<- предыдущая страница следующая ->

III
— «Будет пять миллиардов шестьсот семьдесят миллионов лет бодисатве Амида *, и тогда обладающим истинной верой откроется свет...»
* Один из буддийских святых.
— Не беспокойтесь, лежите, лежите.
— Хорошо, сэнсэй.
Пока Сугуро выслушивал впалую грудь старухи, она с закрытыми глазами слушала священные тексты, которые нараспев читала соседка по койке, Мицу Абэ. Мицу и «бабушка» были ровесницами, их койки стояли рядом, поэтому они часто беседовали.
— Стихи Будды?
— Нет, что вы, это поучения святого Синрана **.
** Синран — основатель буддийской секты Синсю.
Мицу кивнула в сторону своей соседки:
— Все просит почитать ей буддийские книги, вот я...
— А вы читайте, не стесняйтесь.
— Хорошо, сэнсэй.
Мицу опять надела очки, которые убрала уже было в футляр, уселась поудобнее на койке и, снова бережно взяв книгу в порванном переплете, продолжала читать:
— «Однажды Сакья *** навестил своего больного ученика. Ученик этот был так слаб, что даже не мог убрать за собой. Сакья...» Сэнсэй, что этот иероглиф обозначает?
*** Сакья или Сакья-Муни — одно из имен Будды.
— «Заботливо». Ведь это книга для детей!
— Да. Мне ее дала почитать больная вон с той койки, «...заботливо обтерев его, спросил, ухаживал ли он хоть раз за своим больным другом, когда был здоров. «Ты так мучаешься сейчас потому, что никогда не ухаживал за больным,— сказал Сакья.— Тебя сейчас терзают болезни телесные... Но есть еще болезни души, которые могут длиться и в трех жизнях...»
Мицу читала низким, невнятным голосом. «Бабушка» слушала ее с закрытыми глазами. На полу, рядом с койкой, стояла алюминиевая чашка с приставшей к ней желтой кожурой батата. Больные, лежавшие поблизости, тоже молчали и внимательно слушали.
— Верно, святой хотел сказать, что, прежде чем думать о телесном излечении, нужно преобразиться душой.
Услышав этот комментарий Мицу, «бабушка» едва заметно кивнула. А Сугуро думал, как сообщить ей о том, что ему поручили.
— Знаете, сэнсэй,— сказала Мицу, повернувшись к Сугуро,— как она узнала об операции, так сдавать стала. Очень уж ей с сыном свидеться хочется, поэтому и согласилась.
— А у нее есть сын?
— Да. На войне он.
Мицу сползла с койки и, покопавшись в корзинке, стоявшей на полу, вытащила аккуратно сложенный национальный флажок. На его дешевой ткани были желтые пятна, как от дождевых капель.
— Все в нашей палате уже сделали на нем надписи. Сэнсэй, вы тоже напишите что-нибудь на флажке для ее сына.
— Хорошо.
Взяв в руки флажок, Сугуро совсем растерялся. Он понял, что не сможет сказать своей пациентке, что день операции уже назначен.
Это стало известно сегодня утром. В следующую пятницу профессор намерен оперировать госпожу Табэ, а еще через неделю доцент Сибата займется его «бабушкой». Сугуро и Тода назначили ассистировать при обеих операциях.
Как только пациент узнает дату операции, он начинает нервничать. Дрожит от воображаемого прикосновения скальпеля и подпиливания ребер. У Сугуро не хватило смелости обречь эту старуху, которая почти наверняка умрет, еще и на мучительную неделю ожидания.
Вернувшись в холодную лабораторию и сдвинув со стола пробирки и пинцеты, Сугуро расстелил флажок. Он не знал, что написать. На грубой ткани пестрело несколько надписей пациентов общей палаты. Когда этот флаг попадет в руки сына — если он вообще к нему попадет,— старуха, скорее всего, уже будет в могиле. От этой мысли на душе стало тоскливо. Он вытащил из стола Тода сигареты. Обычно он их не мог курить, а теперь закурил. После долгих раздумий, с чувством отвращения написал банальное пожелание: «Только с победой!»
Как и предполагал Тода, госпожу Табэ готовили к операции долго и тщательно. Особенно лез из кожи ассистент Асаи — еще бы, от успеха этой операции зависела и его карьера! Ведь не пройдет и года, как вернутся с действительной службы его одногодки, и до этого времени необходимо укрепиться и завоевать расположение шефа. Место доцента, на которое он метил, непосредственно зависело от личного покровительства декана факультета.
Один лишь Сибата, как уверял Тода, был против выдвижения старика. Сибата был питомцем прежнего заведующего хирургическим отделением.
Обычно шеф обходил больных два раза в неделю, но в последнее время старик почти ежедневно заглядывал в палату к госпоже Табэ.
— Осенью выпишетесь,— с улыбкой говорил профессор Хасимото, разглядывая на свет поперечный снимок грудной клетки.— Потом отдохнете с полгодика в деревне, и все будет хорошо. К Новому году совсем поправитесь.
Очевидно, у профессора появилась уверенность в результатах выборов — в последнее время он переменился, от его рассеянности и раздражения не осталось и следа. Засунув руки в карманы белоснежного халата, он величественно шел сейчас по коридору. Его чуть наклоненная вперед грузноватая фигура гипнотизировала провинциала Сугуро. Именно таким, по его понятиям, и должен быть профессор. Тяжело ступая в солдатских ботинках, Сугуро шел следом за Тода и за сестрой Оба и вновь испытывал к шефу чувство юношеского обожания.
Последнее время из палаты госпожи Табэ не выходила ее мать, пожилая дама с благородными манерами, в черных шароварах. При появлении врачей молодая женщина, сидевшая на кровати, подняла упавшие на лицо волосы и улыбнулась.
— Сэнсэй, как вы думаете, все будет хорошо? — спросила профессора мать.
— Вы о чем?.. А-а, она еще будет спать, а операция уже кончится. Правда, ночь-другую самочувствие будет неважное. Жажда, небольшой озноб, но это очень быстро пройдет.
— Но все же опасность какая-нибудь остается...
— Для вас, видимо, и искусство профессора и наше усердие ничего не значат...— угодливо улыбнулся Асаи.
Казалось, что действительно опасного исхода ничто не предвещало. Госпожа Табэ была не истощена, сердце работало без перебоев, состав крови был хороший, да и каверна находилась в удобном для операции месте. Даже Сугуро, который лишь один раз ассистировал при такой операции, считал, что успешно справился бы с ней самостоятельно.
Когда шеф выслушивал сердце госпожи Табэ, приставив стетоскоп к ее упругой груди, Сугуро почувствовал какую-то странную досаду. Он не знал, что это такое,— не то ревность к мужу красавицы и зависть к счастью, какого он никогда в жизни не обретет, не то обида за больных, лежащих в общей грязной палате.
Наступил четверг. В предоперационную ночь медсестра протирает тело больного спиртом и сбривает волосы. Сугуро допоздна оставался в лаборатории вместе со старшей сестрой и Тода, комплектуя необходимые для операции снимки и инструменты. Когда он вышел в темноту и направился в свой пансион, до которого от клиники было всего десять минут ходу, то услышал шум автомашины. Автомобиль поравнялся с ним, и он увидел через запотевшее стекло профессора Кэндо. Рядом с ним, положив руки на эфес сабли, сидел генерал с двойным подбородком.
В этот дождливый вечер профессор Кэндо показался Сугуро каким-то одиноким и несчастным, таким он его еще никогда не видел.
«Кажется, наш старик победит»,— подумал он, решив, что завтра закулисная борьба двух профессоров достигнет высшей точки. Он даже почувствовал легкое волнение от этой мысли.
На следующий день в десять часов утра Асаи, Тода и Сугуро, надев поверх халатов резиновые передники, в сандалиях ждали у операционной, когда привезут больную.
Небо было пасмурным. Операционная находилась в самом конце коридора — сюда больные не заходили. Натертый паркет холодно блестел.
Но вот издалека донесся мягкий шум колес. По коридору медленно катилась тележка с госпожой Табэ, подталкиваемая медсестрой и матерью больной. От страха перед операцией лицо больной было очень бледным, черные волосы разметались по плечам.
— Ну, держись молодцом,— сказала мать вслед удалявшейся тележке.— Я буду тут. Сейчас и сестра подойдет. Ведь операция быстро кончится.
Совсем ослабевшая больная открыла помутневшие, как у подбитой птицы, глаза и что-то пробормотала, но слов разобрать было невозможно.
— Не беспокойся,— сказала мать.— Профессор все сделает как надо.
В это время старшая сестра Оба завязывала профессору халат, он уже вымыл руки спиртом. Потом она, словно мать сыну, который уже перерос ее, надела на голову старика белую шапочку, похожую на феску. Другая сестра протянула ему металлический ящичек с двумя парами резиновых и матерчатых перчаток. Профессор стал похож на белую куклу с театральной маской вместо лица.
В операционной было душно. На пол из шланга с тихим шумом лилась вода, которая пока смывала пыль, а потом будет смывать кровь. В водяной струе отражалась свисавшая с потолка большая бестеневая лампа. В этом неестественно ярком свете и ассистент Асаи и медсестры двигались, как колышущиеся в воде водоросли.
Две медсестры подняли госпожу Табэ с тележки и положили на операционный стол. Профессор привычными движениями начал извлекать из никелированного ящика и класть на стеклянный столик хирургические инструменты. Элеватор, которым загибают легочную плевру, реберная пила и пинцеты, соприкасаясь друг с другом, неприятно позвякивали. Услышав этот звон, госпожа Табэ вздрогнула, но тут же ее тело расслабилось, и она закрыла глаза.
— Не беспокойтесь, сударыня,— тихо сказал Асаи,— мы все время будем давать наркоз...
— Все готово? — глухо спросил профессор, но его голос в наступившей тишине показался резким.
— Все.
— Тогда приступим.
Все склонились над операционным столом. Старшая сестра тампоном, пропитанным йодом, протерла спину больной.
— Скальпель!
Взяв протянутый электрический скальпель, профессор чуть наклонился вперед. Сугуро уловил шипящий звук. Это горели мышцы.
Какое-то мгновение казалось, что жировой покров сейчас вывалится из-под кожи, но уже в следующую минуту все покрыла кровь. Щелкнув зажимами, ассистент Асаи мгновенно зажал кровеносные сосуды. Сугуро перевязал каждый из них шелковой ниткой.
— Элеватор,— бросил профессор.— Вливание?
В белой ноге госпожи Табэ торчала игла внутривенного вливания. Взглянув, как по резиновой трубке в организм больной бегут глюкоза и адреналин, Сугуро ответил:
— Все в порядке.
— Давление?
— Нормальное.
Прошло несколько томительных минут.
Внезапно госпожа Табэ застонала. По-видимому, она еще не полностью потеряла сознание.
— Тяжело, мама... Ой, как трудно дышать!..
На лбу профессора выступил пот. Старшая сестра, встав на цыпочки, отерла ему лоб марлей.
— Тяжело дышать, мама... дышать...
— Реберный нож,— потребовал профессор.
Когда отвернули края раны, обнажились несколько ослепительно-белых ребер. Профессор крепко зажал одно похожим на садовые ножницы реберным ножом.
— Ум-м,— послышался из-под маски его напряженный голос. Раздался тупой звук, и кусок ребра, напоминающий рог оленя, с сухим стуком упал в таз.
На лбу старика снова и снова выступал пот, и старшая сестра, становясь на цыпочки, тут же вытирала его.
— Вливание?
— В порядке.
— Пульс? Давление?
— В порядке.
— Приступаем к последнему ребру,— пробормотал профессор.
Так дошли до самого опасного участка.
Сугуро вдруг заметил, что кровь больной потемнела. На мгновение его грудь сдавило недоброе предчувствие. Но профессор уверенно продолжал операцию. И сестра, следившая за кровяным давлением, ничего не говорила. Асаи тоже молчал.
— Ножницы! — крикнул старик, и всем показалось, что он вздрогнул.— Вливание в порядке?
Значит, заметил. Потемнение крови говорит об ухудшении состояния оперируемого. Сугуро увидел, что лицо Хасимото блестит, словно покрытое воском.
— Изменения?
— Давление...— растерянно пролепетала молоденькая медсестра,— давление падает...
— Кислородную подушку!..— истерически крикнул Асаи.— Скорее!
— Пот в глаза... Пот в глаза льется,— прошептал профессор, чуть пошатнувшись.
Старшая сестра дрожащей рукой приложила к его лбу платок.
— Марлю, быстро!
Профессор стер кровь, закрыл разрез, но кровотечение не останавливалось. Руки Хасимото заработали быстрее.
— Марлю... Марлю... Давление?
— Падает.
Профессор с исказившимся от муки лицом обернулся в сторону Сугуро. Казалось, он вот-вот расплачется.
— Давление?
— Безнадежно,— ответил Асаи. Он уже снял маску.
— Пульса нет...— пробормотала старшая сестра, снимая руку с запястья больной.
Рука Табэ ударилась о край операционного стола и безжизненно повисла. Профессор замер. Все молчали. Только тихо журчала стекавшая на пол вода, отражая свет лампы.
— Сэнсэй,— хрипло проговорил Асаи,— сэнсэй...
Профессор поднял на него пустые глаза.
— Надо привести тело в порядок, да?
— Привести в порядок?.. Ах... да... Конечно...
— Я зашью сечения...
Остекленевшие глаза покойной уставились на них, как бы говоря: «Зачем вы подвергли меня таким мучениям?..»
Сугуро, у которого подкашивались ноги, уселся на корточки. В ушах все раздавались назойливые, глухие звуки, будто на лист жести падали гвозди. Он почувствовал внезапную тошноту и с силой стал тереть кулаками глаза.
Асаи, встав на место профессора, зашил разрезы; старшая сестра обтерла мертвое тело спиртом.
— Перевязать бинтом! — высоким голосом приказал Асаи.— Все туловище.
Усевшись на стул, профессор бездумно уставился в одну точку. Казалось, он ничего не слышал.
— Перенести тело в палату. Родным пока ничего не сообщать,— охрипшим голосом приказал Асаи и оглядел своих коллег — они, напуганные, стояли, отвернувшись к стене.
— Когда перенесете в палату, тут же введите физиологический раствор. И вообще делайте все, что полагается после операции. Больная не умерла. Она умрет завтра утром.
У Асаи был уже не тот вкрадчивый, сладкий голос, каким он обычно разговаривал в лаборатории. Его очки без ободков сползли на кончик вспотевшего носа.
Когда тело положили на тележку и закрыли простыней, молодая медсестра, пошатываясь, пошла к дверям. Видимо, у нее не осталось сил даже подталкивать тележку.
В коридоре к ним подбежали побледневшая мать и сестра Табэ.
— Операция прошла благополучно,— с деланным спокойствием проговорил Асаи, пытаясь выдавить улыбку.
Старшая сестра Оба, оттесняя женщин от тележки, встала между ними.
— Но кризис будет сегодня вечером. Состояние больной требует абсолютного покоя, так что до послезавтра свидания запрещаются,— сказал Асаи.
— Даже нам? — удивленно спросила мать.
— Да, к сожалению. Сегодня я и старшая сестра будем всю ночь дежурить у ее постели. Можете не беспокоиться.
Дверь палаты оставили открытой. Молоденькая медсестра, следившая во время операции за кровяным давлением, вбежала в палату с таким лицом, словно вот-вот собирается заплакать. Девушка явно не справлялась с той ролью, которую ей приказал играть Асаи.
Оба взяла у нее коробку со шприцем и иглами. Лишь у старшей сестры хватало самообладания держаться как ни в чем не бывало — ей помогал в этом многолетний опыт.
Асаи уже был в палате.
Сугуро, прижавшись лбом к оконному стеклу, растерянно стоял в коридоре — ассистент приказал ему следить за тем, чтобы тайна не раскрылась. У выхода на лестницу Тода удерживал мать и сестру, пытавшихся пройти в палату.
— Пожалуйста, пропустите...
— Но поймите: нельзя! — мягко, но настойчиво отстранял их Тода.
— Ну как?
Сугуро обернулся. Рядом с ним, засунув руки в карманы халата, стоял Сибата.
— Операция прошла удачно?
Сугуро отрицательно покачал головой. По тонким губам доцента пробежала ехидная усмешка.
— Дали умереть, значит? Что ж, всякое бывает... Когда случилось?
— Во время последнего ребра,— опуская глаза, ответил Сугуро.
— Гм... Сдает наш старик!
Он прошел в палату и, рассеянно кивнув обернувшемуся Асаи, дотронулся до иглы, воткнутой в ногу трупа.
«Что же происходит, что происходит?» Этот навязчивый вопрос не выходил из головы Сугуро.
К нему подошел Тода и молча протянул пластмассовый портсигар с самокрутками, но Сугуро отказался, вяло махнув рукой.
— Комедия, да и только! — затягиваясь, сказал Тода и искоса посмотрел на раскрытую дверь палаты. Сугуро видел, как дрожит его рука.— Ловко сыграно, ничего не скажешь!
— Что ты имеешь в виду?
— Вот это. Что же еще. Только Асаи мог до этого додуматься. Ведь если пациент умрет во время операции, будут винить старика. А если после — это уже не вина хирурга. Так вот в предвыборной кампании можно оправдаться.
Сугуро повернулся спиной к Тода и медленно зашагал по коридору.
— Скажите, пожалуйста, что с ней?
Мать Табэ робко дотронулась до его локтя. Сугуро не ответил. Он торопливо вышел на лестницу и спустился во двор.
По асфальтированной дорожке в вечерних сумерках проехала на велосипеде медсестра. Кто-то из окна окликнул ее: «Саката»,— подруга, наверно. Из трубы дезинфекционной камеры медленно подымался молочный дым. Сторож под акацией продолжал копать землю. Гля&я на эту обычную картину, Сугуро почувствовал, что сейчас расхохочется.
Но что здесь было смешного, он и сам не понимал...

IV
Несмотря на все предосторожности, слух о неудачной операции молниеносно распространился по клинике. Зерно упало на благодатную почву. Несколько дней только и судачили об этом. Семья Табэ, по этическим соображениям, не выразила открытого протеста — ведь покойная была родственницей Осуги,— но профессора-терапевты резко осуждали Хасимото, настоявшего на скорейшей операции вопреки их возражениям. Теперь уже не осталось никаких надежд на выдвижение кандидатуры старика в деканы.
Но Сугуро это мало трогало. Состояние подавленности не прошло, он был измотан до предела. От его прежней энергии не осталось и следа — она уступила место апатии. Даже интерес к больным погас. Он стал относиться к ним безучастно.
На третий день после смерти госпожи Табэ доцент Сибата заявил, что решил отложить операцию его «бабушки» на несколько месяцев. «Если дважды допустить смерть на операционном столе, первое хирургическое отделение будет выглядеть неважно»,— криво усмехнувшись, сказал Сибата, но и к этому Сугуро отнесся с полным безразличием. Ни желания сообщить больной об отсрочке, ни удовлетворения по этому поводу у него не появилось.
Глядя на старика сторожа, под лучами бледного зимнего солнца орудовавшего во дворе лопатой, Сугуро размышлял, когда же прекратится его бесполезная работа. Ведь старик уже две недели копает на одном месте. Казалось, он мстит тем, кто приказал срубить акации,— копает и засыпает, засыпает и опять копает.
«Как же дальше жить? — невесело думал Сугуро.— Неужели врач не может быть иным и медицина тоже?» Но что толку от того, что в голову приходят подобные вопросы, разве на них можно ответить? Со дня на день его отправят в армию, а тогда ему будет и подавно все равно.
Но иногда нервы Сугуро не выдерживали. В одну из таких минут он ударил свою «бабушку».
Как-то во время обхода он украдкой положил у ее изголовья кусок глюкозы. Мицу Абэ, искоса следившая за ним, сделала вид, что ничего не заметила. Ведь Сугуро и раньше давал глюкозу этой старухе, лечившейся бесплатно. На следующий день зайдя случайно в общую палату, Сугуро увидел, что его пациентка спит, закрыв лицо ладонью. Кусок глюкозы валялся на полу нетронутый. «Еще привередничает,— обозлился он,— думает, всегда будет получать, стоит только попросить». Сугуро знал, что старуха выменивает глюкозу у других больных на еду, поэтому особенно возмутился.
После обеда у всех больных общей палаты брали кровь на роэ. Мицу пришла в лабораторию, а ее соседка не явилась.
— Где же моя «бабушка»?
— Говорит, плохо себя чувствует.
Сугуро отправился в палату. Там никого не было, на койках валялись в беспорядке одеяла, а «бабушка», усевшись спиной к двери, как крыса, грызла кусок глюкозы, зажав его скрюченными пальцами. Увидев ее жалкую фигуру и растрепанные волосы, он почувствовал невыразимое отвращение.
— Почему не пришла?
Старуха, прижимая обе руки ко рту, пролепетала что-то невнятное.
— Пошли! Сугуро резко рванул ее за руку, но она упала на кровать, тогда
Сугуро ударил ее по щеке...
Последние дни профессор почти не появлялся в лаборатории. На обходах его заменял Сибата. В отдельной палате, где раньше лежала госпожа Табэ, с кровати сняли матрац. Там еще валялись на полу рваные газеты со следами грязных ботинок.
Причиной всему была неудачная операция. В лаборатории, в комнате медсестер и в палатах отсутствие Хасимото сказалось отрицательно — везде чувствовался беспорядок. Оконные стекла запылились — их никто не протирал, сестры работали спустя рукава, больные не соблюдали «мертвого часа».
— И Япония трещит по швам, и наше отделение тоже,- с кривой усмешкой говорил Тода, переминаясь с ноги на ногу в нетопленой лаборатории.
— Все летит к черту,— тяжело вздохнув, подтвердил Сугуро.— Все! А ты сам почему на военную службу не просишься?
Лаборанты лечебного факультета, шедшие в армию добровольцами, после недолгой муштры становились военврачами-практикантами.
— Кто? Я? — Тода, как всегда, насмешливо скривил рот.— Не хочу.
— Ну, тогда тебя ждет форма солдата второго разряда.
— А мне все равно! Могу и солдатом подохнуть.
— Это почему же?
— Один конец! Такое уж время, все дохнут.
В эти дни Сугуро снова увидел у подъезда второго хирургического отделения грузовик с военнопленными. Как и в прошлый раз, двое солдат с револьверами стояли у кузова. Когда Сугуро проходил мимо, пленные, грызя бататы, забирались на грузовик. Холщовая одежда защитного цвета висела на их рослых фигурах мешком. Один из пленных был на костылях.
На этот раз они не вызвали у Сугуро ни интереса, ни любопытства. Среди пленных были и бледные, со светло-русой щетиной, и смуглые, с матовой кожей. Сугуро не почувствовал к ним ни жалости, ни сочувствия, ни ненависти. Он прошел мимо них равнодушно, как при встрече с прохожими на улице, лица которых тут же забываются. Он совершенно не воспринимал этих пленных американцев как врагов. Кажется, и в самом деле, все на свете стало для него безразлично.
Примерно через неделю после этого город подвергся такому налету, каких не было уже давно. Бомбили настолько сильно и долго, что всех больных, кто мог ходить — пешком, а лежачих — на носилках отправили в подвал. Хотя клиника находилась в нескольких километрах от города, грохот стоял такой, что дрожали стекла. То и дело слышалась отдаленная пальба зениток. В серых вечерних облаках с тупым, сонным жужжанием проносились бомбардировщики Б-29.
Только через несколько часов вражеские самолеты ушли в сторону моря. С крыши больницы было видно, как над городом клубился белый дым. Горел и универмаг «Счастье». Когда дым рассеивался, отчетливо проступало оранжевое пламя.
Совсем стемнело, над городом нависла огромная черная туча. Всю ночь шел дождь, дождевые капли были смешаны с пеплом. Больным выдали особый паек — по пять штук маленьких сухариков. Это был подарок армии. В эту ночь Сугуро дежурил. В пансион после дежурства он не пошел, а заснул прямо на Лабораторном столе, укутав одеялом ноги в солдатских обмотках.
Под утро его разбудила сестра. Умерла его «бабушка». Когда он прибежал в общую палату, у ее изголовья тускло горела свеча, а возле койки понуро стояла Мицу. Остальные больные или спали, или их это не тронуло — все они лежали, укутавшись одеялами с головой.
Сугуро посветил карманным фонариком. Старуха скончалась, лежа на боку. Левая рука ее была сжата в кулак. Когда он с силой разнял пальцы, на пол упали выданные накануне сухари. Тут Сугуро со стыдом вспомнил, как он недавно ударил ее по щеке.
— А флаг, наверно, уже попал к ее сыну...— пробормотала Мицу.
Когда он написал на том лоскутке: «Только с победой!» — он уже предвидел ее конец. Но он думал, что она умрет во время операции, а не так вот — естественно. Шок от бомбежки и холодный дождь, ливший всю ночь, доконали ее.
Дождь шел и весь следующий день. У Сугуро страшно болела голова: видимо, от простуды. Старик сторож уложил «бабушку» в деревянный ящик. Прижавшись лицом к окну в лаборатории, Сугуро видел, как он и санитар тащили этот ящик под дождем.
— Как думаешь, где ее захоронят?
— Понятия не имею! Но с твоей глупостью теперь покончено,— сказал за его спиной Тода.— Ведь всякая привязанность — глупость.
Сугуро задумался. Почему он так долго заботился только об этой старухе? Кажется, теперь он понял почему. Она была его первым пациентом. Сейчас, когда, как говорит Тода, умирали все, эта старуха была единственным существом, которое он оберегал от смерти. И вот ее уносят, под дождем, в ящике из-под мандаринов. И только сейчас Сугуро ясно почувствовал, что с сегодняшнего дня ему абсолютно наплевать, что будет с Японией, с ним самим и со всем на свете.

V
В ночь, когда умерла «бабушка», Сугуро простудился — наверно, потому, что он спал в лаборатории. Он сразу как-то сник, у него поднялась температура. Работая за соседним с Тода столом, он чувствовал тошноту и головную боль.
— Смотри, может, заразился от своей старухи? — Тода пристально посмотрел на него.— Да у тебя все лицо посинело!
Сугуро увидел в запотевшем зеркале свое посеревшее лицо с красными, воспаленными глазами.
— Вас просит к себе Сибата-сэнсэй,— обратилась к Сугуро медсестра, просунув голову в дверь.
Это была та самая сестра, которая во время операции следила за кровяным давлением у Табэ.
— Сейчас?
— Да, просил немедленно.
— У меня голова разламывается...
Когда он, еле волоча ноги, вошел вместе с Тода во вторую лабораторию, рядом с Сибата и Асаи сидел военврач с багровым лицом. Мельком посмотрев на вошедших, он бросил отрывисто:
— Итак...
И тут же вышел.
В жаровне голубым пламенем горели серебристые угольки, на столе стояли чашечки с недопитым разбавленным спиртом.
— Садитесь,— Сибата посмотрел на пачку сигарет «Хомарэ», лежащую на столе.— Хотите? — Он поболтал ногой, вертящееся кресло заскрипело.— Курите,— предложил он еще раз.
Встав со стула, Асаи подошел к окну. Тода и Сугуро поняли, что Сибата хочет им что-то сказать, но не знает, с чего начать.
— Тода, тема твоей диссертации, кажется, «Индуктивный метод лечения каверн»? — На впалых щеках Сибата заиграла деланная улыбка.— Как подвигается работа? Ведь это сейчас насущная проблема, можно сказать, первостепенная. Удалось ли достать какие-нибудь новые материалы? Или только статьи Монарди?
Не ответив, Тода выташил из пачки сигарету и закурил. По комнате пополз едкий запах горелой бумаги. Сугуро начало мутить.
— Я тоже хотел было кое-что изучить, но не удалось.
— Почему?
— Да вот, больная из общей палаты взяла да и умерла. А я надеялся на интересный эксперимент...
— И чувствуете себя, как охотник, вернувшийся с пустыми руками? — съязвил Тода.
— Скорее уж как отвергнутый влюбленный...— отозвался из своего угла Асаи.
«Быстрее бы уж к делу переходили!» — досадливо подумал Сугуро, с трудом превозмогая тошноту.
Но Сибата, поставив на ладонь чашку, начал крутить ее.
— Так вот... Наверно, старик вам завтра сам скажет...— начал он.— Мы долго думали, привлечь ли вас?..
Сибата замолчал и снова уставился на чашку. Сугуро отер пот со лба. Бледное голубое пламя углей попахивало гнилью.
— Такую возможность упускать нельзя. Ученый, всякий медик... мечтает об этом...
Вертя на ладони чашку, Сибата начал раскачиваться в кресле.
— Вы не слепые, сами видите, как приуныл старик после этой злосчастной операции. Заклевать его теперь ничего не стоит. Профессор Кэндо, тот не теряет времени зря... Чего же нам зевать? Как раз сейчас время сотрудничать с военными... Мы не должны им отказывать, это только повредит нам. Конечно, мы не собираемся вас принуждать, но учтите, профессор Кэндо привлекает пять человек, нас тоже будет пятеро — шеф, я, Асаи и вы двое, так что...
— В чем вы предлагаете нам принять участие? — спросил Тода.— В операции?
— Повторяю, мы вас не принуждаем. Но если вы согласитесь, то должны хранить все в тайне.
— Да что же это, наконец?
— Опыты. Над живыми военнопленными.
Лежа с открытыми глазами в темноте, он слышит отдаленный шум прибоя. Это море наваливается черной стеной на каменистый берег и, бурля, откатывается.
«Почему меня уговорили участвовать в этом деле? — подумал Сугуро.— Нет, неправда, меня не уговаривали. Тогда, в кабинете Сибата, я мог отказаться, мог! Почему же я согласился? Пошел за Тода? Или, из-за тошноты и головной боли, просто не дал себе во всем отчета? В комнате было душно от жаровни, противно воняло табачным дымом».
— Ну, на чем же порешили, Сугуро-кун *? — приблизив к нему свое лицо, спросил Асаи.— Ты волен не соглашаться.
* Форма дружеского, фамильярного обращения.
Вернувшийся в кабинет толстый военврач засмеялся:
— Ведь эти типы весь город разбомбили! Пленных уже давно решили расстрелять, но передумали — не все ли равно, где и как их уничтожить! А тут им дадут эфир, так что умрут во сне...
«Э-э, не все ли равно!.. Может, я согласился просто потому, что задыхался в душной комнате. Может, из-за сигарет Тода. Не все ли равно!.. Не думать, вот что главное! Спать! Теперь думай не думай, все решено. Да и что я могу сделать один?..»
Он засыпал, и опять открывал глаза, и снова забывался... Во сне он видел, как море несет его, словно щепку, по своим черным волнам...
С того дня Тода и Сугуро в лаборатории старались не смотреть друг на друга. И когда невольно они начинали разговор об «опытах», один из них тотчас же менял тему. Ни Сугуро, ни Тода не признавались друг другу, почему они согласились на предложения Сибата. И вообще в эти дни они говорили мало, работали с каменными, напряженными лицами.
Вскоре Асаи передал им тайком план предстоящих «опытов». В первый день намечали использовать трех пленных. Их должны были подвергнуть операции в первом хирургическом отделении.
Порядок «опытов» намечался следующий:
1. В кровь первого пленного вводить физиологический раствор, с тем чтобы установить, какая предельная доза может быть влита до наступления смерти.
2. В кровеносные сосуды второго военнопленного вводится воздух, с тем чтобы установить, после какой дозы наступит смерть.
3. У третьего пленного постепенно удаляются легкие, с тем чтобы установить, какую их часть можно удалить до наступления смерти.
Оперируют: профессор Хасимото и доцент Сибата.
Первый ассистент: X. Асаи.
Второй ассистент: Г. Тода.
Третий ассистент: Д. Сугуро.
Эксперимент, который собирались поставить на первом военнопленном, был важен для военной медицины. Обычно заменяющий кровь физиологический раствор состоит на восемьдесят пять процентов из поваренной соли. Медицине еще не было известно, до каких пределов можно вводить этот раствор раненым, которым грозит смерть от потери крови. Считалось, что можно влить два-три литра, но эта норма была предположительной.
Цель второго эксперимента — определить, какое количество введенного в кровь воздуха приводит человека к смерти. Известно, что обезьяна мгновенно умирает от пяти кубических сантиметров воздуха.
Эксперимент, который ставили на третьем военнопленном, был очень важен для легочной хирургии. Частичное удаление легких, казавшееся более перспективным, чем структурная операция, хоть и производилось доктором Сэкигути в Северо-Восточном государственном университете и профессором Кодзава в Осака, являлось новшеством, и необходимо было установить, до каких пределов можно удалять легкие.
Читая план опытов, Сугуро догадался, что первый и второй эксперименты предложены не стариком, а доцентом Сибата. И он на секунду представил себе его сухое заостренное лицо.
Итак, завтра должна состояться «операция». Сугуро. без всяких на то причин прибрал стол и все ящики. Покуривая, Тода молча наблюдал за ним.
— Ну, пойду, пожалуй,— сказал наконец Сугуро.
Тода неопределенно хмыкнул.
— До свидания.
— Погоди...— Тода внезапно остановил Сугуро.
— Что?
— Садись.
Сугуро сел, но говорить ему ни о чем не хотелось. Казалось, скажи он слово, Тода не преминет съязвить.
— Си-га-ре-ту.
Тода протянул ему пластмассовый портсигар с неуклюжими самокрутками. Сугуро чиркнул спичкой и посмотрел на затухающий огонек.
— Ну и дурак же ты!..— пробормотал Тода.
— Вероятно.
— Ведь еще не поздно отказаться.
— Гм...
— Откажешься?
— Гм...
— А интересно, есть все-таки бог?
— Бог?
— Да. Я, может быть, несу чушь, но вот, понимаешь, человек никак не может плыть против течения, избежать — ну, как это называется?— судьбы, что ли. Вот я и думаю: есть ли он, этот самый бог?.. Тогда...
— Что тебе на это ответить? — Сугуро положил на стол погасшую сигарету.— По мне, все равно один конец, есть он или нет...
— Оно, конечно, так, но ведь та старуха была для тебя чем-то вроде бога...
— М-да...
Резко поднявшись, Сугуро вышел в коридор. Тода его не окликнул.

<- предыдущая страница следующая ->