скачать журнал

страница следующая ->

ISSN 0132-2036

ЮНОСТЬ
4 '87

Сколько молодости
У страны!
Сколько свежих
Комсомольских сил!..
М. Светлов


А. КАДУШКИН. Субботник.


ЮНОСТЬ
4 '87 (383)
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ И ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЙ ЕЖЕМЕСЯЧНИК СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ СССР
ЖУРНАЛ ОСНОВАН В 1955 ГОДУ
«Нужно добиваться, чтобы на всех участках рука об руку с испытанными кадрами старших поколений трудились, набирались опыта, обретали закалку и смелее выдвигались молодые, перспективные работники. Партийные организации обязаны умело направлять этот естественный процесс, рассматривая его как непременное условие обеспечения преемственности руководства, нашего политического курса, преодоление косности и застоя. Важно, чтобы доверие молодежи, развитие ее самостоятельности в организации труда, учебы, быта, досуга сочетались с оказанием помощи, товарищеской критикой ошибок. Необходимо коренным образом улучшить работу по подготовке надежного резерва кадров для выдвижения».
Из постановления январского Пленума ЦК КПСС «О перестройке и кадровой политике партии».
Издательство ЦК КПСС «Правда»
Москва


Родословная

ВОЖАК
Александра КОСАРЕВА, слушатель Высшей Комсомольской Школы

Александрой меня назвали в честь деда. Я родилась в 1963-м. Этот год для нашей семьи особенный. Тогда впервые вернулось из небытия имя Александра Косарева.
Не уверена, что это удалось мне — пойти в деда, да и не в том суть. Я хочу рассказать не о себе, а о нем — Александре Васильевиче Косареве. Только буду называть его Сашей. Так звала его моя бабушка Мария Викторовна Косарева-Нанейшвили. Так обращались к нему друзья. Так называло его большинство. Шло это не от недостатка уважения. Просто тогда чинопочитание было не в цене.
У меня на столе фотография. Вглядываюсь в нее. Живое, умное лицо с ироничной усмешкой, высокий лоб, волевой подбородок. В глазах у него какой-то особый свет. Снимок сделан в последний год жизни. До ареста, а затем и расстрела отделяют месяцы. Саше здесь даже темный костюм с орденом Ленина на лацкане не придает солидности.
Солидность?! Мало это похоже на Сашу Косарева. Он был неприхотлив и прост до крайности. Если покажутся исключительными вехи его биографии, то не надо забывать: исключительной была сама эпоха. Можно, конечно, в любую эпоху жить, спрятавшись от штормовых ветров, отыскав место поспокойнее, поуютнее, но есть люди, которые всегда идут по самому гребню.
В четырнадцать — участник февральской всеобщей забастовки 1917 года. Один из первых членов Московского союза рабочей молодежи.
В шестнадцать — Петроградский фронт. В этом же, 1919 году, вступает в РКП(б).
В восемнадцать — секретарь Бауманского райкома комсомола.
В двадцать один — секретарь Пензенского губкома комсомола.
В двадцать четыре — секретарь Московского горкома комсомола.
В двадцать шесть лет Александра Косарева избирают Генеральным секретарем Центрального Комитета комсомола.
...Рабочая семья Косаревых жила на окраине. Они снимали комнату в сыром и холодном подвале. Нужда ходила по пятам. За стол садились девять человек, а работали на трикотажно-платочной фабрике Рихард-Симона только двое — отец и мать.
Саша начал работать в десять лет. Фабрикант расплачивался с рабочими натурой, и Сашин отец ездил с барышниками за город менять трикотаж на продукты. Там подцепил сыпняк. Умер. Мать привела Сашу — ему было десять лет — на цинковальный завод Анисимова. Мастерская в подвале, земляной пол, решетки на окнах, врытые в пол ванны, изъеденные кислотой мальчишеские руки...
К четырнадцати годам его определили на «фамильную» фабрику Косаревых — трикотажную. 29 февраля 1917 года на московских заводах заревели гудки. Забастовка! Саша выскочил во двор и закричал: «Кончай, хватит на буржуев работать!» Мать отвесила подзатыльник: «Что, с ума сошел? Тебя с фабрики выгонят!» По улице уже шла толпа с красными флагами. Саша увернулся от матери, подбросил шапку и пуще прежнего заорал: «Революция!»
А когда пришел Октябрь, мой дед стал кустовым организатором Союза рабочей молодежи Лефортовского района. Никак не могу свыкнуться с мыслью, что ему было всего четырнадцать! Сейчас только из пионеров в таком возрасте выходят. Беспокойный, горячий, всегда в гуще событий. В октябре 1919 года началась мобилизация комсомольцев на борьбу с Юденичем. Мог ли Саша остаться в стороне? Но в райкоме комсомола рассудили по-иному: мал еще. Тогда Косарев сбежал самовольно. Он прятался под нарами теплушки. Эшелон шел на Петроградский фронт. Извлек его оттуда красноармейский патруль, но столько задора и решительности было у шестнадцатилетнего парня, что у скорых на дело усатых солдат не поднялась рука согнать его с поезда. Он наравне со взрослыми ходил в атаки, получил ранение...
1921 год. В Москве голод и холод. На Казанском вокзале стоят эшелоны с углем. Разгружать некому. Колонны комсомольцев шагают с песнями на вокзал, морозный ветер полощет красные знамена, лопаты на плече, как винтовки. Во главе одной из колонн восемнадцатилетний Саша Косарев, комсомольский вожак Бауманского райкома.
Его сестра Нина Васильевна Косарева рассказывала мне, что Саша в те годы читал ночами напролет. Он ведь нигде не учился, если не считать двух классов церковноприходской школы. И здесь еще раз можно порассуждать об образованности и образовании: знавшие Сашу в один голос отмечали его богатую внутреннюю культуру, широту интересов, эрудицию. Он собрал прекрасную библиотеку, дружил с Маяковским, в доме часто собирались молодые литераторы двадцатых годов, не раз беседовал с Горьким. Настольными книгами были Гоголь, Чехов, Салтыков-Щедрин. У нас сохранился томик Лермонтова из Сашиной библиотеки, потрепанный, зачитанный до дыр, со многими отчеркнутыми им строфами. Больше всего таких строф в «Мцыри»... Недавно, перелистывая пушкинский томик, я наткнулась на обведенные красным карандашом строки:
«Если жизнь тебя обманет,
Не печалься, не сердясь!
В день уныния смирись:
День веселья, верь, настанет.
Сердце в будущем живет;
Настоящее уныло:
Все мгновенно, все пройдет;
Что пройдет, то будет мило».
Я подумала, что, несмотря на общеизвестный свой оптимизм, наверное, Саша не был этаким бодрячком, которому море по колено.
Впрочем, каждый человек всегда намного шире и глубже тех рамок, в которые мы для простоты образа пытаемся его втиснуть. Тем более если говорить о трагических страницах его жизни.
Когда в шестидесятых годах в «Комсомольской правде» появилась заметка о Саше Косареве, к нам домой стали приходить десятки писем от тех, кого он поддержал в трудную минуту. От тех, кому довелось работать с ним вместе. Читая эти письма, я открывала для себя все нового и нового Сашу, своего деда. Он представал передо мною рабочим парнем с московской окраины, вихрастым, с лихо сдвинутой на затылок кепкой, очень подвижным, задиристым, в матросской тельняшке, с которой почти не расставался. Люди писали о его неумении лукавить, двурушничать, отрекаться от товарищей. Помню письмо человека, который в те далекие годы умирал от туберкулеза. У него не было возможности по-настоящему лечиться, и он обратился к Косареву. Саша определил этого человека в лучшую больницу, а затем и в санаторий, обеспечил уход. Этот человек жив и сейчас.
Писем приходило много. Вот одно, адресованное моей бабушке Марии Викторовне, от Татьяны Дмитриевны Куденко. В годы гражданской войны она была комиссаром Пензенского ЧК. «...Я познакомилась с Сашей, когда он был секретарем Пензенского губкома комсомола. Как его любили наши ребята! Он для всех был кумиром, замечательным вожаком, защитником обездоленных, обиженных! А как умел говорить! Выступал чуть ли не каждый день, учил молодежь бороться за все хорошее и не проходить мимо дурного, что мешало строить социализм.
Мы были тогда заняты беспризорниками, подбирали детей — голодных, разутых и раздетых, умирающих. Снимали с поездов, извлекали из подвалов и с чердаков, умывали, одевали, кормили. Устраивали в детские дома или в семьи рабочих.
Все понимали, что каждый спасенный ребенок — это борьба за Советскую власть. Мы отчисляли детям деньги, заработанные на субботниках, и на этих субботниках Саша Косарев был самым активным. Мы вместе ремонтировали паровозы, вагоны, очищали железнодорожные пути, помогали сельским комсомольцам убирать урожай.
Как бы ни был занят, он никогда не пропускал ни одного собрания у нас на Пензенском трубном заводе, где состоял на комсомольском и партийном учете. Его присутствие приносило радость. Мы очень любили его, попросту обожали! Он помог нам открыть клуб, детские ясли. С его помощью ребята устраивались на предприятия. Ведь тогда была ужасная безработица, на бирже труда стояли тысячные очереди. Ему приходилось буквально отвоевывать каждое место для комсомольцев.
В новом клубе он «октябрил» моего сына, тогда вводили новый обряд вместо крещения. Это были первые октябрины. Сыну дали имя Спартак, и Саша сказал чудесную речь. Народу набилось уйма, многие прослезились, особенно дедушки и бабушки.
А комсомольские свадьбы! Если на них приходил Саша со своими членами губкома, это был праздник. Следовали подарки жениху и невесте. Тогда невозможно было что-то купить из мануфактуры, обуви, одежды. Но он ехал, например, на фарфоровый завод и уговаривал директора и ребят-комсомольцев за счет субботника изготовить посуду для молодых.
Он был неутомим. В выходные дни обязательно уводил молодежь в село. Зимой мы шли туда на лыжах, летом — пешком или на велосипедах. Помогали сельским комсомольцам. Ему писали многие, и он находил время отвечать.
Дорогая Мария Викторовна! Простите, я тревожу незажившие раны, но если бы я знала, что он погиб, я бы первая пришла к Вам и утешила в ту трудную, ужасную годину! Милая, живите для своих детей, внуков, а о Саше навсегда сохранится светлая память у тех, кто его знал, кто с ним работал, у тех, кто сейчас растет и кто придет после нас».
Да, мне легко и светло сейчас вспоминать о нем, говорить добрые слова. А маму арестовали в сорок девятом году за такие же слова и за фотографию Саши, которую нашли у нее под подушкой. Ей было восемнадцать лет. Объяснили: «за восхваление врага народа». Но она не отреклась от отца!
Лучшее в Саше Косареве — это то, что он не был соглашателем.
Он спорил. Даже с теми, с кем спорить было нельзя.
Часто задумываюсь над тем, в чем корни Сашиного мужества, откуда он черпал силы не изменять себе, когда, бывало, не выдерживали и более умудренные? Мне кажется, что его вера в справедливость, его стойкость были подготовлены эпохальными событиями, которыми жила Родина и, следовательно, комсомол. Это было время, когда страна возводила Днепрогэс и «Азовсталь», Горьковский автомобильный и Сталинградский тракторный, Магнитогорск и Кузнецкстрой. Это была эпоха, когда рождалась индустрия и проводилась коллективизация сельского хозяйства, когда закладывался Комсомольск-на-Амуре. Надо ли повторять, кто был в первых рядах застрельщиков! Косарев рос вместе со страной, учился широкомасштабно мыслить и жить. Имелись, конечно, природные задатки вожака. И постоянное общение со старыми большевиками, у которых за плечами годы подполья, ссылок, тюрем. Эти люди работали рядом с Лениным, и зерна драгоценного опыта падали на благодатную почву молодого поколения 30-х, давали крепкие ростки. Косарев прошел прекрасную школу большевистского воспитания, Ведь в 1927 году он работал в Ленинграде под непосредственным началом Сергея Мироновича Кирова!
Что было для него важным? Комсомольский работник, по твердому убеждению Косарева,— это человек, который обязательно живет жизнью своих ребят. Только тогда он может считать себя руководителем. На Всесоюзной конференции Косарев сказал: «Я знаю лично присутствующих здесь парней, которые подолгу не говорили с рабочей молодежью, кроме как на языке докладов». Он называл это «аристократическим отношением к массам». Призывал объявить войну чванству, высокомерию и подхалимству. Позиция его была непримирима. Вот он выступает перед комсомольской организацией знаменитой «Трехгорки»: «Люди, завернутые в резолюции, как в пухлые одеяла, мирно, спокойно почивают и думают, что они руководят организацией!..»
Сам он руководил по-другому. Ненавидел формализм. Как-то ему потребовалось изучить, как работают цеховые комсомольские организации. Саша послал работника ЦК, чтобы тот без лишнего шума, «нелегально» устроился в воздухораспределительный цех тормозного завода, одного из крупнейших тогда в Москве. Тот неделю пробыл рабочим, пока не разобрался в существе дела. После этого вопрос о работе цеховых комсомольских ячеек рассматривался на секретариате ЦК. И Саша пригласил на заседание не секретаря комитета комсомола завода, а комсорга цеха. Он оставался верным себе, любил общаться напрямик.
В 1931 году сложилась трудная обстановка на тракторном заводе. Нарком тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе возлагал надежды на комсомол. Бригада работников ЦК во главе с Косаревым отправилась на завод. Задача такая: не обследовать, а помогать... В те дни его можно было увидеть в цехах, в рабочих поселках, в общежитиях. Чтобы не отвлекать людей от дела и в то же время дать им отдохнуть, набраться сил, Косарев предложил проводить комсомольские собрания прямо в пригородных поездах: большинство работающей молодежи жило за городом. Шла борьба за досрочную сборку пятитысячного трактора, проблем хватало. На завод прислали американское оборудование, а монтировать его невозможно: инструкции на английском языке. Сроки поджимают, что делать? Косарев звонит в Москву в ОГИз и договаривается, чтобы переводчики издательства срочно перевели документы на русский. Соревнование за досрочный выпуск юбилейной машины разгорается все жарче. Бригада ЦК комсомола становится к конвейеру, на сборку моторов. И тут выясняется, что нередки простои из-за нехватки деталей. По предложению Косарева заводская «легкая кавалерия» проводит рейд «по следам дефицитных деталей».
27 мая трактор № 5000 с надписью на радиаторе «Пятитысячный — комсомолу» готов к спуску с конвейера. Это произошло поздно вечером. Торжественно свести его с ленты решено утром следующего дня. Кого посадить за рычаги? Единодушно все решают — Косарева, кого же еще! Вот как описывал этот момент корреспондент «Комсомольской правды» Я. Ильин: «Трактор уже был в последнем гнезде. Секретарь комсомола стоял сбоку взволнованный; у него сразу появился вид азартного, задетого за живое мастерового; проходившие мимо девушки шепотом спрашивали у соседей: «Это который же секретарь, вот этот маленький?» И, оглядывая его — в спецовке, в голубой майке,— говорили: «Этот наш!»
Он умел быть не только своим парнем. Когда требовали обстоятельства, становился предельно взыскательным. В один из приездов на Горьковский автозавод Саша узнал, что рабочая молодежь живет в фанерных бараках, быт там не налажен, плохо с медицинской помощью. Собственно говоря, за этим он и приехал: заводские комсомольцы просили помочь с жильем. Естественно, ему рассказывали и показывали не только бараки, было и много хорошего, успехов у автозаводцев хватало. Состоялось бюро ЦК ВЛКСМ. К удивлению и стыду приглашенных комсомольских активистов, Косарев резко критиковал их самих. Как же так? Сами рассказали о своих бедах, просили помочь — и на тебе. Поначалу они чувствовали себя обиженными. Но чем дальше он говорил, тем легче становилось у них на душе. Косарев объяснил, что комсомол потому и называется боевой организацией, что он везде практически борется со всеми недостатками, настойчиво добивается их ликвидации. Практически! А они, не поставив со всей остротой вопрос перед хозяйственниками, сразу в ЦК. «Если у вас на Западном поселке молодая женщина родила на улице, не дождавшись «Скорой помощи»,— сказал Косарев,— то отвечаете за это вы, комсомольская организация. Вы ведь не разобрались с этим фактом, не создали такого накала вокруг него, чтобы он больше никогда не повторился».
Саша удивительно умел увидеть за мелким фактом явление жизни. Как-то в ЦК комсомола пришел военный моряк. Он рассказал, что, будучи в отпуске в колхозе «Передовик», столкнулся с вопиющими вещами. Местные комсомольцы пьют, хулиганят, негодно работают. Выговорившись, моряк ушел. А вскоре было опубликовано «Письмо секретаря ЦК ВЛКСМ тов. Косарева комсомольцам и молодежи колхоза «Передовик». Оно всколыхнуло всю сельскую молодежь.
В свою очередь, Саша очень чутко относился к письмам, приходившим в ЦК. «Я убежден, что письма — это политика»,— частенько говаривал он. Его одинаково волновали и нехватка избачей в деревенских избах-читальнях, и отсутствие рабочего инструмента в колхозных парикмахерских, и слабая организация хоровых и драматических кружков в колхозных клубах, и жалоба комсомольцев-лесорубов Красноярска, которым задержали выдачу зарплаты и спецодежды. Реагировал он быстро: ходатайствовал в соответствующие организации, обязывал работников аппарата ЦК решать возникавшие проблемы. Обязательно контролировал результаты. А чтобы неполадок стало меньше, ЦК комсомола брал под свою опеку отряды «легкой кавалерии», в те годы выполнявшие роль сегодняшнего народного контроля.
Он любил мечтать. Но одной его мечте сбыться было не суждено. IX съезд комсомола выдвинул лозунг: «Комсомолец, на самолет!» По всей стране стремительно росли аэроклубы. Авиация была страстью Косарева. Кто должен показать комсомольцам пример в освоении авиационной техники и парашютного спорта? Косарев не сомневался — ЦК ВЛКСМ, в том числе и он лично. По его предложению 20 ноября 1934 года бюро ЦК ВЛКСМ приняло решение создать при ЦК группу по обучению летчиков и парашютистов. Как хотелось Саше прыгнуть с парашютом, почувствовать в руках неподатливый самолетный штурвал! Увы, ЦК не разрешил. Косарев кипятился. Как он может призывать молодежь на самолет, если сам не слетает! Старшие товарищи были неумолимы. И первыми летчиками и парашютистами стали его друзья — секретарь ЦК ВЛКСМ Павел Горшенин, секретарь Московского горкома Серафим Ильинский, Ленинградского — Иосиф Вайшля. Косарев с завистью глядел на них, только что вернувшихся из полета, разгоряченных. Бабушка помнит, сколько разговоров дома было по этому поводу, как сокрушался Саша.
По авиационным делам Саша часто встречался с Героем Советского Союза Николаем Петровичем Каманиным. Потом генерал-полковник авиации Каманин напишет про Косарева: «Он всегда производил на меня впечатление волевого, высокоорганизованного, целеустремленного, умного и чуткого вожака молодежи, беспредельно любившего Родину и свой народ... В нем мы видели образец человека, комсомольца и коммуниста, которому хотелось подражать».
Тучи над головой Косарева продолжали сгущаться. Он все так же непримиримо относился к необоснованным исключениям из комсомола, но в его аппарате имелись люди и другого плана. Одна из таких, инструктор ЦК, приехав в Чебоксары на областную комсомольскую конференцию, добилась исключения из комсомола секретарей Чувашского обкома как «политически сомнительных». Это было несправедливо. Разобравшись в материалах, бюро ЦК ВЛКСМ в марте 1938 года постановило, что допущена грубейшая ошибка. Инструктору было предложено покинуть должность.
Маруся, жена... Для меня — бабушка, дорогой мой человек. Когда я прошу бабушку рассказать, как она жила с дедом, она признается мне, что ее одиннадцатилетнее замужество осталось в памяти одним длинным праздничным днем и подробности она не помнит. Она вспоминает подробности только в связи с чем-то, к случаю. Она говорит, что все подробности смыли из памяти последние четыре дня, которые они провели вместе. Их-то она помнит в деталях. Без малого пятьдесят лет!..
« — Саша вернулся с пленума в смятении,— рассказывает мне бабушка.— Но покоя не было и дома: мы тогда жили на даче,— выйдешь в парк — за каждым деревом стоят, смотрят. Он говорит: «Я так не могу, поедем к маме». «Поедем».
Сели в машину. Обычно, когда подъезжали к КП, ворота тут же раскрывались. А тут заперты. Через какое-то время, не скоро, все же открыли их. Отправились мы. А за нами сразу... хвостик, другая машина. Мы к Сашиной матери, а они за нами. Саша и говорит: «Что толку...»
Вернулись на дачу.
Так прошло три дня. На четвертый он пытался позвонить Сталину. «Уже четыре дня прошло, что же это такое? Решайте».
— Не волнуйся, Саша,— успокоили его из приемной.— Ты изнервничался, устал. Все будет в порядке. Пошлют на работу. Все обойдется.
Саша буквально ожил. «Поедем куда-нибудь, допустим, на Дальний Восток, будем там работать». Словно крылья выросли у него.
Потом мы поднялись к себе в спальню — дача была двухэтажная. Слышим телефон — «дрын-дрын-дрын-дрын». Саша снял трубку, звонит в ЦК комсомола дежурному: «Мне никто не звонил?» «Нет, никто».
Прошло какое-то время. Я говорю: «Саша, ты слышишь шаги на лестнице?» «Встань, посмотри»,— отвечает.
Я открыла дверь спальни.
Поднимается, никогда этого не забуду, человек в форме в носках, на цыпочках, с каким-то желтым длинным лицом. Почему-то помню это лицо, как сейчас. Я говорю ему: «Тише, не разбудите девочку, а то испугается». А он замахал на меня руками: «Тсс, где оружие?» «Оружие внизу».
У Косарева была мальчишеская страсть к револьверам и пистолетам, он собирал их. Они лежали в специальной коробке, которую я обшила атласом, и он иногда игрался ими, словно пацан какой. А в эти четыре дня он и говорит: «Теперь скажут, что я террорист, вон сколько у меня оружия!»
Вот они поднялись. «Товарищ Косарев, одевайтесь, поедем». Белый стал, прямо матовый. «Напрасно,— говорит,— это вы. Я честный человек». «Ничего, там разберутся. Поедем». Я спрашиваю: «А вещи какие-нибудь надо?» «Ничего не надо, завтра все передадите. Только скорей, скорей».
Когда уже выходили, меня как молнией ударило, я говорю: «Саша, обожди! Больше ведь не увижу...» Обняла его. Потом меня оторвали и Сашу увели.
Меня увели наверх одеваться.
Косарев сначала не понял, что меня тоже взяли. Откуда это мне известно? Уже потом я встретила товарища, который с ним сидел в одной камере. Он рассказал, что Саша попросил прислать какие-то вещи из дому. Просьбу выполнили. Но когда ему эти вещи принесли, он разволновался. Они были подобраны так несуразно, что он догадался: Марии дома нет».
Тогда репрессии затронули почти всю нашу семью. Посадили бабушкиного отца Виктора Ивановича Нанейшвили, профессионального революционера-подпольщика, члена партии с 1903 года. Перед арестом он работал ректором Торговой академии. А в 1924 году, будучи секретарем Каракалпакского обкома, поспорил со Сталиным по национальному вопросу и нагрубил ему. Со Сталиным так говорить было нельзя. Такая же участь двумя годами раньше постигла бабушкиного брата Павла Викторовича Нанейшвили, секретаря Копыльского райкома партии в Белоруссии. О маме я уже рассказывала.
Только недавно я узнала, как вел себя Саша Косарев на следствии. Очередной бессмысленный вопрос вывел его из себя, и Саша закричал: «Сволочи, вы разве Косарева губите? Вы Советскую власть губите!» И швырнул тяжелым пресс-папье, которое имели неосторожность в тот раз забыть на столе, в голову следователю. Его избили, унесли на носилках...
Через 17 лет мои родные были реабилитированы. Кроме Саши, все они вернулись домой. Первой возвратили бабушку. Она пошла в комиссию по реабилитации и попросила вернуть из ссылки дочь — мою маму. Руководитель комиссии тут же поднял трубку и распорядился немедленно доставить Косареву-младшую в Москву. Бабушка испугалась, ожидание несчастья уже было ее привычным состоянием: «В наручниках?» Руководитель комиссии замахал руками: «Да перестаньте же, какие наручники...» Через два дня мама была дома.
Повесть жизни Саши Косарева заслуживает многих и многих страниц. Я рассказала лишь малую толику из них. Верю, будут обязательно написаны все. Финал же этих воспоминаний, возможно, кому-то покажется чересчур грустным. К чему ворошить прошлое, кому это нужно? Я убедилась: моей бабушке нужно. А значит, нужно и мне. Родословная страны складывается из родословных каждого человека. Родословную надо знать. Всю. Без белых пятен. Правдой мы и сильны.
Литературная запись Бориса БАЛКАРЕЯ.

30-е годы. Репетиция физкультурного парада на Красной площади. На переднем плане — А. В. Косарев.
Александр Косарев, Максим Горький и Ромен Роллан среди комсомолок-парашютисток. 1936 год.
Александр Косарев и Паша Ангелина.
Все фотографии взяты из семейного архива Косаревых.

страница следующая ->