скачать журнал

<- предыдущая страница следующая ->

КАПИТАЛ ПРОТИВ ЧЕЛОВЕКА

Как лисы проектируют курятник

Известно, что у президента США Р. Рейгана есть специальный чемоданчик, с которым он старается надолго не расставаться. В чемоданчике хранятся сотни карточек, тщательно подготовленных и рассортированных помощниками. Каждая — ответ на возможный вопрос, краткое изложение той или иной проблемы, удачная цитата, острота или не слишком затасканный анекдот. В общем, своего рода «чемоданная энциклопедия», справляясь с которой, хозяин Белого дома пытается предстать человеком не только светским и остроумным, но и знающим, компетентным, разбирающимся во всех тонкостях внутренней и внешней политики.
До недавнего времени никакой информации на тему «голод в США» в чемоданчик заложено не было. Этой проблемы для президента просто не существовало. Ситуация как две капли воды напоминала ту, что сложилась одно время с безработицей: тогда президент упорно отказывался верить, что в Штатах — до 10 миллионов безработных. Байка, выданная журналистами, пожимал он плечами. Россказни... И в доказательство показывал рекламные объявления газет: «Требуются...» Действительно требовались. Только высококвалифицированные инженеры, эксперты высших категорий и менеджеры крупных предприятий.
Когда были опубликованы данные о том, что безработица охватила 10 процентов населения, а кое-где и до 16, когда заговорили о возвращении «великого кризиса», отрицать безработицу стало невозможно.
Точно так же Рейган не хотел признавать и голод в США. «Для голода в Америке нет никаких причин, никаких разумных оснований», — клялся президент осенью, выступая по случаю Всемирного дня продовольствия. «Если даже одному американскому ребенку приходится лечь спать голодным... это — национальная трагедия», — говорил он в другом своем выступлении.
Однако во время проведения специального обследования 20 процентов опрошенных признали: иногда им нечего дать детям на ужин, комментировала президентские слова газета «Вашингтон пост». Бюро переписи США окончательно свело на нет президентский пафос сообщением: доходы 15 процентов населения (и это самый высокий показатель за последние 17 лет) не достигают официально установленного уровня бедности. Та же «Вашингтон пост» вздыхает: у 30 миллионов людей в США ежедневно сосет под ложечкой. Не у 30, а 46 миллионов, поправляют общественные организации. А мэры американских городов утверждают: голод стал проблемой номер один.
Проблему номер один, какой бы «безосновательной» и «беспричинной», на взгляд президента, она ни была, игнорировать трудно.
Вот и пресса ею занялась. «Представьте, — обратилась к читателям газета «Нью-Йорк тайме», — что вы президент Соединенных Штатов. Что бы вы сделали, если бы ваши сограждане начали голодать:
а) накормили бы их;
б) создали бы специальную комиссию:
в) сократили бы расходы на оказание продовольственной помощи?
Читатели, как правило, — продолжала газета, — выбирали первый вариант ответа. Президент Рейган отвечает на него вторым и третьим». Точнее же — третьим и вторым. Президент, конечно, не писал в газету писем. Но он действовал — и тем ответил. Все ассигнования, что не касаются нужд Пентагона, Белый дом сокращает. Продовольственные программы помощи детям бедняков при Рейгане урезаны на треть. 7 миллиардов долларов удалось «сэкономить» на программе продовольственных талонов (бесплатные талоны, которыми можно рассчитываться, приобретая продукты). Число безработных, получающих эти талоны, резко сократилось из-за того, что была снижена минимальная норма дохода, дававшая право на талоны. А без них не может прокормить семью каждый десятый американец... «Администрация утверждает, что урезает только ненужные расходы, отказывая в помощи «самым богатым» из бедняков, — пишет «Нью-Йорк таймс». — Фактически же сокращены размеры пособий даже для тех людей, чьи доходы значительно ниже официального уровня бедности». И вот в минувшем году даже в американской столице на 50 процентов больше людей выстраивались в очереди за бесплатной тарелкой супа. Но церкви и благотворительные организации, пытающиеся дать хоть какое-то пропитание голодным, такой поток людей накормить не могут.
Большая часть голодных ртов Америки — дети и женщины. Институт по изучению политики США приводит цифры, которые вряд ли попадут в чемоданчик президента: голодает свыше 4.5 миллиона детей. Многие из них страдают заболеваниями мозга, вызванными недостаточным питанием в предродовой и младенческий периоды. В одном только штате Нью-Йорк четверть всех детей до пяти лет и пятая часть подростков до 17 лет каждый вечер ложатся спать голодными.
В Америке полным ходом идет процесс, который назвали «феминизацией бедности»: почти половину бедных семей возглавляют женщины. Особенно тяжело приходится матерям-одиночкам с темным цветом кожи. С хлеба на воду перебиваются 68 процентов семей с несовершеннолетними детьми, которых тянет на себе мать-негритянка. Испаноязычные семьи «отстают» всего на один процент.
«Меня глубоко волнуют масштабы той проблемы, которой вообще не должно существовать в нашей могучей и богатой стране», — наконец, заявил президент. А сделав такое заявление, создал комиссию. И, как водится, потребовал от нее «правды, и только правды» — доклада, в котором «ничего не утаивалось бы» и который вразумил бы Белый дом, а вместе с ним и голодных, как жить дальше. Это на словах. А на деле... «Репутация некоторых видных членов этой комиссии такова, что включать их в нее — все равно, что поручать лисам проектировать курятник», — иронизировала та же «Нью-Йорк таймс». И не без оснований.
Вот доктор Джордж Грэхэм из университета имени Джонса Гопкинса. «Проблеме голода придается оттенок чрезмерной сенсационности — говорит он репортерам. — Качество питания граждан нашей страны, включая и лиц с низким уровнем доходов, весьма хорошее и постоянно улучшается».
Его достойный коллега — Дж. П. Болдак, который занимается в Белом доме контролем над ценами, ратует за резкое сокращение федеральных ассигнований на оказание продовольственной помощи. Третий член этой комиссии (всего их тринадцать), Кеннет Кларксон, лично участвовал в выработке решений о резком сокращении расходов, направленных на искоренение голода. «В общем, — заключает «Нью-Йорк таймс», — если в комиссии и есть люди, которые призывают активизировать усилия правительства на искоренение голода, то им будет нелегко добиваться того, чтобы к их мнению прислушались...»
Накормить голодных в США куда труднее, чем оклеветать их. И вот, признав, наконец, существование проблемы, президент и его люди предлагают свое толкование ее. Рейган как-то рассказал историю, в которой высмеивается программа продовольственных талонов. Суть анекдота в следующем: некий молодой человек покупает апельсин и расплачивается талонами на сумму в 10 долларов. Ему дают сдачи наличными, и на эту сдачу он покупает бутылку виски...
В реальной жизни подобное невозможно хотя бы потому, что наличными сдачу с талонов дают лишь в том случае, если в сумме она составляет менее одного доллара. Но, делая широкие обобщения на основе подобных анекдотов, президентская команда добилась своего. «Ньюсуик» констатирует: изменилось отношение общественности к беднякам и программам, направленным на оказание им помощи. Сочувствие уступило место подозрительности. Новое поколение американских налогоплательщиков выросло, читая не о голодных бедняках, а о «злоупотреблениях в программе продовольственных талонов».
Помощник президента Эдвин Миз, под стать своему шефу, сомневается: а не врут ли насчет голодных детей? «Мне неизвестны сколько-нибудь убедительные данные, которые свидетельствовали бы о том, что голодные дети действительно есть... Я думаю, что некоторые обвинения носят чисто политический характер...» Ну, а к суповым кухням, божится Миз, «идут потому, что еда там бесплатно, а это проще, чем платить за нее». Консервативная научная организация «Херитидж фаундейшн», в недрах которой родилось большинство рейгановских программ, идет еще дальше: голодные, заявляет она, сами виноваты в своих бедах. Программ продовольственной помощи не хватает, утверждают эксперты «Херитидж фаундейшн», только потому, что многие семьи... «не умеют вести бюджет».
Проработав три месяца, комиссия пришла к выводу, что, хотя «голод существует» в Соединенных Штатах, «заявление о широких масштабах голода невозможно документально подтвердить». То есть «существуют люди и целые семьи, которые к концу месяца сталкиваются с очень острым дефицитом в бюджете и не могут купить еду...». Проще говоря, голодают? Но нет, этого комиссия признать не может.
Доклад комиссии не удовлетворил даже конгресс. А сенатор Панетта назвал доклад «разочаровывающим», отметив: его авторы забыли указать, что проблема голода стала «гораздо острее, чем во все последние годы». Он увидел в рекомендациях комиссии шаг к «ликвидации многих усилий помочь тем, кто действительно нуждается».
Интересно, что из этого помощники президента отберут для «чемоданной энциклопедии» Р. Рейгана?
Л. ЕЛИН
У этой женщины нет ничего. Даже адреса.


Писатель продолжает разговор, начатый в предыдущем номере

ЛЮБОВНЫЙ МНОГОУГОЛЬНИК
Леонид ЖУХОВИЦКИЙ

«УВИДЕЛА ЕГО ЖЕНУ...»
Вот пишет женщина из Ворошиловградской области. Зовут Галиной, фамилию просит не упоминать. Письмо длинное, приведу лишь отрывки.
«У меня уже большие дети, муж, словом, семья. К сожалению, с мужем не клеилось. Было страшное одиночество вдвоем, жила только детьми.
В мое одиночество без стука вошел другой человек. Сколько стихов я посвятила этому человеку, его глазам, добрым и суровым, его волосам, черным и непокорным, его мозолистым рукам, крепким и нежным. Он оказался моим идеалом. Позже я узнала, что он моложе меня, женат, дочь у него. Мне было стыдно перед совестью, но я ничего не могла с собой сделать...
Хотелось узнать, с кем жил рядом столько лет мой любимый человек. Я увидела его жену. Она твердила, что он нехороший, что не нужен ей. Я почувствовала, что они чужие люди, и он стал мне еще дороже...
Нас стала преследовать его жена, стала обзывать меня грязными словами, от которых у меня разрывалось сердце, ведь я не могла доказать, что я не такая, что люблю сильно и беспредельно, чистой и нежной любовью, что все это не просто так, а любовь с большой буквы...
Я решила окончательно, навсегда замкнуть свои необузданные чувства в себе, уйти от него, но сохранить в душе каждую встречу, каждое слово, каждое прикосновение этого человека.
Но случилось непредвиденное.
Он ушел в отпуск. После отпуска я его встретила. Тут явилась жена с подругой, оскорбляли меня в его присутствии.
Мне срочно надо было ему сказать то, что касалось нас обоих. Но он почему-то предложил говорить все при ней. До боли сжалось мое сердце, ведь не могла я сказать этим людям то, что было святым и чистым, — я ждала ребенка!
При мне она грозилась подать на развод, он упрашивал не подавать. Не знаю как, но они обошли меня стороной, и я осталась стоять униженной и оскорбленной. В таком состоянии он оставил меня! Во мне билось само отчаяние.
Я бежала за ними, просила его остановиться, но он сел в троллейбус. В этом троллейбусе оказалась и я. Он стоял с ней, мило улыбался, разговаривал. Когда сошли на остановке, я за ними куда-то шла, останавливала его, но он не останавливался. Я чувствовала, что в любую минуту могу упасть.
Смутно помню, что я ударила его по лицу.
Через несколько дней — больница.
Совсем одна...
Он не являлся. Меня жгла жалость, что я посмела поднять руку на любимого человека. Прошел месяц, и я, теряя гордость, ищу встреч.
Может, это я во всем виновата? Слишком себя жалею? А может, просто я эгоистка?»
Простим Галине чрезмерную взволнованность и яркость стиля: она ведь прислала письмо, а не протокол событий, да и состояние ее, прямо скажем, к спокойному анализу происшедшего не располагает. У нас же, читающих ее лихорадочные строки, такая возможность есть.
Итак, что случилось с автором письма?
Думаю, вот что: взрыв яркой и яростной, трудно контролируемой страсти.
Само по себе это чувство вполне достойное и даже необходимое: только безнадежный ханжа рискнет утверждать, что мужчину и женщину бросает друг к другу исключительно взаимное уважение. Но нелишне заметить, что взаимное уважение и в пылу страсти желательно сохранять.
«Может, просто я эгоистка?» — спрашивает Галина. Приходится согласиться: да, в этой истории Галина повела себя как эгоистка.
Не сомневаюсь, человек, в которого влюбилась Галина, значил для нее очень много. Но ведь и для жены он значил очень много. Не знаю, при каких обстоятельствах Галина «увидела его жену». Но понять ее она явно не попыталась. Нескольких отчаянных фраз оскорбленной женщины оказалось достаточно для вывода: они, мол, чужие люди. Галина не увидела в его жене страдающего человека. Стоит ли удивляться, что и жена не увидела страдающего человека в ней?
У Галины мог быть ребенок, и ее смятение вполне естественно. Но ведь у любимого человека ребенок уже был. Как понять, что собственная беременность начисто заслонила от автора письма чужую дочь?
«Хочу быть счастливой с тобой» — это еще не любовь, в лучшем случае страсть. Любовь — это «хочу, чтобы ты был счастлив». Это в первую очередь забота о любимом.
Галина заботилась о любимом весьма своеобразно. Скандал на троллейбусной остановке и пощечина на улице явились достойным завершением взрыва эгоистичной страсти.
Вполне допускаю, что жена у любимого человека не сахар и не мед. Но, думаю, он решил остаться с ней не случайно. Скандал, устроенный автором письма, убедил его, что другая женщина может оказаться еще хуже. Так что Галина невольно укрепила семью, стоявшую на грани разрушения.
В этой тягостной истории плохо было всем. Галина жалела только себя, о других не думала. Вот и другие ее не пожалели.
Что делать! На заботу отвечают заботой, на эгоизм эгоизмом...
Любовь, если она любовь, позором не бывает. Хоть безответная, хоть несчастная, хоть «незаконная». Сплетники распускают языки, ханжи злорадствуют? Никого не слушай, если права! Но разве Галина права?
В ЗАЩИТУ «НЫНЕШНЕЙ ЛЮБВИ»
«...Читаешь про нынешнюю любовь, и становится тошно. Особенно женские письма в газеты и журналы. Сплошные жалобы, измены да разводы. А где верность, достоинство и честь? Где настоящая любовь, про которую писали классики? Неужели она так и кончилась в прошлом веке?
Конечно, техника с тех пор шагнула далеко вперед, в каждом доме телевизор, а то и машина. Но вот чувства, мне кажется, стали беднее. И гордости меньше, достоинства. В тургеневские времена ни дворянки, ни крестьянки на семейную жизнь в газеты не жаловались.
Я была замужем, разошлась, живу с дочкой одна. Но ни на какие компромиссы идти не намерена. Я считаю: если нет настоящей любви, пусть уж лучше не будет никакой. И дочку такой воспитываю. Чтобы уважала сама себя, чтобы умела жить, любить, а если придется, то и страдать, как жены-декабристки, а не сегодняшние девицы из какой-нибудь дискотеки...»
Должен сказать, что столь печально на нынешние нравы смотрит не только преподавательница математики из Магнитогорска. Тоска по возвышенной любви прошлых эпох — явление довольно распространенное, как и полубрезгливое осуждение «любви нынешней».
Но что стоит за этим осуждением и за этой тоской? Реальность или иллюзия? Неужели действительно кривая наших сердечных отношений из эпохи в эпоху неудержимо катится вниз?
Если судить по читательской почте, время от времени попадающей на страницы газет и журналов, все обстоит именно так.
Но правомерно ли судить по почте?
Представьте на минуту: вы провели день в поликлинике и на основании увиденного утверждаете, что весь город населен исключительно хворыми людьми. Ведь вам с утра до вечера попадались только больные!
Нелепая логика? Конечно, нелепая.
Здоровые в поликлинику, как правило, не ходят, это естественно. Но ведь и счастливые в газету, как правило, о любви не пишут — это тоже естественно.
Ну, с чего бы, например, человек, у которого все в порядке, взялся за перо? И что бы он, любопытно, написал в газету? «Уважаемый товарищ редактор! Месяц назад поехал в отпуск и познакомился с замечательной женщиной. У нас любовь с первого взгляда, да такая, что оба сходим с ума от радости. Разрешите поделиться подробностями...» Так, что ли?
А вот тот, кому плохо, нередко пишет незнакомым людям. И ничего странного в этом нет: ему нужен совет, нужна помощь, а помощь не стыдно просить у любого, кто может помочь. И в редакциях к таким письмам особо внимательны, что абсолютно правильно: место пожарного там, где пожар. Так что голос беды на газетной полосе так же естествен, как жалоба больного в поликлинике.
Я глубоко уважаю жен сосланных декабристов, чей женский подвиг по справедливости живет в веках. Однако будем справедливы и к нашим непрославленным современницам, чья любовь, терпение и стойкость не известны никому, кроме соседей да родственников, да и те оценивают их по-всякому, в диапазоне от святости до дурости. Что и говорить, соседская Зина, которая почти полвека прожила с пьющим конюхом, но детей подняла, войну пересилила, дом сохранила, мужа своего неидеального любила, выручала и от многих опасностей уберегла, жила и страдала не на том уровне, что, скажем, княгиня Трубецкая. И в Сибирь не ездила, и с губернатором за мужа не спорила, да и с властью выше участкового милиционера никогда не сталкивалась. И героиней исторического фильма Зине не стать — не тот антураж: ни дворцов, ни балов, ни горничных. Но. думаю, судьба ее не легче, любовь не меньше, а характер не слабее, чем у русских женщин прошедших эпох.
Это я говорю, конечно же, не к тому, чтобы поубавить славы героиням прошлого — они ее заслужили сполна. Но вовсе не обязательно возвеличивать их за счет наших скромных современниц, которые если чем и уступят, так разве тем, что поэма некрасовской силы о них еще не написана...
Не думаю, чтобы в наш век человеческие чувства стали беднее. Скорее наоборот — богаче и тоньше. Век назад сплошь и рядом замуж не столько шли, сколько выдавали, в семью брали не любимого человека, а работницу. Не случайно ведь возникла горькая, утешающая пословица: стерпится — слюбится. Да, терпели, и некоторые через это терпение начинали любить. А другие просто терпели всю свою жизнь. Терпели, ибо деться было некуда: для подавляющего большинства развод был практически нереален.
Супруги из высших сословий в самом уж тягостном случае могли разъехаться, как Анна Каренина с мужем. Крестьянам, мещанам, даже купцам помельче разъезжаться было некуда. И личные проблемы решались всяко: и ядом, как в лесковской «Леди Макбет Мценского уезда», и кнутом, как в горьковском «Выводе», и самоубийством, как в знаменитой «Грозе».
А что в те времена женщины на семейные беды в прессу не жаловались, это точно. Но вряд ли причиной тому было достоинство: дворянки просто боялись огласки, крестьянки к тому же не умели писать.
Нет, не стоит нашей современнице завидовать бедным и бесправным своим прабабкам...
ЦВЕТЫ И КАРТОШКА
Когда кто-нибудь из знакомых заводит разговор о назревающем разводе и требует совета, я почти всегда отвечаю однозначно:
— Не разводись!
И не потому, что теперешняя его семейная жизнь хороша: будь хороша, не думали бы о разводе. А потому, что новая, может, будет еще хуже.
Сейчас, раз все же советуется, значит, терпеть можно. А вот что будет потом...
Мораль тут ни при чем, все мои соображения чисто практические.
У каждого из нас в характере есть свои плюсы и минусы. Привыкаем мы друг к другу долго и трудно. А привыкнув, начинаем в близком человеке обращать внимание только на недостатки: именно они мешают жить, на них натыкаешься ежедневно, то и дело царапают и просто надоедают. А достоинства — что достоинства! Прошел год-другой — и они уже кажутся нормой, не замечаются, забываются, как забываем мы зимой про теплую печь. Вот остынет — сразу вспомним!
Сорокалетний механик разошелся с женой: была типичная клушка и совершенно его не понимала. Новая понимает прекрасно, поговорить с ней — одно удовольствие, даже посоветоваться. И в гости пойти приятно — ни за одно слово не приходится краснеть... А вот домой возвращаться — это дело другое. Набросано, наставлено, грязно, посуда в мойке только что не мхом поросла. Оно в общем-то не проблема и самому перемыть дюжину тарелок, и щи сварганить не вопрос, но нет привычки. Не приучен. Привычка как раз к другому: хозяин пришел домой, а дома все блестит. И обед на столе, как маленький праздник. И наволочка накрахмалена, и пижама отглажена.
Нет, не хлебом единым жив человек! Но уж больно уныло выглядит сухомятка на газете. И лезут в голову разные угрюмые мысли, что в принципе поговорить с умной женщиной можно и раз в неделю в гостях, а дом держится не на разговорах.
И дело вовсе не в том, что вкусный ужин важней умной беседы. Дело в привычке: переучиваться трудней, чем учиться. А тот, кто приладился каждый вечер обговаривать завтрашние планы с умницей женой, без этой возможности при любых харчах просто задохнется: он так привык!
И женщинам не проще. Говорят, они привыкают быстрее. Но бывает по-всякому. Иногда быстрее. Иногда для новой привычки и целая жизнь коротка.
Помню историю, которая в кинокомедии вполне показалась бы смешной.
Молодая женщина постоянно жаловалась на мужа: тюфяк, зануда, ни честолюбия, ни твердости, даже перед подругами стыдно. С таким все равно что с бабой.
Он, кстати говоря, и перед разводом вел себя по-бабски, уговаривал, даже просил прощения — хотя его-то за что было прощать? Само собой, не простила, тем более, что уходила не в белый свет, а к мужику, от которого голова шла кругом.
«Слепая неделя» с новым возлюбленным растянулась месяца на два и прошла упоительно. Были, правда, кое-какие мелочи, но моя приятельница не мелочилась. Наконец-то рядом был мужчина — яркий, щедрый, с характером. За такого не стыдно!
Потом начались будни. И оказалось, что достоинства, прекрасные для праздника, не столь хороши в ежедневном быту.
Тюфяком своим привыкла командовать: сходи, купи, принеси. Теперь же на любую просьбу новый друг жизни посылал ее очень далеко. Если полемика затягивалась, прерывал ее шутливой, но достаточно ощутимой затрещиной, обижаться на которую было нельзя, потому что это юмор. Мужская широта, надо признать, осталась, щедрость даже возросла, но, увы, никак не сочеталась со скромной зарплатой, а в преферанс новому мужу не везло, так что молодой супруге приходилось постоянно одалживать пятерки у соседей и подрабатывать всюду, где можно.
На этом ярком фоне прежний тюфяк стал казаться чуть ли не идеалом. Но что толку! Поезд ушел, у тюфяка была уже своя жизнь, свои страдания.
Кончилась история санаторным отделением психиатрички — в кинокомедии, наверное, и это выглядело бы смешно...
И опять я не хочу утверждать, что бывший муж был хорош, а новый плох. Наверное, в принципе можно приучить себя к любому супругу, хотя и трудно. Но переучиваться еще трудней.
Как-то я оказался свидетелем разговора почти символического. Женщина чуть не со слезами умиления рассказывала приятельницам, как новый ее знакомый на встречу в воскресенье пришел с цветами. Приятельницы завистливо вздыхали.
— Мой-то дурак, — возмущалась женщина, — хоть бы раз за десять лет догадался!
— А где он был в выходной?
— Да где ж ему быть? Картошку копал. Как выходной, так носом в землю.
В тоне женщины было явное осуждение — муж с картошкой проигрывал поклоннику с цветами по всем статьям.
Мне это показалось несправедливым, и я бестактно заметил, что цена букетику от силы полтинник. Это прозвучало почти неприлично. Женщина поджала губы, а одна из собеседниц язвительно указала мне, что важна не цена, а внимание. Спорить дальше я не решился. Но про себя подумал, что и вниманию тому цена не больше полтинника. Для того, чтобы явиться на свидание с букетиком, не нужно ни любви, ни уважения, а только соответствующее воспитание да некоторый опыт в обращении с прекрасным полом. Даже средней руки сердцеед прекрасно знает, как цветы действуют на женщину...
Букетик — столь мощный символ любви, что вполне заменяет саму любовь.
Букетик праздничен, картошка буднична. Цену картошке понимаешь, только когда ее нет...
Каждому из нас нужна разрядка, нужна неожиданная радость, и праздники, конечно же, необходимы. Однако нельзя забывать, что жизнь строится не на праздниках.
Но многих странах есть замечательный обычай — карнавал. Неделя, а то и две в году отводятся открытому, раскованному веселью. Человек надевает маску, выходит на улицу, растворяется в толпе и радуется жизни, как умеет. Маска, как броня, защищает от постороннего глаза. Некрасивая ведет себя как красавица, застенчивый — как смельчак, маска знакомится с маской, не испытывая ни стыда, ни страха.
Кому как, а мне этот обычай нравится: даже неделя радости может светить весь год. Но безнадежна, а порой и трагична попытка превратить всю жизнь в карнавал.
...Середина шестидесятых. Красивая пятикурсница громко, с вызовом, говорит перед разводом:
— Жизнь у нас одна, другой не будет. Имеет смысл оставаться вместе, пока звучит музыка! Цыплят по осени считают. Но кому охота думать про осень весной?
С тех пор прошло почти двадцать лет, и музыка звучала еще не раз. Осень пришла быстрее, чем ожидалось, с цыплятами получилось не слишком хорошо. Где-то в уральском поселке у бабки растет дочь — хмурая девочка со своим отношением к музыке. А сорокалетняя женщина, сполна вкусившая прелестей карнавала, смотрит на мир подозрительно и зло.
Не будем злорадствовать, не будем ехидно вспоминать басенное: «Ты все пела? Это дело: так поди же, попляши!» — любовь, даже короткая, даже переменчивая, заслуживает уважения и сочувствия. Но как понять озлобленность? Ведь музыка-то все же звучала?
Любой автолюбитель знает: новая машина то и дело барахлит. Дергается, «не тянет». Детали двигателя притираются друг к другу, «обкатываются», и лишь после этого мотор начинает работать на полную мощность. Моя же знакомая постоянно существовала в режиме психологической «обкатки». Сама не заметила, как душу вытравили и ожесточили постоянные перестройки...
Но будь дело только в этом, беда была бы не столь велика: наживают же люди со временем новые привычки. Даже то, что рушится дом, где все до щели в полу, до гвоздя в стене, до веревки на балконе твое, пережить можно: ведь и при переезде дом как бы разваливается, чтобы затем восстановиться на новом месте.
К сожалению — и это становится ясно лишь потом, — при разводе рушится не дом, а мир.
Есть такое насквозь банальное выражение: любовный треугольник. Это означает — она, он и она. Или — он, она и он. Трое, из которых кто-то лишний. После мучений, колебаний, скандалов и новых мучений треугольник, как правило, разваливается и остается пара — иногда та же, что была первоначально, иногда в новом сочетании.
Этому новому сочетанию как раз и предшествует развод.
К сожалению, банальнейшее выражение грешит еще и неточностью. При разводе распадается вовсе не треугольник. Тут вернее говорить о любовном многоугольнике с не поддающимся учету числом сторон.
Она — он — она. Он — она — он. Трое. Но ведь еще и дети, порой у всех троих. Еще и родители, порой у всех троих. Еще и общие друзья, которым, хочешь не хочешь, приходится хотя бы формально выбирать чью-то сторону или, как минимум, как-то себя вести. А как? Безошибочней всего — никак. То есть по возможности переждать в отдалении, пока все утрясется, пока не осядет пыль на месте рухнувшего дома, пока бывшие близкие в слезах и ругани не поделят кирпичи.
Мир, окружающий нас, огромен. Мир, в котором каждый из нас, по сути, существует, весьма невелик: семья, родные, друзья, соседи, сослуживцы. Этот малый мир, такой вроде бы нехитрый, наживается десятилетиями и составляет, видимо, самое ценное из всего, что мы наживаем. Почти все в нем практически незаменимы: других одноклассников не будет, других однокурсников никто не даст, а новые приятели, сколько их ни заводи, не всегда могут заменить единственного старого друга. Малый мир удобен, обношен, насквозь понятен, и потому почти незаметен, и потому почти не ценим. Он. как воздух, которым дышим, просто есть. Есть, и все.
Но, когда он рушится, человек, вчера еще надежно защищенный, вдруг остается один на сквозняке. Страшно!
Конечно, можно — и нужно! — решать разводные проблемы интеллигентно и благородно, как положено между порядочными людьми. Конечно, можно — и нужно! — отношения сохранять нормальные и даже хорошие: ну, перестали быть близкими, но ведь остаться близкими друзьями никто не запрещал. Все верно — и можно и нужно.
Но даже если так и получается, а это нелегко по множеству непредсказуемых причин, малый наш мир все равно начинает ползти и падать. И у родственников свои понятия о порядке и чести. И у соседей свои суждения о правых и виноватых. И вдруг выясняется, что друзья дружили с нами не просто, а домами: и как им быть теперь, когда дома больше нет?
При всем старании многоугольную проблему внутри треугольника не решить. Тяжелое это дело — развод.
Я вот начинаю подозревать, что далекие наши предки, выдвинувшие идею о святости семьи и грешности развода, были не фанатиками и не ханжами, а просто очень практичными и житейски мудрыми людьми. Они понимали, какая беда — крах любовного многогранника, и всеми средствами пытались его предотвратить. Примерно как бабушки нынче стращают детей: мол, будешь баловаться со спичками, придет баба-яга, зажарит тебя и съест. Знают, что врать стыдно, а врут — боятся пожара.
Мы не дети. Ни в грех, ни в бабу-ягу не верим. Разводимся...
Фото Б. ЗАДВИЛЯ и М. ВЫЛЕГЖАНИНА.


ПОЭТИЧЕСКИЙ КЛУБ

ЛЕОНИД ЛАТЫНИН

Леонид ЛАТЫНИН — автор нескольких поэтических сборников и книг переводов. Ему присуще пристальное внимание к духовному миру героев — миру сложному, чутко откликающемуся на все земные заботы. Леонид Латынин живет и работает в Москве. В «Крестьянке» публикуется впервые.

РУСТАМОВ ЛЕС
По сведениям местных жителей, длина этого леса восемь километров...
Прошлое покоится в тумане,
В памяти видны лишь маяки...
Рукотворный лес в Нахичевани
Смотрит на меня из-за реки.
Тополя стройны, как кипарисы,
Ягод тута кисло-сладок сок...
Этот лес, как выстрел биссектрисы,
Жизнь со смертью надвое рассек.
Не забыть мне имени Рустама,
Это имя гению сродни.
Лес живет средь гомона и гама,
Среди птичьих свистов и возни.
Не герой Рустам и не предтеча.
Не добытчик слова и идей...
Жил старик, бранившим не переча,
Без особых мыслей и затей.
По ночам с ружьишком бедно-худо
Виноградник верно сторожил,
А потом и начиналось чудо,
А ему казалось, просто жил.
Просто орал железную лопату,
Ветку тополиную срезал,
Не по долгу, даже не за плату
В грудь земли полуденной вонзал.
Где трава от зноя изнывала,
Где земля черства и тяжела,
Жил Рустам не много и не мало,
Прежде чем судьба изнемогла.
Он ушел из жизни незаметно,
Лет десяток с небольшим назад,
Веривший в работу беззаветно
Без отличий, званий и наград.
Но людская память справедлива,
Суд молвы не сух и отвлечен,
Лес зеленый, выросший на диво,
Именем Рустама наречен.
Малый прутик за день и не боле,
Жизнь спустя — бессмертия пора.
Лес Рустамов в яви и глаголе —
Имя безымянного добра.

ЗАКЛЯТИЕ
Уходит речь из памяти моей,
Тепло руки в ладони остывает...
Прошу тебя, и музыку развей,
Которая в душе моей витает.
И этот жест, что бережней крыла
Птенца слепого в сгорбленной ладони,
И эту весть, что женщина была
Попутчицей нечаянной в вагоне.
Освободи от смуты наконец,
От ожиданья жаркого озноба,
От этих двух невидимых колец,
Связавших нас невидимо до гроба.
От страха новой встречи сохрани,
От всех надежд, что сердцем завладели,
Пусть ночи все и все любые дни
Для нас не собираются в недели.
Одно прошу у правящих закон,
Одной не излечить мне нежной жажды —
Оставь душе несовершенный сон,
В котором были счастливы однажды.

НОЧНЫЕ МЫСЛИ
Зачем мы так мучительно живем.
Себя казним и близких наших мучим,
И тот порок и пестуем и учим,
С которым жизнь ненужней с каждым днем?
Есть в каждой боли сети узелок,
Теснее сердцу биться в этой сети,
И, может быть, однажды на рассвете
Окажется последним твой рывок.
Остановись! Безумье — не сорвать
С живого сердца эту паутину,
Ты прожил только жизни половину
И не успеешь главного сказать.
Что жизнь тепла. И в ней добра немало.
Ты нужен так, как женщина — тебе.
Все исправимо в жизни и судьбе,
Покуда сердце биться не устало.
На вокзальной площади, в начале
Серого и стынущего дня
Я увидел женщину в печали,
И она увидела меня.
И мгновенье вдруг в водовороте
Глаз, локтей, разноголосых фраз
Жили мы на безымянной ноте,
Что навеки связывала нас.
Жили мы и щедро и беспечно
И судьбы не ведали иной,
Ни того, что время скоротечно,
Властно и над ней и надо мной.
Знать не знали, что сойдутся двери,
Что вагон растает не спеша,
И того не знали в полной мере,
Что дана нам общая душа.
И зачем мне знать, когда навстречу
Губ дрожанье, нежности волна?
Я еще успею, я замечу,
Как мне улыбается она.
Как идет, пружиня в каждом шаге.
Чуть вперед клонится голова...
Что слова на неживой бумаге?..
Что теперь напрасные слова?..

Рис. Ю. КАРПОВОЙ.

<- предыдущая страница следующая ->