каморка папыВлада
журнал Иностранная литература 1964-08 текст-13
Меню сайта

Поиск

Статистика

Друзья

· RSS 29.03.2024, 04:01

скачать журнал

<- предыдущая страница следующая ->

*
Как Никола и рассчитывал, его появление в пивнушке «Друзья мюскадэ» не прошло незамеченным, а ему только того и нужно было. Словно по команде, все умолкли и уставились на бочара. В сущности, всем давно уже пора было идти обедать, однако Никола увидел здесь Кейру, Бишара и прочую братию — известных любителей плотно поесть, а на своем месте в углу точили лясы старые заговорщики Аргуэн и Тулуб.
— Стаканчик белого, да поживее! — бросил бочар кабатчице, облокотившись о стойку.
Вот тут-то и началось: Наступление повел Шарень.
— Ну и ну, дружище, — сказал он с нескрываемым восхищением в голосе, — раненько же ты начал! Тебе ведь, кажись, не больше пятнадцати было, когда Эмма своим промыслом занималась?
От взрыва смеха всколыхнулись животы, дрогнули столы и плеснули в рюмках разноцветные наливки и настойки.
— Теперь все ясно, — послышался голос Аргуэна,— значит, это после тебя она ушла на покой?
Новый взрыв хохота. Смеялась даже сама хозяйка заведения.
— Хорошо еще, ты свиньей неблагодарной не оказался,— подхватил Тулуб, — как порядочный, провожаешь старых подружек, когда ноги протянут. Ну, и, конечно, прихватываешь с собой благоверную — как же, как же, мы ведь понимаем — она, поди, в накладе не осталась, выучку-то муженек у кого проходил!
В зале надсаживались от смеха. Хозяйка обеими руками придерживала живот, словно опасаясь за его целость. Никола одним духом проглотил вино и обернулся; лицо его покраснело больше, чем ему хотелось бы.
— Скальте зубы, шелапуты! — громко произнес он.— Только я бы на вашем месте прослезился: каждому на гроб уже припасено по деревцу в лесу. Курносая охальников любит, говаривал, бывало, мой старик. Ну, кто следующий? А мы посмеемся. Да помри самая распоследняя сволочь, и то я пойду за гробом. По мне, так саван всегда чистый, даже если простыни грязноватые. Ясно? Получите с меня, мадам Берта. Пойду домой переодеваться, как бы на панихиду не опоздать.
Тулуб присвистнул и в знак восхищения высоко поднял кулак с оттопыренным большим пальцем. Аргуэн и Шарень насмешливо зааплодировали. Но кабатчица за обитой цинком стойкой вдруг перестала смеяться, словно поперхнувшись. Никола наклонился к ней: правдой их не пронять, что ж, пустим в ход верное оружие — ложь. Тут он был совершенно спокоен: язык у Берты длинный, и она, конечно, не станет держать его за зубами, когда представляется такая возможность удружить завсегдатаям кабачка и посвятить их в захватывающую дух тайну, которую выболтает ей разоткровенничавшийся бочар.
— Если бы эти болваны знали, они бы поскакали туда еще быстрее меня, — проговорил Никола сквозь зубы. — Эмма была потаскухой, что правда, то правда, но вообще-то неплохой бабой. По завещанию видать.
— По завещанию? — переспросила мадам Берта с плохо разыгранным равнодушием.
Никола опасливо оглянулся и внутренне возликовал, заметив, что собравшиеся жадно напрягают слух, притворяясь, будто им совершенно безразлично, о чем там говорят. Он наклонился еще ниже, чуть не касаясь носом уха мадам Берты:
— Так уж и быть, скажу вам как старому другу. Только чур, не вздумайте проболтаться вашим пьянчугам — такая удача не для этих паскудников. Так вот, у Эммы в большой жестянке из-под печенья нашли больше десяти миллионов золотом. И знаете, кому все это достанется?.. Ни за что не угадаете...
Он снова оглянулся. Все шло как по нотам: клиенты мадам Берты пили вино и хлопали картами с деланной непринужденностью, которая выдавала разбиравшее их любопытство и уверенность в том, что они выведают тайну у хозяйки, как только Никола уйдет. Бочар же делал вид, будто не решается, будто панически боится, что стены разгласят его секрет и роковые слова, пусть даже произнесенные едва слышным шепотом, достигнут чужих ушей. И тут, словно осененный гениальной догадкой, Никола схватил карандаш, блокнот для записи заказов и отличным почерком — чего нельзя было сказать о правописании — вывел две строчки. Он еще не кончил писать, как мадам Берта, читавшая вверх ногами, воскликнула:
— Не может быть!
— Не сойти мне с этого места! Мне сам старший письмоводитель сказал.
— Но это же безумие!
— Еще бы, — подтвердил Никола. — В общем, каждый выражает благодарность по-своему.
Мадам Берта была хорошей коммерсанткой. Она подмигнула бочару сначала одним, потом другим глазом с воспаленными, припухшими веками, подведенными карандашом, и зашептала:
— А наши плутишки по-своему ее добиваются? Ясно! А я-то думаю, с чего бы это Никола Лебарже и его супруга...
Никола приложил палец к губам. Кабатчица смотрела на него с уважением. Бочар чувствовал себя так, словно его с ног до головы вымазали какой-то липкой дрянью. К счастью, он вовсе не заслуживал столь сомнительного уважения.
— Ну, я пошел, извините, — сказал Никола, берясь за дверную ручку.
Очутившись на улице, он остановился и глубоко вздохнул: ну вот, с одним делом покончено. Бочар посмотрел на часы, представление заняло всего пять минут, можно сделать еще два-три захода. Будет, конечно, потруднее, чем у «Друзей мюскадэ», но на такую приманку, как оскорбленная добродетель, публика обязательно клюнет. Наведавшись за вторым стаканчиком белого в кафе «Луара», за третьим — в трактир «Странники», Никола испил до дна чашу временной непопулярности, но зато нашел там снисходительных слушателей, которым и выложил в задушевной беседе доводы в свое оправдание. Однако, когда на часах было без десяти, бочар, опасаясь, как бы его не разобрало от выпитого вина, поспешил на почту. Там он написал текст телеграммы, оставил бланк на столике так, чтобы каждый мог удовлетворить свое любопытство, заперся в телефонной кабине и позвонил двум отнюдь не вымышленным мясникам. Он заказал у них от имени предполагаемых клиентов, в данном случае Шареня и Кейру, две задние ножки от баранов высшего сорта. Понятно, при этом не обошлось без дополнительных объяснений:
— Извините, я вам в нескольких словах. Понимаете, я тут узнал от жены прелюбопытную вещь. Выходит вроде, что...
Вновь чувствуя себя проказливым мальчишкой-подмастерьем, бочар словно помолодел и даже забыл о времени, о котором ему напомнил тихий перезвон колоколов, означавший, что в церкви началось возношение даров. Он выскочил на улицу (где, кстати сказать, уже дважды замечал свою жену, которая перепархивала от одной кумушки к другой) и припустил рысью. По дороге он столкнулся с Тулубом и Бишаром, которые тоже куда-то спешили. Ему попались также две-три городские сплетницы: окруженные плотным кольцом женщин, они с необычайным воодушевлением передавали своим прилежным слушательницам содержание того, что Мари называла «радиогазетой Нижнего города». Узнав последние новости, почтенные дамы расходились в разные стороны, скупые с величайшей поспешностью уносили тайну в своей кошелке, а те, что пощедрее, делились ею со всеми встречными и поперечными, скитаясь от лавки к лавке. Одна такая особа налетела на Никола, чуть не сбив его с ног:
— Господин Лебарже! Вы знаете, что говорят! Вы знаете, что говорят!..
Никола терпеливо ее выслушал, не выразил ни тени сомнения и двинулся дальше. Минуту спустя бочар был уже в своей комнате и в чрезвычайно веселом расположении духа натягивал на себя траурный костюм, безуспешно стараясь сохранить серьезный вид в присутствии Мари. Жена поджидала его в шляпке и перчатках, то и дело повторяя прерывистым голосом:
— Представляешь себе, клюнуло! Да еще как клюнуло!.. Ну, будь же посерьезнее, Никола... Ведь на похороны идем.
Они бежали во всю прыть и вскоре увидели, что труды их не пропали даром: по направлению к верхней части города стремительно катилась черная людская лавина. Но лишь у церковных ворот, где они остановились, задыхаясь, бочар с женой смогли в полной мере оценить успех задуманного ими предприятия: человек тридцать, тоже с трудом переводя дух, поджидали уже на площади, а за ними спешили другие, поправляя на ходу узел черного галстука, довершающего наспех надетое траурное облачение. Впрочем, такая поспешность была вполне понятной: заупокойную мессу и панихиду уже отслужили, усопшую отпели. Гроб снова взгромоздили на помост катафалка — причем раздался такой грохот, словно посыпались ящики, — и певчие, сходя по ступеням паперти, затянули неизменное:
— In paradisum deducant te angeli... *
* В рай да введут тебя ангелы (лат.).
— Весьма сомнительно, даже если за дело возьмутся ангелы! — пробурчал тщедушный господин, знакомый, по всей видимости, с церковной латынью.
Никола и Мари, которые как раз в эту минуту пробирались сквозь толпу, затрепетали от радости, узнав в сухопаром самого господина Ле Кариделя! Зачем он явился сюда? Проследить хозяйским оком за воздаянием погребальных почестей, которые ему предстояло оплачивать? Или для того, чтобы пресечь возмутительные слухи, победоносно распространившиеся до самых предместий? А может быть, нотариус покойной Эммы убоялся не прийти на похороны, видя, что горожане, в поведении которых произошла столь разительная перемена, зашевелились и сорвались вдруг с мест? Рядом с Ле Кариделем невозмутимо стоял Тулуб и подмигивал Никола, словно норовил сказать: «Думаешь, столяры глупее бочаров?» По правде говоря, труженик рубанка не только не оказался глупее, но даже обскакал мастера деревянной колотушки: вместе с женой «древогрыз» Тулуб притащил с собой еще и двух тулубят, рассудив, по-видимому, что его доля в наследстве возрастет соответственно числу присутствующих домочадцев.
— Прошу вас,— оторопело молвил распорядитель, очевидно окончательно переставший что-либо понимать.
Однако, когда начали разбирать шнуры катафалка, произошла небольшая заминка. Поскольку по местным обычаям женщины допускались к участию в погребальных церемониях вместе с мужчинами, Мари и Никола выступили вперед и весьма ловко оттерли господина Ле Кариделя. Увидев перед собой наших супругов, нотариус начал шепотом оправдываться:
— Вообще-то, знаете, я сюда заглянул, просто чтобы убедиться, что похороны проходят в полном соответствии с желанием заказчицы. Но раз уж все...
— Ну, разумеется, становитесь сюда, — сказал Никола, уступая ему место.
Нет, это просто невероятно: сам господин Ле Каридель со шнуром в руке! Какой могучий союзник появился у церковной братии! Подтолкнув жену, которая пошла в паре с мадам Тулуб, и устроив так, что в партнеры нотариусу подобрался какой-то старик из богадельни в синем балахоне, Никола скромно отступил и замешался в первые ряды похоронного шествия, где рядышком выступали — кто бы мог подумать! — жена колбасника Блуэза, девица из почтово-телеграфного отделения, Кейру со старухой матерью, Бишар с племянницей, один из служащих налогового управления, два приказчика из мясной лавки, посыльный из гостиницы «Бретань» и многие другие, к которым пристраивались по пути все новые и новые лица. Путь предстоял неблизкий, и певчие, не умолкавшие ни на минуту, раскрыли свои требники на псалме 119-м:
— Ad Dominum cum tribularer clamavi... **
** К господу воззвал я в скорби моей (лат.).
Вновь повернули на Крепостную улицу. Упорствующие смотрели из окон, храня угрюмое молчание; более покладистые выстроились живой изгородью вдоль мостовой и обнажили головы, подавленные зрелищем людского потока, увлекающего за собой все новые живые частицы.
— Cum his qui oderunt pacem eram pacificus... *
* Долго жила душа моя с ненавидящими мир... (лат.)
Во второй раз двинулись по улице Генерала де Голля, и все торговцы, являя образец благовоспитанности, стали в дверях своих лавок, радуясь возможности загладить вспышку дурного настроения и оказать особое уважение покойнице, которую почтили своим вниманием столь многие из верных их клиентов. На ходу перевернув страницу требника, певчие уткнулись носом в псалом 129-й:
— De profundis clamavi ad te Domine... **
** Из глубины взываю к тебе, господи... (лат.)
Похоронное шествие снова потянулось по Старобазарной улице, сквозь густую толпу сбежавшегося простонародья. Теперь хор во всю глотку возносил хвалу всевышнему, коему дано исторгнуть из бездны порока смиреннейших своих рабынь:
— Et ipse redimet Israёl ex omnibus iniquitatibus ejus... ***
*** И он избавит Израиля от всех беззаконий его... (лат.)
Наконец, оставив слева Монастырский проезд — стезю, которая привела Эмму к бесчестью и позору,— процессия повернула на Кладбищенскую улицу, служившую началом Нантского шоссе. Здесь процветали Юбер и сыновья, соперники фирмы «Братья Бро» — они тоже занимались изготовлением мраморных надгробий и бумажных хризантем и тоже выбрали местечко поближе к своим клиентам-мертвецам, подобно тому, как бакалейщики устраиваются под боком у живущих.
Долетавший издали колокольный звон, церковное пение и тихий говор людей заглушало теперь шарканье бесчисленных ног, и пока хвост процессии еще тянулся далеко позади, у перекрестка под колесами похоронных дрог уже хрустел кладбищенский гравий. За решетчатыми воротами погоста голова шествия повернула в сторону, и священник, удивление которого все возрастало, обомлел, увидев нескончаемую вереницу людей: она была намного длиннее кортежа, который шел в свое время за гробом мэра — депутата парламента, тридцать лет прослужившего городу верой и правдой. Так ничего и не поняв, святой отец возблагодарил господа. Кладбище, эту тихую обитель, пастырь знал как свои пять пальцев. То была роща с дорожками и аллеями, устроенными среди гранитных плит,— место, где все, кто при жизни доставляет столько хлопот: капралы и гулящие девки, найденыши и баронессы, чиновники и дельцы, каноники и чернорабочие,- где все эти люди, вернее их бренные останки, расставшись с нетленной душой, встречаются, наконец, не ведая злобы и презрения, единственно для того, чтобы тихо и мирно превратиться в фосфорнокислый кальций. Сквозь лес крестов, словно вехи расставленных над громадной залежью покойников, над несметным скопищем прихожан, в десять, в двадцать, в тридцать раз превышавших числом ныне живущих, священник направился прямо к пятому квадрату третьего участка, туда, где возвышался холмик жирной сырой глины, заметный издали на иссохшей от зноя земле. Причетники уже занимали свои места на краю могилы, а толпа растекалась по аллеям кладбища. Никола очутился между своей женой и нотариусом, к которому уже присоединился старший письмоводитель и торопливым шепотом на ушко пересказывал последние новости. По всей видимости, это сообщение не доставило господину Ле Кариделю большого удовольствия: он даже привскочил на месте и метнул на бочара не поддающийся описанию взгляд, в котором слились ярость и восхищение. Но Никола ничего не видел: он с удовольствием наблюдал, как спорилась работа в руках факельщиков из Нанта, тонких знатоков своего дела. Не прошло и минуты, как они сняли венки, достали веревки и приготовили свое невеселое снаряжение — все это с удивительной сноровкой, без лишней суеты. Обвязав гроб скользящими петлями веревок, они опустили его в яму и доставили покойницу на суд божий тихо и плавно, ни разу не задев за стенки могилы, так как ничто не наполняет сердца родственников такой скорбью, как горстка земли, преждевременно осыпавшейся на полированную крышку красного дерева. Ввиду такого стечения народа факельщики соблюдали особые предосторожности. Никола подумал, что все сделано честь по чести и что старая Эмма сполна получила за свои деньги. Затем под солнцем блеснула чаша со святой водой, и как только с кропила упали первые капли, хор затянул:
— Ego sum resurrectio et vita. *
* Я есть воскресение и жизнь (лат.).
После освящения могилы пропели псалом Захарии и погребальные литании; затем певчие монотонной скороговоркой зачастили прощальные возглашения, пока не добрались до последнего, и вот наконец раздались слова молитвы «Requiescat in pace» **.
** Покойся в мире (лат.).
— Прошу вас,— снова сказал распорядитель похорон.
Священник протянул кропило нотариусу. Никола отступил и пальцем легонько подтолкнул Ле Кариделя в спину: он с величайшей охотой уступал ему первенство. Сам бочар подошел к могиле лишь десятым и, охваченный внезапным волнением, заглянул в яму. «Прости меня, бедная старушка,— подумал он,— я сделал все, что мог. Ты не знала супружеских объятий, пусть же навеки примет тебя в свои объятия сырая земля. Никому здесь нет дела до того, что ты уносишь с собой в могилу и что не даст тебе покоиться в мире,— они думают лишь о том, что ты оставляешь на земле и что не обременит их совесть. Скажи там, наверху, что не ты одна виновата и что очень скверно живется в этой юдоли...» Никола отошел в сторонку и взял жену под руку, он смотрел, как люди теснились вокруг могилы, меся ногами жирную глину,— только ее и перевернула по-настоящему смерть Эммы. Все было кончено. Теперь лучше уходить: священник, расстегнув и сбросив на руки мальчика из хора свою сутану, уже шел прочь от места погребения, тихо бормоча заключительные молитвы, а к яме приближался могильщик с лопатой на плече.
— Выйдем через южную калитку,— предложила Мари.
Но выбраться с кладбища оказалось не таким-то простым делом. Люди сбивались все теснее в ожидании манны небесной. Они бросали друг на друга враждебные взгляды, словно боясь, что у них вырвут кусок изо рта. Среди могил ползли шепотки: «Слишком уж быстро раззвонили». А вот послышался громкий голос Тулуба: «Куда же такая уймища народу!» Там и сям уже велись переговоры, заключались союзы. «Что же они будут делать? Чует мое сердце, останемся мы с носом...» «Нет уж, будьте покойны, я не позволю им записывать кого вздумается!» «Они» относилось, по-видимому, к нотариусу Ле Кариделю и письмоводителю, которые будто сквозь землю провалились. «Главное — самим взяться за проверку»,— раздавался голос Тулуба. Внезапно толпа схлынула с третьего участка. Воспользовавшись этим, Никола с женой поспешно направились к выходу по боковой дорожке.
— Сделаем крюк побольше и вернемся домой кружным путем, по набережным,— сказала Мари.
Но когда калитка, звякнув, отворилась перед ними, Никола почувствовал, что его ухватили за рукав. Это был нотариус, который тоже почел за благо бежать, прячась за громоздкими часовенками, воздвигнутыми над семейными склепами именитых торговцев мюскадэ. За ним, как тень, следовал письмоводитель.
— Ну и люди! — воскликнул Ле Каридель.
Эти слова можно было истолковать двояко.
— Да, люди оказались благороднее, чем я думал,— с чувством произнес Никола.
— Вы хотите, наверно, сказать, что они посходили с ума! Я, как водится, узнал обо всем последним, а они вообразили, что я с самого начала был в курсе дела. Представьте себе, во всем городе только и разговоров о том, что мадемуазель Эмма оставила тридцать миллионов.
— Тридцать? — разом вскричали Мари и Никола.
— Кто говорит — тридцать, кто — пятьдесят, но все в один голос утверждают — вы слышите? — что она завешала свои миллионы тем, кто придет на ее похороны! С точки зрения закона, это совершенная дичь: завещание можно составлять лишь в пользу поименно перечисленных наследников. Но ведь люди не имеют ни малейшего понятия о правовых нормах, все будут кричать, что их обокрали. Теперь вам понятно, почему я поспешил убраться? В какое дурацкое положение меня поставили! Попадись мне в руки этот шутник...
— Он перед вами, — спокойно молвил Никола.— Мы с Мари не стерпели такого издевательства над покойницей и дали людям возможность искупить свою вину.
— Гм,— хмыкнул нотариус,— заставлять делать доброе дело из низменных расчетов...
— ...по нашему, лучше, чем позволить сделать пакость из благородных побуждений,— закончил Никола.
Господину Ле Кариделю было и досадно, и смех его разбирал; охваченный противоречивыми чувствами, он умолк. Благочиние нужно для милосердия как веревка для повешенного, ему, нотариусу, это было известно лучше других. Но нельзя же, оправдываясь этим, допускать, чтобы милосердие отдавало крамолой. Бочар с женой славные люди, да, видно, лукавый их попутал. На довольно крутом подъеме улицы Раймона Бегра нотариус остановился, тяжело дыша.
— Но самое забавное,— громко сказал он,— это то, что ваша подопечная действительно написала завещание. Оставила она всего два миллиона — они лежат у меня, и все эти деньги завещаны одной девице...
— Какой поучительный пример: порок поощряет добродетель! — воскликнула Мари.
— По правде говоря,— продолжал нотариус,— это всего-навсего беспутная девчонка, которую совратили полгода назад.
Никола обернулся и посмотрел на кладбище, видное теперь сверху. На гроб Эммы сыпалась земля, а по дорожкам у могил все так же взбудораженно кружила черная людская стая, по которой время от времени прокатывались волны, гонимые ветром слухов. Тулуб с блокнотом в руках неутомимо писал имена, имена, имена...
— Когда я учил в школе катехизис,— сказал Никола,— священник говорил, что настанет день и праведники будух сочтены в долине... Как бишь ее...
— ...в долине Иозафат,— подсказал нотариус.
— Видите? — продолжал бочар.- Праведники сами себе устроили перепись. Ну, а Эмма...
Никола снова взял руку жены и прижал локтем к себе, там, где под рукавом пиджака вздувались могучие мышцы.
— Послушал я вас и вижу, что был прав. Она заслужила такие похороны.

Перевод с французского В. ПИЧУГИНА


<- предыдущая страница следующая ->


Copyright MyCorp © 2024
Конструктор сайтов - uCoz