скачать журнал

страница следующая ->

САЛЮТ, «АВРОРА»!

Три года пустовала вечная стоянка «Авроры» у Нахимовского училища в Ленинграде. Три года рабочие всех кораблестроительных заводов Ленинграда не покидали борт крейсера. Они решали трудную задачу, со многими неизвестными. Надо было вспомнить и восстановить до мельчайших подробностей, как выглядел крейсер в 1917 году. Зачем это потребовалось? Да для того, чтобы каждый ступивший на палубу «Авроры» в год 70-летия Великого Октября мог увидеть ее точно такой, какой видели «Аврору» петроградские мальчишки и девчонки в революционные дни, в октябре 1917 года.
Бросились к окнам нахимовцы:
— «Аврора» вернулась!
На набережных Невы стало людно и шумно, как в дни великих праздников.
Я в этот час тоже был там. Я прошагал за «Авророй» весь путь. Я видел, как поднимались крылья мостов на Неве. Казалось, что берега салютуют крейсеру, поднимая руку к козырьку. Я волновался, когда «Аврора» входила в узкие створы мостов, едва не касаясь их. Я слышал, как шумела забортная вода и волны ударяли о гранитные ступени набережных. Буксиры помогали кораблю добраться до места его вечной стоянки. Их было пять или шесть. Я не стал считать. Я даже старался не замечать их, а смотрел только на одну красавицу «Аврору».
И невольно в тот час я подумал о времени, когда без всякой посторонней помощи «Аврора» вошла в Неву и бросила якорь у первого городского моста. А потом по приказу из штаба революции грохнула авроровская пушка-шестидюймовка, огонь прожектора полоснул по фасадам дворцов на Неве, отряды рабочих, солдат и матросов бросились в бой за Советскую власть. Но это был только первый бой за свободу и равенство. Революцию хотели убить. Ее ненавидели бывшие правители России. Ее испугались правители в других странах. Поэтому война и интервенция еще не один год мешали новой жизни.
Вечером, после возвращения «Авроры», я спросил у своего отца, историка:
— Что можно было купить в 1918 году на 100 000 рублей?
Он почти сразу догадался, почему я спрашиваю об этом. Такую сумму пообещали в тот год на тайном собрании бывших капиталистов — торговцев мукой и хлебом — тому, кто устроит взрыв на «Авроре».
Крейсер стоял тогда в устье Невы, как часовой революции. Наступила зима, лед сковал Неву, а «Аврора» не тронулась с места.
Продолжение на стр. 6


ОКТЯБРЬ СЕМНАДЦАТОГО

Н. К. Крупская.
«6 ноября (24 октября) Ильич сидел еще законспирированный на Выборгской стороне в квартире нашей партийки Маргариты Васильевны Фофановой (угол Б. Сампсониевского и Сердобольской, д. 92/1, кв. 42), зная, что готовится восстание, и томился тем, что стоит вдали от работы в такой момент. Посылал через Маргариту мне записки для передачи дальше, что медлить с восстанием нельзя».
Э. А. Рахья, рабочий, связной между В. И. Лениным и ЦК партии большевиков.
«Решил идти к Владимиру Ильичу. На пути к его квартире кое-где раздавались уже выстрелы, а трамваи прекращали движение. Когда я ему сказал, что Керенский приказал разводить мосты, он вскричал:
— Ага, значит, начинается...
Я было не понял его и спросил:
— Что начинается?
— Революция начинается, — пояснил Ильич, — а с ней и революционные бои...
Мы попили чаю и закусили. Владимир Ильич ходил по комнате из угла в угол по диагонали и что-то думал...
Владимир Ильич категорически заявил:
— Едем в Смольный.
Для безопасности решил все-таки замаскироваться. В меру возможности переменили на нем одежду, перевязали щеку достаточно грязной повязкой, на голову напялили завалявшуюся кепку... Отправились, надеясь, что в таком виде его не очень-то узнают на улицах...
Дойдя до угла, мы встретили совершенно пустой трамвай, идущий из села Гражданка. Владимир Ильич предложил вскочить в него. Я согласился с условием, что Ильич ни с кем не будет разговаривать. Кондуктором была женщина. К моей досаде, Владимир Ильич начал расспрашивать ее, куда она едет, почему и т. д. Она сперва было отвечала, а потом говорит:
— Вот чудак, откуда ты только выискался? Неужели не знаешь, что будет революция? Мы едем буржуев бить!..
К моей досаде, Ильич начал рассказывать ей, как надо делать революцию, а я сидел как на иголках до тех пор, пока на углу Боткинской и Нижегородской трамвай свернул в парк, и мы пошли дальше пешком».
Телеграмма главного начальника Петроградского военного округа полковника Полковникова 25 октября 1917 г. верх. главнокомандующему.
«Доношу, что положение в Петрограде угрожающее. Уличных выступлений, беспорядков нет, но идет планомерный захват учреждений, вокзалов, аресты. Никакие приказы не выполняются. Юнкера сдают караулы без сопротивления; казаки, несмотря на ряд приказаний, до сих пор из своих казарм не выступили. Сознавая всю ответственность перед страною, доношу, что Временное правительство подвергается опасности потерять полностью власть, причем нет никаких гарантий, что не будет сделано попытки к захвату Временного правительства».
Н. И. Подвойский — председатель Петроградского Военно-революционного комитета, один из руководителей штурма Зимнего дворца.
«...Появившись в Смольном, Ленин стал непосредственно душой восстания и единовременно он же разрабатывал план работ открывающегося в тот день съезда. Воля пролетариата к восстанию выражалась в лице Ленина в этот день в твердом, настойчивом руководстве и в том, что он чрезвычайным нажимом не позволял отступать ни на минуту от темпа восстания».
Генерал Багратуни, начальник штаба Петроградского военного округа.
«Положение чрезвычайно трудное. Гарнизон никаких приказаний штаба округа не исполняет, но, по-видимому, и не выступает против правительства. Для окарауливания Зимнего дворца и вообще центра (то есть штаба, площади и прилегающих улиц) были сосредоточены все наиболее действенные части, т. е. школы прапорщиков. Нами была занята телефонная станция, но пришли кексгольмцы, и юнкера сдали ее без сопротивления. Государственный банк охраняла пехотная часть и два броневика, но сегодня утром броневики были окружены и, не оказав никакого сопротивления, сдались.
Были силы: три казацких полка и 9-й кавалерийский полк, но по нашему приказанию ни один полк не вышел. У нас остались училища и школы, около девятисот юнкеров. Все находятся в Зимнем дворце и некоторая часть в штабе округа. Кроме того в нашем распоряжении имеется две сотни офицеров».
Антонов-Овсеенко В. А. Член Военно-революционного комитета, один из руководителей штурма Зимнего дворца.
«Двенадцать часов 25 октября. По словам коменданта Петропавловки Благонравова, все в крепости готово, орудия накатаны на валы, обстрел Зимнего дворца можно начать по первому сигналу. Из Смольного сообщают, что захват всех правительственных зданий и вокзалов обошелся без кровопролития.
...Миноносцы из Гельсингфорса прибыли и с рассветом вошли в Неву. «Аврора» двинулась к самому Николаевскому мосту.
Ну вот, кронштадтцы идут — изрядно запоздали. Несколько тысяч молодых, стройных парней, с винтовками в надежных руках заполняют палубу транспорта. Говорю им краткое приветствие, именем Советской власти указываю цель: вот Зимний дворец — последнее прибежище керенщины, его надо взять. Сейчас они высадятся у Конногвардейского бульвара, войдут в связь с первым флотским экипажем и после артиллерийского обстрела атакуют Зимний. Я говорю им, гляжу на эти энергичные, нетерпеливые лица. Нет, этих нечего агитировать. Могучий молодой вал докатился из Кронштадта до Питера.
— Держись, Керенский! Да здравствует революционный Кронштадт! — невольно взволнованно и радостно заканчиваю я. «Урра-а!» — прокатилось по Неве грозовым предостережением».
Поручик А. Синегуб, один из участников обороны Зимнего.
«В освещенном коридоре толпятся какие-то юнкера... На ящике стоит какая-то фигура в солдатской шинели и орет отрывистые слова. Окружающие волнуются и гудят. Что такое, что за митинг? — проталкиваюсь вперед в стремлении среди общего гама уловить смысл бросаемых слов, говоримых с ящика... Наконец удается вслушаться... «Через пять минут «Аврора» откроет огонь. Через пять минут. И еще раз повторяю: кто сложит оружие и выйдет из дворца, тому будет пощада. Вас обманывают!» — вырвалось из груди говорящего. «Агитатор», — понял я, и холодок пробежал у меня по спине».
Н. И. Подвойский.
«В 21 час загремел орудийный выстрел. В морозном воздухе завыл снаряд. Первый, второй, третий... Выстрелы из орудий Петропавловской крепости наполнили ночь гулом... Наши части двинулись вперед, открыли ураганный и пулеметный и винтовочный огонь. Баррикады встретили их решительным отпором. Стрельба из винтовок и пулеметов с той и другой стороны смешалась в одной общей трескотне. Пули шлепали на противоположном от Штаба углу Невского. Звенели стекла, от стен летела штукатурка.
На углу Дворцового сада длинной линией сверкали ружейные огоньки и густой лентой пулеметные. Я взял взвод павловцев. Мы стали продвигаться по панелям ко дворцу.
Вдруг над головами поплыл тупой гул. Это «Аврора»... Стрельба прекратилась, замолчали пулеметы и винтовки, умолкли пушки. Наступила какая-то совершенно неправдоподобная тишина. И вдруг, разрывая ее в клочья, по площади понеслось из края в край громовое победное «ура»!
Воспользовавшись замешательством противника, матросы, красногвардейцы и солдаты ринулись вперед.
Это был героический момент революции, грозный, кровавый, но прекрасный и незабываемый. Во тьме ночи, озаряемые мечущимися молниями выстрелов, со всех прилегающих улиц и из-за ближайших углов, как грозные тени, неслись цепи красногвардейцев, матросов, солдат, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь, но ни на секунду не прерывая своего стремительного, ураганоподобного потока.
Лязг оружия, визг и треск тарахтящего по мостовой «максима», стук железных подков на тысячах тяжелых солдатских сапог, шум броневиков — все смешалось на Дворцовой площади в какую-то неописуемую какофонию.
Заглушая сухую непрерывную дробь снова заговоривших пулеметов и винтовок, вперемежку с другими, не поддающимися ни передаче, ни восприятию звуками, громовое «ура» понеслось дальше...
Одно мгновение — и победный крик уже по ту сторону баррикады!..
Матросы, красногвардейцы, солдаты под пулеметную трескотню волна за волной перехлестывали через баррикады. Вот они смяли первую линию защитников Зимнего и ворвались в ворота.
Двор занят. Летят на лестницы. На ступенях схватываются с юнкерами. Опрокидывают их. Бросаются на второй этаж, ломая сопротивление защитников правительства. Рассыпаются. Как ураган, несутся на третий этаж, везде по дороге сметая юнкеров. На узкой извилистой боковой лестничке трудно атаковать. Здесь юнкера отражают первый наш натиск. Но и эти защитники Зимнего бросают оружие... Солдаты, красногвардейцы, матросы широкой лавиной устремляются дальше и рассыпаются по всем комнатам дворца. Мы разыскиваем членов правительства. Вскоре подбегаем к одной из комнат — это Малахитовый зал, у двери которого на посту продолжал стоять юнкер, бледный как полотно.
— Здесь правительство, — сказал он, нерешительно преграждая путь.
— А здесь революция, — ответил один из сопровождавших меня матросов.
Мы открыли дверь и увидели растерянные фигуры членов Временного правительства...»
Телеграмма подполк. Ковалевского (исполн. должность комиссара Временного правительства при штабе верх. главнокомандующего) 26 октября 1917 г. комиссарам всех фронтов, армий и военных округов о свержении и аресте Временного правительства.
«Сообщаю обстановку данного момента в Петрограде: Невский до Мойки свободен от движения. От Мойки до Зимнего дворца и кругом все патрули матросов и солдат петроградских полков не пропускают никого. Остальные улицы свободны для движения, даже трамвайного. Вокзалы, телеграф и телефон заняты восставшими войсками. Около Смольного, где помещается штаб восставших войск, дежурят два броневика и несколько пулеметов на автомобилях.
...Фактическое соотношение сил таково, что до позднего вечера, когда началась осада Зимнего дворца, восстание происходило бескровно.
Восставшие снимали правительственные посты без всякого сопротивления. План восстания, несомненно, был заранее разработан и проводился стройно. Комитет Спасения никакими силами не обладает. Крейсер «Аврора» подошел к Николаевскому мосту и обстреливал Зимний дворец, где собрались члены Временного правительства, охраняемые юнкерами. Около полуночи Зимний дворец был взят приступом...»
В. Д. Бонч-Бруевич — соратник В. И. Ленина, участник Октябрьской революции в Петрограде, управляющий делами Совета Народных Комиссаров.
«В 2 часа 10 минут в ночь с 25 на 26 октября (с 7 на 8 ноября) Временное правительство было арестовано и препровождено под караулом в Петропавловскую крепость...
Скорым военным шагом по коридору торопится солдат-самокатчик, одетый в черную кожаную куртку и такие же шаровары. Через плечо у него дорожная сумка, которую он придерживает левой рукой.
— Где штаб Военно-революционного комитета? — обращается он к стоящим на часах у дверей двум красногвардейцам.
— А тебе кого?
— Ленина! Донесение...
Часовой поворачивается к двери и говорит товарищу:
— Так что требуется разводящий... Прибыл курьер. Без пропуска... В штаб... Требует Ленина...
Вышел разводящий. Опросил, откуда и от кого курьер.
— Из Зимнего дворца... От главнокомандующего Подвойского.
— Идем...
— Донесение! — говорит самокатчик, входя в дверь соседней комнаты. — Требуется Ленин.
Владимир Ильич подходит.
— Что скажете, товарищ?
— Вы и есть Ленин? — смотря с любопытством на Владимира Ильича, говорит самокатчик. Глаза его радостно поблескивают. Он быстро отстегивает клапан у сумки, достает листок бумаги, бережно передает его Владимиру Ильичу, беря под козырек, и кратко рапортует:
— Донесение!
— Благодарю, товарищ, — говорит Владимир Ильич и протягивает руку самокатчику. Тот смущен, схватывает руку Владимира Ильича обеими руками, пожимает, встряхивает, улыбается...
— Зимний дворец взят. Временное правительство арестовано. Отвезено в Петропавловку, — вслух быстро читает Владимир Ильич... И только дочитал, как раздалось «ура», мощно подхваченное красногвардейцами в соседней комнате...»
Материал подготовила И. КАРУСЕВА,
сотрудник Музея Великой Октябрьской социалистической революции


САЛЮТ, «АВРОРА»!

Начало см. на стр. 1
В начале января 1918 года бюро по борьбе с контрреволюцией перехватило письмо: «На ваше судно неизвестные люди собираются сделать покушение за крупную сумму денег...» Об этом сразу же сообщили в судовой комитет «Авроры». Потом пришло еще одно письмо. В нем тоже шла речь о деньгах, о 100 тысячах рублей, обещанных за взрыв на «Авроре». А в конце письма приписка: «Просим быть на страже, а то будет печально, если найдется негодяй, который согласится свою шкуру продать и всю трудовую массу», то есть весь трудовой народ. И подпись: «Сочувствующий II съезду Советов...» Это тому самому съезду, на котором Ленин провозгласил победу социалистической революции.
Прошел январь, февраль и половина марта. Ничего подозрительного не замечали охранявшие крейсер матросы и офицеры. На «Авроре» уже забыли о предупреждении: мало ли каких угроз не раздавалось в ту пору в адрес Советской власти.
30 марта в 8 часов утра стоявший вахту у трапа матрос Федор Найчук заметил, как по льду мимо носа крейсера прошел, часто оглядываясь, солдат. «Аврора» стояла метрах в ста от берега, и мимо нее по тропинке переходили Неву жители Васильевского острова. Но солдат своим поведением отличался от обычных прохожих. Он вдруг подошел к трапу и спросил Найчука:
— Товарищ, можно взойти на корабль?
— А вам кого надо? — тут же остановил его Федор Найчук.
— Я, — говорит солдат, — вчера проходил с работы и около вашего парохода нашел «гостинец» и сперва обрадовался. Когда же принес на квартиру, то развернул и осмотрел и вижу, что это нехорошая вещь, одним словом, что-то подозрительное. Вижу, что вещь для меня негодная и решился принести к вам на корабль.
Федор разрешил незнакомцу взойти на трап, принял у него перевязанный пакет, весивший килограмма два, не больше. Солдат же быстро куда-то ушел. А Федор с вахтенным матросом развязали пакет, развернули бумагу и обнаружили жестяную коробку... с толовыми шашками. Не раздумывая, Найчук понес сверток в судовой комитет.
Туда же вызвали артиллериста крейсера Винтера. Он быстро определил, что в свертке был подрывной патрон с часовым механизмом. В этом патроне, как только подходило время, срабатывал ударник и взрывались 15 толовых шашек. Таким количеством, конечно, крейсер не взорвешь, а только сделаешь небольшую пробоину в борту. Но если бы «адская машинка» попала в пороховой погреб корабля?..
Артиллерист обезвредил подрывной патрон и только после этого опасность взрыва миновала. И все же через час случилось непредвиденное: в капитанской каюте раздался похожий на хлопок в ладоши взрыв. Случилось это из-за того, что артиллерист крейсера, находившийся у командира вместе с разобранным уже взрывателем «адской машинки» и, разумеется, без толовых шашек, которые отнесли на хранение в пороховой погреб корабля, стал объяснять принцип действия часового механизма. И тут вдруг раздался взрыв — уже отключенный механизм сработал. Винтер был тяжело ранен. Командир «Авроры» отделался несколькими царапинами на лице. Вот какой был хитроумный часовой механизм в этом «гостинце» — с двойным секретом.
На следующий день 14 шашек из подрывного патрона были по приказу командира утоплены в Неве. А одну оставили для прибывшего на корабль следователя — в качестве вещественного доказательства неудавшегося покушения на «Аврору».
Федор Найчук дважды по указанию следователя из Морской следственной комиссии ходил на поиски того солдата, что принес на «Аврору» сверток с «адской машинкой». Естественно, ходил он искать его не по бесконечным улицам Петрограда, а на завод, где работал этот солдат. Место работы он указал сам еще на трапе, вручая Найчуку сверток: Новая Голландия. Так назывался уголок в западной части старого Петербурга, где располагались корабельные мастерские и жили корабелы. Но даже когда перед Найчуком выстроили всех рабочих Новой Голландии — многие из них были в солдатской одежде, — Федор так и не признал того, кто приходил на «Аврору». Видно, был это совсем другой человек. Может быть, помощник того негодяя, что взялся за 100 тысяч рублей взорвать крейсер революции и предать трудовой народ?
А на такие деньги в ту пору можно было купить, как мне сказал мой отец, например, тысячу пудов ржаной муки... Огромное богатство!
Я вспомнил эту историю не только потому, что это одна из многих историй, в которых «Авроре» угрожала смерть или рана. Крейсер мог погибнуть не меньше семи-восьми раз, и каждый случай в своем роде необыкновенный. Я вспомнил эту историю с «адской машинкой», разглядывая новый, помолодевший крейсер. Ведь теперь и трап у него такой же, на каком Федор Найчук принял «гостинец» от переодетого солдата. И прожектор на мачте такой, какой светил революционным отрядам. И баковое орудие поставлено точно на то же место, откуда стреляло, подавая сигнал к штурму Зимнего дворца. Восстановлено даже место для матроса на мачте, откуда раньше всего была видна земля на горизонте и откуда первым раздавался долгожданный крик: «Земля!» И еще десятки и сотни разных предметов и деталей, за каждой из которых скрывается какая-нибудь известная или неизвестная история из жизни «Авроры».
Вот для чего трудились рабочие всех кораблестроительных заводов Ленинграда. Вот для чего рылись в архивах и в старых чертежах ученые и инженеры. Вот почему три года продолжался этот необычный поход «Авроры» — в 1917 год.
М. БЕЛОУСОВ


В начале Великой Отечественной войны мне довелось командовать легендарной подводной лодкой Краснознаменного Балтийского флота «Пантера». Она была построена еще в 1916 г. по проекту выдающегося русского кораблестроителя И. Г. Бубнова. «Пантера» сразу же по вступлении в строй стала принимать активное участие в боевых действиях первой империалистической войны с кайзеровской Германией, потопив за один боевой поход вражеский транспорт и охранявший его боевой корабль.
Экипаж «Пантеры» принимал участие в событиях Февральской революции 1917 г., а несколько пантеровцев вошли в экспедиционный отряд балтийских моряков, который штурмовал Зимний в октябре 1917 г.
В 1918 г. подводная лодка «Пантера» в составе Красного Балтийского
флота совершила героический переход из Ревеля и Гельсингфорса в Кронштадт.
В незабываемом 1919 г. подводники с «Пантеры» участвовали в обороне Красного Петрограда от наседавших полчищ белогвардейцев генерала Юденича и иностранных интервентов. Именно в ту пору, 31 августа 1919 г. подводная лодка совершила свой героический подвиг, потопив на ближних морских подступах к Красному Петрограду новейший эсминец «Виттория» из состава эскадры английских интервентов, пытавшихся безнаказанно хозяйничать в наших советских водах. Так «Пантера» впервые открыла боевой счет советских подводников, который ими был многократно умножен в годы Великой Отечественной войны потоплением многих десятков фашистских кораблей.
«Пантере» довелось стать единственной подводной лодкой, участвовавшей в трех войнах — первой империалистической, гражданской и Великой Отечественной. Ее экипаж принимал деятельное участие в революционных событиях 1917 г. За сорок лет пребывания в строю Балтийского флота у подводников с «Пантеры» выработались замечательные боевые и революционные традиции.
Мне как последнему командиру «Пантеры» особенно приятно рекомендовать вниманию юных читателей «Костра» отрывок из повести молодого ленинградского писателя И. Бояшова об эпизоде потопления подводной лодкой 31 августа 1919 г. вражеского эсминца «Виттория».
И. БЫХОВСКИЙ

АТАКУЕТ "ПАНТЕРА"

И. БОЯШОВ
ОТРЫВОК ИЗ ПОВЕСТИ
Рисунки Б. Аникина

Холодным августовским вечером по улицам города-крепости шли два человека. Один в кителе, офицерской фуражке. У другого матросский бушлат опоясан портупеей. Кобура нагана на боку.
Ветер рвет ленточки бескозырки.
Ветер рвет красные ленты лозунгов над притихшими улицами.
Шумят хмуро деревья.
Двое направляются к гавани.
— Дела серьезные! — вполголоса рассказывает худощавый, подтянутый военмор, расстегивая на ходу верхнюю пуговицу кителя. — Эсминцы покоя не дают нашему приморскому флангу! Обстреливают! Не угомонятся никак!
Совсем недавно английские катера атаковали Кронштадтскую гавань, вошли в полной уверенности в своей безнаказанности... Не тут-то было! Загрохотали пушки эсминца «Гавриил», и хотя катера взорвали торпедами плавбазу подводных лодок «Память Азова», но три из них нашли свой конец возле фортов.
— Нужно помочь приморскому флангу! Англичане там безнаказанно находиться не могут! Правда, для нашей лодки место для крейсерства неудобное, знаю... Копорский залив... Мелководье... Но приказ есть приказ!
Говоривший — новый командир «Пантеры» Александр Николаевич Бахтин. Ему недавно исполнилось двадцать четыре.
Шагающий рядом с ним комиссар Иванов — плотный, невысокого роста, крепко сбитый матрос. Большевик с 1917 года. Плавал мотористом на подводных лодках больше десяти лет...
Два моряка шагают по городу.
— Команда должна узнать о боевой задаче перед самым походом! А пока молчок! Ни слова. Чтобы ни одна живая душа, кроме помощника и штурмана!
Тишина. Гулкие шаги. Вот и гавань. У стенки плавбаза подлодок. Трап. Часовой. Перекличка. Вот и она — «Пантера». Покачивается, блестит по-рыбьи узкой полосой. Орудия. Рубка. Красный флаг на корме.
Ранним утром 31 августа 1919 года «Пантера» выходила из Кронштадтской гавани.
Тишина. Туман рассеивается. Солнце. Крики чаек. Чистый, прозрачный воздух. Мерно стучат дизели. За кормой растекаются легкие волны.
Кронштадт как на ладони. Гранит. Темнеющие сады. Город молчаливо провожает лодку. И долго еще вдали поблескивает купол его собора.
Счастливого плавания!
В неясной дымке проглядываются дальние берега.
Бахтин оглянулся в последний раз, словно запоминая эту спокойную красоту.
— Веселее, веселее! — приказал сам себе. — Выше голову!
— Приготовиться к погружению!
Сейчас носовые цистерны примут балласт, заполнятся бурлящей водой.
— Рули на погружение!..
Небольшая воронка, круговерть темной воды — и лодки уже нет. Над пустынным Финским заливом загорается день.
Под водой, мерно работая электромоторами, «Пантера» поглощает милю за милей.
Команда, не занятая вахтой, отдыхает. Кто лежит, пытаясь заснуть, кто разговаривает вполголоса. Тускло горят лампочки. Мерно вздрагивает корпус.
В аккумуляторном отделении заполняют разговорами тянущиеся бесконечно часы. Тихий перебор гитарных струн. Читают, временами поднимая голову, прислушиваясь к мерному гудению электромоторов, и пожилой боцман рассказывает неторопливо:
— Катера английские — звери, не катера... Как на Кронштадт, значит, они налетели, с «Гавриила» ребята рассказывали... Шпарит, что на крыльях летит, — все сорок узлов тебе выкладывает... Ну и шум! Ревет! Одного страху только может нагнать, если не разобраться... Сзади бурун вздымает... Брызги одни! С «Гавриила» чуть ли не первым выстрелом — прямое попадание! Все в щепки разлетелось. Подобрали кое-кого, чудом, говорят, живы остались!
— Зато «Первозванному» досталось на орехи! Всю корму разворотили!
Гитарист подбирает что-то фальшиво.
— Ну, паря, музыкой своей всю душу вывернул! Играть бы умел! Бренчишь, как по доске стиральной!
— Вот у нас, братва, балалаечник, помню, служил... Ой, уж и залихватский, выделывал такое чудо, заслушаешься! Антон Захарьев, моторист — а играл — бог! Какое там бог, ну прямо душа разрывалась, как у него пальцы не заплетутся... Вот выкидывал!
— Командира в боевую рубку!
— Ну, кажись, первый подарочек!
— Посмотрим, — спокойно отвечал Бахтин. Вахтенный начальник уступил место у перископа. И вдруг... Полным ходом кабельтовых в тридцати на лодку идет английский эсминец! Вот уже эсминец настолько близко, что видны копошащиеся на палубе матросы. На носовой мостик поднялся офицер, сверкнули стекла бинокля... К счастью для «Пантеры» — море неспокойно... Барашки маскируют след тонкой трубы перископа.
За эсминцем, возле чужого финского берега дымы. Много дымов, но не видно, что за корабли!
— Эсминец! — бросил Бахтин, зная, с каким нетерпением в центральном посту и отделениях ждут от него хотя бы короткого слова.
— Эсминец! — загудело, ушло вглубь. — Эсминец...
Резанул по ушам звонок боевой тревоги.
Иванов уже рядом с командиром.
Бахтин прикидывал расстояние. Думал. Он ощутил знакомое волнение, когда нервы сливаются в один кричащий комок, тогда усилием воли приходится сдерживать себя.
Сверху усиливающийся шум винтов взрывает воду, сотрясает её. Тень эсминца скользит над затаившейся «Пантерой».
Шум удаляется.
Возбужденный говор:
— Ну, братцы, этот не наш!
— Что свернули-то? Дать ему с развороту!
— А вдруг там еще с полдюжины?
— Дать и уйти!.. Эх, упустили!
— Командиру виднее!
Два раза «Пантера» подвсплывала на перископную глубину и два раза Бахтин видел все тот же эсминец!...
Вскоре показался и второй.
В боевую рубку вместе с комиссаром поднялись поочередно Шишкин и Краснов.
Смотрели в окуляр.
Эсминцы встали поодаль друг от друга, восточнее острова Сескар. Солнце освещало их, словно дразня подводников, обводило золотистой короной строгие контуры труб, мачт, пушек.
— Ну? — спросил Бахтин.
— Трудно отказаться! — в тон ему ответил Шишкин.
— Вот и я думаю! Уж больно просятся!
— Корабли новые!
— Передний «Виттория»! Только что на воду спущен! Новейший! Что же! Торопиться, видно, ни им ни нам некуда. Со стороны острова атаки они ожидать не будут.
— Спокойней, спокойней, братки! — комиссар ходил по отделениям.
— Смотрите, черти чумазые! Не намудрите! — пригрозил минным машинистам.
Наконец вахтенный начальник доложил о готовности торпед.
Слова командира свинцом падают в центральный пост. На лодке тишина. Люди замерли. Ожили приборы.
И вот — ревун! Боевая тревога! Хоть и ждали этого звонка — вздрогнули невольно!
Ближайший английский корабль — эскадренный миноносец «Виттория» всего кабельтовых в десяти. Стоит спокойно, уверенно. На палубе никого. Реет на корме флаг военно-морского флота «владычицы морей». Англичанам нечего беспокоиться. После ночной стоянки эсминцы вновь пойдут к нашим берегам. Жерла пушек, застывших сейчас, оживут, рявкнут.
Бахтин чувствует, как холодеют пальцы.
А солнце уже закатилось за горизонт. Еще немного, и стемнеет.
— Пора! — сказал сам себе командир. Бахтин оглянулся на рулевого Мельникова.
В глазах рулевого азарт — нет-нет да и вспыхнут озорные искорки. Скоро ли?
В центральном посту Федор Сакун не отрывается от приборов управления торпедной стрельбой.
Молчание.
Солнечный тихий вечер. Волны убаюкивают английские корабли.
— Открыть передние крышки носовых аппаратов!
До цели шесть кабельтовых... Пять... Четыре... «Пантера» пришла в точку залпа.
— Носовые аппараты — товсь!
Напряжение. Застывшие лица. Моряки, отделенные от врага тонкой пленкой воды, словно видят надменный корабль, полотнище флага, тонкие стволы орудий.
— Правый аппарат!
В отделениях затаили дыхание. И вот оно, решающее, ударившее жестко: «Пли!!!»
Лодку качнуло. Торпеда выбита из аппарата могучей силой сжатого воздуха, обрадовавшись, с готовностью рванулась, засвистела, распарывая воду...
— Левый аппарат — пли!
Еще одна торпеда кинулась нетерпеливо вслед за первой, пошла догонять, работая винтами... Пенный след широкой полосой протягивался к борту эсминца.
«Медленно! Медленно! — успел подумать Бахтин. — Заметят ведь...»
Сжавшимся сердцем следил за скользящим следом. «Не подведи, милая», — мысленно подгонял, подбадривал...
Секунды тянутся.
— Ну! — чуть не вскричал Бахтин.
Ослепительная вспышка! Столб воды — и тишина раскололась ужасающим грохотом, и сразу же у борта взметнулись клубы черной гари, рыжеватое рваное пламя, куски, осколки... «Виттория», содрогаясь, уже кренилась, проваливалась, тонула, черпая воду развороченными бортами.
«Пантеру», облегченную залпом, пробкой выбросило на поверхность. Показалась рубка. Лодку увидели.
Справа и слева полыхнули взрывы. Это беспорядочный огонь открыли с другого эсминца.
— Срочное погружение!
Ныряющие снаряды ложились на том месте, где только что мелькнула и исчезла «Пантера».
Взрыв... Еще взрыв.
Внезапно погас свет. В центральном посту загремело, рассыпалось, захрустело под ногами.
— Спокойно! Спокойствие, ребята! — Голос комиссара. — Дело сделано! Сейчас отдохнем — и айда домой!
Однако подводники понимали, что это будет за «отдых»!
Правда, они еще не знают — на уничтожение лодки англичане бросят девять эсминцев, гидропланы — все имеющиеся средства. Любой ценой потопить дерзкую большевистскую субмарину! Любой ценой!
«Пантера» уходит от погони уже больше десяти часов.
— Аккумуляторы почти полностью разрядились! — доложили Бахтину.
— Знаю!
— Трубопровод пропускает воздух! Давление повышается!
— Пустить компрессор! Откачать воздух в баллоны-воздухохранители.
Сжатый воздух откачали в баллоны. Но дышать становится тяжелее и тяжелее. Всплывать на поверхность нет никакой возможности.
— Слева и справа шумы винтов! — хрипит акустик.
Люди начинают задыхаться. Повышается температура. В отделениях скапливается углекислота.
— Справа и слева шумы винтов...
Уже глубокая ночь. На поверхности метание прожекторов, тени кораблей.
Бахтин сделал еще одну попытку поднять «Пантеру», но только приподнялась над водой ее рубка — полоснул ослепительный свет... Опять выстрелы, взрывы...
«Пантера» ушла на глубину.
Темно в отделениях. Приглушенное дыхание. Многим уже на два-три слова не хватает сил.
— Крепись, ребята! Крепись! — комиссар, стиснув зубы, обливаясь потом, обходит отделения.
Мотористы падают в изнеможении, но встают, встают, цепляясь за механизмы... Жарко. Духота. Пот заливает глаза. Воздуха! Воздуха... Хоть глоток!
Краснов нервничает — лодка потеряла ориентировку... Где-то здесь уже должен быть Шепелевский маяк. Или уже проскочили? ...Тогда Толбухин... А за ним — уже Кронштадт! Но здесь везде наши минные поля... Нужно определиться, проложить курс в проходах.
Штурман с трудом поднялся в рубку.
Бахтин нашел в себе силы улыбнуться.
— Что, Саша? Если проход в полях не нащупаем, попадемся как кур в ощип! А на своей мине глупо погибать.
— Попытаемся всплыть?
— Куда там!
Над головами вновь забухали взрывы. Лодку качало.
Погоня не отставала! Самое страшное для «Пантеры» — малые глубины! Несколько раз коснулись килем грунта. Корпус лодки дрожал.
— Справа шум винтов!.. Слева шум!
Четыре часа утра. Пять часов... Время растянулось. На сколько минут еще хватит сил? А потом? Уже больше суток без воздуха — такого еще не бывало! Но приходится терпеть. Приходится. И лодка, и люди на пределе!
— Не могу, братцы! — шепот.
— Можешь!
Еще немного, и «Пантера» станет братской могилой для экипажа. Замолкнут моторы. Мертвая лодка уйдет в ил, как железный безмолвный гроб. Все гонят от себя подобные мысли — смерть от удушья, мучительная смерть! Скрипят зубами, держась уже за одну только надежду, слабую, словно мелькнувший луч в кромешной тьме.
— Ну, если живыми выкарабкаемся отсюда, братва... Командира расцелую при всех... Не стыдно будет... — прохрипел Сакун. — Ей-ей, расцелую!
— Братцы! Никак отстают! — слабый вскрик. — Никак потеряли нас!
Подводники прислушиваются напряженно. Надежда вспыхивает с новой силой, как вспыхнувшее внезапно пламя в едва тлеющем костре.
Шумы винтов тише. Тише. Прекратились взрывы.
— Точно потеряли! Ну, теперь держись, братки! И тотчас приказ Бахтина из рубки:
— По местам стоять! К всплытию!
Лодка подвсплыла — новая беда! Туман. Сплошная белая полоса. В перископ ничего не видать, кроме комков белоснежной ваты.
Бахтин ждет. Ждет, когда рассеются рваные клочья. Достал из кармана тужурки часы.
— Немного осталось! — подбадривает сам себя. — Теперь выдержим! Должны!
На комиссара Иванова смотреть страшно — осунулся, бледное лицо поросло щетиной, глаза горят лихорадочно.
— Как дела?
— Сейчас определимся! Людям скажите — немного осталось! Чуть потерпеть.
— Выдюжим, командир!
Текут минуты. Тяжелые. Вялые. Наваливающиеся удушливой дремотой. А там, всего в нескольких метрах над задыхающимися подводниками, на поверхности залива — свежий утренний ветерок, разгоняющий белые хлопья. Там — встающее солнце. Там жизнь!
Бахтин протирает слезящиеся глаза. Нет, не показалось! Невдалеке выплыли из молочного плена знакомые, до боли знакомые очертания башни.
— Штурмана! — дрогнувшим от радости голосом приказал Бахтин.
— Штурмана! — эхом повторили там, в душной темноте.
Радостная весть, что рядом маяк, быстро разнеслась по всей лодке. Воспрянули, зашевелились, закашляли... И вдруг! Звонкий, веселый петушиный крик! Измученные люди ошалело вертели головами. Откуда?
Смех — тихий, кашляющий, но все же смех расползался по «Пантере». Смеялись доведенные до крайней степени усталости мотористы, машинисты, рулевые... Смеялся помощник командира, штурман, смеялся сам Бахтин...
Это комиссар и здесь остался верен себе — знал, чем можно подбодрить утомленную команду. Сам чуть ли не падая, нашел в себе силы.
Рубочный люк отдраен.
Синь неба над головой.
Потерявших сознание выносили на руках. Прислонялись к ограждению, покачиваясь, словно пьяные. Измученно улыбались, ловили посиневшими губами редкие капли брызг.
А там, вдали...
Там уже темная полоска берега. Кронштадт.

страница следующая ->