каморка папыВлада
журнал Костёр 1987-01 текст-3
Меню сайта

Поиск

Статистика

Друзья

· RSS 29.03.2024, 08:33

скачать журнал

<- предыдущая страница следующая ->


ИЗ ДНЕВНИКА ЛЕНИНГРАДСКОГО МАЛЬЧИКА ГЕРМАНА ПОПОВА 1941-1944 г.г.

22 июня. Живу на даче в деревне Ящерке. Утром Вова, Эрик, дядя Сережа, тетя Лена Потемкины и я ходили гулять по деревне. А потом пошли по дорожке по направлению к станции Толмачево. Нам навстречу шел человек и сказал, что началась война. Германские самолеты бомбят наши города.
5 июля. Мама ездила в Ленинград и вернулась. Папы нет дома. Он на оборонных работах. Все время летают самолеты с черными крестами. Первый день налетов был 2 июля. В 6 часов вечера появился самолет. Забухали зенитки. Он повернул в сторону Красной Кемки, но оттуда тоже забухали зенитки. Самолет удрал.
12 июля. Я с мамой, бабой Олей и другими дачниками на военном грузовике поехал в Ленинград. Только мы съехали с моста — ж-ж-у и бах-бах-бух! Пролетел фашистский самолет. Он подбит. В 11.30 мы приехали на станцию.
В 12.30 вдруг началась пальба из пулемета: тра-та-та-уух! Оказывается, два самолета немцев снимали объект.
Из-за этого мы опоздали на поезд 3.41 ночи. И сели на поезд, которого в расписании поездов нет.
В вагоне я уснул. Проспал несколько станций. На станции Гатчина была проверка паспортов. Мама принесла мне кружку клюквенного кваса. Проверили паспорта и посадили всех обратно в вагон.
Еще до этой станции загудел немецкий самолет. Но все обошлось благополучно. Мы приехали в Ленинград!
Папы дома не было. Была тревога.
14 августа. Папа вернулся с оборонных работ. Мы были с ним в кино. Смотрели кинорепортаж с фронта Отечественной войны.
31 августа. Мы с мамой были в школе. Занятий не будет.
6 сентября. Уже три дня как немцы обстреливают город из дальнобойных орудий. На Глазовой улице оторвало угол дома, имеются убитые и раненые. Папа купил мне журнал «Костер» № 7.
Я с мамой пошел гулять в Сангаллиевский сад. Тут тревога. Мы ушли из сада. Укрылись в одном доме. Минут через пять послышалась стрельба из зениток, загудели немецкие самолеты. Стекла задрожали. Я подошел к окну в парадной, вижу — штук десять фашистских самолетов. Вертятся во все стороны. Разрывы со всех сторон. Бум-м! Бум-м!
Бам-м! А они вертятся и лезут вперед. Ни одного не подбить! Мне стало страшно. Пришлось отойти от окна. Пальба удалялась. Наконец все стихло. Я подошел к окну и посмотрел. Вижу: дым коричневого цвета выполз из-за дома. Я чуть не закричал: «дым, дым!» Дым сделался черного цвета и почти закрыл все небо. Все стали говорить: «Хлебозавод горит!» Хлебозавод был шагах в двадцати. Скоро был дан отбой воздушной тревоги.
Сразу собрались кучки людей. Милиционеры разгоняли эти кучки. Я с папой залез на чердак. Посмотрел вокруг. В одном месте дым шел струйкой.
Часам к девяти дым рассеялся. В этот налет горели Бадаевские склады.
11 сентября. Ночью была тревога. Опять фашисты стреляют по городу из дальнобойных орудий. На небе сейчас какие-то белые полосы.
Сегодня я видел воронку от бомбы на Литейном.
28 сентября. Мы с папой купили несколько тетрадей для второго класса и два черных карандаша.
Мне Вова дал за девять корабликов шесть осколков от зенитного снаряда. На одном из них цифра 197. Что это такое? На двух осколках прорези. Два корявых, а один медный с маленькими рубцами. На одном буквы «Т», «е», «з».
По радио передавали памятку для населения «Что делать при артиллерийском обстреле». Если свистит снаряд, надо ложиться на пол, а потом идти в убежище.
4 октября. С утра до вечера летают наши патрульные истребители. Из дальнобойных почти не стреляют.
В 8.30 тревога. Вдруг треск и шум: на трамвай, аптеку и несколько домов упали зажигательные бомбы. И на наш дом и двор тоже упали. Все мужчины и женщины пошли их тушить.
Я приоткрыл дверь из бомбоубежища на лестницу, дверь во двор оказалась открытой. И слышу кто-то крикнул: «Тушите!» И сразу показался столб пламени. Это упала зажигательная бомба. Я отошел от двери.
В эту тревогу на двор и чердаки упало восемь зажигалок, все они потушены. Потом я узнал от папы, что в другую тревогу к нам на двор и крыши упали еще четыре бомбы. Папа потушил одну бомбу.
8 октября. В 2 часа ночи тревога. Начали наши дальнобойные вовсю бить по немцам. А баба Оля вскочила и стала кричать: «Вставайте! Большая опасность, идемте в бомбоубежище!» Мы с мамой не встали и продолжали спать. И тут отбой. Бабушка оказалась неправа.
17 октября. Почти целый день пальба из зениток — то отдаленная, то близкая.
В 6 часов вечера передавали передачу для школьников и вдруг прервали. После короткого перерыва начали снова, с фразы «бойцы пошли за лейтенантом». Наверное, это фашисты прервали.
А вдруг я ошибся? Может, это дальнобойные? Сейчас здоровая пальба из каких-то пушек. Даже страшно. Но я страх переборю.
Вчера сгорел Народный дом. Горели Американские горы. Слониха Бетти погибла. Слоненок остался жив. Некоторые звери, которые не были эвакуированы, разбежались, птицы тоже улетели из Зоосада.
В 7.25 тревога по расписанию. В 8.55 тревога. В 10.30 тоже тревога.
19 октября. Опять выпал снег. Я с мальчишками делал снежную бабу и играл в снежки. Попал раз 12—13.
Я надумал делать военный альбом. В июле я хотел тоже делать альбом, но забросил это дело, а сейчас буду обязательно.
Опять сильная канонада. Я вскочил с кровати. Папа одевался. Все небо было исчерчено белыми полосами. Гремели зенитки. Взрывы были видны, но самолетов видно не было. Я надел пальто и, перескакивая через ступеньки, понесся в газоубежище. Тревога длилась довольно долго. После отбоя много осколков валялось на дворе.
Другая тревога была через 30—40 минут. Из зениток стреляли. В газоубежище принесли листовки, которые сбросил германский самолет. На одном листке было напечатано: «Переходите к нам. Мы вам дадим пропитание и приют. Мир измученной родине! Торопитесь! Переходите к нам. Красноармейцы!! Вы будете получать от Германии все». В эту тревогу сбрасывали много листовок.
Мы их все порвали на клочки.
20 октября. Редкие выстрелы из дальнобойных. Папа сказал, что это стреляют с наших кораблей.
К нам пришли тетя Катя и дядя Витя Жуковы. Женя из Запорожья был переслан в Мелитополь, из Мелитополя на остров Н. С острова — в Червоноармейск. Женя писал в письме, что «мы под свист немецких снарядов уходим из Запорожья». Женя и другие зенитчики ночевали в кукурузе. Тетя Катя читала письмо Жени, но тут пришлось прервать, потому что тревога.
24 октября. Уже несколько дней и ночей как не было тревог. Ночью они не налетают, потому что новолуние. Двадцать шестого последний день новолуния, с того дня первая четверть. Немцы боятся делать темной ночью налеты на Ленинград, потому что тогда действуют прожекторы, а прожектор поймает самолет лучом, и зенитки будут вести прицельный огонь.
А лунной ночью прожекторы поймать самолет не могут.
Я был в саду. Вдруг — пиу-уу! Просвистел немецкий снаряд. Я остался в саду. Скоро просвистел еще один снаряд. Я не пошел в газоубежище. Шурик Лебедев сидел у ворот. Он дежурил. И он видел, что на Невском проспекте загорелся дом. Если это правда, то немцы стреляют зажигательными снарядами. Вот из-за этого, когда свистели снаряды, взрывов не было.
27 октября. К нам пришли неожиданно без предупреждения милиционер Балабанов с фонариком-жужжалкой (таким, как у папы) и управхоз Семен Павлович Сидорин с фонарем красно-синего цвета. Спрашивают: «Нет ли у вас гостей, которые ночуют?» Мама отвечает: «У нас на ночлег никто не приходит». А Балабанов говорит: «Мы к вам в гости пришли» и прошел в большую комнату. Оттуда он пошел к соседке тете Жене. Семен Павлович за ним. Через минуту вышли обратно. Очевидно, тетя Женя зажгла в незамаскированной комнате свет, потому что послышался сердитый голос милиционера Балабанова: «В незамаскированной комнате свет строго воспрещается зажигать».
Потом мама говорила, что они осматривали квартиру для того, чтобы у жильцов не было людей, которые ночевали у них. Мало ли что, может быть, это окажется германский шпион.
28 октября. Четвертый раз выпал снег. У меня есть лыжи. Я хотел на них учиться, но папа сказал, что снег еще небольшой и кататься не стоит, пока не будет большой снег. Потом папа сказал, что если завтра будет такой же снег, как сегодня, учиться кататься можно.
В 18.27 тревога. Я быстро оделся и побежал в газоубежище. Как только вышел во двор, услышал взрыв фугасной авиабомбы. Я прошел через толпу людей у газоубежища и проник туда. После тревоги я увидел зарево от пожара. Я позвал Вову, Витю и Шуру. Они посмотрели. Витя сказал: «Наверное, кидали бомбы». Тут Шурик закричал: «Сигнализация!» И верно: на Коломенской улице мигало окно. Миг, миг! Через минуту снова — миг, миг... Стали звать милиционера Балабанова и управхоза. Наверное, в этой квартире есть немецко-фашистский шпион!
2 ноября. Тревога. Дневных тревог давно не было!
На многих участках Западного фронта продвижение немецких войск приостановлено, фашисты на этих участках приступили к обороне.
Послал на фронт красноармейцу письмо вместе с посылкой. От меня я послал свой шарф. Теперь буду ждать от бойца ответ.
4 ноября. Днем была одна тревога. Я остался дома, потому что писал изложение. Когда кончил писать, пошел в газоубежище. Минут через пять приходит папа и говорит: «Наши зенитчики сбили немецкий самолет». Сразу посыпались вопросы: «Где он упал? Как его подбили?» Самолет взяли с четырех сторон зенитки. Он загудел и быстро стал падать. Этот бомбардировщик сбросил одну бомбу. Но одна птица-стервятник готова! Зенитчики — герои!
6 ноября. Очень плохо, что небо почти чистое.
Я шел с мамой на Невский. Вдруг загудели самолеты, и четыре истребителя пролетели за дом. Потом что-то затарахтело. Очень похоже на пулеметную очередь.
На немецких листовках писали: «Седьмого ноября Сталин даст вам больше хлеба, а мы шестого дадим вам огня». Да какого они огня нам дадут? Потеряют самолетов 4—5 и скроются в облаках. А потом, не жалея горючего, ну удирать восвояси. На земле немцы боятся штыка, а в воздухе наших «ястребков». Немецкие «мессершмитты» немного лучше наших, но фашистские летчики трусливы. Один наш летчик вступил в бой с тринадцатью «мессершмиттами» и победил. Пусть фашисты как ни грозятся «дать нам огня», но мы победим!
7 ноября. В этот день 24-я годовщина Великой Октябрьской революции.
Стреляют из дальнобойных орудий. Снаряды рвутся недалеко.
На торжественном заседании 6 ноября в честь 24-й годовщины Октябрьской революции выступал И. В. Сталин.
Разрываются и свистят снаряды. Папа говорит, что сейчас стреляют с наших кораблей на Неве. Но и немцы тоже бьют по Ленинграду. Снаряды разрываются, кажется, близко.
8 ноября. В ночь тревог не было. Стреляют.
Катался на лыжах. Уже получается. У меня были Саша, Вова и Шурик. Играл с Сашей в игру «Бой эскадр».
Вчера в Москве был парад на Красной площади. Сталин выступал перед парадом. Около Москвы идут упорные бои, а парад устроили! Наши самолеты не участвовали в параде, а охраняли его. Очевидно, под охраной истребителей делать парады не страшно.
По радио сказали: «Артиллерийский обстрел района». Я быстро побежал в газоубежище. Снаряды свистели и рвались. В газоубежище меня застала тревога. Это было в 16.50. Сразу же стали сильно палить из зениток. Сбросили подряд 5 бомб! Веренгоф из 10-й квартиры стало худо. Все стали искать аптечку. В убежище вошел Шурик. Он сказал: «Меня откинуло взрывной волной! Я шел по проходу, вдруг взрыв. Меня стукнуло о стенку. На меня упала Веренгоф». Я подумал: «А как же у нас стекла?» Потом пришли со двора и сказали, что стекла в 8-й и 9-й квартирах целы, а в 6, 7 и 10-й немного побиты. Ну, уж если сказали «в девятой стекла целы», значит, у нас стекла не выбиты.
11 ноября. Ночью была тревога. 12 часов дня. Тревога. До нее стреляли из зениток. Уже второй раз обстрел района. Что-то сегодня немцы очень бесятся.
Сейчас при обстреле по радио передают концерт. Почему? Вот, например, где-нибудь обстрел. А в других (необстреливаемых) районах людям хочется слушать радио. А оно не говорит. Как же быть? Вот для этого при обстреле одного района радио говорит для других.
14 ноября. Наконец получил долгожданное письмо из действующей Красной Армии. Пишет мне боец Владимир Андреевич Бондаренко. Он пишет, что крепко будет бить фашистов. Когда разобьет немцев, он заедет ко мне. Он пишет, чтоб я вместе с пионерами своей школы помогал фронту. Он ведь не знает, что я еще не пионер и что занимаюсь с папой.
Окончание следует

Мир, в котором мы живем

В старой части Самарканда, в зелени чинар и акаций стоит Сиабский дом пионеров. Отсюда отправляются на этюды девчонки и мальчишки — ученики изостудии. Ребята любят рисовать свой город.
Самарканд — древнейший город нашей страны. Он существовал уже две с половиной тысячи лет назад. Современник Вавилона — наш современник!
Центр старого города — торговая площадь Регистан. С трех сторон она замкнута величественными зданиями медресе. (Когда-то здесь были мусульманские духовные школы, теперь — музей). Блестит глазурь мозаичных стен, над прямоугольными порталами высятся голубые купола и узорные столпы минаретов. Недаром туристы приезжают сюда за много километров, чтобы полюбоваться чудесными постройками, словно из волшебной восточной сказки. А Дильдоре Ахмеджановой и Акобиру Азизову идти сюда от Дома пионеров всего десять минут. И вот уже они рисуют...
Старое и новое в Самарканде срослось, сжилось. Рядом с новыми домами — купола мечетей. На улицах рядом с автомобилями можно увидеть длинноухого с кроткими глазами ишака, впряженного в тележку. Не для экзотики и Бахтиёр Ахадов нарисовал девушек в панатласных узбекских платьях, с волосами, заплетенными в сорок косичек. Вы встретите их в Самарканде, наряду с модницами, одетыми в европейские платья.
Старое и новое, сказка и быль Самарканда — об этом рассказывает в своей работе Шавкат Раджабов. А вы заметили на его рисунке грузовики? Они везут хлопок. А хлопок для Узбекистана то же, что уголь для Донбасса, пшеница для Кубани. Сразу же за городом начинаются хлопковые поля, летом — блекло-зеленые, осенью — снежно-белые.
В СТАРОМ ГОРОДЕ Дильдора Ахмеджанова
ХЛОПОК УЗБЕКИСТАНА Бахтиёр Ахадов
ДЕВУШКА С ГОЛУБЕМ Дильдора Ахмеджанова
МОИ САМАРКАНД Шавкат Раджабов

ГОЛУБЯТНЯ

Н. СОЛОМКО
РАССКАЗ
Рисунок В. Лебедева
В тот вечер я рано лег спать: месть предстояла мне ночью, и, чтобы не вызвать подозрений в нашем семейном кругу, вечером я был послушен и тих, а голубятня стояла в центре двора...
Мой враг Тобик ночевал там, когда его отец, доблестный стрелок ВОХРа, приходил домой крепко навеселе. В эти нередкие случаи стрелок пел песню, всегда одну и ту же: «Па-а Дону гу-у-уля-еть, па-а Дону гу-уляеть...» — пел хрипло и вдохновенно.
Мы боялись его. Но Тобика мы, конечно, боялись больше.
Тобик был опасен: он любил трясти старую яблоню, на нижней ветке которой, в трепете цветов и листьев, мы играли в самолет. Незабываемый ужас детства: Тобик, хохоча, трясет яблоню, а я рыдаю там, в вышине, в двух метрах от земли, цепляюсь, вжимаюсь животом, лицом, коленками в шершавую, теплую кору и неистово воплю: ма-аа!
Мама спасала меня и немедленно ставила в угол. Так что в детстве у меня всегда был выбор: упасть с яблони или стоять в углу. Я выбирал угол. Как хорошо он был обжит мною за долгие годы детства, он был моей маленькой родиной, началом всего остального мира.
В углу было скучно, но безопасно. За пределами же угла был страх и отчаяние, за пределами угла царствовал Тобик. Я боялся его, большого, недостижимо взрослого, пять огромных лет разделяло нас. Тобик щелкал меня по носу и улыбался, не догадываясь, что ведь вырасту же я когда-нибудь...
И вот я вырос и решил отомстить. В то лето мне исполнилось девять, а враг мой ничего не подозревал, свистал и щурил глаза в солнечное небо.
Месть моя должна была быть простой и страшной: я решил выпустить его голубей. Я был глуп тогда, я думал, они улетят, а голубей своих Тобик очень любил. Когда он возился со своими голубями, его можно было не опасаться, потому что никого и ничего, кроме своих голубей, он не видел тогда.
Мстить я решился в один из вечеров, когда Тобиков отец сидел на лавочке у подъезда, а стало быть, не собирался петь свою песню и выгонять ночью сына на улицу.
Затаившись в постели, я так боялся уснуть, что уже и не помнил о предстоящей мести, а помнил только, что спать мне нельзя, нельзя...
Было еще светло, июнь, а во дворе шел скандал. Слышно было отменно, и слова, выкрикиваемые внизу, подстегивали и радовали меня, потому что дело касалось его, моего мучителя. Визгливый женский голос твердил надсадно:
— В милицию! Малолетний мерзавец, донжуан паршивый! К участковому пойду!..
— Иди куда хочешь! — отвечал злой голос Тобикова отца.
— Негодяй! — у женского голоса выросли крылья, и он полетел над двором, поднимаясь все выше. — Яблоко от яблони!.. Хамское отродье!.. Пусть оставит мою дочь в покое!..
Там же, внизу — на лавочке у подъезда и за столом для домино — переговаривались соседи:
— Ну, удумал... Ах, паршивец... Смотрика-ся, шпана, а умен...
Соседи лениво переговаривались, сочувствие их было наигранным, любопытство неискренним, и только женщина, пришедшая скандалить, чувствовала себя героиней, и громкий ее голос трепетал от едва сдерживаемой истерики:
— Выгнала ведь, негодяя, запретила ей, заперла, чтоб, говорю, я тебя с этим хулиганом вместе не видала, в школу ее провожала, из школы встречала, караулила, сторожила, думала, отстал, паршивец... А тут вон что...
Я не понял, что у них там произошло, как обвел вокруг пальца бдительную тетку хулиган Тобик, да и не старался понять.
Я отчетливо помню светлый проем балконной двери и легкую мамину фигуру, потому что в этот момент я, притворяясь заспанным, прошел в туалет, неся под майкой толстенную книгу с картинками (я боялся уснуть у себя в комнате). Мама на балконе, отец смотрит телевизор, и потому этот мой поступок пока не замечен был, и мне удалось просидеть в туалете довольно долго. Уже стемнело, когда меня хватились, мама постучала и сказала сердито:
— Что ты там делаешь?
Я солгал, но через несколько минут меня все равно выгнали. Забираясь в постель, я услышал, как мама сказала отцу:
— Совеем распустился! — но тут же выяснилось, что речь не обо мне: — Подучить на такое голубей!
— Сообразительный пацан, — хохотнул отец.
— Тебе смешно, а матери каково? — возмутилась мама. — Господи, как я рада, что у нас сын, с девочками так сложно теперь, одни хулиганы кругом.
В общем, ясно было, что и голуби замешаны в делах Тобика, и, значит, я все придумал правильно (только бы не уснуть).
Время не шло и глаза слипались. Я решил считать до тысячи. Раз, считал я, два-а, три-и, четыре, пять, все быстрей и быстрей. Мне нельзя было спать, но цифры набирали скорость, сливались в темную летящую полосу, я не успевал сосчитать их, они превращались в слонов... Мне нельзя было считать слонов, я гнал их и считал звезды в прямоугольнике распахнутого окна. Я считал Тобиковых голубей. По памяти. Вместе с Тобиком их было одиннадцать, они уходили в высокое светлое небо, а Тобик летел впереди стаи и улыбался безжалостно... Я ненавидел его, ненавидел за то, что он не взял меня в голуби и вот летит, летит в вышине, а я остался внизу, и ненавидел его так, что земля ушла у меня из-под ног — и от испуга я проснулся... Темно и тихо было вокруг, в темноте жили только часы. Остальные спали. Сон мой забылся мгновенно, и я остался один в ночной тьме, решительный и испуганный. Пора.
На улице стояла летняя ночь, но дальний край неба уже начинал светлеть.
Почему-то я совсем не боялся, наверное, впервые в жизни я не боялся ничего, когда крался по пустому двору к голубятне. Голуби проснулись и, пока я лез наверх, перешептывались тревожно.
— Вот тебе, гад! — сказал я счастливо, швыряя замок от голубятни в редеющую тьму — я давно выследил его секрет.
В голубятне ночной свет бил через клеть, голуби ворчали и громко хлопали крыльями, пока я открывал ее.
— Кыш! — сказал я на них злым шепотом. Голуби не улетали. Урчали, забившись в угол, и не улетали, не улетали... Помню, я заплакал, я плакал, отчаянно обзывал их по-всякому, самыми грубыми словами, которые тогда знал, но все напрасно...
— Па-а Дону гу-уляеть!.. — раздалось вдруг за забором. — Па-а-а Дону гу-у-уляеть казак моло-до-о-ой!
Я выпал из голубятни и рыскнул в кусты акации: это был голос пьяного Тобикова отца.
— Я те покажу... — донеслось из тьмы. — Ты у меня узнаешь!
Темная фигура, качаясь, маячила в сумерках. Я сидел на корточках в пыльных кустах акации и больше всего на свете боялся, что пьяный голос Тобикова отца разбудит моих родителей, я боялся, я опять боялся... Мне надо было домой, но я боялся Тобикова отца: конечно, он обо всем догадается, если увидит меня... Все-таки, за девять лет я очень привык бояться, и теперь, перепуганный и несчастный, сто раз пожалевший о своей смелости, я сидел в кустах и не смел шевельнуться, а Тобиков отец, наверное, брел к голубятне, и в руках у него моталась тяжелая канистра. Светало.
— Я тебе! — все твердил он, поливая голубятню из канистры, начинающееся утро пахло бензином. Залезть наверх он не смог, плеская снизу, чертя зигзаги, раскачиваясь все сильней, потом у него долго не получалось зажечь спичку.
Я сидел в кустах и боялся.
Пламя ахнуло вокруг голубятни, взвилось вверх и сразу загудело. Тобиковы голуби шумно взметнулись над огнем, ушли в вышину и засияли в первом солнце.
— Ах ты! — с Отчаянием взвыл пьяный. — Ах! — и, размахивая руками, побежал зачем-то в подъезд.
Я мчался следом: домой, домой!
— А! — грохотало в подъезде по лесенкам. — Не уйдешь!
Я забежал в спасительную дыру подъезда, но дверь наверху хлопнула, и неровный топот теперь понесся вниз, на меня. Поскуливая от ужаса, я снова выскочил во двор, прятаться было негде, я вжался в стену, он не заметил, он проскочил мимо, а в руках у него тяжело и прочно торчало ружье.
Первый выстрел грохнул совсем рядом, я зажмурился, и чуть позже что-то упало с неба, глухо стукнув по земле.
— Что? — сразу закричали из окон. — Что случилось?
— Горим! — ответили с балкона.
— О-о! Пожар, пожар, горим! — закричали голоса, хотя горела только голубятня, и голуби носились над двором, такие отчетливые на рассвете.
Опять громыхнуло. Вскинув ружье, Тобиков отец врастал в землю и стеклянел, он не промахнулся ни разу. Он был отличный стрелок.
Всего выстрелов было девять, я считал, вжавшись в стену. За миг до десятого во дворе появились милиционеры и скрутили пьяного. За ними, красиво алея, подкатила пожарная машина. Голубятня догорала, а Тобик стоял рядом и, когда ее потушили, повернулся и пошел прочь. Он ушел первым. Потом ушли милиционеры, уводя с собой Тобикова отца. За ними отбыла пожарная машина. Тогда смотреть стало не на что — соседи отправились досыпать, и голубь остался один-одинешенек в рассветшем небе.
Десятый, последний, он сделал прощальный круг над бездомным сиротским миром и, выученный хулиганом Тобиком, полетел по единственно знакомому, по запретному маршруту — туда, туда, за дальние дома, к окну на третьем этаже. Он был почтовый голубь и верно исполнял свою службу.
Остальные же девять лежали в вытоптанной траве. К левой лапке каждого серой суровой ниткой прикручена была записка — клочок бумаги из тетрадки в клеточку, и на каждом бестолковым, отчаянным почерком негодяя Тобика написано было: «Юля, я люблю тебя! Василь».

ГДЕ РАБОТАТЬ ШКОЛЬНИКУ

«ПОДСНЕЖНИК» ИЗ САСОВА

Было четыре часа утра, когда ребята из «Подснежника» зашагали по протоптанной в снегу тропинке. С неба подмигивали январские звезды. Ребята были почти в полном составе. Не хватало лишь одного мальчишки. Он недавно тоже опоздал — проспал. Но когда они открыли дверь коровника, «соня» был уже там и раскладывал по кормушкам сено.
— Хлопцы, — засмеялся Игорь Жук, — он же прямо тут и спал! У него сено в волосах!
Грохнул хохот. Прогульщику пришлось сознаться, что он действительно пришел в коровник с вечера.
Быстро разошлись по своим рабочим местам.
— Ягодка, здравствуй, — ласково заговорила Лена Сидорович, и Ягодка, узнав ее, замычала. — Сейчас я тебя покормлю, а ты, моя хорошая, давай молочка побольше, — продолжала ворковать Лена, не замечая, что говорит слово в слово то, что говорит ее мама их корове.
Володя Неверчук ревниво покосился на рослую, крупную Ягодку. Ему почему-то приглянулась среди пятидесяти буренок самая маленькая со смешным именем Солонка.
— Ешь, Солонка, ешь побольше, — ворчал он, подкидывая сена любимице, — мы еще посмотрим, кто больше молока даст.
Отряд юных операторов машинного доения «Подснежник» появился в Сасовской средней школе Львовской области четыре года назад. В него входил один десятый класс. В прошлом году к ним присоединился еще один — девятый. Каждый вторник ребята работают на ферме, а у доярок выходной. Летом, когда доярки уходят в отпуск, на ферме хозяйничают школьники. Колхоз за это премирует ребят путевками на Цимлянское море.
Маленький поселок Сасов. Невелика школа. Но есть у школьников сто гектаров земли, которую выделил колхоз, есть два трактора, работает в школе «Подснежник». И есть в Сасовской школе мальчишки и девчонки, умеющие на земле работать.
В. ТЕРЕШКИН
Фото автора


<- предыдущая страница следующая ->


Copyright MyCorp © 2024
Конструктор сайтов - uCoz