скачать журнал

страница следующая ->

КОСТЁР
ISSN 0130-2574
НОЯБРЬ 1986

КОСТЁР
11
НОЯБРЬ
1986
Ежемесячный журнал ЦК ВЛКСМ Центрального Совета Всесоюзной пионерской организации им. В. И. Ленина Союза писателей СССР
Издается с 1936 года
© «Костер», 1986 г.

ЖУРНАЛ ПЕЧАТАЕТ:
Штурм
отрывок из поэмы В. Фетисова 1
Пятилетка в красном галстуке 2
Пусть всем будет хорошо
повесть М. Москвиной 3
Путешествия «Кон-Тики» продолжаются
очерк Н. Михайловой 13
Стихи твоих ровесников 15
Барабан 16
Из истории революции
очерк Д. Белоусова 20
Все лето в одном дне
фантастический рассказ Р. Брэдбери 22
Михайло Васильевич Ломоносов
очерк Е. Перехвальской 24
Зеленые страницы 28
Малина
рассказ Н. Коняева 30
Что может береста!
очерк Г. Салтупа 32
Где работать школьнику
заметка В. Терешкина 34
Стихи
Л. Яковлев 35
Сталь «Авроры»
репортаж М. Белоусова 36
Стихи
Г. Морозов 37
Пурга
рассказ М. Шальтите 38
Арчебек 40
Две сказки
Б. Сергуненков 41
Электроник 42
Веселый звонок 44
Морская газета 46

На обложке рисунок С. Захарьянца


ШТУРМ
ОТРЫВОК ИЗ ПОЭМЫ «ШЕЛ СЕМНАДЦАТЫЙ ГОД»
Василий ФЕТИСОВ

Вечер уходит потемками прочь.
В Питере самая главная ночь.
Улицы полнятся большевиками.
Улицы в площадь входят штыками.
Под дулами улиц в центре кольца
корчится в ужасе туша дворца.
Покатилась лавина. Стреляет, мчась.
Ванька — лавины малая часть.
Вместе со всеми неведом страх.
Залп!.. Замирает «Ура!» на губах.
Дрогнул немного. Хрипит на бегу:
— Врешь! Не убьешь! Живой добегу!
«Душно чего-то... Ковш бы воды...»
В черепе — кузница. Ноги — пуды.
Вскинул винтовку. Палит по врагу.
— Врешь! Не убьешь! Живой добегу!
Шквалом сорвало окна и двери.
В страхе шарахнулись черные тени.
Выстрелив, прячутся, похолодев,
за белые спины мраморных дев.
Ванька на лестнице: — Бей юнкеров!
«Что это липкое — пот, или кровь?..»
А в бесконечных покоях дворца
грохот прикладов и цокот свинца.
Из Зимнего крысы лезут вон!
Ворота раскрыты. Стекол звон.
Заняли! Залило светом паркет.
А над Невою — бушует рассвет.
С Выборгской — ветра дымный настой.
Ванька! Что же ты падаешь? Стой!..
Зарево... В зареве видит отца...
— Батька!.. Мы взяли!.. Я шел... до конца!..

Эти стихи подсказаны жизнью и делами юного революционера, рабочего Петроградского Металлического завода Ивана Сенькина. Ему — красногвардейцу завода, встречавшему Ленина у Финляндского вокзала в апреле 1917 года и штурмовавшему Зимний в октябре, ныне — персональному пенсионеру, живущему в городе Ленина, посвящаю эти строки.
Рисунок Д. Титова


ПЯТИЛЕТКА В КРАСНОМ ГАЛСТУКЕ

ГЛАВНЫЙ УРОК

Этот школьный цех дает промышленной продукции на шестнадцать тысяч рублей в год. Детали, которые делают школьники, Ленинградский завод строительных алюминиевых конструкций снял с основного производства — так хорошо справляются с заказом завода в школе № 347 города Ленинграда.
— Эй, работяги! — заглянула в мастерскую уборщица. — Школа закрывается!
Учитель труда Дмитрий Викторович Трапезников взглянул на часы и удивился: действительно, время пролетело незаметно.
— Ребята, убирайте станки, поздно уже...
Мальчишки расхватали ветошь. Семиклассники Вадим Егоров и Олег Шарапов протирали большой токарный станок.
Дмитрий Викторович смотрел на них, стараясь, чтобы ребята не заметили довольной улыбки, что тронула его губы. Когда-то Егоров и Шарапов были его мукой. Теперь Вадим и Олег стали его победой. Оба худенькие, неспортивные, в классе были незаметны. Все к этому привыкли, да и они сами — тоже. Токарный станок поначалу внушал им страх. Все у них валилось из рук, все не получалось. Миновало полгода... Полгода работы один на один со станком и металлом. Дмитрий Викторович не торопил. И, наконец, станок стал послушен, ребята поверили в себя. Они даже внешне изменились — держатся теперь спокойно, собранно, с достоинством.
Трапезников еще раз оглядел свой маленький цех, помедлив, выключил свет. Конечно, сейчас, когда школа заключила договор с заводом, стала как бы производственной единицей, очень важно вовремя и с хорошим качеством сдавать продукцию, но все-таки основная его забота — вот такие мальчишки.
Он радовался вместе со всеми успехам Володи Казакова, который за первый квартал года выдал три тысячи деталей. Он радовался, когда узнал, что завод принял все их изделия без замечаний. Но по-настоящему счастливым человеком почувствовал себя тогда, когда на общем собрании ребята единодушно решили перечислить все заработанные за квартал деньги — три тысячи двести рублей — в фонд помощи жителям Чернобыля.
В. ГЛАДЧЕНКО
Фото автора


ПУСТЬ ВСЕМ БУДЕТ ХОРОШО
Марина МОСКВИНА
ПОВЕСТЬ
Рисунки О. Филипенко

Окончание. Начало см. в «Костре» № 10.
Глава 6. О ТОМ, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ В МАРТЕ
Мы с Мариам ехали на эскалаторе. Мариам — в пальто моей мамы «балахоном». И в пуховом платке.
Я ела мороженое «Бородино».
А вниз по лестнице бежит один мужчина. И кричит всем пассажирам:
— Ребята! За мной!
Вдруг — как подскочит ко мне!
— Девочка! — говорит. — Дай мороженого куснуть!
И откусил!
Я растерялась и думаю:
«С какой стороны дальше есть? С той же? Или теперь с другой?» А Мариам:
— Выброси сейчас же! Негигиенично, — говорит, — после ненормального есть! Заразишься — тоже такая будешь!
Надо же! Нунка мне: «Ты за Мариам — приглядывай. Она у нас к жизни совсем неприспособленная!»
Сомневаюсь, чтоб это я за ней приглядывала. По-моему, наоборот. Я говорю:
— Ты что?! Вдруг он увидит? Представь, как ему будет неприятно.
А она все равно!
Главное, мы в одном вагоне оказались. Он там своему соседу по сиденью про трубы рассказывал.
— Мы им, — кричит, — такой диаметр шуранули!.. Тр-рубищи! — А тот — серьезный, с бородой — слушает и кивает. Я его узнала. Он вчера в программе «Время» среди болельщиков сидел на шахматном турнире.
...Вот мне нравится везде ездить! И смотреть, какие люди существуют на свете. И думать про них. Как они живут — незнакомые — какой-то непонятной мне жизнью.
Например, этот с виолончелью?.. Или другой — вид у него очень авторитетный — а под мышкой книга «АКТЫ». Или охотник с лыжами и настоящим ружьем?.. Или тот — до того обтрепанный, — даже газету читает половину и рваную?!
А к надписи «Не прислоняться» прислонилась девушка — выше своего высоченного папы!..
Интересно, какой я буду в ее годы?
Вот бы тоже вымахать! Пусть не так, но хоть не последней стоять на физкультуре.
А еще я подумала — какой я буду тетькой?
Тетькой быть неохота. Лучше всего девушкой.
И старушкой. Только такой, как в комнате под лестницей на старой квартире — соседка — бабушка Марфуша, которая копила серебряные бумажки от чая.
Восемьдесят шесть лет человеку! А она всему дому шила юбки и скатерти! Узорные! Из материи — с этими вот чайными фантиками! Главное дело, без очков.
«Я, Лен, чуть беда или болезнь какая, — говорила мне бабушка Марфуша, — к Николаю Чудотворцу-заступнику! Нитку в иголку вдеть не могу: „Николай Чудотворец-заступник — помоги!" Сразу и вдену...»
Марфушины юбки — моя и мамина — лежат в тюке на антресолях. Будет у нас с Мариам девочка — я ей свою подарю.
...И пока я о всем этом думала, поезд остановился. И в наш вагон заходит и встает перед нами — тетя Сирануш... Мама Нунки и Мариам.

Глава 7. «ВОЯДЖЕРЫ» ВО ВСЕЛЕННОЙ
Домой мы с Мариам вернулись под конвоем.
Тетя Сирануш бросила на вешалку шаль и уперлась кулаками в талию.
В прихожей стало жарко.
— Позор! — крикнула тетя Сирануш. — Позор на род Милитосянов!!!
Залаял Чипс! Из кухни выбежала мама.
— Сирануш Бабкеновна! — сказала мама. — Я вам все объясню!..
— Не надо песен! — прокричала тетя Сирануш знаменитое изречение своего мужа — Ованеса Манасовича. — Отец узнает — что будет?!!
Тогда моя мама тоже крикнула:
— Не нервируйте девочку! Она — как никогда — нуждается в атмосфере надежности и покоя!
— Отец свернет ей голову! — пообещала тетя Сирануш. Она воинственно прошла в кухню и опустилась на табуретку — за стол.
В одну секунду мама налила ей чаю и в блюдце подложила бутерброд с сыром «Дружба».
— Мариам! Сахар! — скомандовала мама.
— Не нужен мне ваш сахар! — парировала тетя Сирануш. — У меня свой в сумке!..
Дальше, как в театре, открылась дверь и явился папа.
— Интереснейшее сообщение! — он помахал перед нашими носами своей любимой газетой «Труд», — «Ориентир на возможный контакт с братьями по разуму»!
— Это Сирануш Бабкеновна... — говорит папе мама.
— Очень рад! — он пожал тете Сирануш руку и развернул газету. — «Запущены два космических корабля «Вояджер», — прочитал папа. — С грампластинками на борту они покинут Солнечную систему и отправятся в бесконечное путешествие по Вселенной...»
— Сирануш Бабкеновна — мама Мариам, — попыталась мама вернуть папу из Вселенной.
— Ах, вот что?! — обрадовался папа. — У вас прекрасная дочь! — он опять потряс руку тете Сирануш. — Я устроил ее к себе на работу и, знаете, — только положительные отзывы.
— На работу? — пробормотала тетя Сирануш, остывая. — И кто вам сказал?
— Что? — спрашивает папа.
— Вот эти отзывы?..
— Заведующий сектором глобальных проблем, — просто ответил папа.
Тогда я спрашиваю:
— Пап! А что там на грампластинках?
— Голоса китов, — отвечает папа, — шум поездов, вой ветра, плеск воды, самолетный гул, крик новорожденного...
И тут тетю Сирануш осенило!
— Мариам! — воскликнула она, перебивая папу. — Скажем отцу: твой ребенок родится у меня?! Я Ованеса знаю! Он поверит.
Папа газету положил на холодильник.
Мама отвернулась и стала мыть посуду. Тарелки в раковине стучали, как льдины на реке.
— Свободна будешь! — твердо сказала тетя Сирануш. — Никто ничего не узнает. И больше об этом ни слова!
Я, папа и Чипс молча уставились на Мариам. Меня даже страх пробрал — неужели согласится?.. Ну правда, мороки, наверное, с этим ребенком!..
— А скажем лучше, — не выдержала я, — что он родится у моей мамы?!
— Отличная мысль! — поддержал меня папа.
Но Мариам — наконец-то! — помотала головой.
— ЭТОТ РЕБЕНОК, — сказала наша Мариам, — РОДИТСЯ У МЕНЯ.
— Тогда выкладывай! — опять вскипела тетя Сирануш. — Что он за фрукт, отец твоего ребенка!
— Мой муж — солдат Паремузян! — Мариам ТАК ответила — и всем стало ясно, до чего же она все-таки влюбилась.
ТАК, что я тоже решила — сию же минуту в кого-нибудь влюбиться. Потому что поняла — какая тощища жить без любви.
Я перебрала всех: продавца мяса Илью, сына школьного бухгалтера — яхтсмена Гергарда; Валерку Лопатова, который ходит в ЖЭК учиться на мандолине; красавчика Витю из шестого корпуса по прозвищу Фанэра, который никуда не ходит учиться, Льва Цуцульковского из нашего драмкружка...
Я бы перебирала и перебирала, но пришлось остановиться на Цуцульковском потому, что тетя Сирануш вдруг вскрикнула:
— Паремузяны!.. «Артисты»! С вот такими ушами!..
— Что так говоришь? Перцу много покушала? — обиделась Мариам.
— Без согласия!.. Без... дедушки Манаса!.. Без приданого! Без свадьбы!.. Отец не переживет!..
— Сирануш Бабкеновна! — вдруг остановил ее папа. — Все, что вы говорите, — это еще не поздно.
— То есть как? — удивилась мама. Да и мы с Мариам удивились тоже.
— А очень просто, — объяснил папа. — Вернется из армии Нельсон, и, чтобы не нервировать Ованеса Манасовича, ребята начнут все сначала. Придут к нему, попросят, уговорят, вы им поможете, и если он согласится...
— То что?! — спрашивает тетя Сирануш, обомлев.
— То мы с Нельсоном, — радостно говорит Мариам, — женимся еще раз!
— Правильно! Сыграем свадьбу! Пригласим ваших родственников! — говорит моя мама.
— Из Схоторашена!.. — говорит Мариам. — Из Дзорагюха!..
— Таким образом, — подхватывает папа, — положим конец этой хоть и многовековой, но совершенно нелепой ссоре.
— Вай, — охнула тетя Сирануш. И уже более миролюбиво спросила:
— Что он пишет, скажи, этот Паремузян?!
— Стихи, — отвечает Мариам.
Она скрылась в нашей с ней комнате и принесла тоненький конверт без марки.
— Прочту одно, поздравительное! — с гордостью объявила Мариам:
«Настало время, мы расстались,
Нас разнесло кого куда...
Но наша дружба все ж осталась,
Авось на долгие года...
С Новым годом тебя поздравляю!
Много счастья, успехов желаю!
Здоровья неплохого
И смеха озорного!
Поэт-любитель Нельсон Паремузян.
P.S. Жду отзывов о стихе!..»
Какие там отзывы! Мариам прочитала так, что всем было ясно — это лучшие стихи в мире.
Всем, кроме тети Сирануш.
— Чокнутый, — сказала тетя Сирануш. — Они еще и сумасшедшие, как я забыла.
Тетя Сирануш оделась, из сумки вывалила к нам на стол все свои продукты, сказала напоследок:
— Вай, только бы отец не узнал...
И — как «Вояджер» к братьям по разуму — пошла домой к дяде Ованесу.

Глава 8. ЛЕВ И САМСОН
Итак, мой выбор пал на Льва.
Со Львом меня связывает сцена.
Мы играем в «Женитьбе Бальзаминова».
Он — Бальзаминова, я — вдову Белотелову.
Я его по ходу действия спрашиваю:
— А вы когда меня полюбили?
А Бальзаминов — Цуцульковский отвечает:
— В четверг после обеда на прошлой неделе!..
Лев занимает особое, «генеральное» положение в нашей труппе. Бальзаминов — его первая комическая роль. До этого, начиная с четвертого класса, он гремел как трагик.
— Фактура! — с уважением говорит о Льве главный режиссер драмкружка.
А у Льва и правда — «фактура»!
Голос в нос, нос — греческий, и мне кажется, греческий же — выдающийся вперед подбородок.
Я начала думать о нем с утра, сразу, как только проснулась.
— Лев! — сказала я сама себе. — Цуцульковский!!!
Жизнь показалась мне чудесной.
Поэтому после репетиции я пригласила его на ВДНХ. Весна была уже, апрель! С крыш падали сосульки и разбивались, как стакан!
Мы шли в толпе — самое мое любимое! Вдвоем — я и Лев!
— Взвесимся? Я плачу! — предложил Лев у главного входа на выставку.
С пальто и ботинками во Льве оказалось сорок два кило! Во мне было сорок девять, триста.
Потом Лев стал жать па силомер и выжал восемь килограммов!
— А ну жимани! — велел мне Лев.
Я «жиманула» на пятнадцать.
Вид у Льва стал обиженный, как у рыбы барабули.
Я говорю:
— Брось! Мы же в разных весовых категориях!
Мне хотелось его рассмешить, и я стала рассказывать, как рассказывала моя мама, что у них один диктор по радио сказал: «Московское время тринадцать часов пятнадцать рублей!»
Но Лев до того насупился! К тому же он промочил ноги.
Лужи были глубокие, мутные, коричнево-зеленые, не хуже пруда с плавучими пузырями. В пруду отражался старик. Он сидел под мостом и самого его мы не видели. Его отражение ело из пакета хлеб и кормило уток.
А вообще играла музыка! И над полем, где в прошлом году на осенней собачьей выставке Чипс получил приз /керамический набор из шести кружек для пива/, повесили разноцветные флажки...
Из отдела свиноводства пахло сушеными морскими звездами.
Я говорю:
— Зайдем?
— Меня не привлекает рассматривание свиней, — сухо сказал Лев. — Но если тебе так хочется...
Неожиданно свиньи Льву понравились. Он скуп на похвалы, зато не удержался и громко хрюкнул вздремнувшему хряку Рокоту. Таким же макаром Лев пошел хрюкать хряку Циклопу, хряку Скакуну, а потом по очереди — розовой, «соль с перцем» и белой свиноматкам, которых всех одинаково звали Черная Птичка.
Лев Цуцульковский — в обычной жизни человек хладнокровный и невозмутимый, восторгался всеми подряд свиньями, и до того довосторгался, что — раз! — и юркнул в какую-то дверь.
А за ним я. Мало ли, что может случиться!
За дверью все было, как в бане.
Водостоки, шланги, резиновые ковры, зеленая мочалка!.. Потом — веник с высохшими листьями на прутьях и полные корзины тряпок!..
Я представила себе моющегося Циклопа — с мылом, с мочалкой. Как его поливают из шланга и похлопывают березовыми вениками!..
И тут распахнулась еще одна дверь на «выгульный двор». И мы со Львом над крышей сарая, вдали, увидели огромную золотую женщину вроде бы с дрелью.
В «выгульный двор» въехал грузовик. Свиновод в синем сатиновом халате подал к кузову настоящий деревянный трап на колесах!
Трап был горкой, без ступенек!
А по нему — под марш Дунаевского, гремевший изо всех динамиков ВДНХ, с абсолютно чемпионским видом спускался свин по имени Самсон.
У трапа встречать Самсона сбежались все работники отдела свиноводства. Они почтительно расступались. И он по резиновой дорожке стал очень прытко продвигаться к тому месту, где наблюдали за его прибытием я и Лев Цуцульковский.
— Идем отсюда, — говорю я.
Но Лев не шевелится.
А Самсон уже вот он! Тигровой масти! Три подбородка! Щетина на голове торчком! А хвост — с кистью — воинственный, как у ящера Комодо.
— Лев! — говорю. — Цуцульковский!!!
Смотрю: он сделал такое лицо... Прямо каменное! Даже глазами не моргает.
Тогда я вышла из-за Льва и загородила его от Самсона. Я бы не знаю от кого бы его загородила! Ведь Лев был моим избранником.
— Укусит! — прошипел сзади Лев. — Свиньи кусаются, как дьяволы!
Все точно! Самсон ощерил желтые клыки и, по-моему, приготовился к броску.
— А ну пошел!!! — заорала я, как в жизни бы не заорала, если бы за моей спиной не стоял окаменелый Лев Цуцульковский, Лев, о котором я думаю с утра, сразу, как только просыпаюсь!
Самсон опешил. Он вытянул чушку трубочкой, попятился и... жалобно загудел через нос.
Теперь на меня двинулся свиновод — тот, первый, в сатиновом халате.
— Девочка! — строго сказал свиновод. — Посторонись!
И Самсона — мимо нас со Львом — за ухо и за хвост — ввели в свободный вольер.
...Вот мне нравится, когда в Москве апрель!..
Летели на повороте искры от трамвая — то Большой Медведицей, то Малой! Лев сказал мне на прощанье:
— Знаешь, Шишкина, что больше всего ценил в женщине Карл Маркс?
Я не знала.
— Слабость, — сказал Лев. — Пока.

Глава 9. О ТОМ, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ НОЧЬЮ
Ночью я проснулась оттого, что Мариам в темноте ходила по комнате. Она ходила очень тихо, но за ней на весь дом топал Чипс.
— Ты чего? — говорю.
— Кажется, пора! — отвечает Мариам.
— Эй! — я вскакиваю с кровати и бегу к родителям. — Мариам — пора!!!
Залаял и запыхтел Чипс. Тут же вскочила мама. Папа тоже вскочил. И все впотьмах забегали, натыкаясь друг на друга.
— Свет! — скомандовала, наконец, мама. — Чипс — место! Мариам — одеваться!
— А я? Что мне делать? — спрашивает папа. В руках он почему-то держит эспандер.
— Машину! — велит мама.
Я наспех напяливаю на себя одежду и бросаюсь выбирать книгу. Для Мариам. Чтоб ей там в роддоме было что почитать.
Самым подходящим для такого случая мне кажется «Трое в лодке, не считая собаки»! Я ее шесть раз читала и все время хохочу.
Сначала меня и Чипса решили оставить дома. Но Чипс разнервничался и стал выть. Он вообще взял манеру завывать, когда Мариам куда-нибудь уходит.
Нас уже из домоуправления предупредили:
— Жалоба, — говорят, — поступила, от соседки снизу.
Она поэт. Пишет сатирические куплеты. А когда Чипс подвывает, ей кажется, что она на кладбище.
Мы не обижаемся. Понятно: если кажется, что ты на кладбище, о каких куплетах может идти речь?
А с другой стороны — не брать же Мариам его на работу в этот папин отдел глобальных проблем?!
Хотя другая наша соседка — одинокая тетя Нина, учительница по географии (у нее доберман — и тоже подвывает), — берет! Он спит на уроках под учительским столом. И ничего. Только раз ей директор школы сделал замечание, когда тетя Нина вместе со своим доберманом явилась на родительское собрание.
Короче, в такси мы влезли все.
Мариам с книгой — на переднем сиденье, а мы трое, не считая собаки, на заднем.
Улицы были пустые. На мокром асфальте раскачивались тени деревьев. В лохмотьях объявлений стоял на ветру фонарь.
Мы подъехали к дому за железной изгородью, с горящими синими и тускло-желтыми окнами.
— Ни пуха, ни пера! — сказал молчавший всю дорогу водитель такси.
— К черту! — ответила Мариам.
Мы проводили ее до дверей.
Доктор вернула нам вещи Мариам и почему-то книжку.
А УТРОМ!!! Потрясающе апрельским утром!!!
У нас родился мальчишка.

Глава 10. СИЛА ДУХА ЛЬВА ЦУЦУЛЬКОВСКОГО
Оказывается, в мужчине больше всего Маркс ценил силу.
Ничего не понимаю!
А ум? А талант?
Нунка сказала, что мы с Цуцульковским оба к этому изречению не подходим.
— Твой Цуцульковский, — говорит Нунка, — слабак, трус и зануда. Я бы, — говорит, — ни за что в такого не влюбилась.
А мне кажется — нет. Мне кажется, правильно сказал один пассажир из трамвая. Хоть он был и навеселе.
«В каждом человеке, — сказал он, — чё-й-то есть!»
Что ж, что Цуцульковский боится свиней?
Зато какому храбрецу сыграть Бальзаминова так, как его играет Лев?! Он просто заражает своим талантом весь драмкружок!
У одной меня не выходит — с вдовой Белотеловой. Потому что я на сцене деревенею.
Лев сегодня так и сказал:
— Наращивать и наращивать тебе, Шишкина, твое актерское мастерство.
И обещал, что зайдет проверит, наращиваю я его или нет.
Я начала готовиться к приходу Льва сразу, как пришла из школы! Спрятала с вешалки в шкаф немодную папину шляпу! А книгу, которую написал папа, — про борьбу за мир, — выставила на самое видное место.
Также, чтобы поразить Цуцульковского, я выставила «куриного бога», челюсть древнего осла, глиняного дракона и зуб акулы.
На стол я постелила клеенку в синий, красный и белый цветок. Как все новые клеенки, она испускала ядовитый запах. У меня даже дыханье сперло — то ли от этого запаха, то ли оттого, что в окне я увидела входящего в мой подъезд Льва.
Почему-то он долго не звонил.
А когда позвонил, пролетом ниже — возле мусоропровода — стоял Витя Фанэра. Фанэра глядел исподлобья, жег спички и бросал их на лестничную клетку. Еще там стоял Лопатов.
— Приступим! — с ходу говорит Лев, не взглянув на клеенку и выставленные сокровища. — Реплика!..
— «А вы когда меня полюбили?» — радостно выпалила я.
— Не то, — покачал головой Лев. — Будь сдержанней, Шишкина, в выражении своих чувств. Тогда зритель тебе поверит. Реплика!..
— «А вы когда меня полюбили?» — сдавленно говорю я, хотя все во мне бурлит.
— Не верю! — сказал Лев. — Темпераментней! Больше искренности и непосредственности!
— «А вы когда меня полюбили?!!» — я выпучиваю глаза и напыживаюсь.
— Не гримасничай! — сказал Лев.
— «А вы когда...»
— Слащаво!
— «А вы...»
— Не кричи!
— «А...»
— Громче!
— «А вы когда меня полюбили?..»
— Не забалтывай роль! Не комкай! — Лев стоял спиной к окну.
На улице кто-то свистнул.
— У вас не стреляют в спину? — не оборачиваясь, спросил Цуцульковский.
— Да вроде нет, — говорю я.
Лев помолчал, а потом сказал:
— Ну так. Я пошел.
Через три минуты в окне я увидела, как Лев вылетел из подъезда. Он летел долго, параллельно земле. За ним вдогонку летел его черный берет.
Потом Лев упал.
Я выбежала на улицу.
Под балконами в разные стороны удирали Фанэра и Лопатов.
Глаз у Льва заплывал, нос был расквашен.
— Они сказали, чтоб я к тебе не шел, — объяснил мне Лев. — А я все равно. А они: «Ну — только выйди!..»
— Что ж ты сразу-то, — говорю, — не сказал! Тебя бы со мной!.. Да тебя бы никто бы!..
— Не захотел, — отвечает Лев.
И тут мне стало понятно, какую силу ценил в мужчине Карл Маркс.

Глава 11. ЗА АРАРАТОМ НЕЛЬСОНОВИЧЕМ
Хорошо на улице — дым! Ворона клювом переворачивает картон — ищет — нет ли под ним червяка. На газонах обгорелые стволы новогодних елок. Бумага валяется! Жгут костры! Старушка тащит желтый в красный горох бидон!
Помойки!.. Голуби!.. Запах отсыревших картофельных очисток!
Дребезжат по тротуару самодельные самокаты, худые собаки носятся оголтелой стаей.
Все, все кругом сегодня облезлое! И весеннее, как старушкин бидон.
А мы — я и Нунка — идем забирать Мариам.
И, конечно, мальчишку, которого Мариам назвала Арарат.
За Араратом Нельсоновичем шли мы с Лункой. Потому что моя мама — на Алтае. Папа — в Ленинграде. Бабушка — до сих пор в Киеве, у бабы Маруси. А тетя Сирануш не пошла в целях конспирации.
Мы несем одеяло! Косынку на голову! Пеленки, распашонки, синие ленты! И в отдельном узелке — платье для Мариам.
Все это втайне от дяди Ованеса дала нам тетя Сирануш.
Еще тетя Сирануш дала юбилейный металлический рубль. Она велела вручить его медсестре — той, какая отдаст нам Арарата.
«Товарищ! Придержи дверь! Не хлопай!» — прочитали мы на двери дома, в котором тогда, ночью, оставили Мариам.
Ну — что там творилось!
Дедушки!.. Бабушки!.. Толпа отцов!..
Кто-то шепотом переговаривался, а кто-то — от волнения — наоборот!
Один отец в зеленом костюме и в фиолетовом пушистом берете прямо скандал своей маме закатил. Пристал — почему она обмахивается его носовым платком.
— Мои платки, — говорит, — это мои платки! И я не позволю, чтобы кто-то ими обмахивался.
— Но почему? — удивляется его мама.
— Почему-почему? — отвечает фиолетовый берет. — Потому что они мои!
Другой — сидит на клеенчатом диване, химические формулы записывает.
— «Н2, — писал он, — СО2»!
Зачеркивал, ерошил чуб! А как вывели его жену с ребенком, кинул блокнот и — к ним, зазвенев то ли мелочью, то ли ключами.
— Шишкина! — сказала Нунэ. — Нам нужен кто-то в этом роде!
Я и сама заметила — детей получали отцы.
Одни отцы. А не такие — типа меня или Нунэ.
Самым подходящим мне показался Бандурин Леня. А Нунке — нет. Нунка хотела, чтобы это был армянин.
Я говорю:
— Армянин — большая редкость.
— А твой Леня — не комильфо! — заявляет Нунка.
И я удивилась: так про некоторых людей говорит Цуцульковский.
— Нун, — спрашиваю я. — А «некомильфо» — это что?
— Лопух и брюки с пузырями! — объяснила мне Нунка.
Интересно: будь я красавицей, как Нунэ или Лев, — нравились бы мне все — как сейчас? Или бы я тоже всех критиковала?..
Думали-думали, ни один «комильфо» на ум не идет.
— Ладно, — говорит Нунка. — Идем искать Бандурина.
Мы разыскали его в школе. В кабинете физики собирался Леня смотреть свой любимый фильм «Драконы острова Комодо».
— Чего это вы с тюками? — спрашивает Леня.
А узнал, какое к нему серьезное предложение, — сразу дал согласие.
— Бабуся в санатории! Делать нечего!.. — сказал он, когда мы вышли из школы. — Пока мамаша с работы не вернется. Она мебель купила. Мне, правда, не очень. Слишком уж мягкая. «Не садись!..» «Испачкаешь!..» Мать у меня, вообще, со вкусом. А ключи отобрала, чтоб я без нее нашу мебель не попортил. «Чувствуй, — говорит, — себя, Леня, облаком, парящим в небе!»
— Как это? — спрашиваю я у Лени.
— Мамаша у меня — йог, — гордо сообщил Леня. — Каждо утро занимается — этой... КАКИМУДРОЙ!
— Как это? — говорю я.
- Проснется — и лежит, — солидно объяснил Леня. — То в позе «кобры», то в позе «крокодила».
...Мы снова оказались среди отцов.
— Кто последний? — спрашивает Леня.
— Держитесь за мной! — отозвался человек во всем черном.
В черной рубашке, такой же костюм с жилетом и в черном галстуке!
— На американского шпиона похож, — подметил Леня.
Со своим шпионским видом «черный» человек списывал «Памятку отцу новорожденного».
— Девчонки! Цветы! — вскричал вдруг Леня и выбежал на улицу.
Мы с Нункой страшно разволновались, что он уедет сейчас за цветами — на рынок или в теплые края.
Но Леня вернулся, как раз когда появилась Мариам, а Арарат — в одеяле и в бантах — лежал на руках у медсестры.
Не сплоховал Леня!
С желтым букетиком мать-и-мачехи он подошел к Мариам и, пожав ей руку, всучил цветы!
Таким же образом он всучил медсестре рубль, и она — безо всякого — отдала ему Арарата.
— Приходите к нам еще! — крикнула медсестра вдогонку.
А перед нами возник фотограф.
До этого момента он стоял в коридоре с фотоаппаратом на шее и с таким унылым лицом, что трудно представить, как в одну секунду можно преобразиться!
Теперь в нем был праздник и ликованье!
— Поздравляю с новорожденным! — он щелкнул вспышкой. — Фотографии получите почтой через три недели!!! — и опять уныло замер в коридоре.
Кряхтит и попискивает Арарат.
С видом парящего в небе облака несет его Леня.
— Девчонки! — говорит Леня и блаженно улыбается. — Я этому фотографу дал адрес своей мамаши!

Глава 12. ВОЗВРАЩЕНИЕ
— Решается моя судьба, — сказал мне Леня Бандурин.
Под дождем в шляпе из кожзаменителя стоял он у школы и грыз морковь.
— Как это? — говорю.
— Я в химкабинете позабыл горелку выключить. На ночь. И меня опять выгоняют с работы.
— Может, обойдется? — говорю я.
— Бабусю жалко, — отвечает Леня. — Она сейчас там. «Не серчайте, — говорит, — Евдокия Васильевна! Это он нескладный — весь в покойного папу — Пегасия Николаевича. Такой же был завертяй, царствие ему небесное!..»
— Бабуся, — добавил Леня, — до сих пор матери простить не может. Хотела, чтоб меня в честь него Пегасием назвали.
— А сам-то ты чего хочешь? — говорю я. — Чтоб выгнали? Или чтобы нет?
— Чтоб выгнали, — отвечает Леня. — Тогда я учиться буду — на циркача.
— Ого! — говорю я.
У Лени всегда были задатки: он здорово ходит на руках и запросто чешет ногой за ухом!
... — ЧТО ЖЕ ТАКОЕ ЕСТЬ ЖИЗНЬ?! — вчера с балкона третьего этажа воскликнул дядя Миша Айзберг. — Планеты как-то живут, развиваются. И нигде нет такого безобразия, как у нас.
Он имел в виду Валерку Лопатова, чтобы тот проигрыватель сделал потише. А если говорить вообще, то мне это как раз «безобразие» очень нравится.
Мне нравится, что нигде — во всей огромной и бесконечной Вселенной — нет больше ни одного — Лени Бандурина!
Да взять, к примеру, моего папу — читателя такого количества газет, что в прошлой четверти макулатуры наш класс сдал больше всех!
Но если мне кто-нибудь скажет: «Есть много людей, как твой папа, — серьезных, солидных и очень рассудительных», — значит, этот кто-то и слыхом не слыхивал, что ПАПА однажды купил себе аккордеон!
Красно-перламутровый, немецкой фирмы «Herold», он пах чемоданом, а над кнопками регистров сверкали три как бы бриллианта!
По «Самоучителю» на этом невозможной красоты аккордеоне папа разучил единственную песню и громко распевал ее с утра пораньше:
Солнце светит, лучи, словно ласка!
Каска медная тонет в луче-е-е-е...
Ах, вот в этой сверкающей каске
Ходит милый мой на каланче!
— Хо-хо! — кричала из кухни бабушка.
— Он пожарник толковый и ярый! — подхватывали мама и баба Маруся из Киева. — Он ударник такой деловой! Он готов погасить все пожары! Он не хочет гасить только мой!
Правда, потом он его забросил. Сунул на антресоли и забыл. Но тогда-то ведь — пел!..
И — я думаю — разве во Вселенной — найдется что-нибудь похожее на Нункин Схоторашен? Даже нет — на всю Армению?
Я там, жалко, не была. Моя Армения — это Нунка.
И картина в комнате дяди Ованеса — с изображением горы Арарат.
И горячие пироги с травой — «женьгялхатс», которые тетя Сирануш печет всегда в конце апреля.
И вот этот стих древнего армянского поэта. Я читаю его — громогласно, — когда мне кажется, что никто не слышит.
Очнитесь, распахните взор,
Закрытый сонной пеленой!
Движенье вечное светил
В ночи узрите над собой!
И если вечная любовь
Любовью нас дарит своей,
То пусть тогда моя душа
Соединится утром с ней!
И если радость и любовь
Мне суждены у врат любви,
Пусть утром удостоюсь я
Любви и всех наград любви!
И если душу должно мне
Отдать любви — я рад любви!
И муки претерпеть готов
Я за бессмертный взгляд любви!..
Я шла из булочной, а впереди прямо к моему дому шагал солдат.
В сапоге журнал «Знание — сила»!
На спине — вещмешок со скрученной рулетом шинелью. А посередке над карманом рюкзака большими печатными буквами синей ручкой было написано: «Н. Ш. Паремузян».

страница следующая ->