скачать журнал

<- предыдущая страница следующая ->

Публицистика

Наталья ЗИМЯНИНА
ЧТО ЧИТАЕМ И ЧТО ПРОДАЕМ?

У входа в книжные завалы
Не счесть тезок у нашего журнала. В одной Москве каких только «Юностей» нет! Кинотеатр и кафе, гостиница и производственное объединение, клуб и магазин для детей, ресторан и радиостанция. Жаль, нету выставочного зала «Юность», но это тема отдельная.
С какой бы тезкой познакомиться?
Мне, работнику журнала, вечно то листающему, то марающему страницы, ближе всего, конечно, книга... Оп-ля, вот он — есть: книжный магазин «Юность», проспект маршала Жукова, 26. Пока еду почти час из центра на Хорошевку, предаюсь медитации.
...Ах, что за чудо в нашей жизни — книга! Попадаются такие — только и живешь, пока читаешь ее, только и мечтаешь целый день: скорее бы вечер, скорее бы домашние угомонились. А дочитываешь — и жизнь будто кончается...
Книга, изготовленная, между прочим, из натурального сырья,— один из немногих благородных приветов природы человеческому быту, обуреваемому синтетикой. Как хрупки ее страницы! Как легко ненароком оставить на них, увы, вечный след чернильным пальцем, жирной крошкой, раздавленным комаром; страницу можно сжечь, залить, помять, порвать... Впрочем, ухватить в библиотеке замусоленную, замахрившуюся книжку или толстый журнал даже приятно — значит, есть что читать, если берут и берут.
Неприятно, когда вот такая, захватанная, с округлыми уже уголками книжка валяется на прилавке магазина — тысячи раз держали ее в руках недолго, листали туда-сюда... Нет, ничем, ну, ничем не взять этой книжке читателя, она мертва и никому не нужна. И все, что говорили мы о любимых книгах, о бережном к ним отношении, к этой несчастной не относится. Сколько таких видела я за последние десять лет — ни уму, ни сердцу. Но вот уж год, как произносим мы смелые слова, искренне силимся приблизить желаемое к действительному...
Скорее же туда, в книжный. Что там журнал: прочли — и в макулатуру, а там — не только разумное, доброе, но и вечное, или, как сейчас говорит молодежь, «нетленка».
...Магазин маленький, входишь — смахивает на сельпо. Отдел канцелярских товаров — единственный на весь большой район. Кстати, почему бы не продавать мелочевку — ручки, карандаши, ластики, тетрадки — прямо в школе? Надо подумать!
Детских книжек крайне мало. Тонкие — «Чей нос лучше» Бианки, рассказы Чехова, поэтический сборник «Родник», стихотворения Полонского, Есенина. Остальной десяток не стоит внимания. По-настоящему изданных — разноцветных, затмевающих в глазах малыша шоколадную коробку — ни одной.
— А в загашнике?
Показывают:
— Только тоненькие — «Живая шляпа», «Человек рассеянный с улицы Бассейной»,— на прилавок не даем, целиком забирают детсады.
А что хорошего для нас, взрослых? Сборник стихов Никитина. Это все. Советская литература — ни одного имени, которыми живет страна. Лет десять назад однажды здесь была книга Шукшина. В последнее время — по разу «Поднятая целина» и «Голова профессора Доуэля». Так представлена здесь советская литература. Такое впечатление, что я не в сорока минутах езды на троллейбусе № 20 от Кремля, а в другой, неведомой стране. Не дай бог, инопланетянин заглянет, подумает еще, что мы такие... А мыто — другие. Сейчас каждому ясно, что нельзя не прочесть Астафьева, Айтматова, Распутина, Трифонова...
И что же?
В прошлом году один раз дали повести Айтматова — 50 экземпляров.
Остальных имен не было НИКОГДА.
Как в том старом анекдоте — спроса, мол, нет, сами прислушайтесь: никто давно не спрашивает...
Раньше магазин получал книжки прямо с базы, директор еще мог как-то поспорить, поторговаться. Теперь — из районного книжного магазина, произошла полная обезличка.
Самые ходовые книги за последние годы здесь: Мельников-Печерский — 24 экземпляра, Салтыков-Щедрин — 30, энциклопедия «Великая Отечественная война» — 45, несколько раз мизером прошел Советский энциклопедический словарь, летом 86-го — 14 экземпляров Словаря русского языка Ожегова. В декабре был праздник: 50 экземпляров двухтомника «Популярная художественная энциклопедия», мгновенно продали и 190 штук сборника «Три века русской поэзии». За час разошлись в начале января русские народные песни.
Кого тут ни спроси — продавца ли, директора, покупателя,— все в один голос говорят: даже самого нужного нет. Единственное — прошла неограниченная всенародная подписка на двухтомник Маяковского, вот бы продолжить это дело.
Спрашиваем у директора Галины Петровны Бородиновой: а что ей больше всего хотелось бы иметь в своей библиотеке?
— «Унесенные ветром».
— А что взяли бы на необитаемый остров?
— Шекспира.
— А что-нибудь суперпопулярное, Пикуля, например?
— На остров нет, а вот если б в магазин предложили — взяла бы, сколько привезут...
Визуально наша современная страна узнается в этом магазине лишь у стенда «Новые книги» с политической литературой: «Стимулы к труду в новых условиях хозяйствования», «Углублять перестройку, прибавлять в работе», «Организация управленческого труда». Как продаются эти книги? Покупают в первую очередь то, что проходят в политсеминарах. Прилавок же основных залежей общественно-политической литературы своего читателя тут, по-видимому, не имеет. Ну, кому нужен «Международный ежегодник. Политика и экономика. 1985 год»? Давно должен здесь лежать справочник о мире-86, а этому уже место в открытом фонде библиотеки широкого профиля... Много литературы морально устаревшей. Что ж, жизнь на месте не стоит, и сейчас общественно-политические книги, задуманные и составленные еще во времена царя Гороха, сдвинуты эпохой на обочину, ждут своей судьбы до особого распоряжения.
— Академика Лихачева книжки не было?
В ответ лишь выразительный взгляд.
Нет, в пору тут давать объявления: «Меняем 20 тонн устаревших книг на статьи и выступления академика Лихачева — не избранные, а все...»
Вчера, говорят, здесь сработала сигнализация. Отнеслись к этому спокойно — воровать нечего.
Что тут? Забытый богом уголок? Обычное захолустье?
Да и виноват ли магазин?
Попробуем заехать в другой, побольше и не на отшибе. Хотя бы в этот: имени первопечатника Ивана Федорова на улице Костякова, 9. Это главный магазин Тимирязевского района, обслуживающий около 450 тысяч населения.
— Что вы делаете с книгами, которые лежат год-полтора и не продаются?
— Год-полтора — это, по-вашему, много?— иронично вскидывает глаза директор Дина Сергеевна Шалаева.— Другое дело, что мы получаем не то, чем хотелось бы торговать. Но что мы можем при своем бесправии? Техническую и общественно-политическую литературу заказываем по своему усмотрению, на художественную, детскую и по искусству заказы от нас не принимают... А мы накануне 190 экземпляров «Божественной комедии» продали за три часа. Иногда литература поступает хорошая, а издана безобразно.
— Что вам хотелось бы иметь в магазине?
— Конечно, больше разной художественной литературы. И не надо спрашивать, вы сами все это знаете и понимаете. Особенно вместо изданий по макулатурным талонам. Тем более что они худшие по качеству, торговать ими — никакого удовольствия, одни претензии. Мы же последняя инстанция. Человек двадцать килограммов бумаги сдал, пришел за свои деньги книгу хорошую получить, а мы его чем потчуем? Вот, пожалуйста, русские народные сказки. Чем бабушки порадуют своих внуков, если сказки без картинок? Лучше бы это пятирублевая книжка была, но с иллюстрациями. Такой же пустой и невыразительный четырехтомник сказок «Тысяча и одна ночь», а ведь за него восемьдесят килограммов макулатуры надо было дотащить. Собрания Шишкова и Лондона по небрежности были выпущены в разнобойных переплетах.
Беру в руки жутко дефицитный томик — «Чипполино», «Мери Поппинс» и «Маленький принц» под одной обложкой. Только успеваю прочесть: «Минск, издательство «Юнацтва» — и худо склеенная книжка с леденцовым хрустом ломается вдоль хребта. Вот тебе и «нетленна»!
Заглянем еще в одну точку неподалеку: Самотечная, 13 — единственный на всю Москву специализированный магазин «Поэзия».
Совсем небольшой зал, две продавщицы, а народу прилично, и всем дозволено рыться на полках — может ли быть больше радости книгочею? Покупаю сборники Евг. Винокурова, С. Орлова, Н. Тряпкина, С. Гудзенко, Т. Смертиной, Г. Виеру.
Любовь Ивановна Соколова — самый молодой и, пожалуй, самый современный из всех директоров, с которыми мне приходилось иметь дело. Начинала она здесь в 1975 году продавцом, все книги знает наперечет.
Расположен магазин «Поэзия» невыгодно, выручка по отделу в будний день — до 400 рублей за счет близлежащих учреждений. По субботам — 50—60 рублей — покупателей практически нет... Вот уже неделю стоит здесь прекрасный сборник стихотворений Федора Глинки. На более оживленной улице его продали бы за 2—3 дня.
Снова вопросы о нужных и «лишних» книгах.
— Лишние здесь прежде всего издания, никакого отношения к поэзии не имеющие. С тех пор, как «Москнига» разделена на районные объединения, нас ими просто завалили. Ну кому, скажите, нужна здесь книга «Всенародная академия» о ВДНХ; «Автомобиль ВАЗ-2108»? Или «Режим экономии в торговле»?
Действительно, вот лежит «Практикум по эмбриологии» издательства ЛГУ. В свете проблем поэзии он может иметь лишь самый общий, житейско-философский смысл... Не то что хранить — показать негде читателям многочисленные дорогие альбомы «Молодые художники», «Новгород. Прикладное искусство и археология»...
— Нам совершенно неведомо, как они в наш магазин попадают. То же относится и к общественно-политической литературе, которая, естественно, не находит спроса в магазине «Поэзия».
— А какие поэтические книжки залеживаются?
— Мы заказываем — в разных количествах — всю поэзию, обязаны. Перерываем аннотации, планы издательств. Кое-что берем по 10—20 штук, но и те могут пролежать три года, а то и лет пять. К сожалению, в первую очередь это относится к поэзии народов СССР. Даже в минимальных количествах она у нас оседает. Но мы работаем и с этими книгами, рекламируем, в конце концов продаем практичеоки все. Скажем, сборник Шоты Нишнианидзе «Семицветье радуги». Дали на него табличку: «В переводах Ахмадулиной, Левитанского, Козловского»... Очень быстро раскупили. Мы ведем тщательный поименный учет.
Я просматриваю карточки. Картина разворачивается вроде как яблочком по блюдечку.
За 1981 год остался один сборник — избранное С. Эралиева, перевод с киргизского.
1982-й: С. Ботвинник «Рядом с тобой», М. Горбунов «Утром снова идти», Л. Лапцуй «В краю оленьих троп» (с ненецкого), избранное А. Чиботару.
1983-й: Сборники Н. Агеева, Адалло, С. Васильева, С. Давыдова, В. Жукова, Э. Маликова, Ал. Николаева, Ю. Панкратова, Н. Савостина, П. Семынина.
— Пойдемте в зал. Видите, стоит старый сборник О. Шестинского «Полемика»? А рядом уже новые его книги...
Да, оседают продукты излишне активной жизнедеятельности многих поэтов. Есть виртуозы, выпускающие по нескольку сборников в год в разных издательствах. Стоят два сборника Л. Шикиной, по три — Вал. Кузнецова, О. Дмитриева, по четыре — Л. Васильевой, Ан. Преловского, Г. Горбовского...
— А ведь если две разные книжки одного автора стоят рядом, их уже чисто психологически в руки не берут. Сколько раз обсуждался этот вопрос на разных совещаниях... Еще одна причина залежей — не поверите! Некоторые авторы делают через наш магазин дополнительный заказ. Скажем, мы просим для читателей 20—30 экземпляров, а поэт лично делает заказ на тысячу. Проходит месяц-второй — ни слуху ни духу. А вы представляете, что такое для нашего небольшого магазина тысяча экземпляров одной книги? Что нам теперь с ними делать? Если они не нужны даже самому автору — поэту Ю. Разумовскому... С другой стороны, обидный дефицит. Издательства не выполняют обещания. Мы заказали 500 экземпляров двухтомника Антокольского — дали 60. Соответственно Левитанского просили 1000 — получили 80, Гамзатов: 1000 — 288, Кушнер: 500 — 56, Евтушенко «Мама и нейтронная бомба»: 1000 — 154! Ничего себе магазин поэзии, где нет Евтушенко! То же можно сказать об Ахмадулиной, Вознесенском. Урезали нам и классику: Лермонтова, Уитмена и Лонгфелло, Омара Хайяма, Полонского. Почти совсем не получаем сборники серии «Литературные памятники». Так, Гая Валерия Катулла дали 21 экземпляр. Французского поэта Тристана Карбьера — 76. А ведь французская поэзия всегда пользовалась популярностью. Большой спрос был на сборник стихотворений Е. П. Ростопчиной, дали всего 120 экземпляров, мы продавали только по открыткам — и то не хватило... А ведь все это должно быть в открытой продаже. Ну, как можно работать? Очень тяжелое положение из-за литературы по макулатурным талонам. Зачем нас подключили к этому мероприятию? Вместо штабелей Джованьоли, сказок давали бы те же штабеля Цветаевой, Пастернака, Ахмадулиной, и мы бы в том же количестве ими торговали. С утра до вечера звонит телефон, до слез обидно, что не о поэзии спрашивают... За день до того наотвечаешься, что дома поднимаешь трубку и говоришь: «Книжный магазин»... Мы ведем огромную работу по учету спроса. Собираем заявки, рассылаем открытии. Чистая самодеятельность — наша работа в букинистическом отделе, который тоже принимает заявки.
Спрос... Посмотрим, что заказывают читатели по букинистическому отделу чаще всего: Багрицкий, Гамзатов, Друнина, Заболоцкий, Матвеева, Некрасов, Рождественский. Первый заказ 1987 года — Николай Рубцов.
— Мы очень аккуратно ведем учет спроса. Пока нам верят, правда, предупреждаем читателей — без обещаний! Но кончится тем, что доверие к нам иссякнет — получается, что мы все время обманываем людей... Это очень обидно.
Лежат в зале «Книжное обозрение», аккуратная книга новых поступлений, аннотации к сборникам. Посмотрим по картотеке, на какие имена сделаны основные заказы 1987 года по четырем издательствам, с которыми дружит магазин (как видно, нелегкая это дружба!)
«Молодая гвардия»: Николай Заболоцкий, Новелла Матвеева.
«Современник»: «Стихи и поэмы» Евтушенко, «Чуть что» М. Кудимовой.
«Советский писатель»: сборники «Сад» Ахмадулиной, «Человек породы сенбернар» Вознесенского, «Путь» Искандера.
«Советская Россия»: Анненский, Денис Давыдов, Гамзатов, Надсон, Тарковский, сборник «Венок Пушкину».
...Катись-катись, яблочко, яблочно по блюдечку, показывай, что за поле мертвое пролегло меж нами и теми, кого читать хотим...


Публицистика

Феликс ЧУЕВ
ТАКИМ ЕГО ПОМНЮ

Впервые в жизни увидев Гагарина на трибуне Мавзолея, я и представить не мог, что буду знаком с ним лично.
Знакомство состоялось 1 февраля 1967 года во Дворце пионеров на Ленинских горах при вручении премий Ленинского комсомола. От имени ЦК ВЛКСМ я вручал эту почетную награду писателю Владимиру Чивилихину. Всех принимавших участие в торжестве собрали в маленькой комнате за сценой. Я знал, что должен быть Гагарин, и захватил с собой листовку, которую поймал на лету в день его встречи, где-то в районе улицы Чернышевского, когда колонной Энергетического института мы шли на Красную площадь. Такие листовки с портретом Гагарина и словами «Пламенный привет первому советскому герою-космонавту Юрию Алексеевичу Гагарину» в тот день сбрасывали с вертолетов... И вот вхожу в комнату и вижу: живой Гагарин при всех регалиях сидит за столом. Когда меня ему представили, он сразу как-то просто сказал:
— Я тебя знаю. Как-то вечером Леша Леонов пришел ко мне с твоей книжкой стихов, и мы долго читали...
Конечно, неожиданно и приятно было услышать такое из уст первого космонавта. Я подарил ему свою книжку «Красные асы» и попросил надписать листовку. Теперь я храню ее рядом с самыми дорогими реликвиями...
А летом меня вызвали в ЦК ВЛКСМ и сообщили, что в числе молодых писателей я приглашен Михаилом Александровичем Шолоховым на Дон. Я не смог вылететь сразу со всей делегацией в Ростов, но оказалось, что мне повезло. Во Внукове, когда я шел на посадку в самолет, встретил первого секретаря ЦК ВЛКСМ, который пригласил меня с собой в закрытую хвостовую часть «Ил-18». Там я снова увидел Юрия Алексеевича, в белой рубашке, серых брюках.
Как весело проходил наш полет! Гагарин почти не сидел на месте — то бегал к пилотам в кабину, то, стоя между рядами, шутил с бортпроводницами. Пассажиры просили у него автографы. Он ходил по самолету в носках — привычка многих летчиков,— а его туфли стояли под сиденьем. Кто-то спрятал одну туфлю, и Юрий Алексеевич долго искал ее: «Новые, жена только купила...» Мы высказали предположение, что пассажиры уже искромсали обувку на сувениры. Потом сжалились и незаметно подсунули туфлю...
На ростовском аэродроме прямо с трапа мы попали в огромную толпу встречающих, которая засыпала Гагарина цветами. Потом плыли на катере по Дону. Вечерело. Мы сидели у борта втроем — с Гагариным и писателем Вадимом Кожевниковым. И на берегу, за столом, оказались рядом. Он рассказывал подробности недавней гибели Владимира Комарова... Потом Юрий Алексеевич попросил меня прочитать стихи о Комарове.
— Ты знаешь, перепиши мне это стихотворение, я передам его Вале Комаровой,— сказал он.
Нашли огрызок карандаша, клочок бумаги...
— Юра, говорят, что дублером Комарова был ты?
— Я,— ответил он.
Был теплый донской вечер. Гагарин говорил об ощущении невесомости:
— Каждый мускул словно отделен от тебя и на веревочке подвешен.— Трудно это понять, не испытав самому.
— Законно! — добавил он это словечко нашего послевоенного детства.
Когда мы подходили к гостинице «Ростов», там уже собрался народ. Гагарину бурно аплодировали, и эта овация после проведенных вместе часов на берегу Дона показалась мне неожиданной, словно я только сейчас вспомнил, что рядом — Гагарин. А люди стояли на тротуарах и на балконах — много людей.
Он пригласил нас к себе в номер. Откуда было знать тогда, что начатая поэма о нем будет скорбно называться — «Минута молчания»... Кто мог подумать, что это его последнее лето?
Наутро вылетели в Вешенскую. Когда наш «Ил-14» приземлился на аэродром Базки, пионеры бросились к Гагарину с букетами, и он без устали фотографировался:
— Ну кто еще хочет со мной сниматься?
Я тоже фотографировал его с ребятишками, осталась память.
Он рассказал, что на одном заседании, где он сидел рядом с членами Политбюро, в президиум передали записку: «Просим обратить внимание на поведение космонавта Гагарина. В перерыве он отказался фотографироваться с нами».
— Спешил очень,— объяснил Юрий Алексеевич.— Теперь всегда фотографируюсь.
Михаил Александрович повез нас на берег Дона. Прямо на траве расстелили скатерть. С нами были обалдевшие от счастья иностранцы. Молодая колумбийская писательница сказала, что ей на родине не поверят: она сидела между Шолоховым и Гагариным! Это было под дубом, где, как сказал Михаил Александрович, встречались Григорий и Аксинья. Шолохов попросил почитать стихи. Когда дошла очередь до меня, я стал читать одно острое по тем временам стихотворение, а кто-то дергает меня сзади за рубаху и шепчет: «Не надо! Перестань!» Шолохов рассердился:
— Ну-ка, читай до конца! Вы и меня пытаетесь загнать в какие-то рамки?
...В жаркий полдень играли с Гагариным в волейбол, гоняли на песке футбольный мяч, купались в Дону. Юрий Алексеевич прыгнул с высокого берега, ударился о подводную корягу и сильно, до крови, поранил ногу. Разорвав майку, мы завязали рану. Несу его на плече, а он, улыбаясь, кричит:
— Битый небитого везет!..
Все кажется, что он не погиб, что где-то рядом, только очень занят, и, когда освободится, его можно будет увидеть, и тогда разум подсказывает, что время идет, память может потускнеть, и на каждом, кто знал его, лежит обязанность воскресить и оставить для людей проведенные с ним минуты.
Если бы меня попросили назвать основное в нем, я бы ответил так: посидишь с ним минут десять и забываешь, что рядом человек, который нес на своих плечах такую славу, какой не было ни у кого из живых за всю историю нашей планеты. Наверно, непросто было нести ее, такую всемирную. «Я от нее вспотел,— говорит он.— Столько лет в метро не ездил! Но боюсь: сразу узнают».
Обычно говорят о его простоте. Да, он был скромен в своих родителей — в Анну Тимофеевну и Алексея Ивановича. Но Сергей Павлович Королев говорил, что при достаточном образовании из него мог получиться крупный ученый. За несколько дней до гибели он окончил Военно-воздушную инженерную академию, знаменитую «Жуковку»...
Природа, наделив его многими хорошими качествами, дала и дипломатическую жилку. Сколько доброго он сделал для Родины за рубежом, обратив внимание к нашей стране даже тех, кто почти ничего не знал об СССР. Семь лет его невероятной славы и около тридцати стран, которые он посетил, были не только для того, чтобы мир посмотреть и себя показать. Не было у нас дипломатических отношений с Бразилией — послали не государственного деятеля, не дипломата, а первого космонавта. Когда Гагарин вышел из самолета и сел в машину, тысячи жителей бразильской столицы подняли автомобиль с ним и несли на руках до президентского дворца.
Он умел говорить с неграмотным африканцем и с британской королевой. Ее Величество в своем дворце принимала его в зале для особо почетных гостей, в котором из представителей нашей страны побывали двое: один из русских императоров и первый космонавт... За стол сели трое — Гагарин, королева и переводчик. У каждого по одну руку — шестнадцать вилок, по другую — столько же ножей. Какой тут вилкой, каким ножом чего брать? Ладно, решил, посмотрю, что королева будет делать. А она, как назло, не начинает есть, ведет светскую беседу. Гостя целый день возили, нигде не кормили, и он говорит:
— Ваше величество, вы меня извините, но я простой летчик, отец у меня рабочий, мать — крестьянка, я никогда раньше не был в королевском дворце, впервые в жизни сижу рядом с королевой Великобритании и не знаю, какой тут вилкой чего брать.
Елизавета улыбнулась:
— Мистер Гагарин, я родилась в этом дворце, выросла здесь и живу, и тоже не знаю, какой вилкой, каким ножом...
— Ну тогда давайте будем пробовать все подряд!
Он умел запросто и естественно выходить из самых щекотливых положений. А ведь в любой стране за ним ходили толпы корреспондентов, каждый шаг его отражался в прессе: куда пошел, в какой магазин, чего купил, сколько денег потратил... Вспомнить хотя бы случай в Японии, когда он приобрел своим дочкам по красивой кукле, а вечером, на пресс-конференции, ему задают вопрос:
— Господин Гагарин, вы сегодня купили две японские куклы. Неужели детей первого в мире космонавта Советское правительство не может обеспечить даже хорошими игрушками?
— Вот видите,— огорченно сказал Гагарин,— завтра об этом напишут все газеты, а мне хотелось сделать сюрприз своим дочкам.
Были среди зарубежных репортеров и такие, что пытались показать его с какой-то неприглядной стороны, умалить значение его подвига. Один американец договорился до того, что надо-де еще проверить, был ли на самом деле Гагарин в космосе, может, русские все это придумали...
В Англии Гагарина попросили выступить по телевидению в штатском костюме: «Вы теперь принадлежите не только своей стране, вы — гражданин Вселенной. Вы совершили такой подвиг, который не забудется, покуда будет жить планета, вы побывали выше всех людей Земли, ваша дальнейшая работа не имеет значения для человечества. Даже непонятно, зачем вы служите, летаете, носите эту военную форму...»
— Я приду на выступление в военной форме,— ответил Гагарин,— потому что я офицер Советских Военно-Воздушных Сил и горжусь, что меня воспитала советская авиация. Да, я действительно побывал выше всех людей нашей планеты, я видел такую красоту, которую до меня никто не видел, но дело не в том, что я побывал так высоко, а в том, КТО и ЧТО меня туда подняли!
На другой день английские газеты поместили фотографии Гагарина под огромным заголовком: «КТО и ЧТО».
В Англии ему запомнился еще один очень торжественный прием, когда у входа в зал ему повстречалась женщина с детской коляской и он спросил:
— Наверно, не с кем было оставить малыша?
— Нет, я хотела, чтобы он мог сказать, когда вырастет, что видел первого человека, покорившего космос.
— Где вы нашли парня с такой рабоче-крестьянской биографией, с такой аристократической фамилией и с такой невероятной улыбкой? — спрашивали за рубежом.
...Их было три с половиной тысячи — войсковых летчиков, добровольцев с весом, не превышающим 68 килограммов — обязательное условие. И все же первого определили безошибочно.
Что творилось в Москве 14 апреля! Он не ожидал такого торжества. За месяц до него в письме к матери он переживал за Валю, которой скоро рожать, просил привезти кое-что по хозяйству и две подушки (а то им с Валей не на чем спать), а главное — скорей самой приехать: возможно, впереди у него будут такие дела...
Никто не мог гарантировать успеха первого полета. До него запускали корабли с манекенами,— продублировали систему, но стопроцентной уверенности быть не могло. К тому же в мае 1960 года первый пробный тяжелый спутник вместо торможения пошел вверх... Второй, с собаками, слетал нормально, но третий совершил посадку по нерасчетной траектории. Таким образом, к марту 1961 года счет был 1 : 2 не в нашу пользу.
Но мужество не покинуло С. П. Королева. Он сказал: «Гарантировать я ничего не могу, но мы сделаем все». Было разрешено провести еще два зачетных пуска с манекенами. 9 и 27 марта 1961 года две машины выполнили свои задачи. На втором из этих запусков присутствовала вся шестерка космонавтов, готовых к полету. А 11 апреля, когда ракету вывезли на старт, Королев устроил встречу первого космонавта и его дублера — со стартовой командой: пусть посмотрят друг другу в глаза. «Чтоб не получилось потом гвоздя в сапоге!» — одно из любимых королевских выражений.
В ту пору космонавт весь полет был зависим от Земли. Таково его положение и сейчас до выхода на орбиту. Поэтому «поглядеть друг другу в глаза» космонавтам и стартовой команде действительно не мешало.
...Тюльпаны на космодроме совсем невзрачные — хилые, желтенькие цветочки. Да и не много их было в апрельской степи. Больше — пропыленная с осени полынь, перекати-поле да суслики. И все-таки тюльпаны... Нарвали их, байконурских, и преподнесли Гагарину и Титову. До этого стартовики пускали ракеты без людей. А теперь человек...
Правда, была предусмотрена система аварийного спасания: в случае неприятной неожиданности двое у перископов должны были доложить Королеву: «Авария!» Главный, принимая решение, назовет оператору пароль: «Яхта». Операторы нажмут кнопки, из корабля выстрелит кресло с космонавтом и человека спасут.
— А Гагарин — железный парень, только щеки порозовели и голос стал слегка глуховатым, но в голосе улыбка! — рассказывал Герой Социалистического Труда А. С. Кириллов, который в тот день был «стреляющим».
Перед тем, как подать команду «Зажигание!», Кириллов почувствовал: вспотели руки. Взглянул на стоявшего рядом Королева. Главный конструктор не спал всю ночь. «Глаза у него вместо карих стали черными, лицо побелело и, казалось, окаменело». Вдруг слышим: «Поехали!» Он сказал именно так. Как русский ямщик.
Кто-то подошел к Королеву:
— Сергей Павлович, можно тихонько «Ура!»?
Но «СП» так рявкнул, что снова стало тихо. И только когда, поговорив со всеми службами, он убедился, что дело идет нормально, все стали целовать друг друга. И Королев, этот на вид суровый и отнюдь не сентиментальный Королев, подошел к «стреляющему», снял свою нарукавную повязку «руководитель полета» и сказал:
— Распишитесь мне здесь, пожалуйста, и поставьте число и время.
И все поняли, что этот момент стал историческим.
Такого праздника в Москве, говорят, не было с 9 мая 1945 года. Люди — их никто не просил и не организовывал — шли и шли через Красную площадь, и все хотели увидеть человека, побывавшего немыслимо где. А вечером в Кремле был прием, тоже небывалый, и первый космонавт поднимался по мраморным ступенькам Дворца под незабытый марш Красного воздушного флота, марш, который звучал сегодня со словами,— его пел стоявший по обе стороны лестницы хор Большого театра:
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
Преодолеть пространство и простор...
Он первым из людей ощутил настоящую невесомость, первым летел со скоростью 28 тысяч километров в час, увидел явления, известные только из теории. Когда корабль начинает спуск и входит в плотные слои атмосферы, он вспыхивает, сгорают обмазка и антенны, прекращается связь человека с Землей. К тому же, если тормозные двигатели отработают всего на две секунды больше или меньше положенного времени, корабль приземлится в нерасчетном районе. Гагарин пел: «Родина слышит, Родина знает...»
Он приземлялся на парашюте. Первыми на Земле его увидели пожилая женщина с внучкой. Испугались: летит некто в невероятном одеянии, а страна еще жила под впечатлением недавней истории со сбитым американским шпионом Пауэрсом.
— Не бойся, мать, я свой, русский! Где тут позвонить можно?
Первые минуты на Земле. Он в окружении поисковой группы. Похудевший, несобранность, растерянность — эти слова к нему не подходят. Но был какой-то в его поведении элемент отрешенности — из-за тяжелой, небывалой усталости. Пошел, снял перчатки, снял часы — бросил на траву...
Два дня он отдыхал. А потом все, кто попал на Внуковский аэродром или смотрел в экран телевизора, переживали за него, когда он шел по ковровой дорожке от самолета докладывать о выполнении задания: у него развязался шнурок на ботинке. «Только не упади!» — шептали миллионы людей. Под звуки авиационного марша он четко прошел и отрапортовал.
В Нью-Йорке, в одной из ярких витрин, я видел бронзовый профиль Гагарина — в гермошлеме, с огромными буквами «СССР». И внизу — надпись: «Гражданин № 1 планеты Земля».
Вот то, что вспомнилось о нем. Остальное — в стихах.
Все кажется, что он не погиб, что где-то рядом, только очень занят...

Эти снимки сделаны 13 июня 1967 года в станице Вешенской.
Фото автора и его друзей.


ИЗ КОЛЛЕКЦИИ МУЗЕЯ СОВРЕМЕННОГО ИСКУССТВА АРМЕНИИ

МИНАС АВЕТИСЯН. 1928—1975 гг. Джаджур.
ВАРОС ШАХМУРАДЯН 1940—1977 гг. Соната. Осень, весна.
ВАРУЖАН ВАРТАНЯН 1948 г. Бой.
МАРТИН ПЕТРОСЯН 1936 г. Жертвоприношение.
АШОТ ОГАНЕСЯН 1928 г. Деревня Маисян.
АКОП АКОПЯН 1923 г. Девушка с зеркалом.
РУБЕН АБОВЯН 1948 г. Вторжение.
ГАЯНЕ ХАЧАТУРЯН 1942 г. Шествие апельсинового дня. Фрагмент.

<- предыдущая страница следующая ->