее, не было дня и не было ночи. Время измерялось запасом сил: пока стоишь на ногах, режешь. Перевязочного материала нет — кончился, воды нет — топили снег и обмывали раненых.
Если б не Лиза... Она была замечательным практиком. Тихая, неразговорчивая, но мы окольно узнали, что была она гордостью своей больницы, перед самой войной лечила народного поэта Джамбула, его все знали: в школе изучали.
Так вот, Лиза заметит у кого неуверенность в руках, отведет в сторону и быстрым шепотом: «Девочки, я делаю так, так, так...» Ну, а про себя ничего не рассказывала, даже имени дочки мы не знали. Выдерживать и не плакать — этому тоже у нее учились.
Раненые, не делая различий, всех троих называли «сестрички». А они и считали себя сестрами, а Лизу — еще и мамой.
Учились у Лизы, учились у войны.
...Подошли к деревушке. Неделю назад здесь пробивались наши войска. С берега реки увидели: на стволах пушек качаются повешенные. Изуродованные тела женщин: медсестер, врачей. Расстрелянные и издевательски обезображенные трупы мужчин. Педантичный садизм. С таким же садизмом фашистский самолет сорок минут преследовал Машу Поликут. пока она не прыгнула в болото и не спряталась внизу под гатями.
Машин отец воевал в 1914 году. Мама была медсестра в госпитале, там и познакомились. Дочери рассказывали о первой мировой, о том, какая страшная была та война. Разве знали они, какой будет эта... Из разведки не вернулся комсорг полка Тэдиков (жалко, имя не запомнилось). Нашли его в ледяном панцире, на груди звезда, на плечах погоны вырезаны. «Сестренки» отогревали труп в талом снеге, чтобы одеть и похоронить... Это фашисты называли тотальной войной с советским народом.
Ева Колпакова — родителям. 1942 г.
«Здравствуйте, дорогие мои. Мама, вы пишете, что работаете в школе, а папа целыми днями и ночами работает. Я вам буду высылать по 500 рублей, кроме аттестата, только не работайте так много, больше отдыхайте.
А у меня сегодня праздник ягод — 4 котелка принесли в подарок. Теперь я уже узнала, как живут в деревнях. Какой-либо страх или веселую новость здесь выражают словами «ах, лихонька». Все хозяева, у которых мы живем в деревне, считают нас за родных. Ева».
«Праздник ягод», изучение деревенского быта... Что? У нее была другая война?
— Не хотела их волновать. Волнение — это я вам как врач говорю — только здоровье расстраивает. У меня три принципа: не переедать, больше двигаться и не волноваться. Ну, на войне не засидишься и не переешь. Вот и остается одно — не психовать. Слышу, как летит бомба, и успокаиваю себя: «Спокойно, Ева, спокойно, твоя жизнь нужна для Отечества». Раз прямо перед палаткой упала. Счастье, что мы на промерзшем болоте стояли. Она где-то под нами ухнула, мы только подпрыгнули. И все, и никаких волнений.
А вообще-то ей действительно повезло. За всю войну Ева Ивановна выстрелила один раз, была раз нетяжело ранена, только раз вблизи видела живого немца.
— Это был такой рыжий хиленький «язык». Пока его тащили, он промерз, и я растирала его вазелином перед тем, как вести в штаб, разведчики попросили. Как я его ненавидела! Вспоминала, как кончался Вася Беднюк, наш фельдшер. Он зажимал перерезанную осколком сонную артерию и шептал: «Евочка, если бы знать, когда будет день победы, ей-богу, не боялся бы умереть». Вася был сиротой, и письма из дому я читала вслух: ему и себе. А он называл своей мою маму, деньги ей посылал, как я потом узнала. Такой красивый был мальчик, белорус, глаза синие, носик пряменький Жить бы ему и творить, как говорится. Но артерия была совсем перерезана, совсем...
Сестренки, прошедшие войну почти без потерь...
Когда Маша Поликут попала на фронт, всем говорила «будьте любезны». «Будьте любезны, запрягите мне лошадь». Ей казалось, что старый Вишневский говорил бы именно так. В начале войны он, профессор. вел у них четырехмесячные курсы военно-полевой хирургии и несколько раз брал Машу ассистировать. Как-то зажала не замеченную им пульсирующую артерийку. Вишневский посмотрел с веселым удивлением: «Ну, молодец!» А на передовой делала ампутации, однажды даже печень зашивала раненому. Немыслимое дело, но получила от его жены письмо: «Пока живем», «Будьте любезны» осталось в той, довоенной жизни, в молодости.
Теперь... Она показывала хуторянину убитую лошадь и повозку с ранеными, а тот мотал головой: «Нет лошади, нет». В сарае оказалось восемь жеребцов. Выбрали похуже, стали выводить — хозяин повис на коне. «Стрелять буду, сволочь!» — спокойно сказала Маша. Без повозки нельзя.
А из убитой лошади начальник по хозчасти накрутил сибирских пельменей. На всех — санроту, хозчасть, прачечную. Было три дня благословенной передышки. Три дня — как много! Можно вымыть голову, пришить чистые подворотнички. Главное, выспаться. Правда, на лапнике и шинели, но зато без пистолетов, ремня, сапог (простыни они видели все эти четыре года только в операционной). А тут еще пельмени! В один спрятали гривенник, ели сосредоточенно и молча, не показывая волнения. А Маша держала монетку за щекой и думала: «Жива буду!»
В сорок четвертом вспомнила про этот гривенник во время налета... Оказалась на шоссе одна — под штурмовиками, на бреющем полете обстреливающими дорогу. Села, голову обхватила: будь что будет. Пули кругом щелкают, а за щекой металлический вкус: «Жива буду, жива».
Им действительно фантастически повезло. Даже когда бомба взорвалась совсем рядом с палаткой, все трое отделались лишь контузией. Сначала откопали Лизу, она прыгнула в окопчик последней, прикрывая Еву и Марию. Потом подруги долго допытывались:
— Зачем ты это сделала? У тебя же дочка!
— Так вы же врачи,— простодушно ответила Лиза.— А я фельдшер.
Лечиться в медсанбат не поехали, остались на месте, на передовой. То есть в 500—800 метрах от линии фронта. Это значит: раненых даже не раздевали. Обрезали одежду вокруг раны. В санроте рану обмывали, а бойца в спальный мешок, и нехолодно и душу по пути в медсанбат не вытрясет. Это Маша придумала, с мешками.
Однажды отбили немецкий обоз. А на возах — она ахнула!— одеяла. Расстелили на снегу, а на них раненых...
800 метров — это значит, в бой в тяжелые дни уходили санитары. В дни, когда была опасность прорыва. И тогда Ева поглядывала на подаренный ей ТТ.
Из письма родным:
«Здравствуйте, дорогие мои. Я живу хорошо. У нас в санчасти своя корова, молока дает много».
Однажды, в 1943-м, Ева получила от мамы горькое и путаное письмо: «без вести» пропал Евин брат Валентин, может, Георгий Иванович что посоветует, командир все-таки. Ева плакала. Но надеялась: может, увечный где скрывается, чтобы своих не мучить. Может, убережет судьба.
Уже после войны пришло письмо:
«Здравствуйте, уважаемый товарищ Колпаков и вся ваша семья!
Мне ужасно тяжело, но я должен выполнить мой долг перед моим другом, а вашим любимым сыном Валентином Колпаковым. В тяжелые дни отступления на юго-западном фронте мы были окружены и пленены фашистами. Вместе с Валентином мы были в лагерях военнопленных в г. Владимир-Волынск. Валентин перенес много тягот и издевательств. Он болел тифом, дизентерией, цингой. Все это перенес, но от постоянного голода и холода заболел мокрым плевритом и 22 июня 1942 года ваш сын, а мой друг умер у меня на руках. Он просил меня побывать у вас, крепко целовать. Но приехать к вам я не имею возможности, а выполняю волю вашего сына письменно. Я люблю его. В самые тяжелые минуты нашей рабской жизни он не отчаивался.
Николай Назаренко. Болшево».
Что такое лагеря, Ева знала. В сорок четвертом, в Латвии, наткнулись в лесу на людей, не уничтоженных фашистами из-за поспешного бегства. Отрешенные глаза, непредставимое истощение.
А двое других сами вышли к санроте. Один из них рассказал такую историю. В лагерь попала беременная женщина, в бараке родила ребенка, живого и здоровенького. Заключенные уже не могли бежать, так они были истощены. Но решили, что ребенок должен жить. Тайно подрыли землю под проволокой и незаметно передали его незнакомой латышке. «Не забудьте,— сказал этот человек,— название лагеря: «Саласпилс». Саласпилс, Латвия...
Тогда же Маша Поликут вступила в партию. Еву приняли раньше, в 42-м. Лиза уже пришла на фронт с партбилетом. Теперь пятнадцать человек — партгруппа — сидели на полянке, вытянув ноги, сдвинув фуражки на затылок, и слушали, что говорит комиссар полка Ахмеджан Мухамедьяров. Звенел жаворонок. Недалеко старик латыш косил высокую траву на сено. Для этой полянки война уже кончилась.
— Машу мы все любим. Врач она знающий и умелый. Сколько жизней спасла... И человек хороший. Кто-нибудь из ее раненых, наверное, лучше бы сказал... Я рекомендую Поликут Марию Игнатьевну в ряды коммунистической партии. Кто «за»?
Поднялось еще четырнадцать рук.
Через несколько минут колонна опять двигалась на запад.
«Мама, я вас прошу, не продавайте, пожалуйста, моих хромовых сапог, крепдешинового желтого платья и туфель. А то, если буду жива, после войны домой приеду, ведь купить негде будет. Погода у нас теплая, грязь большая. Я вас, наверное, никого не узнаю, когда приеду, а вы меня тоже. Ева. 1944 год».
С той осени прошло ровно сорок лет. Еву Ивановну Ломову пригласили рассказать о войне. В школу. Боялась, что слушать не будут: им, наверное, о таких подвигах рассказывали! А она что? До метра шестидесяти не доросла даже. И нос длинный на фотографии получается. Захватила синюю тетрадочку и пошла.
— Ребята,— сказала она,— вот это дневник моего отца. Я хочу прочитать вам некоторые записи. Не потому, что он совершил что-то героическое. Но если бы не было их борьбы, не было бы ни нас, ни вас.
«19 июня 1918 г. Я выехал для агитационной работы. Мой маршрут был от станции Бузулук в Погромное, Тоцкое, Сорочинск. Эсер Чемоданов и кулак Федулов стоят против организации крестьян...
25 июля. Тетка Акулина: «Куманек золотой, скажи, родимый, правду говорят, что большаки прозываются так потому, что дюже большие ростом?» Объяснил ей, что ростом большевики бывают разные, и малые, и большие, и такие, как я, средние. На что она с сожалением ответила: «Ишь ты...»
1 августа. Наш партизанский штаб сейчас в лесу. Вчера приходила мама (все документы и записки из центра вплела в косы, никто в деревне не заподозрил, бандиты Бородина остановили, велели принести малины)».
Посмотрела на ребят — слушают.
— А теперь я хочу рассказать о моей замечательной подруге Маше Поликут, Марии Игнатьевне. И о том, как умирал капитан Бубнов.
Маша знала, что он умирает. За 20 минут действия хлороформа успела отрезать ногу и сделать культю. Восемь дырок в кишечнике зашивала уже без наркоза. И он знал, что умирает. «Маша,— сказал он,— запомни: в левом кармане документы, а в правом деньги».
— Бубнов,— говорит Маша,— о чем ты думаешь?! Да мы с тобой еще танцевать будем.— От слез вся повязка на лице мокрая, а пальцы шьют, шьют.
— Маша,— повторяет капитан,— напиши моим и не забудь: документы в левом... А вообще-то мы победили, Маша...
Когда она его зашила, он был уже мертв.
А через несколько дней был большой бой. 600 раненых. В основном они уже управились. Тех, кто мог идти, перевязали и отправили в медсанбат. Осталось не больше 150 человек, почти все раненные в ноги, поэтому и остались. И появился самолетик — маленький такой, с квадратной рамой. Ева, Мария и Лиза бросились раскатывать крест, сшитый из портянок еще в 42-м году (по всем конвенциям, договорам организации Красного Креста считались неприкосновенными). Не спасло. Самолетик открыл огонь. Мария бегала по полянке как безумная, кричала что-то страшное в небо. Ева повисла у нее на шее: «Дите у тебя!» — тянула в окоп. Когда улетел, посчитали: в живых осталось не больше пятидесяти.
Это случилось за несколько месяцев до Победы.
А самолетик до сих пор снится...
О себе Ева Ивановна тоже рассказывала ребятам. О том, как возвращались...
— Едем мы с Жорой по улице. У нас раньше женщины были такие дородные, крепкие, как моя мама или тетка Акулина. А эти тонкие какие-то, неустойчивые. Подъехали к сестриному дому. Я через веранду смотрю: стирает, лопатки торчат, локти острые. Стучу, она голову подняла. Смотрит, смотрит и вдруг машет рукой, как видение гонит. Я в стекло барабаню: «Это я, Евка, сестра твоя, с фронта вернулась!» А она машет рукой, и глаза такие... Я кричу: «Да я это, я, Евка, сестра твоя! Вернулась!» А она опять гонит. Тут Жора подошел, она и поняла, что все это правда. Побежала маме намекать: мол, мне кажется, Ева скоро приедет.
И вот, ребята, мы тогда думали, что такое счастье. Думать особенно некогда было... И вот родились у меня сын и дочь. Сейчас уже внук и внучка есть. Вот это счастье.
И о Лизе Алимановой.
— Ребята, а ведь ее, наверное, звали не Лиза. Только никто не помнит ее казахского имени. Скольких людей она спасла, а себя... Много лет прошло после войны, пока мы узнали, что Лиза погибла... Тогда шло освоение целины. Везли медикаменты, и машина с Лизой и санитаркой заблудилась во вьюжной степи. Водитель ушел искать дорогу и не вернулся. За ним пошла санитарка. Нашла его обмороженного, полуживого. Когда спасательный отряд нашел машину, Лизы в ней не было. Пошла, видно, спасать своих товарищей, как на войне привыкла. И погибла.
Она говорила с ними долго, задумчиво. Пока не заметила: один паренек плачет. Ева Ивановна испугалась: да зачем же слезы, сынок! Кончилась она, кончилась! Сорок лет назад кончилась!
— Неужели все-таки сорок лет прошло? День Победы вспоминается до минуты, до слова. «Землянку» в тот день пели. Сейчас другие песни, но тоже хорошие. Вот эта, например, на два голоса получается хорошо:
Три жены,
три судьбы,
три сестры милосердных
открывают бессрочный кредит
для меня...
Интересно, тот, кто эту песню сложил, воевал?
Воевал. И в госпитале лежал.
Е. АЛФЕРЬЕВА.

Ева Колпакова, студентка: тогда они пели: «Если завтра война, если завтра в поход...»
Мария Поликут. 1942 год.
А снимка Лизы Алимановой у подруг не сохранилось. Вернее, есть, но едва угадываемый: она стоит во втором ряду, под деревом, и солнечные блики как бы растворили ее лицо.
Фото К. ПОПОВА.


ПО ВАШИМ ПИСЬМАМ

МЕРЫ ПРИНЯТЫ

- В журнал пришло письмо жителей пос. Росва Калужской области о частых нарушениях автобусного движения. Редакция направила его в исполком Калужского областного Совета народных депутатов.
Первый заместитель председателя облисполкома Н. Дмитриев проинформировал «Крестьянку»: движение автобусов на маршрутах Калуга—Куровское и Калуга—Опытная станция организовано регулярное. На маршруте Калуга—Опытная станция введено расписание движения автобусов, согласованное с Воротынским поселковым Советом и с учетом пожеланий жителей пос. Росва и Опытной станции.
- О красоте своего села и живописной речке, протекающей рядом с ним, написали в журнал жительницы села Можары Сараевского района Рязанской области О. Курдяева и Е.Рыжова. Однако красоту эту не хотят замечать и сохранять, пишут они, руководители Сараевского молочного комбината. В реку сбрасывается обрат, другие отходы, загрязняется воздух... Рязанская областная санэпидемстанция, куда редакция направила письмо, проверила факты, изложенные в нем. Они подтвердились. Как сообщил главный врач станции З. Енина, администрации комбината даны конкретные предписания по улучшению санитарно-технического состояния сепаратного отделения, благоустройству территории, оборудованию площадки для отпуска обрата колхозам. Выполнение этих предписаний строго контролируется.
За нарушение санитарного режима главный инженер Сараевского молкомбината и мастер Можарского сепаратного отделения оштрафованы.
- В коллективном письме жители с. Красногоровка Гуляйпольского района Запорожской области сообщили в журнал о том, что местные органы власти не принимают мер для открытия в селе магазина с товарами первой необходимости.
Как сообщил редакции заместитель председателя исполкома Запорожского областного Совета народных депутатов В. Носенко, магазин не работал из-за отсутствия продавца, а также из-за ремонта помещения. Теперь ремонт произведен, продавец направлен в село Красногоровка, и магазин открыт. Ассортимент товаров расширен.
За нарушение организации торгового обслуживания сельского населения председателю правления Гуляйпольского районного потребительского общества Кулык В. Г. строго указано.


КОМАНДИРОВКА ПО ПИСЬМУ

ПЕЙЗАЖ С ТЕЛЯТНИКОМ

«Можно ли работать в телятнике, где крыша на одной половине обвалилась? Просим тебя, дорогая «Крестьянка», обрати на нас внимание, помоги. Можешь и фотоаппарат прихватить — наш пейзаж из окна конторы виден...» — написала в редакцию телятница Александра Иваненкова из колхоза имени Циолковского Калужской области.
Такие письма всегда горячо обсуждаются в редакции. На сей раз единодушно решили: надо разобраться на месте.
Первый взгляд из окна правления на тот пейзаж, о котором говорилось в письме: аккуратный животноводческий городок, 7 типовых помещений, даже издали видно, что добротных, крепких. Восьмое строится: лежат штабеля струганых досок, стоят плотницкие «леса»...
— Вот об этом самом телятнике Шура и писала,— поясняет председатель колхоза Дмитрий Васильевич Крамаров.
Будем реалистами: за две недели, прошедшие с того дня, когда было отправлено письмо в редакцию, нелегко развернуть такое строительство, найти материалы, а главное — людей, да к тому же в горячую пору страды. Видно, тревогу телятниц еще до приезда корреспондента разделило и правление колхоза, приняло меры...
Что же произошло в животноводческом городке деревни Ищеино?
Штормовые ветры, бушевавшие над Калугой в середине мая, расшатали крышу телятника, и она упала «наветренной» стороной на потолок. Случилось это ночью, людей в помещении не было. Не пострадали и находившиеся здесь 175 телят: потолок стоял крепко.
Наутро приехали вызванные из района специалисты: главный инженер-строитель райсельхозуправления Г. В. Самарин, скрупулезно обследовав место происшествия, дал заключение: опасности нет, работать можно.
Заключение заключением, а неуютно, скажем честно, работать с опаской: где-то хрустнуло, что-то зашуршало...
Между тем председатель в эти прошедшие три дня пытался найти возможности, чтобы поскорее сделать ремонт. Только не все сразу получалось... Прислал он в телятник плотников во главе с бригадиром Н. Д. Сухановым. Установили пока, до ремонта, подпорки под потолок. Толстенные балки вроде бы держали прочно, но уже само их присутствие тревожило телятниц: значит, все же надо чем-то подпирать, значит, все же опасность есть... Тогда и написала Александра в редакцию.
...Не обиделся на это Дмитрий Васильевич, не стал перечислять, сколько телефонных звонков сделал, чтобы в районе, у соседей помощь получить, пусть «заимообразно», сколько порогов обивал, да напрасно: у всех в страду своих дел хватает... Что толку оправдываться: телятницам не оправдания — реальная помощь нужна. Сказал только:
— Подскажите, чем еще могу сейчас помочь, хотя бы временно? Сами знаете, новое помещение только в будущем году сдадим. Старое тоже отремонтируем, и капитально,— когда стройбригада закончит плановую работу, мое слово! А пока, может, еще какой выход на это время найдем? Давайте вместе думать.
Выход нашли такой: часть животных, что постарше, перевели в освободившийся на лето коровник (со времени происшествия не прошло и недели). Но нелегко оказалось работать «на два дома», да и коровник с его высокими кормушками естественно не был приспособлен к содержанию телят.
— Сил нет так работать, председатель!— пожаловались Крамарову.— Делай навес на улице, перегоним телят, и то легче будет...
Сделали навес. Еще не успели перегнать телят, как приехали строители (со времени происшествия прошло менее трех недель). Закипела стройка.
Может быть, не стоило бы и писать обо всем этом, раз случай оказался такой, когда вмешательство редакции не потребовалось. Сумел колхоз оперативно справиться с возникшей проблемой. Но вот эта спокойная настойчивость, с какой принимались посильные меры,— без демагогических словопрений и формальных посулов, весомость председательского слова — сказано-сделано! — чуткое внимание к настроениям колхозниц, особенно в сложный для них момент,— все это, согласитесь, стоит отметить. И чем ближе знакомилась я с жизнью хозяйства, тем больше видела примет подлинной и повседневной заботы о людях.
В ищеинском животноводческом городке благоустроена, выложена плитами территория, подведена вода, установлены электронагреватели, механизированы навозоудаление и раздача кормов.
Совсем рядом с городком — новое здание медпункта, где постоянно дежурит фельдшер, а раз в две недели тут ведет прием бригада специалистов из района — терапевт, гинеколог, педиатр, зубной врач. Дважды в год проводится тщательный профилактический осмотр животноводов и механизаторов. В лечебных, туристических путевках отказа нет. И жилье строится — отдельные домики на одну семью. На льготных условиях продает колхоз всем желающим скот и птицу, только бери, расширяй подворье. Еще и кормами помогает.
В соседней деревне — Коростелеве — построен отличный современный детский комбинат на 140 малышей (с перспективой: пока он загружен лишь наполовину). Специальный автобус отвозит детей утром и привозит их вечером домой. В Коростелеве находится и школа-восьмилетка с «продленкой», новый Дом культуры (в ближайшем будущем в эту деревню из Ищеино переедет центральная усадьба колхоза). И ассортимент сельских магазинов не постороннее дело для правления. При его содействии магазины сами «приезжают» к животноводам на рабочие места.
— Взяла тут одеяла ватные,— рассказывает бригадир животноводов А. Ионова,— чтобы не везти из универмага. Постельное белье, тюль, сапоги резиновые всегда привозят, другие ходовые товары. Джинсы вот наша молодежь понакупила — в городе, говорят, за ними очередь...
...Когда я спрашивала, с чего начинались эти добрые дела, то слышала в ответ: «Председатель распорядился...», «Дмитрий Васильевич надумал».
Интересное дело: многие черты «председательского стиля» узнавались, и в авторе письма в редакцию. Александра Иваненкова («золотая работница»,— отзываются о ней в колхозе) — человек целеустремленный, активный, неравнодушный. Работает она здесь недавно. Всего четыре года, как приехала. Муж ее слесарь, дочка ходит в школу, сын — в детский садик. Заработки у Иваненковой неплохие: не меньше 180 рублей в месяц, а в иные месяцы и больше 230... И дом отдельный, и подворье немаленькое...
Все нравится Шуре на новом месте, недаром она сюда постепенно «переманивает» свою родню из других мест области: сестра работает дояркой, два брата — трактористы... Но при этом не приучилась она жить своим благополучным домком, нет в ней этакого благодушного спокойствия, что сродни равнодушию. И, не боясь «испортить отношения», снова и снова корит председателя, что среди бетонного благополучия городка осталась неблагоустроенной дорожка, по которой подвозят корма к телятнику, что долго не решается вопрос с подменными телятницами (теперь, правда, они уже официально введены в штат), что рейсовый автобус Ищеино — Коростелево на лето отменяется...
Эта активность, неравнодушие и заставили А. Иваненкову взяться за перо, чтобы попросить редакцию о помощи, которая, к общему удовольствию, не потребовалась...
В сложной обстановке, когда случается непредвиденное, по-разному ведут себя люди. Так было и в колхозе имени Циолковского. Но происшествие выявило и общую черту в поведении телятниц, бригадира, председателя: умение делать свое дело самым добросовестным образом в любой обстановке, вместе искать решение возникающих проблем. И вот результат: сохранен молодняк, даже привесы не снизились. Сдержал слово и председатель: когда этот номер журнала готовился к печати, новый телятник, сохранивший от старого лишь исключительно добротный пол, уже принял своих постояльцев.
Н. СЕМКИНА
Колхоз имени Циолковского, Боровский район, Калужская область.

<- предыдущая страница следующая ->