<- предыдущая страница

Зеленый портфель

Сергей ЗАЯИЦКИЙ
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ СТЕПАНА АЛЕКСАНДРОВИЧА ЛОСОСИНОВА

Весельчак, острослов, друг М. Булгакова — Сергей Сергеевич Заяицкий (1893—1930). В двадцатые годы это имя было хорошо известно читающей публике. Прозаик, драматург, поэт, переводчик. А вот здоровьем, увы, судьба его обделила. Горбун, с детства болел костным туберкулезом, от него и скончался в пушкинском возрасте.
С. Заяицкий оставил небольшое по объему, но яркое литературное наследие. Зачастую его сатирическими персонажами являлись буржуазные интеллигенты, так либо иначе пытающиеся приспособиться к послереволюционным передрягам. «Жизнеописание Степана Александровича Лососинова» имеет подзаголовок — трагикомическое сочинение. Оно издано в 1928 году тиражом семь тысяч экземпляров, и вряд ли сейчас кто-нибудь из поклонников юмора может назвать его своей настольной книгой. Произведение же заслуживает внимания. Предлагаем читателям познакомиться с главами третьей части повести.
Надо сказать, в книге встречаются орфографические да и редакторские огрехи, правописание некоторых слов сейчас изменилось. Однако мы умышленно ничего не поправляли — будем считать эту публикацию репринтной.
Рисунок Сергея Тюнина

Глава I
Очки унижения

Когда произошла Февральская революция, муж Нины Петровны был назначен товарищем министра и отбыл в Петроград, облив слезами свою коллекцию слонов. Так как Нина Петровна не выносила петроградского климата, то она осталась в Москве, а так как после революции ей одной жить в особняке стало страшно, то она уговорила Степана Александровича переехать к ней, на что тот из джентльменства согласился. Ему была отведена комната, непосредственно примыкавшая к спальне Нины Петровны, так что, в случае нападения на дом толпы санкюлотов, он мог одним прыжком очутиться рядом с охраняемой дамой. Для большей безопасности Нина Петровна никогда не запирала дверь со своей стороны, а полы устлала толстым ковром, дабы доблестный защитник ее мог появиться неслышно и внезапно, подобно карающему ангелу.
Из окон особняка, стоявшего в глубине двора, была видна радостная революционная толпа, ходившая взад и вперед с красными флагами, не без основания полагая, что подобное хождение в светлый весенний день много приятнее всякого другого занятия. И все сочувствовали этой милой толпе. Даже больные в больницах, брошенные персоналом по случаю манифестации, и умиравшие вследствие отсутствия ухода, умирали радостно, сознавая, ради какого великого дела они покинуты. Родзянко и Гучков изнемогали под бременем популярности. В гостиных ругали Чхеидзе. Тогда же в одной из этих гостиных один грустный человек спросил хозяйку: «Что думаете вы о Ленине?» и получил в ответ: «По-моему Максимов лучше». Ибо разумели тогда под Лениным обычно актера Малого театра.
Степан Александрович революцию в общем принял. Он читал Нине Петровне вслух «Графиню Шарни» Дюма, а также Ипполита Тэна. Нина Петровна так нервничала от этих чтений, что Степану Александровичу приходилось проводить с нею круглые сутки, не покидая ее даже в ванной, так как, узнав историю Марата, Нина Петровна была убеждена, что се убьют именно в ванне.
Да и нужно сказать, что прислуга большую часть времени проводила на митингах.
Вообще Степан Александрович отстал от общественной жизни, все время ходил в халате, очень пополнел и как-то потерял себя. Внутренний огонь, пожиравший его всю жизнь, вдруг угас, и у него незаметно стал вырастать второй подбородок, а в раздетом виде он стал походить уже не на одухотворенного факира, как прежде, а на моржа. В то время как вся Россия горела и возрождалась, гениальный человек, наоборот, брюзг и как бы впадал в ничтожество. Но кремень всегда кремень. Стоит ударить по нему другим кремнем и блеснет искра. И вот этим вторым кремнем явился неожиданно никто другой, как Пантюша Соврищев.
Пантюша Соврищев с самого начала революции исчез.
Появился он внезапно у особняка Нины Петровны в конце октября 1917 года в 9 часов вечера. Шел дождь. Тщетно прозвонив и простучав у парадного хода минут десять, он отправился на черное крыльцо, а по дороге заглянул в освещенную кухню. Он увидел зрелище, заставившее его слегка вскрикнуть от удивления: Степан Александрович находился один в кухне и видимо пытался поставить самовар. Подобрав полы халата, он безнадежно перебирал уголь, наложенный в ведро, потом взял ведро воды и вылил его в самоварную трубу, так что вода хлынула из поддувала и подмыла ему подошвы. Тогда Степан Александрович погрозил кулаком в пространство.
Соврищев не смотрел дальше, а через незапертый черный ход прошел в дом и прошел прямо в комнату Нины Петровны. Та лежала на постели навзничь в батистовой рубашечке с розовым бантиком на груди и, когда Пантюша вошел, раздраженно крикнула: «готова вода?». Нина Петровна была без пенснэ.
— Вы меня не узнаете, Нина Петровна,— сказал Пантюша, подходя к кровати.
Нина Петровна, вскрикнув «ах!», накинула на себя голубое одеяло и простонала:
— Недобрый. Разве можно так врываться?
— Я почему-то думал, что ваша спальня дальше, а потому и не постучался. Что с вами?
— Страшные боли в животе... Мне необходима грелка, а Степан Александрович возится с самоваром. Прислуга разбежалась по собраниям.
— Нина Петровна, разрешите все же поцеловать вам ручку.
И Пантюша взял протянутую ему из-под одеяла душистую ручку.
— Какие у вас горячие руки,— вскричала Нина Петровна.
— Это мое свойство... Они могут вполне заменить грелку.
— Не смейте так говорить! Нехороший, нехороший...
— Скажите, Нина Петровна, у вас боли здесь?
— Здесь.
— Ну так вам нужен легкий массаж... я ведь когда-то готовился в медики...
— Врете?
— Ну, вот... я никогда не вру... Я прошел даже курсы пассивного норвежского массажа...
— Правда?., а то меня все обманывают...
Но Пантюша уже разглаживал атласную кожу Нины Петровны.
— В самом деле мне уже лучше,— говорила она,— но вы правда медик?
— Вы же видите.
— Куда? Куда? Здесь у меня не болит.
— Сегодня не болит, заболит завтра...
Но внезапно раздавшиеся шаги прервали курс лечения. Пантюша стремительно отскочил в амбразуру окна, а Нина Петровна натянула до подбородка съехавшее было на пол одеяло.
Степан Александрович вошел не один, а с некоей госпожей Толстиной, дамой, не способной молчать ни при каких обстоятельствах.
Вошедшие не заметили Пантюшу.
— Душечка,— вскричала Толстина,— вы знаете какой ужас? У Анны Дмитриевны повар оказался большевик и держит в кухне пулемет... На бедняжке Анне Дмитриевне лица нет... За одни сутки cette belle femme, parce qu'elle est vraiment belle 1, превратилась в мощи... и прогнать нельзя, он лидер. Но вы больны? Что с вами? Чем вам помочь?..
1 Эта прекрасная женщина — так как она действительно прекрасна.
— Воды нет горячей,— мрачно заметил Степан Александрович. В это время, обернувшись, он увидал своего друга.
— А, ты здесь? — произнес он с удивлением, но без особой радости.
— У меня уже все прошло,— заметила Нина Петровна, пока Пантюша целовал Толстиной руку.
— Не верьте! Не верьте этим внезапным улучшениям. Помните, как бедный Семен Павлович за пять минут до смерти почувствовал себя настолько хорошо, что по телефону вызвал цыган. В результате цыгане попали на панихиду. Но вы лежите дома? Без мужа?
— Нина Петровна сделала мне честь экстренно вызвать меня,— сказал Лососинов смущенно.
— Но вы разве врач?
— Мы все на фронте стали немного врачами.
— А в халате теперь ведь можно ходить по улицам,— глуповато заметил Соврищев,— тебя могли принять за бухара, за хи... хи... хивинца... вообще национальное меньшинство.
— Да, я так торопился, что не успел переодеться,— побагровев, произнес Степан Александрович и, закашлявшись, вышел из комнаты. Пантюша последовал за ним.
— Терпеть не могу этой дуры,— пробормотал Степан Александрович, разумея Толстину.— А тебя что принесло?
Пантюша Соврищев дерзко посмотрел на него.
— Я приехал за тобой, Лососинов,— сказал он,— твое поведение мне не нравится.
Степан Александрович вздрогнул и нахмурился.
— То есть? — глухо спросил он.
— Смотри, во что ты превратился,— нахально продолжал Пантюша,— я сам, голубчик, люблю женщин, но нельзя же ради них пренебрегать общественным долгом. Я лично дал себе слово не прикасаться руками ни к одной женщине, пока династия не будет восстановлена.
Степан Александрович даже весь задрожал от негодования.
— Ты будешь читать мне нотации! — презрительно сказал он.
— Да, я! Поскольку я сейчас укрепляю российский трон, а ты только...
И Соврищев неприлично обозначил основное занятие Степана Александровича.
— Я прошу тебя не вторгаться в мою личную жизнь.
— Я не вторгаюсь, а говорю... Посмотри на себя в зеркало, на кого ты похож? Не то Фамусов какой-то, не то Аксаков. Российский император в плену у хамов, а ты...
— Дурак! Я, может быть, больше тебя страдаю...
— Докажи на деле.
— И докажу...
Пантюша дерзко хихикнул.
— В этом халате? Ну, прощай, меня ждут мои единомышленники. Я хотел тебя привлечь, но если тебе важнее баба...
— Идиот! Воображаю, что это за компания.
— Во всяком случае самоваров мы не ставим для дамских животов. Прощай!
— Подожди, в чем дело...
— Поедем, увидишь.
— Сейчас... я переоденусь... Хотя я уверен, что от тебя нельзя ждать ничего путного.
Пантюша ничего не ответил, но молча отогнул обшлаг пиджака. Там был вышит крошечный двуглавый орел, но не общипанный, а как следует: орел с короной, державой и скипетром.
Степан Александрович побледнел от зависти, но нашел в себе силы недоверчиво усмехнуться. Затем он пошел одеваться.
На улицах было уже темно. Откуда-то доносились звуки Марсельезы и глухой грохот грузовиков, летящих во весь опор. Какая-то женщина пела во мраке:
Он бесстыдник, он срамник.
Все целует в личико
Мой любезный большевик,
А я меньшевичка.
Степана Александровича слегка мучила совесть, ибо он ушел, ничего не сказав Нине Петровне,— она бы его не отпустила, боясь пролетариата. Правда, он сильно рассчитывал, что Толстина просидит еще часа три.
Они шли по темным переулкам между Арбатом и Пречистенкой. Внезапно Соврищев остановился и, вынув из кармана большие синие очки как у слепых, сказал:
— Надень!
— Какого чорта?
— Надень, говорю тебе!
— Я в них ничего не вижу.
— Это и требуется. Изображай слепого. Видишь, это конспиративная квартира, а мы еще не имеем основания доверять тебе.
— Дурак, я иду домой!
— Прощай!
— Постой!.. Ты хочешь скрыть от меня адрес?
— Да.
Степан Александрович с ужасом чувствовал, как Соврищев неуклонно берет над ним власть. Он мысленно проклял Нину Петровну.
— Я могу дать тебе слово...
— Милый мой, я действую по инструкции целой организации.
— Ну, чорт с тобой!
Степан Александрович надел очки. Стекла с внутренней стороны были заклеены чем-то, так что решительно ничего не было видно.
Пантюша взял его под руку и энергично поволок.
Степан Александрович слышал, как сказала какая-то женщина:
— Господи! Сколько людей покалечили. Кто без глаз, кто без носа.

Глава II
Многоголовая гидра контр-революции

На особенный троекратный стук отворилась дверь, и торжественный радостный голос произнес, сильно картавя:
— Здравствуй, дорогой друг!
Степан Александрович снял очки. Они стояли в ярко освещенной передней, где по стенам висели гравюры и книжные полки. Человек небольшого роста в офицерской форме и с моноклем в глазу стоял с таинственной любезной улыбкой на полном бритом лице, опираясь на костыль.
— Лососинов,— сказал Пантюша.
Тогда военный, ковыляя, подошел к Степану Александровичу, взял его руку так, словно хотел прижать к сердцу, и сказал, все также грассируя «р» и картавя:
— Добро пожаловать, брат мой... Брат, ибо у нас одна мать — Россия!
И он заковылял на костыле, указывая дорогу.
Они прошли через уютную гостиную, тоже сплошь увешанную гравюрами и уставленную старинной мебелью.
Александр Первый таинственно улыбался со стены.
Военный привел их в кабинет, такой же старинный, где Степан Александрович, к своему удивлению, увидел Грензена и князя. Еще какой-то юноша с лицом, как у лягушки, сидел в углу с гитарой и перебирал струны.
Грензен и князь приветствовали вновь прибывших.
Лягушкообразный юноша отложил гитару и шаркнул ногой, одновременно наклонив голову под прямым углом.
— Лев Сергеевич Безельский,— сказал Соврищев, указывая на хозяина.
— Как,— вскричал тот,— и ты не сказал, куда ты ведешь своего друга и нашего брата! О, Талейран! О, хитрейший из дипломатов!
И он вновь поднес руку Степана Александровича к своему сердцу.
Затем все сели на диваны, причем Безельский подвинул гостям ящик сигар, а сам взял длинную до полу трубку.
— Филька! — крикнул он и стукнул костылем об пол.
Мальчик в серой куртке с позументами вошел в комнату и, улыбаясь, помог барину раскурить трубку.
Безельский положил больную ногу на бархатную подушку и пустил целое облако ароматного дыма.
— Et bien,— сказал он.— Baron! Des nouvelles 1.
1 Итак, барон! Новости!
— Я неделю тому назад вернулся из Санкт-Петербурга,— заговорил юноша, кривя лягушачий рот,— церкви полны народом и все ненавидят временное правительство. Керенский явно сошел с ума. Мой дядя — барон Гофф — он его знает — и он тоже говорит, что он сумасшедший. Недавно он хотел прогнать своего шофера, а тот оказался большевиком, и Керенский струсил и извинялся. Дядя говорит, что он вообще трус и подлец.
— Грензен,— сказал Безельский, обращаясь к Грензену,— тебе не трудно выдвинуть тот ящик... первый от тебя... Что ты там видишь?
— Веревку,— сказал Грензен вежливо и удивленно.
— Достань ее.
Грензен достал из ящика довольно длинную веревку, вроде той, которой увязывают дорожные корзины. На одном конце веревки была сделана мертвая петля.
— Это мой подарок Керенскому,— сказал Безельский,— пока спрячь!
Все умолкли, а Пантюша украдкой с торжеством поглядел на Степана Александровича. Но в глазах у того уже горел внезапно вспыхнувший с новой силой огонь, и чуял Пантюша, что недолго ему властвовать. Ибо, по счастливому выражению, гений лишь на секунду может быть рабом.
Когда часа через два они вышли от Безельского, получив каждый инструкцию как действовать, если что-нибудь случится и если ничего не случится, Степан Александрович, к удивлению Соврищева, пошел по направлению к своему месту жительства, т. е. в сторону, противоположную той, где жила опекаемая им особа. Прощаясь, Лососинов пожал руку Пантюше, на что тот сказал:
— Я ж тебе говорил, что общественная деятельность лучше всего этого дамья.
Они расстались. Была дождливая осенняя ночь. Люди притаились, и на улицах было пусто. Издали, со стороны Кремля донесся вдруг выстрел. Пантюша невольно ускорил шаг, вернее даже побежал и побежал он к Нине Петровне, отчасти потому, что это было ближе, но главным образом потому, что его мучила совесть: как-никак это он отбил у Нины Петровны ее защитника. Второй выстрел, раздавшийся в сырой мгле, как бы подтвердил правильность принятого им решения. Через полчаса, расстелив перед камином стеганое ватное одеяло, Пантюша и Нина Петровна играли в «пляж». Иллюзию несколько нарушало отсутствие на них купальных костюмов, но это было легко дополнить воображением.
Вдруг у самой двери послышались шаги. Пантюша бросился в гардероб, а Нина Петровна едва успела запихать под кровать часть его одеяния.
Степан Александрович, движимый также укорами совести, решил вернуться к несчастной аристократке,
— В Москве стреляют,— мрачно сказал он, покосившись на одеяло у камина и на лежащую на нем, так сказать, Венеру.— А, это хорошая идея! — продолжал он,— на дворе сыро и холодно.
С этими словами он медленно разделся, закурил папиросу и с суровым видом растянулся на одеяле.
— Нина Петровна,— сказал он,— я вступил в боевую монархическую организацию, с минуты на минуту я могу кого-нибудь убить, но и меня также могут убить с минуты на минуту; сейчас я принадлежу истории, я обречен, такие люди не должны иметь привязанности, поэтому между нами не может быть прежних отношений.
Сказав так, он покосился на Нину Петровну, но она лежала совершенно спокойно и почти спала. Она промычала что-то неопределенное, что крайне не соответствовало ее обычно бурному темпераменту.
— Ну, я очень рад, что вы так к этому относитесь,— с некоторой досадой пробормотал Степан Александрович, и вдруг оба вскочили. По залу опять раздались поспешные шаги и направлялись к дверям спальни.
— Муж! — воскликнула Нина Петровна и принялась швырять под кровать части одеяния Степана Александровича, который с быстротой молнии устремился к гардеробу и исчез в его недрах.
— Ты каким образом? — встретила Нина Петровна своего мужа.— Только не трогай меня холодными руками.
— Прости, что я не известил тебя о своем приезде,— произнес тот, сдувая пыль со стоявшего на камине слона,— но у нас в Петербурге бог знает что сделалось. Совет рабочих депутатов захватил власть. Керенский, говорят, бежал, переодевшись кормилицей. Ленин! Мы все подумали и разбежались. В Москве тоже что-то неладное творится. Впрочем подожди, я сейчас переоденусь и умоюсь, а то я в вагоне рядом с такими двумя солдатами сидел, что просто дышать было нечем.
Он начал раздеваться.
Услыхав подобные политические новости, Нина Петровна забыла все на свете, бросилась на постель, положила голову между двумя подушками и принялась дрожать всем своим соблазнительным телом. Она уже как бы чувствовала у себя на шее нож гильотины и видела свою голову, носимую на пике впереди толпы большевиков, поющих «Ca ira».
Супруг ее между тем, раздевшись, пошел достать себе из гардероба халат. И тут увидел он двух друзей, сидевших там наподобие сиамских близнецов в утробе матери.
— А, добрый вечер,— сказал он смущенно,— а я... вот прямо из Петербурга... Чайку не угодно ли?
Друзья вышли из гардероба, и комната стала весьма походить на предбанник.
Они молча пожали друг другу руки.
— Вы меня извините,— пробормотал муж Нины Петровны,— я прямо с дороги, я только умоюсь.
И, накинув халат, он направился в ванную. А друзья между тем ринулись доставать из-под кровати платье и с лихорадочной поспешностью принялись разбирать свой скарб.
Когда муж Нины Петровны, умывшись, вернулся, они уже ничем не отличались от обычных гостей, только у Пантюши оба башмака были на левую ногу, а у Степана Александровича оба — на правую.
— Вы извините, что я в халате,— произнес муж Нины Петровны,— но, знаете ли, сейчас ездить по железным дорогам — это кошмар, и при этом такие ужасные события.
— И вы думаете, что все это будет иметь серьезные последствия? — спросил Степан Александрович, покосившись на темное окно.
И все тоже покосились, и в тот же миг где-то уже неподалеку треснул выстрел и за ним вскоре второй.
От мысли, что придется сейчас выходить в эту темную страшную ночь, у Пантюши как-то нехорошо стало на сердце, а потому он очень обрадовался, когда хозяин сказал:
— Вы уж ночуйте у нас, в кабинете как раз два дивана. В таких случаях не следует разбиваться. Один ум хорошо, а два и даже три всегда лучше.
На следующее утро кто-то жарил вдоль улицы из пулемета, а вскоре по соседству заухала пушка. Выйти из дома не было никакой возможности. И всю великую неделю, в течение которой, так сказать, в муках рождалась рабочая власть, Степан Александрович, к своей великой досаде, принужден был бездеятельно просидеть в доме Нины Петровны. Чтобы побороть эту досаду и еще какое-то неприятное ощущение под ложечкой (иди речь о другом человеке, мы бы назвали это страхом), он целые дни играл в «кабалу» с мужем Нины Петровны.

Вступление и публикация А. ПЕТРОВОЙ


Главный редактор Андрей ДЕМЕНТЬЕВ
Редакционная коллегия:
Анатолий АЛЕКСИН
Татьяна БОБРЫНИНА
Борис ВАСИЛЬЕВ
Юрий ЗЕРЧАНИНОВ
Натан ЗЛОТНИКОВ
Фазиль ИСКАНДЕР
Римма КАЗАКОВА
Кирилл КОВАЛЬДЖИ
Олег КОКИН
Александр ЛАВРИН
Виктор ЛИПАТОВ (заместитель главного редактора)
Игорь ОБРОСОВ
Мария ОЗЕРОВА
Юрий ПОЛЯКОВ
Виктор РОЗОВ
Юрий САДОВНИКОВ (ответственный секретарь)
Александр СЕРЕБРОВ
Евгений СИДОРОВ
Игорь ШКЛЯРЕВСКИЙ
Издательство ЦК КПСС «Правда» Москва


В НОМЕРЕ:

Проза
Артем ВЕСЕЛЫЙ. Вольница (11)
Гайто ГАЗДАНОВ. Вечер у Клэр. Роман (36)
Иван ШМЕЛЕВ. Рассказы. Предисловие Ивана Ильина (48)
Веньямин КОРСАК. У белых (62)

Поэзия
Максимилиан ВОЛОШИН. Россия распятая. Лекция. Усобица. (Цикл о терроре) (24)
Игорь СЕВЕРЯНИН. Народный суд (61)

Публицистика
Триумф окаянных дней. Диалог в цитатах (2)
Ольга ТРИФОНОВА. «Писать до предела возможного...» (4)
Павел ЛУРЬЕ. Дневник (6)
Лев ТРОЦКИЙ. Моя жизнь (15)
За что погибли шестнадцать миллионов Россиян? (19)
Юрий ЗЕРЧАНИНОВ. Последняя из Тшебовы (20)
Ксения БОРАТЫНСКАЯ. Начало конца (76)
Кирилл ПРИВАЛОВ. «Шли дроздовцы твердым шагом...» (82)
Сергей БУРИН. Р.Б.Р. Размышления о Гражданской войне (86)
Фотолетопись гражданской войны (34, 74)

Зеленый портфель
Сергей ЗАЯИЦКИЙ. Жизнеописание Степана Александровича Лососинова (93)


ПОПРАВКА
В «Юности» № 8 за 1990 г. в публикации Льва Тимофеева «Я — особо опасный преступник» допущена техническая ошибка. На стр. 73 отсутствует подпись: «Начальник Управления КГБ СССР генерал-лейтенант И. П. Абрамов», которая должна находиться под первым официальным документом.
Редакция приносит извинения автору и читателям.

Рукописи объемом менее авторского листа не возвращаются.
Во всех случаях полиграфического брака в экземплярах журнала обращаться в издательство «Правда» по адресу: 125865, Москва, А-137, ГСП, ул. «Правды», 24.
На первой странице обложки автолитография Эля Лисицкого.
Витебск 1920 г.
Главный художник Олег Кокин
Художник Юрий Цишевский
Технический редактор Ольга Трепенок
Сдано в набор 03.08.90. Подп. к печ. 30.08.90. Формат 84х60 1/8 Бумага офсетная. Печать офсетная. Усл. печ. л. 11,68. Усл. кр.-отт. 19,53. Уч.-изд. л. 17,75. Тираж 3 100 000 экз. Заказ № 2676. Цена 70 коп.
Адрес редакции: 101524. Москва, К-6, ГСП ул. Горького, д. 32/1.
Телефон для справок 251-31-22.
Ордена Ленина и ордена Октябрьской Революции типография имени В. И. Ленина издательства ЦК КПСС «Правда»
125865, Москва, А-137, ГСП, ул. «Правды», 24.
© Издательство ЦК КПСС «Правда», «Юность», 1990 г.


Дмитрий МООР. Москва. 1920 г.
ВРАНГЕЛЬ ЕЩЕ ЖИВ
ДОБЕЙ ЕГО БЕЗ ПОЩАДЫ

Виктор ДЕНИ. Москва. 1920 г.
НА МОГИЛЕ КОНТР-РЕВОЛЮЦИИ.

ЛИКИ ВОЙНЫ
А. И. Деникин (в центре).
П. Н. Врангель.


Научно-методический и учебно-консультативный центр «ЭРУДИТ» предлагает: АБИТУРИЕНТАМ НОВИНКУ — ИНФОРМАЦИОННЫЕ СБОРНИКИ «МОСКОВСКИЕ ВУЗЫ И ПОДГОТОВКА В НИХ»
В сборник включаются конкретные сведения об интересующем Вас вузе, конкурсе, проходном балле, вариантах письменных работ, рекомендации по подготовке к экзаменам, информация по обучению интересующей Вас специальности в вузах Москвы.
Цена сборника — 15 рублей.
— Если ВЫБОР СПЕЦИАЛЬНОСТИ представляет для Вас трудность, психологи центра и преподаватели вузов предлагают ПРОГРАММУ «ТЕСТ». С ее помощью Вы можете лучше узнать себя и свои возможности.
Стоимость тестирования 20 рублей.
— ЦЕНТР «ЭРУДИТ» ОСУЩЕСТВЛЯЕТ ПОДГОТОВКУ по математике, физике, химии, биологии, истории, обществознанию, русскому языку и литературе, английскому языку по ЗАОЧНОЙ СИСТЕМЕ.
Стоимость заочного обучения по одному предмету 80 рублей.
— Для москвичей на протяжении всего учебного года в центре «Эрудит» проходят ОЧНЫЕ ЗАНЯТИЯ в различных районах Москвы.
— Жители Подмосковья имеют возможность заниматься по ЗАОЧНО-ОЧНОЙ СИСТЕМЕ.
Для получения интересующего Вас сборника, для тестирования и зачисления на заочную подготовку необходимо сделать почтовый перевод (в размере указанной стоимости) по адресу: 123458, г. Москва, ул. Таллиннская, д. 22, центр «Эрудит».
В отведенном в бланке почтового перевода месте для письма необходимо указать:
1. Фамилию. Имя. Отчество. 2. Свой почтовый адрес с указанием индекса. 3. Для услуг по информации укажите интересующий Вас вуз. 4. Для заочного обучения — вуз и предметы, по которым необходима подготовка.
Абитуриентам-москвичам следует обращаться по телефонам:
944-45-80. 190-79-19
ДИПЛОМНИКАМ, АСПИРАНТАМ и НАУЧНЫМ РАБОТНИКАМ
— консультирование и редактирование научных, дипломных и диссертационных работ. Телефон центра: 190-79-19.


Юность, 1990, №10, 1—96. Индекс 71120. Цена 70 коп.

<- предыдущая страница