<- предыдущая страница следующая ->

Поэзия

Ефим БЕРШИН

Напророчила снег одинокая туча-пророчица.
И московский декабрь —
словно пес у закрытых дверей.
На звенящем ветру
догорает фонарь одиночества —
пожалуй, единственный
из еще не погашенных фонарей.
Я живу на десятом. По небу текут тротуары.
Подгулявшие вопли срываются с черных мостов.
И стоит постовой,
словно замок на бреге Луары,
на высоком посту охраняя влюбленных котов.
У ночного окна ожидаю случайного гостя
из далекой страны, у которой названия нет.
Отработала медь.
Возвратились деревья с погоста.
Проступил дирижер. Тишина. Начинается снег.
Я привык ко всему. И на выстрелы шею не выгну.
Я играю с листа. И умею дороги листать.
Я привык к этой жизни.
А надо — и к смерти привыкну.
Будем водку с ней пить
и по сонной столице летать.
Прошвырнемся в ночи по Арбату,
а после — по Трубной,
И заглянем домой,
где ютится огонь в камельке,
где тепло и светло,
где я сплю с телефонною трубкой,
разговаривающей на чужом языке.

***

Осень. Нетопленый лес. Похороны костра.
Кладбище. Крашеный крест,
как выраженье добра.
Звук — выраженье струны. Власть — выражение воли.
Я — выражение боли этой несчастной страны.

Городской пейзаж
(холст, масло)

Казалось мне, что из-под тополей,
как спутник, к фонарю стремилась урна.
Фонарь напоминал кольцо Сатурна,
лишенное Сатурна. Но абсурдно
сравнение планет и фонарей.
Все замерло. Лишь свой унылый хвост
тянул трамвай и кинолентой окон
мелькал в ночи. Цвела колючим оком
реклама фильма, прожигая холст,
подмигивая будто ненароком.
Все замерло. Лишь на краю холста
в окне, вместившем боль какой-то драмы,
сквозила жизнь
за крестовиной рамы,
как по другую сторону
креста.

Автопортрет в саду
(картон, уголь)

Уже дымит кирпичная труба,
уже соседи выехали с дачи.
И снова благосклонная судьба
кривляется и воет по-собачьи.
В моем саду цветет металлолом,
гуляет ветер, с сумерками споря,
и бьет калитка крашеным крылом
не в силах оторваться от забора.

Рождение
Отрывок

Предчувствие конца. Предчувствие ухода.
Предчувствие дождей, идущих поперек
распахнутой земли. Но странная свобода
является в крови и гонит за порог.
И мне еще дано услышать запах пота,
ползущий сквозь метро в ночные поезда,
и женщину, с трудом давящую зевоту,
вести через Москву неведомо куда.
Спасибо, что с тобой сошлись мы в этом доме,
и мне дано вкусить от призрачных щедрот,
когда передо мной в мучительной истоме,
как рана, на лице зияет черный рот.
Спасибо, что Москвой еще гуляют страсти
и можно угодить в божественный обман,
и вылететь в окно, и, плавая в пространстве,
ненужною звездой пронизывать туман.

***

Незаконнорожденный сын виноградной лозы и мула,
мимо денег и мимо времени прущий в прах,
отвалили киты, и надежда тебя обманула,
и покоится нынешний мир на своих черепах.
Посиди у огня, на щепу расщепляя поленья,
озаряя мерцающим светом последний вокзал.
И из скорости времени вычти скорость мышленья,
чтобы стало понятно,
на сколько ты опоздал.
Пусть поведает Ягве, почем черепа на рынке?
И почем Его чаша? И что в ней? И с чем ее пить?
Мы уже не умеем молиться,
но мы по старинке
на краю преисподней приходим в Его общепит.
Но и так уже ясно, что некуда больше деться,
что едва ли уже дотянем до новой весны.
Неожиданно различаю в себе младенца,
колесящего по миру
в катафалке родной страны.

***

Ночью тревожно кричали цикады,
плакал ребенок, натужно дыша.
Целую ночь между раем и адом
осиротело металась душа.
Целую ночь бесноватые тени
бились, и щелкал тревожно замок.
И в полудреме я видел, как стены
глухо сошлись. Но проснуться не мог.
Не получалось. На помощь позвать бы —
голоса не было, не было сил.
А за окном августовские свадьбы
пели. И ветер их шум приносил.
А за окном фонарями чадила
улица детства. По улице той
молодость, что ли, тайком уходила,
пользуясь долгой ночной темнотой.
Или внезапно кончалась эпоха,
клочьями мрака сползая со стен.
Мне было страшно. И мне было плохо.
Я умирал без единого вздоха,
а над огромной землей между тем
буйным пожаром заря просыпалась,
и в ослепительном свете ее,
свесившись с тазика, улыбалось
свежевыстиранное белье.


Нина КРАСНОВА

***

Как бы мне поправить
все в своей судьбе?
Где найти бы дерево
по себе?
Средь мужчин знакомых
деревьев-то полно.
Где найти бы дерево,
дерево одно?
Где найти такое бы
дерево одно,
Чтобы было выше
меня во всем оно?
Чтоб любить мужчину,
не боясь, не каясь,
Поднимаясь до него,
а не опускаясь.

***

К Вам бегу, как весенний ручей с горы,
Полный радостной силы и радостной детской игры.
К Вам бегу по проулку и по проспекту,
Распеваючи песню непету-неперепету.
К Вам бегу, как весенний ручей, молодая,
Установленных правил движения не соблюдая.
К Вам бегу, не взирая на прочие лица,
Чтобы с Вами, как с морем, и встретиться мне, и слиться.

***

Я Вам пою любовный гимн!
Вы слушаете, молодея.
Я не ревную Вас к другим —
Я не Медея1.
Я разрешаю, я велю:
Идите с кем угодно рядом.
Я никого не отравлю
Одеждой, вымазанной ядом.
Я вижу все: и то, и то,
Что глаз орлиный не заметит,
И знаю, что меня никто
В одном лице Вам не заменит.
Мне самой главной быть из всех
И век ходить у Вас в царицах:
Я Суламифь, Сапфо, Сольвейг... —
Единая во многих лицах.

г. Рязань
1 Античная героиня Медея отравила свою соперницу, надев на нее корону, пропитанную ядом.


Дебют в "ЮНОСТИ"

Эдуард МИЖИТ

***

Видно,
наша странная
необъяснимая
грусть
сгущает воздух
и служит хорошей опорой
для крыльев
улетающих журавлей.

Круги

Круги,
расходящиеся
от камня,
брошенного в воду,
напомнили
о других,
все теснее сжимающих
кольца
годов
вокруг моего
горла,
подобно орлу,
спускающемуся
к жертве
в центре спирали
его полета.

Тень

Утром
тень смерти
была впереди
и убегала от меня.
В полдень
она исчезла.
Вечером —
погналась за мной,
чтобы ночью
мне прыгнуть на спину.

г. Кызыл

<- предыдущая страница следующая ->