скачать журнал

страница следующая ->

ISSN 0130-2574

КОСТЁР
8 АВГУСТ 1986 

КОСТЁР
8
АВГУСТ
1986
Ежемесячный журнал ЦК ВЛКСМ Центрального Совета Всесоюзной пионерской организации им. В. И. Ленина
Союза писателей СССР
Издается с 1936 года
© «Костер», 1986 г.

ЖУРНАЛ ПЕЧАТАЕТ:
Леса и поля — всё наше 1
Как спасли парк
очерк О. Спасова 3
Птицы на скалах
фотоочерк В. Никитина 5
Душевное дело
главы из повести В. Одноралова 6
Барабан 12
Гори, гори ясно!
рассказ пионервожатой 16
На мельнице
очерк А. Пирожкова 18
Морская газета 21
Записки биолога
П. Стрелков 22
Зеленые страницы 24
Как Пантюшкин телевизор искал
повесть Т. Чинаревой 27
Дети разных народов 34
Приключения неутомимого Братца Кролика
очерк Е. Перехвальской 36
Балаганный лев
повесть-сказка Р. Погодина 38
Электроник 42
Веселый звонок 44
Арчебек 46
Кузнечик 47
На обложке рисунок Б. Чупова


ЛЕСА И ПОЛЯ - ВСЁ НАШЕ

«В понимании Родины и в любви к ней все важно: громадные стройки, святые для нас места вроде Пушкинских Гор и Ясной Поляны, и какой-нибудь куст на пригорке, лужок, лесная опушка, озерцо. Все важно! И еще важно, какими будут эти кусты, лужки, озера и опушки после тебя, какими увидит их тот, кто придет вслед за тобой...»
Эти слова известного советского писателя, лауреата Ленинской премии Василия Михайловича Пескова имеют самое непосредственное отношение к теме сегодняшнего разговора. По традиции вместе с писателями, журналистами, учеными его ведут и юные натуралисты многих городов и поселков нашей страны.
«Володя Сергеев, Ревдовская школа Псковской области: — У нашего лесничества 60 гектаров леса. Мы высаживаем молодые деревца, следим, чтобы туристы не разводили костров, делаем санитарные вырубки. У каждой пятерки ребят своя зона патрулирования. Особенно много работы летом, когда надо заготавливать корм для лесных жителей.
Однажды я нашел в лесу совсем маленького лосенка. Принес его домой, выходил. Лосенка назвали Машкой. Она быстро росла и бегала за мной по пятам. Потом стала все чаще уходить в лес и, наконец, ушла совсем. А у Володи Корнилова жил аистенок. У аистенка было сломано крыло, и Володе пришлось его долго лечить. Но самое интересное — у нас в лесничестве прижились саженцы кедра. Конечно, зацветут они еще не скоро, но дело не в этом. Ведь это же чудо: у нас на Псковщине растут знаменитые сибирские великаны».
«Саша Новолоцкий, Кабанск Бурятской АССР: — Все знают, Байкал — заповедное озеро. Но однажды в сети к рыбакам попала отравленная рыба. По тревоге вместе с народными контролерами мы нашли виновников происшествия. Это были работники местного комбината. Воду, загрязненную отходами производства, надо выдерживать в отстойниках, очищать от химических примесей. А они этого не сделали и спустили ее прямо в Селенгу, которая впадает в Байкал. Но после того, как этих людей наказали, таких ЧП больше не было».
«Витя Кузнецов, клуб биологов Ленинградского Дворца пионеров: — Лето мы проводим в экспедициях. Одни ребята уезжают в Кандалакшский государственный заповедник, где изучают водных беспозвоночных, Исследуют озера на островах. А другие работают в Черноморском государственном заповеднике. Там проводятся наблюдения за птицами и насекомыми-вредителями.
Ученые считают, что наша работа в заповедниках имеет важное значение. За эту работу многие ребята получили медали «Юный участник ВДНХ». А Миша Басе по приглашению Академии наук Молдавской ССР был участником научно-творческой конференции «Экология и охрана природы». На конференции он выступал с докладом и получил диплом 1-й степени».
«Лена Морозова, клуб юных природолюбов Благовещенска: — Международный детский клуб «Дронт» — это филиал международного треста охраны диких животных, который основал Джеральд Даррелл. Мы вступили в члены этого клуба.
Переписываемся с зарубежными ровесниками, рассказываем о работе «зеленых» и «голубых» патрулей, о том, как собираем для аптек лекарственные травы, участвуем в озеленении города и пионерских лагерей. Недавно лондонцы нас спросили: «Что такое пионерский лагерь?» Пришлось объяснить, что это такое, выслать на эту тему альбомы, открытки, книги.
Переписываемся мы и с Джеральдом Дарреллом. В последнем письме он написал нам: «Я только что вернулся из поездки на Маврикий и был в восторге, обнаружив вашу открытку и книги, за которые очень благодарен. Я приеду скоро в СССР для съемок фильма... Приложу все усилия, чтобы встретиться».
«Валя Самарин, Кочкуровская школа Мордовской АССР: — Кто хоть один день провел на пасеке, знает, как это интересно. Но в свое звено мы принимаем только тех, кто постарше, — ребят с шестого по восьмой класс. Новички ухаживают за пчелами, собирают мед. А самые опытные пионеры изучают породы пчел, учатся бороться с варотозом. Варотоз — это пчелиная болезнь. Ребята испытывают различные лекарства, приготовленные из муравьиной и щавельной кислоты, боярышника и чебреца. Работаем мы под руководством известного в наших краях пчеловода Ивана Федоровича Кочеткова. Он каждый день с нами, с утра до вечера, хотя ему уже 73 года. Есть у нас и научный консультант. Это — пчеловод совхоза «Дубенский» Наумкин Владимир Федорович. С пчелами он подружился в детстве, когда учился в школе. Поэтому часто говорит: «Я, ребята, вырос в вашем звене».
«Инна Платова, поселок Верхний Перевал Приморского края: — Однажды Гена Тягунов обнаружил на лесном озере странное растение с плавающими круглыми листьями метрового диаметра. Оказалось, что это реликтовое растение эвриала. Считалось, что оно сохранилось лишь в Японии, Индии и Китае. Находка Гены стала неожиданностью для ученых. Район Спондинского озера был объявлен заповедной зоной. Вместе с учителем биологии Борисом Константиновичем Шибневым мы решили расселить семена эвриалы по соседним озерам. Однако всходов долго не было, мы уж думали, что ничего не получится. Но прошлой осенью на Верхнеперевальском озере появилось сразу 70 растений эвриалы, увенчанных большими клювообразными синими цветами.
Эксперимент удался! Мы верим, что таинственный реликт приживется в нашем крае».
Рисунок О. Филипенко

ДЕТЯМ
Назым ХИКМЕТ

Дадим шар земной детям,
дадим хоть на день,
дадим, как раскрашенный шарик,
пусть с ним играют
и песни поют среди звезд.
Дадим шар земной детям,
дадим, как громадное яблоко,
как теплый круг каравая,
пусть едят они досыта хоть
день.
Дадим шар земной детям,
пусть хоть день шар земной узнает,
какое бывает доверье.
Из рук наших дети возьмут шар
земной,
Посадят бессмертные деревья.


КАК СПАСЛИ ПАРК
Осип СПАСОВ

Он, горожанин, дошкольником играл во дворе, где не росло ни травинки. Любил смотреть на плакучие рябинки, что росли через дорогу, перед фасадом Военно-медицинской академии.
Потом началась война. Блокада. Восьмилетний Андрюша Метс узнал, что есть съедобные растения: лебеда, мокрица, крапива...
Летом 1943-го он уже был огородником, выращивал в парке Ленина, на грядке, турнепс и кормовую свеклу. Возле трамвайной остановки.
Фашисты именно остановки, где было большое скопление людей, закидывали бомбами. И одна фугасная авиабомба грохнула как раз вблизи Андрюшиной грядки.
Война окончилась, и мальчик решил посвятить свою жизнь растениям, зеленым друзьям горожан. Захотел работать только в садоводстве. На окнах, в его квартире, стояло до ста горшков с цветами.
Мальчик все яснее стал понимать, что растения дарят людям не только жизнь — кислород, продукты питания, — но дарят и другое, может быть, еще более важное для людей — красоту жизни. Кто бы стал жить в городе без садов и парков, скверов и бульваров?
В Калининском райкоме комсомола Ленинграда вручили Андрею Метсу комсомольскую путевку в один из цветочных комбинатов, хотя после войны прошло всего несколько лет, и разрушенному, лишенному сотен тысяч рабочих рук, Ленинграду было, вроде бы, не до флоксов с гладиолусами. И тут выяснилось, что молодой человек уже со всеми растениями в питомнике знаком, все работы знает, понимает непростые характеры зеленых друзей.
И старейшие питерские ученые садоводы — Бескаравайный, Пюккенен, Заливский, Головач — увидели в нем своего преемника. Много ценных знаний и умений он у них перенял. Работал в садоводствах, в Ботаническом саду Академии наук. Учился, читал умные книги, соображал, что к чему — что хорошо и что плохо в ленинградских (и не только в ленинградских) садах и парках. Он понял, каким должен быть парк. Стал садовником. В 1958 году Андрей Рихардович стал работать мастером садовопарковых работ в Центральном парке культуры и отдыха. Ленинградцы зовут его ЦПКиО, — так проще.
Пришел садовод Метс в парк и увидел... лысые, с редкими травинками, газоны. Деревья с сухими вершинами, с отсыхающими нижними ветвями. Над цветами не жужжат ни пчелы, ни шмели. Он поднял голову: из птиц — лишь воробьи да вороны. Что за беда такая?
А беда в том, что до него садовником работал... дворник с кое-каким ботаническим образованием. Он мало думал о биогеоценозе, зато отлично выполнял приказы начальства, а все приказы, в общем, сводились к одному: в парке должно быть чисто!
И десятки тысяч людей, не понимая, что делают, на субботниках и воскресниках, весной и осенью, сгребали из-под деревьев тонны листового опада. Десятки самосвалов вывозили эту теплую подстилку, этот ценнейший корм, на свалку. Там сжигали.
В парке было чисто. Да негде стало жить шмелям. Нечего дождевым червям втягивать в свои норки. Обеднела почва, закрылись капилляры. Исчезли грибы. Деревьям стало нечем питаться. Без теплой подстилки на газонах промерзали корни. Не стало насекомых с червями — не стало и птиц.
Стали размножаться вредные бактерии, вредные насекомые: зимняя пяденица, дубовая листовертка, липовая тля, сиреневая моль... — личинки их жутко прожорливы и плодовиты. А птиц-то, их поедающих, в парке почти уже нет.
Борцы за чистоту стали тогда травить — посыпать и опрыскивать вредителей ядохимикатами. Сотнями тонн пестицидных растворов были обработаны газоны, кроны деревьев и кусты. Сперва это помогало, а потом...
Зато полезные насекомые не так стойки, и совсем не стало в парке божьих коровок, наездников, шмелей, пчел... В кладках птиц, «наевшихся» ядохимикатов, орнитологи находили два-три яйца вместо пяти-шести. Певчие птицы — те вообще облетают «химические парки» стороной.
Истинная доброта деятельна. Садовник Метс стал бороться за настоящий парк, за красоту. Деревья должны расти здоровыми!
Много потратил сил Андрей Рихардович, но добился-таки, что тонны и тонны листового опада стали оставаться под деревьями. Что, дорожки заносит мокрыми листьями? Грязно? Мостовые заносит, скользко? Сметайте. Сметайте с дорожек и мостовых, пусть будет чисто, сухо — все сметайте... на газон, под деревья. На одном гектаре парка получается 8 тонн отличного компоста. И десятки тысяч людей на субботниках и воскресниках, догадываясь, что делают доброе дело, стали разбрасывать под деревьями и кустарниками торф, минеральные удобрения из куч, сброшенных десятками самосвалов.
Ядохимикатам Андрей Рихардович сказал категорически: «Нет! Ни грамма! Лучше я на эти деньги пруды подкормлю известью, ведь кальция боится ничтожная и вредная рыбешка колюшка, хищница, поедающая икринки других рыб».
...И случилось обыкновенное чудо. Не сразу, через годы. Много старинных деревьев не удалось спасти. Много нижних, самых раскидистых, ветвей. Но чудо произошло. В парк вернулись шмели и божьи коровки. «У меня в укромном месте и улей стоит с баночкой меда,— улыбается Андрей Рихардович, — жду, когда пчелы вернутся». Дождевые черви опять бодро рыхлят землю, полезные микробы и грибы заново делают свое полезное дело.
Рядом с высохшими верхушками деревьев стали расти новые, зеленые. Вековые дубы как бы снова ожили. На почерневших от голода ветвях кленов проклюнулись и стали расти зеленые веточки. На стволе старой липы выросло совсем новое дерево. Пихты у Северного пруда дали такой прирост, что только дивись. Березы, прекратившие было расти, снова пошли в рост, их новые кроны от обилия листьев свесились, стали плакучими. То были слезы радости.
Так плакал сам Андрей Рихардович, когда однажды, рано утром, вдруг услыхал в своем парке... соловья. Соловей признал его труд, вернулся, свил гнездо в старых листьях. И запел. Запел зяблик. Застучал крепким клювом дрозд-рябинник. Забегала по дорожкам трясогузка... 36 видов птиц насчитали орнитологи в ЦПКиО. Не зря, стало быть, садовник запрещал косить траву на газонах и перештыковывать кусты, пока новые птенцы не станут слетками, не выпорхнут из гнезда.
«Смотрите,— показывает Андрей Рихардович, — птицы вновь занесли семена лесных трав: лесной мятлик, лютик кашубский, голубая жимолость, лесные фиалки, золотарник, вербейник, — садовник всех их знает «в лицо», поименно, — майник, крапиву, папоротник... У нас только на альпийской горке около ста видов цветов. Крапива, между прочим, показатель хорошей почвы. А папоротник — известный неженка, старинное растение, требует изысканную среду. Вот — сам вырос, никто не сажал. Ветренница дубравная, ландыш в Красную книгу занесены, а у нас спокойно растут. Кустики черники возвращаются после пожара через 25 лет. У меня, правда, через 15 лет вернулись...»
И вот — апогей чуда! В парке, где ежедневно бывают тысячи и тысячи людей, стали расти юные березки, дубки, липочки. Как в лесу. Вот тонкий дубок шевелит листьями в компании двух симпатичных беленьких березок. Вот стройная пихточка о чем-то перешептывается с молодым вязом. Красота! А от кленов спасу не стало — сотнями тысяч пошли рождаться. Такого я больше нигде не видел. В других парках рубят отжившие деревья, привозят и сажают другие. Ежегодно привозят десятки тонн новой земли. А здесь приходится думать: какие деревца оставлять, какие нет. Масляный луг 20 лет изумруден безо всякого ремонта. Земля газонов не беднее, а богаче год от года — за счет перегноя.
В прудах 26 видов рыб — карп, карась, линь, щука, окунь, язь, плотва... Ребята и взрослые с удочками пришли на пруды. Раньше водился на прудах, докучал всем комар-кусака. Теперь улетел. Или сгинул. Работники парка впускают из Невы метровых щук на нерест и после выпускают в Неву стайки юрких щурят. Андрей Рихардович собирается запустить в пруды две тысячи годовиков карпа и две тысячи — форели. Но это уже будущее.


ПТИЦЫ НА СКАЛАХ

Заповедник «Семь островов» находится за Полярным кругом в Баренцевом море. В июле здесь еще лежит кое-где на скалах снег. Главный человек в заповеднике — орнитолог Юрий Краснов. Он изучает повадки птиц и охраняет птичьи базары. Про птиц Краснов все-все знает, но больше всего про чаек, это его специальность.
Гвалт на птичьих базарах стоит такой, что даже заглушает рокочущий шум прибоя. Для того, чтобы снять птиц на скалах, приходилось обвязываться страховочной веревкой. Так я фотографировал сварливых чаек-моевок и кайр. Пока снимал одну заботливую мамашу-кайру, другая все норовила клюнуть в объектив.
Есть на базарах и чайки-гиганты, размах крыльев у них достигает полутора метров, а называют их орнитологи для краткости — «БМЧ». Будто какое-то военное судно. Быстрое, верткое, хищное. И действительно, большая морская чайка — хищник и другие чайки ее побаиваются. Она и гнезда разрушает, и птенцов таскает, и добычу у других чаек отнимает. И ничего с ней не сделать — очень уж большая и сильная.
В. НИКИТИН
Фото автора


ДУШЕВНОЕ ДЕЛО
Владимир ОДНОРАЛОВ
ГЛАВЫ из повести
Рисунки А. Ивашенцовой

1.
Когда я с приятелем впервые поехал в Елшанку за грибами, то был совсем еще новичком. Ехали мы автобусом, я читал книгу про чью-то жизнь, а приятель ничего не читал.
— Что ж ты,— спрашиваю, — не взял ничего почитать? Дорога длинная.
— Мы будем читать книгу природы, — со значением улыбнулся он. Я не возражал, но мы не знали, пожалуй, и букв, которыми написана эта книга, и, как все горожане, собравшиеся читать ее с бухты-барахты, Бродили просто по лесу, и грибов, конечно, не нашли.
Приятель мой грибником не стал. Он и сейчас рассматривает в книге природы картинки, воображая, что читает ее. Осуждать за это не приходится: горожане знакомятся с природой без отрыва от города, получается что-то вроде заочного образования. Вот и я. Ну, прожил, пережил даже пять грибных сезонов, и насмерть увлекся грибами. А минувший сезон был исключительно счастливым. Грибы росли недуром. Шагу нельзя было ступить, чтобы не нагнуться.
Вот иду утром в лиственницы, и представляю, как мерцают в просеянном сквозь тонкую хвою свете малахитовые лапки чистотела, ломкие стебли и тонкие, словно зеленые искры, листья звездчатки на золотистой подстилке из опавших игл. На ней не сразу увидишь точно повторяющие ее цвет шляпки маслят, но блеском или выбравшимся наверх сытым слизняком они себя выдадут.
Но заметки мои не о том, как отличить поганку от груздя, и не о том, как по-научному называются грибы.
В большей степени они пишутся из желания приобщить к грибному делу еще одного единомышленника. Ну, действительно, что это за бесцельное шлянье по лесу или, как иногда выражаются, по природе? Мне кажется, что слоняясь по лесам и полям в свободной меланхолии, то есть без какой-нибудь охотничьей задачи, даже путных стихов не сочинишь.
Мне возразят: а красота? Зачем обязательно что-то искать, собирать?
Конечно, и красота. И, между прочим, хорошие грибы в самых красивых местах и растут. Советую эту случайную фразу взять в качестве первой подсказки. Ищите грибы в светлых березняках, в наполненных плотным, словно колодезная вода, воздухом осинниках, в чащах сосен и лиственниц, торжественных, как старые храмы, — точно найдете. Но — стал грибником — пиши навсегда. А это, хоть и весело, но не всегда легко. Вымокнешь и в росе, и под дождем, и комарье накормишь, и крапивой ожгешься.
Нет, я не отговариваю. Ведь что такое — найти первый подосиновик! Старый осинник — он только внизу темен. А гляньте вверх — взлетают в небо голубые с прозеленью стволы, и там, готовая вмиг улететь, вьется и трепещет легкая кисейная листва. Внизу сумеречно, а над вами — радостный и бодрый свет. И грибным настоем пахнет, и трава незнакомая, негустая. Узнаешь редкий вороний глаз, копытник кое-где, чуть тренькает на слабой девичьей шейке колокольчик... Смотришь теперь в оба и даже дыхание сдерживаешь для внимательности. И вот он, ну в двух же шагах, черт! Будто и не было, и вдруг вырос. На гордой прямой ножке, и шляпка с кулак. А то еще ножка по-лебединому изогнута, и гриб от этого как бы улыбается, как бы манит: — А вот он, я!
2.
Тому, кто в глаза не видел торчащих из земли грибов, надо их как-то запечатлеть, полюбить хотя бы примерные их образы. Казалось бы, здесь первый помощник — искусство. Возьмем поэзию. Поэты о грибах пишут. Вот, к примеру, стихи одного такого поэта:
Словно желтые цыплята,
На лугу растут опята.
Это ладно, что на лугу цыплят не пасут. Сами опята, они желтые довольно относительно, вот что важно. Вернее, они все же коричневые. Ну, темнее, светлее, но — коричневые. Ярко-желтыми, как цыплята, бывают опята ложные. Но ими травятся, от них со зрением что-то нехорошее происходит. Возможно, поэт таких опят и напробовался.
Небрежность поэтов в грибной области поразительна. Один из них утверждает, что рагу из рыжиков — рыжее. Вообще, редкое довольно блюдо, рыжики обычно солят, но пережарьте вы хоть красные мухоморы, только не ешьте их, ради бога, и убедитесь, что они какого-то неопределенного жареного цвета.
Исключения, как и положено, есть. Например:
Сапоги мои — скрип да скрип
Под березою.
Сапоги мои — скрип да скрип
Под осиною.
И под каждой березой — гриб
Подберезовик.
И под каждой осиной — гриб
Подосиновик.
Здесь все точно. Осень. Сыровато. Без сапог — никуда. Шаги осени слышны и есть образ простого человеческого счастья: под березой — подберезовик... Лучшему другу пожелаю такого.
3.
Основательно я попал в Елшанку с другом Сергеем. Для жилья и для грибной нашей базы мы нашли нежилой, но и не дырявый еще домик в низинке, возле самой речки, тоже, конечно, Елшанки. Хозяева домика — чета стариков — даже обрадовались, что мы попросились к ним пожить.
Старики уже давно перебрались наверх в новый пятистенок, на сегодня слишком уж просторный, потому что дети все разлетелись по разным заманчивым городам.
Домик мы отмыли с порошком, подмазали печку и бросили на пол немного мяты и полыни. Сергей нашел на чердаке старинную темного стекла банку и поставил в нее цветы. К вечеру пришла хозяйка, присела на лавку, огляделась.
— Как вы его умыли. Чи-исто. А нежилым все же пахнет, и травка не помогает, — она загрустила и примолкла, но пристали к ней со своими грибами: есть ли, мол, грибы?
— Ну, ребяты, да нас ли про них спрашивать? Мы ведь когда в лесу бываем, ну, когда сено косим, ну, ягоде денек подаришь, ягоду-то грех упустить. А грибы — я и не знаю их. А мой и вовсе — боится. Да и когда их знать? Мы ведь в колхозе всю жизнь. Мой говорит — без перерыву. Это значит, он войну за перерыв не считает, там, значит, все, как в колхозе было — айда, давай, не жалей ни горба, ни жизни. Да-а. Весна — сев, лето — сенокос, а там и уборочная. Да огород, да скотина, да дров на зиму запасти. Какие грибы, — она осторожно махнула рукой. — У крестьян вы про грибы не спрашивайте, иные обижаются. Разве каждому наскажешься, что вы, мол, в городе наработались, наскучались по воле и с полным правом настоящим воздухом подышать приехали... Тут нам не до грибов. Я там в сенцах ведро картошки поставила, да яиц десяток. Ешьте, а то грибы-то, они чать не по-вашему растут, не как вам надо, кто их знает?
Хозяйка ушла, а мы все переваривали это важное для новичков правило — не спрашивать у какого ни попало сельского человека про грибы. Им, действительно, часто не до них, и в наших местах редкий сельчанин хорошо их знает. Собирает он их в особо урожайные годы и чаще осенью, когда поздний опенок, проклюнувшись на вырубках, захватывает вдруг и само село, и лезет, как говорят, где ни попадя.
4.
Леса вокруг Елшанки богатые. Это леса хребта Накас, невысокого, растопыренного, как еловая лапа, отрога Уральских гор. Березы — плакучие и кудрявые, бородавчатые и гладкоствольные, дуб, осина, ясенелистый клен, липа, широколистый вяз, ольха, или по-старому елша, особенно красивая здесь стройностью и мощью, какой не бывает у нее в лесах костромских или подмосковных. Черемуха и рябина, калина и малина, костяника и ежевика, а сама ягода, а травы и цветы — устанешь называть!
И поят, оживляют все это — родники, ручейки, речки. Поговаривают, что по ту сторону одной из вершин хребта, горы Ямантау, прячется где-то чистое, как слеза, озеро. Никто из нынешних елшанских к нему не ходил. В таких местах грибы чаще всего есть. С небольшими перерывами, но есть.
Хозяйка рассказала:
— Мы с моим в молодости одни грибочки любили — вязовики. Как раз они в эту пору бывали, перед сенокосом. А вот какие они? Эх, старая память — дырявый плат, цельного узора нету. Молодость-то войной, как поездом, переехало. Мой на войну пошел, — я в работе вся. Вернулся с фронту — и счастье какое было: трудовую затируху вдвоем-то веселее хлебать. Не до вязовиков. И вот, какие они? Белесые, да. И растут кучно, букетиками... Нет. Забыла. Навру еще, а вы чего почуднее насобираете...
Но Сергей отыскал-таки в нашем курмыше грибника. Это был вытянутый, как хлыст, однорукий старик по прозвищу Майор. Майором этого добрейшего человека прозвали за странную для села командирскую интонацию в голосе. Спрашивает закурить или «можно войти», а все будто командует.
Сельские грибники — они как бы двух типов бывают. Первый — самородки. Эти знают три — пять видов, с десяток прибыточных мест и больше ничего знать не хотят. Любой другой гриб — будь он описан и съеден при нем хоть всей Академией наук — ядовитый. Любое не его место — поганое.
А второй тип — это грибники просвещенные. Они читают о грибах все, вплоть до энциклопедий. Каждую находку они стараются определить и найти повод к тому, чтобы опробовать ее.
Первый тип, как правило, женщины-домохозяйки, второй — чаще старики, сельские интеллигенты, каким-то образом имеющие свободное время. И тех и других даже в большом селе немного — два, три человека.
Дядя Ваня нам обрадовался. Как верно заметил Гоголь, для сельчанина разговор по какому угодно поводу заменяет газету. И по сей день, когда газет в деревне хватает, беседа для него предпочтительнее. Душевное дело!
Дядя Ваня, например, когда нет никаких собеседников, разговаривает со своей живностью: с двумя, словно обутыми в чёсанки, козлятами, щенком по имени Белек и с хозяином небольшого гарема расфранченным, как бразильский полковник, индюком. И вся эта живность относится к его речам с пониманием, несмотря на то, что и увещевает, и воспитывает, и рассказывает новости он своим неласковым командирским тоном.
Пока мы беседовали, возникла такая картина: Белек укрылся у него под коленками, козлята то бодали его в бок, требуя почесать рожки, то хамовато карабкались на колени, пробуя стащить с головы невыразимо заношенную кепку. Тут же был и индюк. Он торчал по стойке «смирно» и сверлил преданным взглядом хозяина.
Дядя Ваня рассказал нам все, что знал. Из-за чудной своей особенности, вроде бы зачитал приказ.
— Тут в Елшанке съедобные грибы следующие: шампиены, я их шпиенами называю, — эти на выпасах растут. Подберезовики, подосиновики и — вязовики. Иных не наблюдается.
— Вот, вязовики, где их искать-то?
— По горам шастать нечего. Сухо там. Где посырее ищите, по речке. Где вяз пал, там ищите.
Описывать, какие они, дядя Ваня не стал, не умел.
— Других не найдете, сейчас только им росы и хватает, — отрезал он.
Речка Елшанка — речка-забава. Не везде ее перепрыгнешь, но везде не переплывешь — плыть негде. Однако пойма у нее темная и широкая. Густо растет здесь черемшаник и высоко поднимает параллельные, как реи, ветви ольха. Чем дальше уходим от села — ольха почему-то реже. Вместо нее вязы пошли. А трава сытая, высокая. Бредешь, ног не видишь — страшно: гадюки тут наверняка есть! Дай-то бог, если, как в книжках пишут, они от нас поудирать должны. Потом-то мы догадались коровьими тропами идти, ну, а как с тропы павшее дерево увидим — к нему уж вброд по траве.
А тропой хорошо идти. Правда, в сырых местах кочковато, но то и дело выводит она на такие ласковые поляны, словно тут тебя сто лет ждали. И все-то здесь — и тенек, и мурава, и бормотунья Елшанка — все для тебя.
В третий раз подвела нас тропа к речке. Наш берег — пологий, мерцает в редких пятнах света нетронутый песок махонького, на двоих, тесноватого пляжа, а тот берег — отвесный красный обрыв. Вот улеглось в воду черное вязкое бревно. И по бревну тоже — веселые пятна света. Да нет, не света, уши какие-то растут. Вот и Сергей подтвердил: — Глянь, уши какие-то.
А меня уж осенило: — Не уши это. Это вязовики и есть!
Растут они действительно букетиками, в несколько ярусов. Шляпки жмутся друг к другу, и самые молодые грибочки — нижние — не то что белые, а полупрозрачные, как тонкий фарфор. Только с одного этого ствола мы нарезали полную авоську (мы тогда считали авоську удобнее корзины, что совершенно наоборот).
И повалили к нам вязовики. На стволах, раскоряченных пнях, снаружи и под корой, всегда прикрытые злой июньской крапивой (те, что нашлись на стволе в речке, были приятным исключением). Мало того, Сергей, срезая один уж очень богатый букетик, увидел вдруг необыкновенно толстого червяка с медно-золотистым отливом. Он тихонько позвал меня, и я тоже его увидел. Это был не червяк, это был хвост змеи. Сама она не пожелала, что ли, нас видеть, о чем я Сергею и сказал; и в тот же миг мы обнаружили, что это не так: змея смотрела на нас, просунувшись между верхними корнями. Она смотрела на нас все это время, злым и скучным взглядом вопрошая: какого черта мы копаемся в ее дому, то есть в этих ее влажных, прекрасно гниющих в зарослях крапивы, корнях. Это была безобидная медянка, о которой и дядя Ваня говорил снисходительно: — Я их токо вилами отбрасываю, они не кусачие... — Мы как можно аккуратнее срезали грибы и оставили ее, оцепеневшую от скуки, одну.
А вкус у вязовиков интересный. Их отваривают перед тем, как жарить, но это для того, чтобы они помягчали. А из отвара варят лапшу, отменную и очень даже грибную.
Дядя Ваня признал вязовики. Часть вязовиков мы оставили ему и пошли к хозяйке.
— Они? — спросили мы.
— Они! — сразу узнала она. — Они. Вот теперь вспомнила. Чать, вдоль речки собирали?
— Да, Александра Сергеевна, вдоль речки.
— Вот. Мы с моим тоже там собирали, — она улыбалась грибам, ровно цветам.
Недавно мы отыскали в книжке эти вязовики. Это вёшенки. Действительно, растут они, как бы на весу, но, узнай это правильное по грибной науке название наша хозяйка, то решила бы, что названы они так для нее. Ради их с мужем далекой весны.
5.
Особое, принципиальное отвращение вызывают во мне массовые вылазки «по грибы». Никогда я в таких вылазках не участвовал, и не приведи господь, как говорила моя бабаня. Но наблюдать их — наблюдал.
Однажды я вырвался в елшанские леса с демобилизованным из армии братом, он с великой радостью поехал со мной. Он, как мальчишка, радовался, что и в самом селе, и, конечно, в лесу ничто не напоминало ему строевой плац и жизнь под команды. Время было — самое грибное — август. То есть, когда в наличии практически все грибы. Брат сразу увлекся, и мы не спеша выбирали среди россыпи красных, желтых, фиолетовых сыроежек, сероватых и голубых рядовок, среди нахальных зарослей всяких шампиньонов только наилучшие, только благородные грибы.
Все отлично складывалось. Хорошо попадались подберезовики и особенные богатырские моховики, и все какие-то крепенькие, без изъяна. Брат вдруг и запел, и ногой притопнул, и, наконец, закурил, присев над тремя сросшимися подберезовиками. Я тоже присел возле этих трех граций и порассуждал о том, что к осени грибы становятся как бы чуднее и выкидывают разнообразные фокусы.
Но вот нас накрыла звуковая волна. Мы услышали фырчанье мотора, автомобильные гудки, как на свадьбах, и какие-то командные выкрики.
Мы вышли на дорогу и увидели невдалеке несколько больших автобусов и роты две грибников. Они нас тоже увидели, раздался чей-то тонкий, полный энергии голос:
— Братцы! Нас опередили! Вперед, а то они все грибы заберут!
Послышалось: — Ра-аа! — И преследователи двинулись на нас цепью.
Брата я успокоил тем, что мы можем от них уйти. Мы помыли ноги в речке и перевалили через шихан — грибы-то были везде. Мы хорошо там побродили, но возвращались старым путем. По местам, где прошлись массовые грибники. Ничего такого яркого, что рисуют в «Крокодиле», не было: переломанных дубочков, сожженных муравейников или забитых насмерть зверей не попадалось. Но для заинтересованного взгляда путь их все-таки напоминал разграбленную французами Смоленскую дорогу. Обломанные из-за ягоды кусты черемухи, потоптанная, переломанная ногами и колесами трава, раздавленные или разбитые в прах пинком ноги дождевики, зверски изуродованные мухоморы, кучками брошенные рядовки, сыроежки и поплавки. Я отдаю себе отчет в том, что среди приехавших были нормальные, тепло относящиеся к природе люди, может быть, даже и жаждущие вникнуть в ее жизнь, но вот видят они, как некто рядом гребет все под себя, гребет в кучу, в мешок, и возникает сильное чувство соревнования. А мы что же? Хуже, что ли? И городом, отданным на разграбление, представился лес, родная природа, родина, родничок. И все гребут, что ни попало... Скажем, невинный красавец мухомор. Он, правда, ядовитый, но ведь он и в рот никому не лезет, не спутаешь его ни с чем другим, а между тем, нужен кому-то, я не раз видел его обкусанным чьими-то звериными зубами... У природы много тайн, но есть одна открытая давно истина — у нее нет ничего лишнего, ненужного. Однако, много чего ненужного находят у нее заросшие невежеством люди.
И, как ни жаль уничтоженных грибов, но печальнее всего были сорванные и брошенные, потому что завяли, нечастые августовские цветы — они напоминали птенцов со свернутыми жестокой рукой шейками... Но неизбежные банки, бутылки, скорлупа и бумага всякая на стоянке — это все тоже было, а как же.
Чтение честных книг, разговор с другом, собирание грибов — все это — душевные дела, питающие любовь к бытию. А душевное дело — творчество, а творчество не терпит шума и гама, скверной боязни, что тебя кто-то переплюнет, желания грести все под себя...
Так что особого выбора — с кем идти по грибы, пожалуй, и нет. Иди «один, или с хорошим давним другом, который сам не терпит суеты», как сказал поэт.
Окончание следует

страница следующая ->